Неясные тени

Автор: вионор меретуков



(...)Я отложил ручку в сторону. Поднял глаза и увидел серую крышу «Савоя». Я вновь был во Флоренции. В той же гостинице и даже в том же самом номере. Но на этот раз я был один. И пока мне это нравилось.


Мой скверный итальянский никого не удивил. Так же как не удивил и мой итальянский паспорт на имя Паоло Солари. Казалось, это должно было вызвать если не подозрения, то, по меньшей мере, вопросы.


Но, как и год назад, когда я пребывал здесь с очаровательной подругой, так и сейчас никто ни о чем меня не спрашивал. Интересно вот что: как только я, говоря по-итальянски, запинался, прислуга тут же переходила на английский. Клиент - он на то и клиент, чтобы ему во всем угождать, особенно в страшные времена всемирного финансового кризиса, который многое поставил с ног на голову.


Вчера весь вечер я бродил по городу. Остановился на площади Синьории как раз в том месте, где меня годом раньше поразил столбняк, - это когда я думал о том, что вижу площадь Синьории в последний раз.


Я решил попробовать поиграть с судьбой в жмурки. Вернее, в русскую рулетку. Только без рокового патрона. То есть со стопроцентными шансами уцелеть.


Я решил, что площадь Синьории подходит для этих целей как никакая другая.


Итак, начнем. Можно ли искусственно сконструировать жизненную ситуацию, доверившись не интуиции, а разуму? Помнится, у отца я вычитал что-то похожее.


Как и год назад, я стоял на тех же камнях и рядом с теми же фигурами мраморных и бронзовых богов и пытался заново вызвать в себе смешанное чувство беспредельной тоски и сопричастности ко всему, что жило и живет вокруг меня.


Я простоял как истукан не менее получаса. Ко мне стал подозрительно присматриваться уличный артист, изображавший живую статую Нерона. Он, видимо, опасался, что я намерен покуситься на его примитивный бизнес и лишить его семью пропитания.


Повторяю, я простоял не менее получаса. И никаких острых,
невиданных ощущений не испытал. Ничто в моей душе не откликнулось на вызовы времени, застывшего в недоумении. Я добился лишь того, что у меня отекли колени.


Снявшись с места и влившись в толпу туристов, я спокойно обдумал результаты эксперимента.


Я пришел к выводу, что в шкуре человека помимо души сидит еще и некая посторонняя субстанция, к советам которой не всегда стоит прислушиваться.


Когда-то один отчаявшийся мудрец сказал, что нами и миром управляет либо абсурд, либо высшая сила, понять логику которой не дано никому.


Кстати, о логике. Я вспомнил, как недоумевал один мой приятель, когда в авиакатастрофе погибла его юная жена с годовалым сыном. Он все пытался понять, кому понадобилась смерть невинного младенца (кстати, с женой ему было все понятно). Он так долго размышлял над этим, что свихнулся и закончил свои дни в доме для умалишенных.


Впрочем, обо все этом я уже когда-то читал… Я говорю о попытках людей докопаться до мотивов, до, так сказать, резонов высших сил.


Теперь, на древней площади, утыканной каменными идолами, я пытался продраться сквозь привычные понятия о теле и душе и понять логику силы, которая некогда на этой же площади позволила мне ощутить себя тоскующей частью огромного, вечного и прекрасного мира.


Но я ничего не почувствовал. Не почувствовал – и все тут. И это было главное.


Но мне было легко на душе. После полугодового заточения даже такая малость, как возможность перемещаться в пространстве в любом, произвольно выбранном направлении, представлялась мне сказочным счастьем.


Я посмотрел по сторонам. И тут мне почудилось, что за мраморной колонной возник знакомый с детства острый профиль, я увидел глаза, печально глядящие вдаль... Отец!


В голове зашумело, вместо людей вокруг меня закружились какие-то неясные тени, голоса слились в единый звук, похожий на рокот прибоя.


Наверно, на миллионную долю секунды я лишился сознания. Придя в себя, я бросился к колонне, к призраку, который был для меня дороже жизни. И тут же понял, что делать ничего не следует.


Мрачный и растревоженный, я вернулся на площадь Республики и расположился в американском ресторане, под распылителем холодной воды. Заказал огромную, похожую на призовой кубок вазу с мороженым, кофе и бутылку виски в ведерке со льдом.


Официант посмотрел на меня расширенными глазами, но принес все, что я заказал.


Я сел так, чтобы видеть окна своего номера. Я знал, что напьюсь, и хотел, чтобы это произошло неподалеку от отеля.


Я надеялся на мимолетное знакомство. Женщина бы сейчас не помешала. Но прежней уверенности в том, что приключения всегда рядом, стоит только протянуть руку, - у меня не было.


Мороженое начало таять. Я налил себе виски. Выпил.


Налил еще… Мне стало очень тепло. Жар исходил из недр организма.


Со мной такое уже бывало. В клинике. Накануне обследования, которое должно было установить, сколько мне осталось... Я тогда подумал: Господи, только бы не сейчас, только бы не сейчас! Ах, если бы мне Господь дал еще хотя бы год...


Мне казалось, что год – это не мгновение, растянутое на 365 дней и ночей, а бессмертие. Я лежал на операционном столе… И чувствовал, как зонд, буравя телесную ткань, проходит по сосуду от бедра к сердечной мышце, в которой в этот момент сосредоточилась вся моя жизнь.


Именно тогда я понял, что у меня есть душа и что душа и сердце это одно и то же. Я был в сознании и с надеждой взирал на врача. А он, сосредоточенно смотрел на экран монитора и видел мою душу…


«Не волнуйтесь, - говорил он, - сейчас вы испытаете нечто необычное… Приготовьтесь. Это не больно. Просто это необычно…»


Тут он на что-то нажал, и внутри меня полыхнуло животворное нежное пламя. Жар разлился по телу, потом затих… «Повторяю…» И опять жар!


И тут я понял, что все будет в порядке, что смерть не наступит ни завтра, ни послезавтра, что мне дана отсрочка… А еще вчера мне говорили, что нужна операция… Митральный клапан ни к черту, сердце сдает… Нужна срочная операция, иначе… Да, операция… исход, процент, будь он проклят, невелик… Господи, как же мне было страшно!


Врач, побаловавшись с моим сердцем, выключил монитор и подмигнул мне.
«Ну что, доктор, жить буду?» - спросил я хриплым голосом.


Врач осклабился: «Казнь откладывается».


Я готов был его расцеловать. Хотя поначалу он мне очень не понравился.


Накануне он заходил ко мне в палату. Мне показалось, что у него не все дома. Это случается с медиками, которые каждый день общаются с обреченными.


Он шумно вошел и присел на краешек кровати. Я отложил книгу, которую пытался читать весь день. Я осилил только полстраницы. Трудно читать перед возможным смертным приговором.


«Как бы вы хотели умереть?» - безмятежно спросил он. Я вздрогнул и сглотнул слюну.


«Ну и вопросики у вас, однако».


Он пожал плечами.


«И все-таки, как?»


Я тоже пожал плечами: «Без страданий. Желательно во сне…»


Врач поморщился.


«Пошлая смерть. И покаяться не успеете… Во сне! Кхе-кхе… Это значит, умереть и не спросить напоследок, зачем жил?»


Он взял мою книгу в руки. Взглянул на название. «Мадам Бовари». Врач покрутил головой.


«А вот этого не советовал бы. Вы бы еще «Смерть Ивана Ильича»…»


Я нашел в себе силы грубо возразить:


«Вы что, с ума сошли? Приходите к больному…»


Он мягко улыбнулся:


«Не просто к больному, а к смертельно больному…»


«Еще одно слово, и я… Сил у меня хватит…» - я приподнялся на кровати.


«Вот такой вы мне нравитесь! - он встал. – Мне почему-то кажется, что никакой операции вам не понадобится. По крайней мере, в ближайшие… - он на миг задумался и, прищурившись, посмотрел на меня, - в ближайшие лет пять, даже семь вы можете жить спокойно, а пять лет, уж не говоря о семи, это, батенька, целая жизнь. М-да, таким образом, повторяю, вы можете жить в свое удовольствие, то есть спокойно продолжать вести свой прежний предосудительный образ жизни… Впрочем, на всякий случай, чтобы окончательно убедиться в том, что с вами все в порядке, завтра утром проведем обследование… мы проникнем в заповедные зоны вашего сердца, вашей души, так сказать, туда, где вы храните ваши постыдные тайны… - он захихикал. - Кстати, до утра ничего не ешьте».


И он степенно направился к двери.


В ночь перед операцией я не спал ни минуты. Несмотря на две таблетки снотворного. И слова врача о предстоящих пяти или даже семи годах спокойной жизни. Я ему не верил. Мысль о том, что, возможно, уже недели через две мне будут вскрывать грудную клетку, вынимать сердце, была нестерпима. Стоило мне закрыть глаза, как перед моим взором представал хирург, который резиновыми лапами мял мое окровавленное сердце.


Я не верил, что выживу. Тем более что процент, и вправду, был невелик.


Той ночью я подумал, что если бы еще совсем недавно мне сказали, что мне остался год жизни, я бы сошел с ума от ужаса. А теперь я был бы рад этому году, как бесценному подарку. А уж если семь лет!.. Я молил Бога: Господи, только не сейчас, только не сейчас!


…Я посмотрел по сторонам. За соседним столиком пила кофе тучная женщина лет тридцати. Вид у нее был скучающий. Я мог поклясться, что она ждала любовника, с которым решила расстаться. И к которому она уже не испытывала ничего, кроме вялого интереса.


Женщина заказала кофе, и тут к ней подошел молодой мужчина. Он равнодушно поцеловал ее в голову и сел рядом.


Через короткое время к ним присоединилась еще одна женщина. Дамы защебетали.


Мужчина посмотрел на меня. Вернее, окинул взором меня и мой столик. Увидел бутылку виски в ведерке.


Тут он заметно оживился и даже потер руки. Подозвал официанта. Сказал ему что-то.


Официант уже ничему не удивлялся. Не прошло и минуты, как перед мужчиной выросло посеребренное ведерко с бутылкой граппы.


Граппа весьма серьезный напиток, он требует к себе уважительного отношения. На моих глазах мужчина выдул бутылку граппы менее чем за час, запивая ее минеральной водой.


В его поведении не произошло никаких изменений. Он редко вступал в разговор со своими дамами, полностью сосредоточившись на процессе питья. Я невольно им залюбовался. Обожаю профессионалов.


Я почувствовал, что пьянею. Опять внутри меня возник благотворный жар.
Я перестал отгонять мысли об отце.


...Все случилось ровно десять лет назад. Как-то под утро я вернулся домой с какой-то попойки и нашел квартиру пустой. Так бывало и прежде. Отец ненадолго исчезал. Потом возвращался. Лицо его после этих исчезновений бывало загадочным. Но на этот раз я сразу понял, что отец исчез окончательно.


Отец был замкнутым человеком.


В последнее время у отца появились деньги. Кто-то сказал мне, что отец играет. И играет удачно.


У нас были разные жизни. Мы редко беседовали откровенно. Были ли мы с отцом разными людьми? Не знаю... Но когда я читаю его записи, мне иногда кажется, что это написано мной и про меня.


Я протянул руку, извлек бутылку из ведерка, обтер ее салфеткой. Салфетка стала прохладной и слегка влажной. Открутил пробку, налил себе полстакана. Вернул бутылку на место. Положил в стакан четыре кубика льда. Подождал, с удовольствием наблюдая, как кубики оплывают и становятся гладкими.


Я поднес стакан к губам и стал медленно пить. И тут со мной произошло нечто невероятное. Хмель вдруг полностью вылетел у меня из головы. Будто я выпил не виски, а некое патентованное снадобье, вроде универсального «протрезвителя».


Все предметы, до этого слегка размытые, обрели четкие очертания. Это насторожило меня. Говорят, такое бывает с начинающими алкоголиками.


Я посмотрел по сторонам. Опять мне показалось, что я вижу острый отцовский профиль.


В бутылке еще оставалось виски. Я не стал его допивать. Я расплатился и вышел из ресторана.


Я поднялся к себе и лег спать. Несмотря на то, что с площади неслись шумы ночного города, песни, распевавшиеся истошными голосами, электронная музыка и гвалт подвыпивших гуляк, уснул я сразу.


Проснулся я посреди ночи. От рабского желания подчиняться чужой воле. Мне нужен был совет, от которого я не смог бы отвертеться. Даже если бы хотел. И я знал, где могу найти этот совет. В записной книжке отца. Среди словесного мусора, который отец выдавал за откровения.


Я возжег светильник – вернее ночник, похожий на лампаду в спальне деревенского священника – устроился на кровати поудобней, положил на колени тетрадь и приступил к чтению.


Я лежал на огромной двуспальной кровати, хранившей, наверняка, немало любовный тайн. Окно было распахнуто, и в комнату долетали звуки живой жизни: музыка, смех, голоса. За окном шумела и бурлила Европа, а я читал, читал, читал...