Помни (часть 6) конец

Автор: akimov_sasha «Сейчас твои опусы читают святые, уже составилась небольшая очередь. Среди великомучеников прошел слух, что ты принялся за новую большую работу, в которой собираешься поведать граду и миру «что есть что и назвать вещи своими именами». Если это действительно так, то героиня, я полагаю будет носить имя Морин. В каком виде ты намерен ее изобразить? Фаллос на обложке мог бы поспособствовать увеличению тиража. Впрочем, ты и без того знаешь, как воспользоваться моей светлой памятью для высоких целей искусства».
(«Моя мужская правда» Филип Рот)

Деревья роняют листья, оплакивая еще одно потерянное лето. Вопреки здравому смыслу в моем фотоаппарате Leica черно-белая пленка. Меня не интересуют яркие краски осени, они лишь отвлекают от сути. Я сам стал осенью.
Приехал на станцию метрополитена «Московская», велосипед в чехле. Выхожу из подземки, достаю велосипед из чехла и прикручиваю переднее колесо. Иду на место встречи. Под памятником Ленину, между уснувших фонтанов уже собираются участники ежегодной гонки «Сквозь». Болтовня о велосипедах, шлюхах и бухле. Илья по прозвищу Сосиска выуживает из полиэтиленового пакетика банки с пивом и опустошает их одну за другой. Этакий допинг. Не представляю, как он будет ехать через Лиговский проспект с широченным райзером. Если между тачек, то ему, наверное, придется делать банни-хоп, чтобы не снести зеркала.
Подходит время старта. Мы складываем велосипеды у края дороги, а сами встаем под памятником. Когда организаторы дают отмашку, все бегут к своим велосипедам, оглушительный цокот контактных шипов по камню.
Я стараюсь не мешать сильным гонщикам, на свой аппарат сажусь неторопливо и еду за толпой немощных. Здраво оцениваю свои возможности, но мне интересно участие, а не достижения. Вернее, для меня само участие и есть достижение. Самые могучие уже улетели вперед, а слабаки растянулись как сопля на ветру. По Московскому ехать просто. Он широкий, тут есть простор для маневра. Издалека видно ситуацию на перекрестках, которые мы проезжаем на красный. Никого не волнует цвет светофоров, важно лишь, есть ли там автомобили. Вова Швец с криками увернулся от автобуса и укатился вперед. Мы лавируем между тачек, нам гневно сигналят. Перед Парком Победы меня обгоняет Паша Думанский. Он неплохо разогнался. Я сам обогнал нескольких особенно немощных парней. Но у меня быстро иссякают силы. Около Московских ворот сбавляю с 43 до 35.
Сворачиваем на Лиговский. Ребята на мотороллере снимающие гонку, пронеслись мимо меня. Дальше по улице они перестраивались и случайно подрезали Игната. Из-за этого он влетел в припаркованную машину. На перекрестке Лиговского проспекта и Воздухоплавательной улицы зацепились колесами Гоша Чмигаль и Паша Думанский. Упали посреди дороги, их объезжает «Газель». Дальше начинается сплошная пробка. Лидеры гонки нырнули на середину дороги и едут по трамвайным путям. Остальные завязли в вялотекущем потоке автомобилей. Никита из Петрозаводска уронил смартфон на дорогу, бросил велосипед и побежал назад. В него врезался Егор Рева. Сергей Шулубин, когда-то работавший курьером в Австралии, застрял между машин, сильно ударился ногами. Несколько ребят возле Обводного канала легли на капот, не успев среагировать.
Я кое-как прорвался без происшествий, но пришлось сильно сбавить скорость. Ближе к торговому комплексу «Галерея» мудаки паркуются в два-три ряда. Постоянно норовят подрезать горцы на дорогих тачках. Финиш после пешеходного перехода, к своему удивлению я приехал не последним.
Организаторы награждают отличившихся. Победил Сосиска. Аплодируем, свистим, орем, зажигаем фальшфейеры, пререкаемся с полицейскими. Уезжаем на Невский проспект, нарушая все мыслимые правила дорожного движения. Несемся к Дворцовой площади. Худенькая девочка в камуфляжной куртке касается автобусов рукой. Егор Лихой кричит: «Фиксед гир! Тачки сосут!»

Мама привозит бабушку из деревни. Поселяем ее в моей комнате, а я вынужден ютиться на диване в комнате матери. Не слишком приятно жить с двумя старухами в одной квартире. Я задумываюсь о том, чтобы снимать квартиру или комнату. Лишь бы быть подальше от их суеты, болтовни и вечерних ток-шоу. Но самое тоскливое, что нельзя больше привести домой девок.
Бабушка забывает все. Иногда бубнит себе под нос. Не дружит с техникой, с трудом справляется с пультом. Эта забывчивость и ухудшение когнитивных функций прогрессируют уже лет двадцать. Поначалу, они казались просто старческой прихотью или чудаковатым поведением. Теперь эти нарушения достигают апогея. Бабушка повторяет одинаковые действия, ходит на кухню, чтобы посмотреть на большие часы. Она потеряна во времени. Моторные функции тоже пострадали. Ее частенько заносит, будто во время качки на корабле. У меня слишком много своих дел, чтобы наблюдать за ней. Но она часто спорит с мамой, что-то придумывает, верит в свои выдумки, и ее потом сложно переубедить. Еще она плохо спит и бродит по ночам, поэтому ей и выделили отдельную комнату. Но мне от этого не легче, ибо мамаша храпит. Нарушение сна у бабушки усугубляет ее состояние. Нервные клетки плохо регенерируют. Новые синапсы не появляются. А старые разрушаются.

Приехал к Михаилу Птицыну, он проявляет мне пленки. Пока он возится с аппаратурой, дает мне полистать коллекцию любительских порнографических фотографий. Люди с мыльницами до сих пор продолжают их нести проявлять, и коллекция растет. Некрасивые дамы играют с бананами. Громадные волосатые пёзды. Отвисшие сиськи. Среди этого цирка уродцев попадаются и вполне симпатичные женщины.
Михаил увлечен пинхол-фотографией и другими альтернативными методами съемки и композиции. Делает какие-то диковинные коллажи, пишет короткие загадочные тексты, которые больно читать. Я ему рассказываю, как ненавижу читателей. Читатели вообще охуели в конец, им нужно, чтобы писатель стал их рабом и ублажал их прихоти. Я не обслуживающий персонал, чтобы кого-то развлекать, веселить или утешать. Мне важно, чтобы мои тексты вызывали отклик. Пусть даже это будет возмущение от того, как я нарочито издевательски поступил с читательскими ожиданиями. Дадаисты делали в свое время удивительные пьесы. Допустим, они объявляли, что пьеса будет состоять из четырех актов. Играли три акта, а потом автор выходил на сцену и объявлял, что последнего акта не будет. Потому что артистам лень, так что уёбывайте. Мне нравится такой подход. Это ставит потребителя на место, меняет его, хотел он этого или нет, выбивает из колеи. Настоящий писатель – это не тот, кого печатают большими тиражами, не тот, кто нравится людям, не лауреат премий или член союзов. Это тот, кто сдохнет без своего ремесла, проклятый, сумасшедший, одинокий. Впрочем, я считаю, что Миша пишет невразумительную хуету, но этого не озвучиваю. Вместо критики, я рассказываю, что хочу сделать татуировку на руке в виде печатной машинки. Как клеймо.
Забираю проявленные пленки и отсканированные кадры на флеш-карте. И двигаюсь на велосипеде к дому. Еду по Коломяжскому и поворачиваю через рельсы влево на Испытателей, на красный свет. На углу стоят две машины ДПС, сотрудники машут полосатыми палочками, свистят, кричат мне. Но я показываю им средний палец и уезжаю в закат. Outlaw.

Начало ноября. Саша Привальнев заразил многих уличных гонщиков велосипедным кроссом и заманил в лесопарк под Пушкином. Я тоже переоборудовал свой велосипед в Single speed CX. Это дело нехитрое. Просто приделал пистолеты на руль-баран и прикрутил клещевые тормоза на раму, кое-как провел тросики, все что болтается, примотал изолентой, поставил тридцать пятую резину – и все, можно покорять грязь и болота.
Мероприятие назвали закрытием сезона, хотя все катаются круглый год, и это лишь повод покушать шашлыков на природе. А для участников гонки замечательная возможность пробороздить болота, чтобы получить новый опыт, весьма радикальный после городских джунглей.
Несколько раз прокатился по трассе перед соревнованием и понимаю, что ехать с туклипсами было плохой идеей. Постоянно нужно спешиваться и перепрыгивать препятствия с велосипедом в руках. Туклипсы цепляются за высохшую траву. Из-за того, что погода переменчива – то подмораживает, то снова теплеет – деревянные мостики и лесенка на одном из участков покрылись слизью. Тропинки непредсказуемы, они чуть затвердели от морозца, а под твердым тонким слоем грязная жижа. Канавы, которые следует перепрыгивать, наполнены гниющими листьями и водой. Да и похуй.
Сосиска принес мне бутылку сангрии. Смакую вкуснейшие шашлыки, приготовленные Левоном, грею ноги у костра. Опустошаю треть бутылки залпом из горла перед стартом и отдаю ее кому-то не глядя. Внутри разливается приятное тепло.
После старта сразу вырвались вперед те, кто до этого уже опробовал циклокроссовый велосипед. Те, у кого передача полегче могут заезжать в гору. Вова Поспелов ловко запрыгивает на велосипед на бегу после препятствий. Несколько участников после первых кругов уже настолько запыхались и промокли, что направились к костру, отказавшись продолжать борьбу. Худенький парнишка в синей куртке не сдается, но к третьему кругу, он уже идет пешком. У меня сбилось дыхание и стало колоть в боку, но я бодро прыгаю по лужам и канавам. В кедах хлюпает. С головы до ног я в грязных брызгах. Но мне весело. Выходит, что мы постоянно соревнуемся с Всеволодом Коваленковым. То он меня обгонит, то я его. Я несколько раз врезаюсь в препятствия, потому что не успеваю затормозить, ведь тормоза забились грязью и травой. На последнем круге у Всеволода отвалилось переднее колесо. А я, дико хохоча, обгоняю его, хватаясь руками за березки, чтобы не упасть.
Я оказался шестым из двенадцати. Победил жилистый триатлонист, не просто победил, а обошел всех на пару кругов. Начался снежок. Парни и девчонки скучились у костра. Кто-то ест кашу из консервной банки. Я беру еще шашлык и выпиваю вина. Юля Юп раздает первый выпуск своего журнала Fields&Roads. А после награждения победителей, я с Ваней Домнаром еду к железнодорожной станции. Нас догоняет победитель гонки и еще несколько ребят. Снег традиционно для позднеосеннего Петербурга переходит в дождь.
Когда прибыли на Витебский вокзал, все разъехались по домам. А я иду в арт-кафе «Африка». Там мои окололитературные товарищи и читатели выпивают. Беру водки и запиваю ее пивом. Переодеваюсь в туалете в другую одежду. Отмываю с лица грязь. Настолько пьяный, что забываю расплатиться. Сажусь на велосипед и еду домой, по мокрому, переливающемуся огнями вывесок городу. На меня внезапно накатывает печаль. Я вспоминаю, что у Лизы осталась моя шапка с помпоном, сумка, три тома комикса «Город грехов», еще что-то. Я подарил ей шарик-кляп на кожаном ремешке. Пусть все это останется у нее на память. Хочу стать лучше, а веду себя как мразь. Пользуюсь людьми, сру им в душу. А потом сам же и терзаюсь больше чем они. Самые счастливые, те, у кого нет совести. А мне стыдно и грустно.

Мы не замечаем, как меняются люди, как меняемся мы сами. Изменения позитивны, если учимся и развиваемся. И негативны, если мы больны и стары. Бабушку потрепала жизнь. Голодное детство. Колхозная юность. Недолгое счастье, пока не погиб дед. Она работала на самых дрянных работах, чтобы воспитать двоих детей. А потом еще и нянчила меня, пока моя мамаша работала. Мы обязаны обеспечить ей безбедные последние деньки. Но мы не замечаем изменений пока они не стали значительны.
Мать уехала на дачу, а я остался приглядывать за бабушкой. Сижу перед компьютером и потихоньку пишу биографическую книгу. С семнадцати лет стараюсь записывать в блокноты все более-менее интересное. В любой момент мои краткие заметки можно расширить. Иногда одно слово в блокноте запускает целый каскад воспоминаний, впечатлений, звуков, запахов. Образы мелькают в голове. Я занят ритуальным приготовлением смысла. Замечаю, как все прочитанные тексты просачиваются в мой собственный. Огромный читательский опыт оказывает разрушительное влияние на творчество, превращая сочиняемое произведение в вычурный особняк полный награбленных безделушек. Реминисценции вырываются на волю, иногда ты ими сознательно управляешь, но чаще они спонтанно рассыпаются по всему тексту.
Очевидно, что при попытке рассказывать – ты неизбежно становишься лжецом. Ведь любое творчество – это парад заблуждений и полуправд, с помощью которых ты пытаешься изменить других людей. Ты ведь не можешь рассказывать вообще всё. Это было бы скучно. Ты бы не смог пропускать пустоту и рутину. Взявшись за рассказ, ты понимаешь, что он должен быть ограничен и иметь некую структуру. Иначе история превратится в груду бестолковых ветвящихся отступлений. Поэтому намерение творить мне кажется более привлекательным, чем реализация творческого замысла.
Писать о себе, казалось бы, что может быть проще. На самом деле тяжело быть самому себе историей. Включать в себя других людей, явления, высасывать сок самой реальности. Начинаешь жить так, как жил бы какой-то уродливый персонаж. Утрачивается граница между творчеством и обыденностью. Не только фрагменты жизни становятся текстом, а текст превращается в жизнь. Я отдаюсь этому полностью. Это не позволяет мне быть обычным, приемлемым, любимым.
Слышу неприятный звук удара человеческого тела о твердую поверхность. Бегу в другую комнату. Бабушка упала. Она стояла у окна, опираясь на подоконник, хотела отойти к постели, но потеряла равновесие и рухнула на пол. Ударилась головой. Сосуды стариков хрупкие, поэтому от удара у нее открылась затылочная артерия. Она пытается встать, но я переворачиваю ее на живот и велю не двигаться. Кровь ритмично бьет маленькими струйками. Расплескивается по полу. Нахожу чистое полотенце, зажимаю рану и вызываю скорую помощь. Полотенце промокает насквозь очень быстро, кровь течет по редким седым волосам. Заливает ей глаза и лицо. Красная лужа на полу растет.
Скорая помощь прибыла. Женщина-врач, на вид моложе меня, быстро заматывает голову бабушки, чтобы уменьшить кровотечение. Мы сажаем ее, вытираем лицо. Теперь нужно транспортировать в больницу. Усаживаем ее на стул, зову на помощь соседа и выносим ее вместе со стулом к карете скорой помощи. Стул отдаю соседу на хранение. Бабушку укладываем на носилки. Девушка тщетно пытается попасть в вену катетером, чтобы ввести изотонический раствор. Отмечаю, что врачиха довольно симпатичная. Было бы здорово познакомиться с ней при других обстоятельствах. Но я держу узловатые старушечьи пальцы, а она старается вонзить катетер хотя бы в вену между сухожилий пясти. Мои руки по локоть в крови.
Нас доставили в Елизаветинскую больницу. Когда я чуть не погиб, разбившись на велосипеде, меня привезли сюда же. Вдвоем с врачихой перекладываем бабушку на больничные носилки. Девушка уходит в машину, ее ждет еще множество вызовов, умирающие старухи, идиоты с разорванными жопами, поножовщина. Тут прохладно, потертый кафель на стенах, на бетонном полу валяются почерневшие от запекшейся крови бинты. Уже поздний вечер, врачи очевидно вымотанные. Флегматично расспрашивают узбека с пробитой головой, об обстоятельствах получения травмы. А тот норовит уйти, но из-за головокружения не может сделать и двух шагов, падает. Наконец, наша очередь. Я быстро даю информацию, вручаю необходимые для оформления документы. Медбрат катит бабушку к хирургу, промыть рану и зашить рассечение. Я слышу через деревянную дверь крики. Затем мы катимся в кабинет МРТ. Медбрат очень быстро и ловко входит в повороты, вышибает распашные двери. А я держу пакет с физиологическим раствором и еле поспеваю.
Когда выяснилось, что кости черепа не повреждены и мозги на месте, я решаю, что можно вернуться домой. Посадил бабушку в кресло-каталку, чтобы отвезти к выходу. Только попытался вызвать такси, как вижу, что бабушка теряет сознание. У нее заваливается голова, и она писает под себя. Врач подскакивает, сует ей в нос вату с нашатырем. Она реагирует на вонь, но все еще не в себе. Пытается что-то сказать, но только бессвязно мычит и открывает беззубый рот. Глаза замерли, но зрачки реагируют. Очевидно, проблемы появились из-за смены положения тела. Снова кладем ее на каталку и решаем отправить в неврологическое отделение. Закатываем ее в лифт, медбрат жмет на кнопку с цифрой семь. Бабушка привстает, пытается что-то сказать и ее тошнит. Я подставляю плед, чтобы рвота не расплескалась по полу и не попала на меня.
Укладываю ее на кровать. В этой же палате лежат еще пятеро больных. Тетка средних лет листает журнал про звезд эстрады. Рядом существо непонятного пола с вмятиной на черепе. Медсестра приносит мне большой полиэтиленовый пакет, складываю туда грязные вещи. Бросаю в пакет заблеванный плед и окровавленный халат. Снимаю с нее обоссанные трусы. Говорю, что завтра утром вернусь с чистой одеждой. Ухожу. Мне еще отмывать огромную лужу крови.

Бабушка еще несколько дней будет в больнице. А мне хочется сбежать хоть куда-то, пока есть такая возможность. Очень кстати Саша Привальнев организовал небольшую велокроссовую тренировку. Откликнулись еще несколько человек.
Саша поехал на машине, а все остальные договорились встретиться в электричке. Погода неласкова, слегка моросит. Я надел зимнюю непромокаемую куртку. Впервые поставил контактные педали. На железнодорожной станции «Старая деревня» встретил Игната. Он непьющий вегетарианец. Но из той породы коренастых ребят, которые могут двинуть по морде, если их сильно разозлить. А это искупает любые недостатки. Мы сели в проезжающую электричку. И уже в ней находим еще троих искателей приключений. Женю Полякова, учащегося на архитектора крепыша. Вову Заикина - работника типографии с седой бороденкой. И Антона Ларионова, отрока из хора с ангельским личиком и тощими ногами. Вешаем велосипеды на полку, зацепляя седлом. Садимся на оранжевые пластиковые сиденья. Пока едем, обсуждаем курьерские сумки, велосипедные замки, свои стальные CX-драндулеты. У нас у всех стоят тормоза, но одна передача. У меня высоковата, потому что я не нашел фривил побольше. У всех контактные педали, а у Жени обычные платформы. Погода за окном вагона проясняется, выглядывает безынициативное почти зимнее солнце. Играет лучами среди березок.
Вышли в Сестрорецке, закупили провианта и поехали в Солнечное по Приморскому шоссе. Погода опять испортилась, и стало совсем не солнечно. Мелкая морось сыплется из низких облаков. Свернули на Таможенную дорогу, где припарковался Привальнев. Туда же подъехал пацан, который пообещал нас провести дикими тропами в округе Комарово. Покидали лишние вещи в машину, я снял сумку и положил на заднее сиденье. Вскочили на велосипеды. Я всунул бутылку «Боржоми» во флягодержатель. Неуверенно чувствую себя в контактной обуви. Прокатились по опушке леса, между мелких елочек, по невысокой траве припорошенной почти растаявшим снегом. Наш проводник проколол колесо, скорее всего в траве было битое стекло. Они с Привальневым снимают колесо, демонтируют покрышку, ищут прокол, заклеивают.
Поехали по асфальтированной велодорожке, идущей возле приморского шоссе. Я срезаю угол, прокатившись по грязи. Потом резкий поворот. Колеса скользят, велосипед ложится набок, выстегнулась только одна нога из педали. Скольжу по асфальту. В куртке появились дыры, протер джинсы на левом колене, наверняка ободрало шкуру. Поднимаюсь и догоняю ребят. Проводник второй раз проколол то же самое колесо. Мы сворачиваем к морю, чтобы сделать там небольшой привал. Игнат, Вова и Антон идут к воде по грязному дикому пляжу. Волны прибивают к берегу топляки и мусор. Саша и проводник возятся с поломкой. А я сажусь на большой камень и ем шоколадку. Чувствую, как кровь течет у меня в штанине, а ткань прилипает к ноге. Темные тучи сгущаются над водой. Любуюсь неприветливой красотой Финского залива.
Дальше мы едем по расквашенным проселочным дорогам и болотистым перелескам. Под колесами щелкают ветки и шишки, а мшистые кочки чавкают. Я не заметил небольшой трухлявый пень, влетел в него и кувырнулся через руль прямо в лужу. Поднимаюсь и снова догоняю парней. Заехали в сырую просеку, поперек лежат деревья поросшие грибами паразитами, а по краям вода, как минимум по колено. Приходится спешиться и скакать через деревья с велосипедом на плече. К этому времени у меня уже полностью промокли ноги, и чавкает в ботинках. Я начинаю чувствовать боль в ободранном колене. Мне хотелось небольшое испытание, чтобы отвлечься, но теперь я хочу поскорее вернуться домой, в тепло и сухость.
У нашего проводника рвется цепь. Он живет не очень далеко, и там есть еще один велосипед. Саша катит его, подталкивая в спину. Потихоньку мы добираемся до его участка. Он загоняет многострадальную Merida в свой дом. И выкатывает чистенький Specialized – сразу видно, что его он бережет. Из дома выбегает большая дружелюбная псина, все ее гладят и треплют.
Сумерки резко обвалились на нас. Ребята включают габаритные огни. А я не взял с собой никакие мигалки. Мы переходим через рельсы, прыгаем по кочкам и въезжаем в лес. Катимся по ухабистой дороге, по колеям и лужам, по небольшим холмикам. Этот мазохизм уже начинает мне нравиться. И тут цепь порвалась у Жени. Мы его медленно транспортируем обратно к дому проводника. Там выжимаем пару звеньев, которые сломались. После того, как цепь стала короче, она не налезает на фривил. Пришлось перевернуть колесо, превратив велосипед обратно в фикс. К этому времени уже окончательно стемнело. Нам пора возвращаться домой.
Едем обратно по велодорожке. Не видно ни зги, освещение есть только на автомобильной дороге. Поэтому парни съехали на шоссе, а я решил остаться на дорожке. Мне нравится скользить в кромешной тьме. Но я не учел, что еду почти бесшумно и у меня нет габаритных огней. Из мглы передо мной материализуются трое подвыпивших людей. Они одеты в ватники и держатся друг за друга. Затормозить я не успею. Слева канава, а справа кусты. Решаю, что проще врезаться в людей. Глухой удар и я нелепо рухнул. Эти ночные гуляки помогают мне подняться. Даже не ругают, а скорее жалеют. Я действительно выгляжу жалко. Мокрый, грязный, вонючий упырь из болота. Ободрал обмотку, поцарапал тормозные пистолеты. Я снова в седле. Правая рука не работает должным образом. Не могу сжать пальцы, да и опираться на нее больно. Я безосновательно боюсь, что меня бросят и мне придется ехать одному. Вижу красные огоньки, меня ждут на повороте, который можно было пропустить в темноте. Саша берет с собой Игната и они уезжают в город на машине. А я, Вова, Женя и Антон отправляемся в Сестрорецк. На электричке к дому, я выхожу раньше всех. Затем еще немного на велосипеде. Сегодня я приму душ, а завтра отправлюсь в больницу. Залечивать телесные раны.

Посреди ночи ужасный грохот, вскакиваю с кровати и бегу в прихожую. Там бабушка барабанит кулаками во входную дверь. Она видит меня и испуганным голосом говорит: «Мы горим. Нас заперли, Сережа». Конечно же, никто никого не запер, и пожара нет. Да и с именем она опять не угадала. Иногда я Андрюша, изредка Вася. Теперь вот еще и Сережа. Успокаиваю бабушку, укладываю ее в постель и укрываю одеялом. Надеюсь, она уснет, самому тяжеловато заснуть после такого.
Теперь она называет и мать разными именами. Принимает ее то за сиделку, то за врача, то за свою собственную мать. Меня она считает то сыном, то внуком, то просто каким-то мужиком. Постоянно спрашивает, какое сейчас число и время года, который час. Она не знает, где сейчас находится. В деревне, в городе, в лесу или больнице. Спрашивает: «Где я?»
Я кормлю ее кашей и супчиком. Даю лекарства, от которых наступают небольшие прояснения. Хотя при Альцгеймере любые меры паллиативные. Какие-то сраные амилоидные бляшки образующие налет на нервных клетках, уничтожают того человека, которого ты любишь. Это ведь уже не она, а какой-то огрызок.
Веду ее в туалет, снимаю подгузник. А она начинает испражняться еще до того, как села на унитаз. Прямо на пол. Резко пахнущее дерьмо жидким потоком стекает у нее по ногам, капает на пол. Смысла сажать ее на унитаз уже нет. Веду ее в ванную. Помогаю туда забраться. Включаю душ и мою ее тщедушное тело, вытираю. Надеваю новый подгузник. Отвожу ее в постель. Иду мыть пол в туалете и ванной. Бабушка тихонько говорит: «Скорее бы умереть. Это не жизнь». Наверное, у нее опять просветление. Я порядком устал слушать ее бредовые разговоры, но это вполне разумное высказывание. Я прикован к ней ответственностью, до тех пор, пока она не умрет.

Лиза написала сообщение: «Хоть мы и не ебемся, давай общаться и дружить». Но я не ищу дружбы, друг мне не нужен. Мне нужна женщина, с которой мы бы причиняли друг другу меньше боли, чем каждый сам себе по отдельности. Я благодарен ей за то, что была со мной, что делала меня счастливым, хоть и непродолжительно. Порой я невыносим и придирчив, а еще чаще безразличен. Быть со мной – испытание. Я совершил ошибку, когда решил сблизиться с ней. Она измученная девочка, достойная настоящей любви, а не эрзац-чувств. Надеюсь искупить этот грех, обессмертив ее. Мне хотелось бы, чтобы она взялась за голову, продолжила рисовать, хорошо окончила школу, поступила куда захочет. И отправилась в Париж, которым так грезила. Я верю, что она себя найдет. Пусть и не в ближайшее время, но спустя годы. Может быть, вспомнит чудаковатого бумагомарателя. В своем безбожном рациональном царстве, я создал себе божество, прекрасного юного идола для поклонения. А эта соплячка смогла его низвергнуть. В благодарность за освобождение, я превращаю ее в литературу.
Это не протоколирование половой жизни. Просто некоторые вещи хочется помнить. А лучший способ сохранить воспоминание – это записать очередной монолог о наслаждении, апатии и жестокости. Боюсь, что что-то важное исчезнет, потому что я изменюсь. Место в голове будет занято другой информацией, без моего ведома обозначенной, как более важная. Но еще страшнее позабыть все из-за болезни. Можно было бы отказаться от этого. И просто жить как все. Получать удовольствие, тонуть в рутине, мягко забывать. Но я продолжаю записывать, и стараюсь быть со всем миром на ножах. По-другому уже не могу.
Скоро новый год, соберу-ка я новый велосипед.