Тихая охота окончание

Автор: Mr. Bushlat Глава 6

Он проснулся, чувствуя как солнечные лучи гладят его щеку. Потянулся, тихонько, почти нежно зарычал и наконец, открыл глаза.
Яркий дневной свет преобразил кухню. Кровь, разбрызганная по стенам, теперь казалась багряной пыльцой; изломанный труп в углу похож был на веселый манекен. Солнечные зайчики вовсю плясали на застывших кишках, что были разбросаны по полу.
Кто-то погладил его по спине. Он повернулся и встретился взглядом со спокойными и любящими глазами жены. Она нежно улыбнулась, на секунду обнажив клыки. Превращение почти не коснулось её лица - лишь слегка опухли глаза, приподнялся нос, быть может, заострились уши. Природа, должно быть, милосердна к самкам.
Оторванную руку жена кое-как приладила на место с помощью скотча и бельевой веревки. Усики зеленоватой плоти уже проросли сквозь ленту, цементируя рану.
- Доброе утро, - нежно прорычала она. В глубине развороченного ее живота что-то замурлыкало, и на свет показалась заспанная физиономия игоши.
- Вот оно как получается, тять, - разулыбался он, показав остренькие зубки, - я мамку нашёл! - и, засмущавшись, как и полагается маленькому мальчику, нырнул обратно в багровую дыру.
- Милый, - жена снова погладила его по спине, - я так хочу увидеть наших малышей! Так хочу расцеловать их в обе щеки и… в животики! Я проснулась от голода… Попыталась было… - она бросила смущенный взгляд на труп в углу, -но, это не то. Мне нужны наши детки! И мама! Её я тоже хочу обнять и поцеловать, в животик, - из уголка ее рта потекла вязкая слюна.
Павел Евгеньевич нахмурился, было, но, по здравому размышлению, мысль о том, чтобы сожрать собственных детей, что вчера ещё казалась ему кощунственной, сегодня была почти уместной. Маленькие и шустрые сорванцы, несомненно, пригодятся в стае. Сам он, отведав мяса жены, более не испытывал страсти к родственникам. Видимо, пожирание ближнего являлось неотъемлемой частью механизма превращения.
Он снова был голоден, однако теперь чувство это не доставляло ему боли. Не было той щемящей пустоты, что заполняла его вчера. Он, несомненно, хотел мяса, но теперь предпочёл бы мертвую и, по возможности, разложившуюся плоть. С удовольствием Конфеткин вспомнил о соседке снизу, что вот уже сутки мариновалась в жаркой квартирке. Потянув носом воздух, он безошибочно уловил сладкий аромат гниения. Любовник жены был не готов, впрочем, солнце несомненно сделает своё дело. Пища была… повсюду.
- Более не будет голода, - взревел он, - голода нет!
Жена заскулила, ожидая его одобрения. Конфеткин взглянул на неё по-новому. Её холодные и застывшие соски… её разорванный и почти непристойно раскрытый живот, её выросшие за ночь клыки… Она была прекрасна.
- Звони маме, - буркнул он, с ненавистью произнося слова человеческого языка, - Скажи ей, гррррнашр,ак, чтобы привела детей. И сама пусть приходит на обед.
Жена взвизгнула и метнулась к телефону. Через несколько минут Конфеткин услышал, как она быстро и нервно требует, чтобы близняшек доставили домой незамедлительно.
- Паша совсем исстрадался! - подвывала она.
Грангро! Богурро! - на всякий случай предостерег жену Конфенкин.
Он ещё несколько минут полежал, греясь на солнышке. Затем встал, с хрустом размял занемевшие за ночь руки и, подойдя к груде внутренностей на полу, ухватился за показавшуюся ему особо лакомой кишку и принялся задумчиво жевать. Мясо было свежим и почти безвкусным.
«Заморю червячка» - сладко подумал он, - и наведаюсь к соседке. А там и тёща приедет… эх, заживём!»
Из коридора раздался истошный вопль жены и еще чей-то визг.
С рёвом Павел Евгеньевич метнулся к входной двери и на полпути столкнулся с женой.
- Он… он! - испуганно причитала она, указывая в сторону лестничной площадки, - Я только дверь хотела закрыть, а он там стоит, извращенец! А я голая!
Конфеткин оттолкнул Зою в сторону и тяжело ступая побрёл к двери. Открыв ее настежь, он увидел дворника Авгея. Тот сидел, нелепо разбросав ноги, привалившись к лестничным перилам и, открыв рот, как сом, тихо верещал. Между ног мерзкого дворника растекалась пахучая лужа.
- Ты что это, Антипыч, - стараясь выглядеть как можно более приветливо, улыбнулся Конфеткин, - чай, грашнак, браги перебрал? А, крдрадрак?
Авгей заскулил по-собачьи и принялся выписывать дикие пассы в воздухе, стараясь, видимо, сотворить крестное знамение.
- Ты это брось, - без злости сказал Конфеткин, - руки оторву. Дворник был живой и вонючий - убивать столь отвратительное недосущество Павлу Евгеньевичу не хотелось. Он задумчиво погрыз толстую кишку.
- Ну ка, давай вставай! Быстро вставай, я сказал! – Авгей заверещал чуть сильней, но остался на месте. Тогда, Конфеткин, недолго думая, протянул руку и мощным рывком оторвал дворника от пола. Тот коварно поджал ножки и висел в воздухе, как огромный вонючий пес.
- Ноги, ноги! - Конфеткин пнул Авгея по ногам, и дворник покорно встал перед ним, слегка покачиваясь - то ли от выпитого, то ли от ужаса.
- Вот так и стой, Антипыч, - приказал он и, подумав, добавил несколько слов на древнем языке. Авгей закатил глаза и даже будто бы упал в обморок, но как-то внутрь себя, сохранив при этом равновесие. Конфеткин, впрочем, уже потерял к нему интерес. Он повернулся и побрел прочь, развлекая себя размышлениями о том, что будет, если он в шутку вспорет живот крошечному домовому.
- Налакался, скотина! - раздался визгливый знакомый голос за спиной, - ну держись!
Раздражённый наплывом незваных гостей, Павел Евгеньевич развернулся и увидел, что подле распахнутой двери стоит не кто-нибудь, а Анисимова, женщина неприятная, брюзгливая и желчная настолько, что мясо ее, должно быть, насквозь пропиталось горечью.
Что же вы все лезете и лезете! Негодуя, Павел Евгеньевич оскалил кабаньи клыки и открыл, было, рот, чтобы объяснить своей бывшей начальнице совершенную недопустимость ее поведения, но она, вместо того чтобы поздороваться, извиниться и ретироваться, отчего-то начала истерически верещать, словно он уже рвал её на куски. Визг этот привёл к вполне предсказуемым действиям: трусливый дворник, отрезвленный громким звуком, на внезапно окрепших ногах ланью метнулся вниз по лестнице, а Конфеткин, исключительно с целью разрешить как-то конфликт, ухватил Анисимову за горло и несколько раз ударил ее головою о бетонную стену. Узрев свежую кровь, хлынувшую изо рта и ушей невежливой начальницы, он потерял над собой контроль и, впившись ей в горло, выкусил огромный клок мяса. К его удивлению, плоть оказалась сладкой на вкус и, не раздумывая более, он повалил женщину на грязноватый пол и снова укусил, почти оторвав голову от шеи.
- Зоя! Иди-ка сюда! - захлёбываясь от бурлящей крови, проорал он.
Жена, припадая на четвереньки, показалась в дверном проеме, брезгливо понюхала труп и отвернулась, демонстрируя обиду.
- Мама приедет к вечеру, - захныкала она, - в зоопарк их повела, на львов смотреть.
- Львы - это хорршо! - Павел Евгеньевич на миг оторвался от добычи и исхитрившись впился в мясистое бедро начальницы, - Львы - эшо шлафно!

Глава 7
Анисимова очнулась ближе к ночи. К этому времени Конфеткин развёл бурную деятельность. Изловив дворника в подвале, где тот обречённо пил жуткую водку, он живо перегрыз ему горло и, в качестве одолжения, вспорол живот, выпустив кишки. Затем навестил соседку снизу и отведал ароматного мяса, нажравшись так, что чуть не заснул прямо в квартире покойницы, среди живописно разбросанных внутренностей. После, выйдя на площадку, лицом к лицу столкнулся с набожным и маловнятным завсегдатаем местной чайной, философом Вячеславом Вселенским и, из большой симпатии к интеллигенции, свернул ему шею, не забыв зверски укусить за шею. К удивлению его, Вселенский пришел в себя буквально через несколько минут и, поблагодарив Павла Евгеньевича, выразил огромное желание незамедлительно вернуться в свою квартиру, с целью проведать парализованную бабушку, которой требовался постоянный уход.
Вскорости после этих событий из тьмы подвала поднялся дворник Авгей. Обвешанный собственными кишками, как новогодней гирляндой, он отправился прямиком в опорный пункт, где работал участковым его единственный живой родственник - двоюродный брат Кирилл. К счастью для прочих сотрудников, в этот момент они все как один находились в вышеуказанной чайной, распивая крепкую и чёрную от яда водку. Авгей в два счёта удавил Кирилла и отведал его душистых мозгов. После, обуреваемый жаждой действий, вышел на улицу как был, весь в крови, и принялся мести тротуары, то и дело оглашая округу заунывным воем. В таком состоянии его заметила проезжавшая мимо машина «скорой помощи». В ужасе, бормоча что-то о посттравматическом и болевом шоке, дюжие фельдшера пытались было силой уложить Авгея на носилки, в результате чего вызвали гнев поначалу благодушно настроенного дворника. Он убил их прямо на улице, при большом скоплении народа (многие снимали особо пикантные моменты на мобильные телефоны) и уложил в машину. Подумав, он вспомнил о просмотренном в детстве кинофильме и, связавшись по рации с диспетчерской, подвывая, как заправский лишенец, потребовал еще одну «скорую», пышными эпитетами обрисовав ужасное несчастье. При этом у него постоянно текла слюна. К моменту прибытия новой бригады врачей один из фельдшеров и водитель уже были на ногах и отчаянно бились в кузове. Коварный Авгей спрятался в близлежащей подворотне и с удовольствием наблюдал за тем, как вырвавшиеся на свободу упыри, одержимые желанием воссоединиться как можно быстрее со своими родными, в два счёта разорвали своих коллег на куски и кое-кого и покусали в пылу бойни.
Незадолго совсем до пробуждения Анисимовой из квартиры Вселенского выбежала на своих двоих прежде парализованная бабушка. Так как у неё не осталось живых родственников, она обречена была вечно оставаться в состоянии лярвы, одержимая свирепым голодом. В ярости, старушка принялась биться в соседские двери, а после и вырывать их из стояков. Визжащих от ужаса соседей, она доставала из-под кроватей и из недр шкафов и ломала о колено.
***
Анисимова вынырнула из бездны кошмаров, сохранив лишь смутные воспоминания об осклизлых, напоминающих спрутов, тварях с головами насекомых. Попытавшись вдохнуть, она к удивлению обнаружила, что эта функция организма ей более недоступна. На мгновение её охватила паника, впрочем, исчезнувшая столь же быстро - как только она поняла, что дышать не нужно. Вместо кислорода теперь она остро нуждалась в спящем в одинокой постели муже. Не открывая глаза, она представила себе его полное тело, его румяные щеки и округлый, солидный живот и даже замурлыкала тихонько. Как она могла не замечать такую красоту? Как могла презирать его за любовь и нежность, что он дарил ей на протяжении всех этих лет? Несомненно, он заслуживает лучшего и она, по мере возможности, постарается искупить свою вину.
Повинуясь мощному желанию, она встала сначала на четвереньки, отметив, насколько удобной была эта поза, а потом - на ноги и открыла глаза. Мир вокруг неё предстал алым. Какой-то хулиган покрасил стены и пол подъезда в красный и разбросал вокруг белесую жирную требуху. Пообещав себе найти и наказать подлеца, Анисимова зачем-то погладила себя по животу. Её рука провалилась чуть ли не по локоть. Вскрикнув от неожиданности, она уставилась на огромную, будто выгрызенную дыру, из которой торчала все та же требуха. Повинуясь мощному инстинкту и не осознавая толком, что делает, она ухватилась за скользкие кишки обеими руками и резко потянула на себя, против ожидания ощутив не свирепую боль, но некое почти экстатическое облегчение. Что-то внутри неё развернулось и задышало. Ощущение это было и приятным, и несколько тревожным, поскольку следом за ним накатила волна необъяснимо сильного голода. Отчего-то перед глазами пронеслась череда образов, в которых она, в чём мать родила, вовсю скачет по квартире, преследуя хохочущего и розового, как поросенок, мужа - бока его трясутся, тело исходит прозрачными каплями жира. Улыбнувшись своим потаённым мыслям, Анисимова рыгнула и непроизвольно облизнулась, автоматически и не без удовольствия отметив, что нижние зубы её существенно удлинились.
Как пуста была её жизнь до… происшествия! Как глупо и нелепо проживала она отпущенные ей годы! Как мерзко ненавидела окружающих! Жизнь человеческая коротка и наполнена сиюминутными заботами - стоит ли тратить эту драгоценную малость на столь мелочное и разрушающее чувство, как ненависть?
Она твёрдо пообещала себе возлюбить всех и каждого на своём пути и, прежде всего, припасть к тёплому и такому родному мужниному животу.
Роняя слюну, Анисимова побрела к лестнице. Сделав несколько шагов вниз, она внезапно испытала сильное презрение к себе - жирная, неспортивная кляча! В её возрасте женщины покоряют Эверест, а она еле-еле шаркает по ступенькам. Разохотившись, она одним прыжком преодолела пролет, приземлившись на четвереньки и, не давая себе передышки, тотчас же махнула еще на пролет вниз. Скакать на четвереньках, ощущая холодный бетон кожей ладоней, было столь приятно, что она победно заревела, широко раскрыв пасть.
Оказавшись на улице, Анисимова к удивлению своему обнаружила большое скопление людей во дворе. В толпе мелькали знакомые лица: дворник Авгей, размахивая метлой с насаженной на черенок головой рыжего пса, что-то горячо доказывал прежде парализованной соседке с третьего этажа. Старушка молча внимала ему, грызя крупную берцовую кость. Неподалеку со скучающим видом прохаживался участковый - его левая щека была начисто откушена, что придавало лицу надменное выражение. Несколько упаднического вида старух затеяли драку из-за большого и совершенно бесформенного куска мяса, зачем-то наряженного в женское платье. Пенсионерки огрызались друг на друга и то и дело с шипеньем махали лапами.
Какой-то мужчина в костюме залез на фонарный столб и отчаянно выл. Женщина в брюках, пропитанных кровью насквозь, видимо, его жена, терпеливо стояла поодаль. Встретившись взглядом с Анисимовой, она театрально закатила глаза и повертела пальцем у виска.
На поваленной набок машине «скорой помощи» сидели двое - пожилой уже врач с оторванной левой рукой, которую он всё пытался приладить на место, и молодой усатый парень в очках, с газетой. Последний вёл себя независимо и то и дело толкал доктора в спину. Врач огрызался, каждый раз показывая неимоверных размеров жёлтые клыки, но в драку не лез.
Клыкастые тени таращились с балконов и из окон.
Анисимова замешкалась на секунду, но и этой секунды хватило.
- Товарищи! - прозвучал высокий и чистый женский голос сверху. Она запрокинула голову и увидела жену Конфеткина, стоящую на балконе. Та была абсолютно голая - дыра в её животе неприлично блестела, и из этой дыры торчала чья-то крошечная головка.
Рядом с нею мощной горой возвышался ОН. Альфа-самец Конфеткин, потерявший всяческое сходство с человеческим существом. Глаза его сползли к ноздрям, вытянулись и более напоминали теперь фасеточные глаза мухи. Нос растёкся на пол-лица - широкие ноздри постоянно находились в движении. Широкая собачья пасть выдавалась вперёд - мощные клыки, разворотив губы, дерзко смотрели в небо. Огромные остроконечные уши в обрамлении жёстких пучков волос, бородавки на грубой коже, сросшиеся брови - он был великолепен!
Наклонившись к уху жены, он издавал резкие гортанные звуки.
- Граждане! Друзья! - переводила Зоя Конфеткина, - от имени моего мужа и покровителя, я рада сообщить вам о начале новой эры. Жильцы нашего дома и вы, примкнувшие к нам последователи, - мир изменился! Сегодня город захлестнёт волна бесконечной радости, когда родные сольются в объятьях. Мы подарим каждому прикосновение к истинной, бескорыстной любви. А завтра… - она хрюкнула, - завтра мы придем на кладбища и навестим наших почивших предков.
Прислушайтесь! Разве вы не слышите? Разве вы не понимаете? Эти сирены… Эти вопли на улицах, этот вой победителей и последние вздохи побеждённых - вот настоящая музыка ночи, услада для слуха и радость для желудка.
Нам более не нужно дышать, чтобы ощущать всю безупречность и благодать окружающего нас мира. Более не нужно бояться смерти - смерти нет! Есть только… - она прервалась на секунду и как-то затравленно посмотрела на мужа. Конфеткин яростно рыкнул и она продолжила, - мир! Мир, наполненный мясом! Где каждому воздастся по потребностям его и от каждого будет взято исключительно по способностям! - внезапно, голос её, до этого момента чистый и звонкий, сорвался и она заскулила, - мама не ведет детей, я же переживааааюююююю!
- Гранштрак! - заорал Конфеткин, - кранграштрнрак! Идите и убивайте! Искупайтесь в крови! Во имя нашего повелителя, Великого Сабнака!
Вдруг Анисимовой стало очень страшно. Ей показалось, что Конфеткин допустил огромную ошибку, сделал что-то… непоправимое. Однако, рёв, издаваемый толпой, столь мощный, что казалось, содрогнулись стены, заставил ее забыть обо всем. Анисимова ревела вместе с остальными, представляя картины нового, ужасающе-прекрасного мира, где она и ей подобные пируют на грудах разлагающейся плоти.
В этот момент всё и произошло.

Глава 8
В стране вечного холода и бесконечных сумерек, под низко нависающими серо-стальными тучами, то и дело полыхающими холодными белыми сполохами, на балконе чёрного мрамора стоял Сабнак, демон гниения. Перед ним чёрной бездной раскинулся недостроенный и тёмный десятый круг.
Смердящая душа его радовалась. Чуткие уши улавливали малейшие изменения тонкого психокинетического фона, окружающего Землю, ноздри щекотал сладкий запах разлагающегося мяса. Невольно залюбовавшись происходящим, он полуприкрыл белёсые глаза.
В мерцаньи молний перед ним открывалась бездна, наполненная вечными страданиями. Тьма, столь плотная, что её можно было резать ножом, грозилась выплеснуться на поверхность планеты, утопив её обитателей в бесконечной ночи, наполненной ужасом. И всё это его, его заслуга! Пусть он и нарушил некоторые протоколы, но кто об этом узнает? В конце концов, планеты то и дело обращаются в прах по вине их обитателей. Где чума, где ядерная война, где излишества, приводящие к мору. Кому какое дело, если не названо имя? Да, он останется безвестным и не сможет даже похвастаться перед приятелями… Впрочем, в Аду нет друзей.
Внезапно он услышал… или ему показалось… нет, он явственно услышал как кто-то, впрочем, он точно, доподлинно знал кто, произнёс его имя всуе. Сабнак взревел и вцепился когтями в низкий заборчик, отделяющий его от геенны.
- Глупе-ец! - проревел он, - тупая обезьяна! Мерзкое млекопитающее!
Впрочем, быть может, имя было произнесено слишком тихо… или невнятно… Мало ли кому взбрело в голову призывать одного из Темных? В конце концов, даже Всевидящий Глаз порой должен спать.
***
За спиной раздался сдержанный смешок.
Плечи демона поникли. Не оборачиваясь, он с ненавистью процедил:
- Ваалберит… Какая приятная неожиданность…
- Уверен, тебе столь же приятно видеть меня, сколь мне приятно лицезреть тебя, трупоед, - голос был мягким, вкрадчивым, чуть ленивым, но за этой обманчивой леностью скрывались эоны политических махинаций, бесконечный опыт поддержания трудного и хрупкого баланса.
- Ты напортачил, демон, - хихикнул Ваалберит.
Сабнак повернулся и дерзко взглянул в глаза секретарю Ада. На этот раз архивариус предстал в образе епископа. Возвышавшаяся над белым воротничком жабья морда расплылась в холодной улыбке.
- Я делаю что должно! - рявкнул Сабнак, - утверждаю величие Зла!
- Ты глупец. И был таковым всегда. Мемфис,.. Роанок,.. Централия,.. теперь вот это, - Ваалберит сделал!!! !!презрительный жест, - жалкий некрофаг. Твой крошечный ум не в силах ни понять, ни, тем более, оценить всё величие замысла нашего повелителя. Все твои попытки выслужиться ведут к неизменному провалу.
- Послушай, - начал было Сабнак, но архивариус прервал его нетерпеливо и непочтительно.
- Убери за собой! – тело Ваалберита таяло, сливаясь с чёрными стенами балкона.
Сабнак взвыл от бессилия. Бросив еще один, прощальный, взгляд на громыхающую бездну, он быстрым шагом покинул балкон. Не доходя двух шагов до тяжелой двери, демон щелкнул пальцами и зарычал, почувствовав, как чаши весов ненавистного баланса снова уравнялись.
Всё было кончено.
Глава 9
Саша и Даша были настолько похожи друг на друга, что Татьяна Петровна их частенько путала. Зная об этом, дочка как нарочно одевала их в одинаковое. Девочки проказничали, то и дело подшучивали над бабушкой, отзывались невпопад и доводили ее порой своими шалостями до белого каления.
Так было и в этот раз.
- Я не Даша, я Саша, - капризно орала Даша на ухо бабушке, - я уже съела кашу, а Даша - нет. Вот ее и ищи!
В этот раз дочка не спешила забирать детей, всё ссылалась на работу. Татьяна Петровна вздыхала украдкой - она подозревала, что работа, которой занимается Зоя, может прийтись не по нраву её мужу, если он узнает, разумеется. Хотя, как можно было не догадываться? Ведь и Даша… и Саша...
- Эх, ландух ваш папка, - сказала она в сердцах, - ландушина. Сказала и устыдилась. А девочкам только этого и надо - они тут же принялись кружиться и петь: «Папа - ландух, Папа - ландух!» - Пришлось купить их молчание походом в зоопарк.
Она уже совсем было выходила из квартиры, как позвонила Зоя. Дочка казалась взвинченной и в то же время счастливой, словно хорошенько выпила. Татьяна Петровна подумала даже, что так оно и есть, скорее всего, Зоя совсем потеряла стыд со своим толстым любовником, про которого и так знал весь дом, но в этот момент на заднем плане услыхала она голос Конфеткина, непутёвого Зоиного мужа. Он о чем-то разглагольствовал на иностранном, весьма неприятно звучащем языке.
Дочка требовала, чтобы она незамедлительно везла детей домой, мол, Паша их уж месяц как не видел и исстрадался весь. Она так и сказала: «Исстрадался». Татьяна Петровна, впрочем, к Зоиным закидонам привыкла и отрезала - сначала в зоопарк, как и было обещано (близняшки тотчас же принялись орать: «Зоопарк! Зоопарк! - отчего ей захотелось пренебречь ненадолго дочкиными запретами и выпороть их хорошенько).
Зоя казалась подавленной. Она сухо согласилась, что обещания нарушать нельзя и попросила как можно быстрее привезти детей. После чего вдруг повесила трубку не попрощавшись.
Приехали в зоопарк. Девчонки вели себя безобразно. Татьяне Петровне было нелегко уследить за ними. Они носились как угорелые, то требовали, чтобы она позволила им кормить волков, то норовили перелезть через забор в попытке ухватить сонную слониху за хобот. От бесконечного верещания у Татьяны Петровны разболелась голова. В довершение всего Даша обиделась за что-то на Сашу и измазала сестру в мороженом. Саша в отместку плюнула Даше на платьице, после чего обе разревелись и успокоились только в маршрутке.
- А скоро мы приедем домой? - шмыгая носом вопрошала Даша.
- Домой-то скоро приедем? - вторила Саша.
- Мы к па-апе хотим! - ныли обе.
Татьяна Петровна хмурилась, отвечала односложно и уже почти не скрывала раздражения. Не отвлекали и звуки, доносящиеся с улицы. Этим вечером город словно лихорадило. То и дело мимо проносились завывающие экипажи «милиции» и кареты «скорой помощи». Слышались резкие хлопки, напоминающие выстрелы ( «конечно же, это не выстрелы, так дети балуются петардами», - успокаивала себя Татьяна Петровна). Подъезжая к дому, она увидела нескольких человек, склонившихся над лежащим на земле тучным мужчиной. Рубашка толстяка была разорвана, на его животе громоздилась багровая куча, напоминающая… Татьяна Петровна охнула и задёрнула занавеску-от жары и нервов у неё начались галлюцинации. Надо бы побыстрее отвезти девочек домой (будто услышав её мысли, близнецы заорали-«Домой, домооой!», перекрывая даже шум двигателя) и самой возвращаться. А там - чай, любимая передача и чуткий стариковский сон.
Задумавшись, она чуть не пропустила остановку. Стоило им выйти из маршрутки, как близняшки, толкая друг дружку понеслись к неровной громаде дома, четким трафаретом нарисованного на темнеющем небе.
- Ба! Догоняй! - издевательски кричали они, растворяясь среди теней.
Она, задыхаясь, поспешила следом.
Уже подходя к дому, Татьяна Петровна почувствовала лёгкое дуновение ветра, слабый порыв, слегка коснувшийся её щеки. Прикосновение это, небрежно-нежное, вызвало в ней внезапное омерзение - она вздрогнула и скривилась. В сладком летнем воздухе почудился ей привкус тлена.
Воцарилась звенящая тишина. Ни стрекотания цикад, ни песен запоздалых птиц. Ни детских криков.
Детских криков.
Девочки! Она оглянулась, уверенная в том, что потеряла их в двух шагах от дома, как будто они сами не знали, куда идти. И улыбнулась с облегчением. Близняшки стояли прямо перед нею, повернувшись спиной к ней, крепко взявшись за руки. Было что-то в их позе… что-то глубоко неправильное, отчего её улыбка растворилась, стёртая предночной тьмой.
- Саша? Даша? - девочки не ответили и не повернулись, стоя у самого входа во двор, заворожённо глядя на…
Она подошла ближе, оказавшись прямо за их спинами. Посмотрела вперед. Охнула, почувствовав, как защемило сердце, и снова, превозмогая страх, устремила взгляд на картину, освещаемую лишь умирающим небом.
Трупы были повсюду. Они громоздились друг на друга, лежали по двое, по трое, свешивались с балконов. Весь двор был устлан мертвыми изуродованными телами, покрывающими асфальт немыслимо-кошмарнм ковром. Оскаленные рты и вспоротые животы, оторванные руки и ноги и запах, давящий запах смерти, что саваном повис над двором.
- Бабушка… - прошептала Саша…или Даша, - ба?
Она взяла их за руки - девочки не сопротивлялись, наконец оторвавшись от чудовищного зрелища и вопрошающе глядя на нее круглыми черными дырами глаз.
- Надо уходить, - сказала она как можно спокойнее. И попятилась. Трупы остались лежать на земле, равнодушно подставляя себя холодному свечению восходящей луны.
***
Ночью прошел дождь. Тёплые потоки воды смыли грязь с улиц; кровь впиталась в землю и канула без следа.
Ближе к полуночи небо очистилось от туч и теперь в каждой луже ярко горели звёзды. Желтовато-белый свет Луны лёгким прозрачным покрывалом опустился на спящий город. Над пустынными дорогами висело еле заметное марево - вода испарялась, возвращаясь на небо, и в каждой частице её был целый мир.
Вдоль пустого совершенно шоссе, смешно косолапя, брёл неказистый, крошечный человечек с окладистой бородой. За спиной у него висел самодельный рюкзачок.
- Звёзды - холодные игрушки, - тихо прошептал Радомер, обращаясь не то сам к себе, не то к диковинному спутнику своему.
- И не говори, - ответил игоша, высунувшись из рюкзачка и поцокав языком из уважения перед начитанностью домового.
Радомер вздохнул горестно.
- Вот же - упыриная натура, - пробормотал он, расплескав ногами отражение луны в луже, - всё неймётся им. Сидели бы тихо, жрали помаленьку, ан нет, им весь мир подавай. На этом и палятся. А нынче - и подавно. Каждый второй жаждет утопить весь мир в крови. Сколько я таких видал! Лет триста тому, в Трансильвании…- старик задумался, беззвучно шевеля губами.
- А мне он понравился, - бесхитростно ответил игоша, - и жена у него хорошая была, тёплая. Я уж было думал: вот оно, счастье. Мамку нашел. Прав ты, дедушка, все от жадности.
- Ну и чёрт с ними,- буркнул Радомер, - в леса подамся, к медведям. Сказку про трёх медведей читал? Во! Если есть сказка, должна быть и быль. А домовому всё одно, что с медведями, что с волками в избушке, что с упырями этими недоделанными. Наянило мне здеся всё, люди-человеки. Душонка их хилая, злобная, всё под себя гребут, машины эти дымные кругом, скоро свет солнечный совсем пропадет, только газы выхлопные и останутся. А как подыхать начнут, задыхаться значит, так и вспомнят про природу-мать. Вот только поздно, мальчик, никто им тогда не поможет.
Игоша промолчал. Он смотрел на ночное небо, по которому разбросаны невпопад были хрустальные звезды.
Домовой остановился передохнуть.
- До леса - вёрст двадцать будет, - хрипло выдохнул он ,- все ноги сотру. Тебе-то что? Ничего! Вот всегда так!
- Встречника поймаем, - оживился игоша, - домчимся с ветерком!
- Да где ты тут Встречника увидел, - разозлился Радомер, - среди ночи?
- Ты не волнуйся, дедушка, - улыбнулся игоша, - найдём! Мир не без злых людей.
Мимо проезжали редкие машины. Водители не замечали миниатюрного старичка.
А заметили бы - не поверили.