отчим

Автор: Fairy-tale Отчим
Этот человек появился в моей жизни, когда мне исполнилось девять лет. Отца своего я практически не помнила, так как мать развелась с ним давно и учестия в моей судьбе он не принимал никакого. Все, что я помню из периода жизни с ним — это голубя с раненым крылом, которого принес с улицы и лохматую собачонку Боню, купленную за бесценок у привокзального рынка. Сам развод не нанес мне какой-то там моральной травмы: я была слишком мала и еще не понимала, что такое быть безотцовщиной. Воспитывал меня дед, воспитывал весьма оригинально, если учесть, что первым моим словом было не мама-папа, а пиво. Да-да, тот слегка разбавленный водой разливной нектар из железного бачка у «Маяка», за которым выстраивалась очередь гурманов с Ветки. Детство мое в шахтерском городе было безоблачным, как летнее украинское небо.
Почему мать вышла замуж снова, я смогла понять только став взрослой и пережив довольно болезненный развод. Без мужика жить трудно. Практически невыносимо, когда тебе тридцать, а за окном еще мутный совок брежневского периода, когда безопасным сексом считается не быстрая случка двух чужих друг другу особей, а пыхтение под простыней, узаконенное в загсе. Но почему мать выбрала себе в супруги этого любящего крепко выпить и поплакать в жилетку вдовца с шестнадцатилетним сыном, я не могу понять до сих пор. Неужели возле нее в тот момент не вертелось более подходящей кандидатуры? Она вышла замуж поспешно, собрав наш нехитрый скарб в пару чемоданов и купив билет в незнакомую мне Беларусь. Помню, как плакала я на вокзале, не желая расставаться с детством и родным городом, а мой дядя Слава гладил меня по плечам и говорил:
- Зато какой там воздух! А у нас семнадцать шахт. Дай Бог не умереть в сорок от рака.
Он умер в сорок два, отравившись угарным газом. Что послужило причиной самоубийства, не знал никто.
А я оказалась в чужой стране, в городе, где редко светит солнце и раз в год проводят коллективную пьянку под песни «Сябров» и Софии Ротару, именуя это безобразие «Славянским базаром». Выгонять нас с матерью из дома отчим начал где-то через год после переезда. Мы ночевали у знакомых, на холодной апрельской даче, я тогда впервые поняла, что значит ненависть, не тот праведный гнев, обращенный на мальчишку, что бьет тебя по спине металлической линейкой в период пубертата, а сжимающее горло огненное чувство, которое мешает дышать, закрывая подобно опухоли путь кислороду. Однажды, когда он в очередной раз вспомнил о моем отце, я взяла в руки кухонный нож и ударила его в правый бок. Он успел отскочить, да и ножи в квартире были тупыми, посему отделалася лишь парой царапин. Отца я любила. Зов предков, как правильно заметил Джек Лондон. Хоть этот человек с родными чертами лица, практически мой портрет внешне и внутренне, и давал о себе знать крайне редко, появляясь во время моих обязательных летних поездок домой, но все же именно его я продолжала именовать папой, наотрез отказываясь говорить это слово отчиму.
Когда была жива мать, я находилась в относительной безопасности. Умерла она быстро, сгорев за пару месяцев от рака печени. Учитывая то, что к спиртному она была равнодушна и сильных лекарств не принимала, я склонна подозревать, что в могилу свела ее ненависть. Огромная, всепоглощающаяся ненависть к этому человеку, моему отчиму, ведь ей более полугода пришлось выполнять его прихоти и капризы, менять ему памперсы и готовить каши, пока он лежал на кровати в гипсе, упав по пьянке со строительных лесов. Уже умирая, она сказала, что жалеет о том, что жизнь ее прошла так бездарно в глупой надежде на женское счастье с пьянчугой, который все семь месяцев вынужденного отдыха изводил ее придирками и унижал. Уверена, где-то там, в так называемом раю, она счастлива. Ибо несправедливо было бы обрекать ее душу на посмертные мучения.
В последнюю ее ночь я проснулась неожиданно и посмотрела на кровать, где она лежала уже без сознания, уставшая от нелепой жизни и тяжелой болезни, измученная трамадолом. За окном бушевал май, месяц любви и возрождения всего живого. На градуснике показывали двадцать два и под балконом до рассвета безудержно целовались парочки. Но маме было все равно. На краю кровати сидела пожилая темноволосая женщина в темном бесформенном платье и держала мою мать за руку. Увидев, что я проснулась, она приложила к губам палец, приказывая тем самым промолчать. Я кивнула и повернувшись на другой бок, уснула. Утром мама умерла.
Я осталась одна, в двухкомнатной квартире в центре города, где в соседней комнате продолжал губить свое здоровье и мою нервную систему практически уже выживший из ума пьянчуга, которого я про себя именовала не иначе как Упырь. Разменять нашу неприватизированную двушку на что-то более-менее стоящее было практически невозможно. Да и на размен Упырь согласен не был, ему как воздух необходима была жертва, то есть я. Сначала я долго обдумывала, как же свести его в могилу так, чтобы наше доблестное правосудие не отправило меня строчить пододеяльники в колонию. Отравить? Но даже если выбрать яд малоизвестный, патологоанатом поймет сразу по изменениям сосудов и внутренних органов, что тут без вмешательства не обошлось. Хорошо было средневековым французам, изводившим королей толчеными изумрудами и ядами, добавленными в свечной воск или книгу. А со времен сэра Конан Дойля правосудие научилось неплохо различать причины смерти и «колоть» подозреваемых. В тюрьму не хотелось.
Седьмого марта моя подруга Таня, единственная и неповторимая, праздновала свое тридцатилетие в одном из городских ресторанов.
- Могу я хоть раз в жизни нормально повеселиться, не тратя время на суточное дежурство у плиты? — спросила она у мужа накануне.
Муж кивнул, и Татьяна заказала столик в недорогом ресторане, пригласив меня и трех своих коллег по работе. Банкет школьных училок, короче. В качестве кавалеров выступали мужья Татьяны и Юли, меланхоличный брат подруги Сашка, и мой бойфренд Вадим, студент Медицинского университета. Вадим, типичный мальчик-мажор из богатой семьи, красавчик моложе меня ровно на восемь лет, в ресторанах уже бывал, причем в довольно дорогих, поэтому скромное убранство «Звезды» рассматривал с усмешкой, а от предложенной водки отказался наотрез, побоявшись, что она паленая. Татьяна мой выбор не одобряла, но к Вадиму обращалась вежливо, именуя того не иначе как на «Вы». Даже соизволила пригласить моего мажора на белый танец.
За соседним с нами столиком сидел сизоносый тип лет тридцати пяти и медленно накачивался спиртным. Каждый раз поднимая бокал, он косился в сторону Тани и томно вздыхал. Где-то в середине вечера к нему присоединилась брюнетка в шикарном брючном костюме, которая тут же развела пьяницу на пару бутылок коньяка.
- Блин, — хихикнула моя подружка, — а я то думала, что этот мужик в меня влюбился!
- А че, мадам он подцепил отличную, — заметил Вадим, — хоть в возрасте (я пнула Вадима носком туфли) да зато ухоженную. Она точно полы не моет да и в школе возле доски (второй удар туфлей) не парится.
Брюнетка, словно услышав его слова, повернулась к нам и внимательно посмотрела на парня. Я закрыла рот рукой, боясь вскрикнуть. Я узнала эту женщину. Именно она сидела возле моей матери в час ее смерти, правда, тогда на ней было дешевое поношенное платье и смотрелась она постарше. Но это была она!
Неожиданно мужчина за соседним столиком захрипел и ткнулся лицом в скатерть. Брюнетка вскочила и заорала. Прибежавший администратор вызвал скорую. Вадим подошел к столику, взял мужчину за запястье и попытался нащупать пульс.
- Все, — он отбросил вялую руку пьянчужки, — пациент мертв.
Приехавшая скорая зафиксировала смерть. Предположительно это был сердечный приступ. Я вышла в женский туалет покурить. У раковины дымила знакомая брюнетка. Ее лицо казалось совершенно спокойным, несмотря на то, что всего лишь полчаса назад она истошно звала на помощь.
- Сердце отказало. Оно у него с детства слабое было, недостаточность митрального клапана, — сообщила она мне, стряхивая столбик пепла.
- Я Вас узнала, — сказала я, — это Вы сидели у кровати моей мамы, когда она умирала.
Я ожидала, что брюнетка посчитает меня сумасшедшей и пошлет куда подальше. Но она лишь нахмурила лоб и произнесла:
- Ваша мама? Ах да, рак печени, помню. Очень жаль.
И тут я действительно сошла с ума. Я схватила ее за руку (а руки у нее были как лед) и горячо зашептала:
- Я живу с отчимом и я его ненавижу. Он постоянно пьян. Изводит меня упреками и практически выгоняет из дома. Заберите его! Заберите его, пожалуйста!
- Послушайте, я...., — брюнетка попыталась вырвать руку, — я на самом деле не отвечаю за это…
- Я живу с ним двадцать лет! Двадцать лет ада, понимаете? Нет, Вы не можете меня понять! Мне уже ничего не страшно! Заберите!
Должно быть, я показалась ей пациенткой дурдома, которая верит в инопланетян и черную магию. В свое оправдание замечу, что во мне плескалось около бутылки каберне, разбавленной бокалом кислого шампанского с претензией на Францию.
- Мне пора, — брюнетка наконец-то разжала мою руку, — меня уже ждут.
Она змеей выскользнула из туалета и исчезла. Я умыла лицо холодной водой и вернулась за столик.
- Ты выглядишь так, словно со смертью повстречалась, — выдал Вадим.
- Точно, — кивнула я.
После общения с милицией мы покинули ресторан и стали расходиться.
- Да… Я сегодня родилась, а он умер, — Таня выглядела расстроенной, — не ожидала, что вечер так закончится.
- Дело житейское, — спокойно ответил Вадим, — ну что, еще раз с днем рождения! Котенок, — это он обратился ко мне, — переночуешь у меня?
- Нет настроения, — кисло улыбнулась я, — лучше проводи.
Домой мы возвращались молча. Вадим наверняка желал закономерного продолжения вечера в постели, но у меня совершенно не было желания. Хотелось обвинить его в черствости, заявить, что в такой скорбный вечер не думают о сексе, но мой обоже на это скорее всего пожал бы плечами, мол, мы не знали покойного и что нам до него. За несколько метров до моего дома он неожиданно прижался ко мне всем телом и спросил:
- А ты не хочешь выпить?
- Из лужи? — ехидно поинтересовалась я. — Все магазины закрыты.
Вадим вытащил из кармана пальто бутылку мартини:
- Оставили нетронутую на столе. Ну, я ее и забрал втихаря. Официанты ее все равно пустили бы по новой в продажу. Из горла когда-нибудь пила на улице?
- Было дело, — неохотно призналась я, — лет в семнадцать. Правда, дешевое вино, а не мартини.
Да, в семнадцать лет вино «Сангрия» шумилинского винзавода казалось мне нектаром, а прыщавый юнец, у которого изо рта пахло луком и «орбитом» — принцем. Он целовался отвратительно и с волос его плавно осыпалась перхоть на мой пинжак. Но я думала, что люблю, а он, что я соглашусь на уличный секс в подворотне. В итоге меня вытошнило на его майку с изображением известной панковской группы и в этом было что-то символичное: я ненавидела панк.
Вадим открыл бутылку. Мы отхлебнули по глотку.
- Завтра, вернее, уже сегодня, — Вадим посмотрел на часы, — женский день. Так пусть у моей женщины сбудется ее самое заветное желание!
Я отсалютовала ему бутылкой и загадала, чтобы жизнь моя прямо с этой минуты изменилась в лучшую сторону.
У моего подъезда стояла уже знакомая машина с сиреной.
- Что случилось? — поинтересовался Вадим.
- Да алкаш один из окна выбросился, — равнодушно бросил сержант, — позвонил нам, назвал адрес и принялся бредить, мол, смерть за ним пришла, потребовала, чтобы он покончил жизнь самоубийством. Мы приехали, он и сиганул прямо на глазах. Не успели даже поговорить с ним. Этаж всего четвертый, но восстановлению он, как говорится, не подлежит. А Вы в этом доме живете? Может, посмотрите тело, опознаете так сказать личность, — он расстегнул пластиковый мешок, — а то два часа ночи…
На меня с застывшим испугом смотрели глаза моего отчима. Я почувствовала, что по щекам катятся крупные как горошины слезы. Были ли это слезы счастья, горя или это так отреагировал организм на хорошую порцию мартини, не могу понять.
- Это ее отчим, — сказал Вадим сержанту.
- Сочувствую, — вздохнул тот, — что хороший был мужик?
Вадим обнял меня за плечи и прошептал, что желания сбываются. Я же молчала. Молчала и спустя два дня, когда его хоронили в одной ограде с матерью.
О мертвых плохо не говорят. О них плохо думают.