Откровения Евгений Евтушенко - всё

В прошлом году приезжал к нам в Волгоград. Я с работы съебался, чтобы послушать. На сцену он вышел сам. Читал стоя. Потом, когда стала выходить "подтанцовка", сел в кресло и подняться уже не смог. Уносили двое, почти что волоком. РИП.

ПРЕДЕЛ

Предел на белом свете есть всему:
любви, терпенью, сердцу и уму,
и мнимой беспредельности простора.
Тебя напрасно мучает, поэт,
небеспредельность сил твоих и лет:
поверь, в ней никакого нет позора.

А то, что ухмыляется подлец:
мол, вот он исписался наконец, -
пусть это будет от тебя отдельно.
Ты на пределе, а не оскудел.
Есть у любого гения предел -
лишь подлость человечья беспредельна.

Ой, эта потеря!Рип.У миня был в деццтве журналы Америка, он там классно с Плисецкой Майей зафочен во время выступления.

Это который Заебало не написал?

RIP

душевно писал некоторое. Покойся с миром

Мир праху.

Прах миру.

Смерть пидараса.

В программе Время услышал его доводы, что если бы он не написал стих по поводу ввода танков в чехословакию, то он бы повесился. А знает ли кто, что он написал по поводу бомбёжек Сербии в 1999 году? Пожалуйста, сообщите.

R.I.P.

Белые ночи в Архангельске



Белые ночи — сплошное «быть может»...

Светится что-то и странно тревожит —

может быть, солнце, а может, луна.

Может быть, с грустью, а может, с весельем,

может, Архангельском, может, Марселем

бродят новехонькие штурмана.



С ними в обнику официантки,

а под бровями, как лодки-ледянки,

ходят, покачиваясь, глаза.

Разве подскажут шалонника гулы,

надо ли им отстранять свои губы?

Может быть, надо, а может, нельзя.



Чайки над мачтами с криками вьются —

может быть, плачут, а может, смеются.

И у причала, прощаясь, моряк

женщину в губы целует протяжно:

«Как твое имя?» — «Это не важно...»

Может, и так, а быть может, не так.



Вот он восходит по трапу на шхуну:

«Я привезу тебе нерпичью шкуру!»

Ну, а забыл, что не знает — куда.

Женщина молча стоять остается.

Кто его знает - быть может, вернется,

может быть, нет, ну а может быть, да.



Чудится мне у причала невольно:

чайки — не чайки, волны — не волны,

он и она — не он и она:

все это — белых ночей переливы,

все это — только наплывы, наплывы,

может, бессоницы, может быть, сна.



Шхуна гудит напряженно, прощально.

Он уже больше не смотрит печально.

Вот он, отдельный, далекий, плывет,

смачно спуская соленые шутки

в может быть море, на может быть шхуне,

может быть, тот, а быть может, не тот.



И безымянно стоит у причала —

может, конец, а быть может, начало —

женщина в легоньком сером пальто,

медленно тая комочком тумана,—

может быть, Вера, а может, Тамара,

может быть, Зоя, а может, никто...

1964

Наш человек!



Баллада о выпивке



В. Черных

Мы сто белух уже забили,

цивилизацию забыли,

махрою легкие сожгли,

но, порт завидев,- грудь навыкат! -

друг другу начали мы выкать

и с благородной целью выпить

со шхуны в Амдерме сошли.



Мы шли по Амдерме, как боги,

слегка вразвалку, руки в боки,

и наши бороды и баки

несли направленно сквозь порт;

и нас девчонки и салаги,

а также местные собаки

сопровождали, как эскорт.



Но, омрачая всю планету,

висело в лавках: "Спирту нету".

И, как на немощный компот,

мы на "игристое донское"

глядели с болью и тоскою

и понимали - не возьмёт.



Ну кто наш спирт и водку выпил?

И пьют же люди - просто гибель...

Но тощий, будто бы моща,

Морковский Петька из Одессы,

как и всегда, куда-то делся,

сказав таинственное: "Ща!"



А вскоре прибыл с многозвонным

огромным ящиком картонным,

уже чуть-чуть навеселе:

и звон из ящика был сладок,

и стало ясно: есть! порядок!

И подтвердил Морковский: "Е!"

Мы размахались, как хотели,-

зафрахтовали "люкс" в отеле,

уселись в робах на постели:

бечёвки с ящика слетели,

и в блеске сомкнутых колонн

пузато, грозно и уютно,

гигиеничный абсолютно

предстал тройной одеколон.



И встал, стакан подняв, Морковский,

одернул свой бушлат матросский,

сказал: "Хочу произнести!"

"Произноси!" - все загудели,

но только прежде захотели

хотя б глоток произвести.



Сказал Морковский: "Ладно,- дернём!

Одеколон, сказал мне доктор,

предохраняет от морщин.

Пусть нас осудят - мы плевали!

Мы вина всякие пивали.

Когда в Германии бывали,

то "мозельвейном" заливали

мы радиаторы машин.



А кто мы есть? Морские волки!

Нас давит лед, и хлещут волны,

но мы сквозь льдины напролом,

жлобам и жабам вставим клизму,

плывем назло имперьялизму?!"

И поддержали все: "Плывём!"



"И нам не треба ширпотреба,

нам треба ветра, треба неба!

Братишки, слухайте сюда:

у нас в душе, як на сберкнижке,

есть море, мама и братишки,

все остальное - лабуда!"



Так над землею-великаном

стоял Морковский со стаканом,

в котором пенились моря.

Отметил кэп: "Всё по-советски..."

И только боцман всхлипнул детски:

"А моя мамка - померла..."



И мы заплакали навзрыдно,

совсем легко, совсем нестыдно,

как будто в собственной семье,

гормя-горючими слезами

сперва по боцмановой маме,

а после просто по себе.



Уже висело над аптекой

"Тройного нету!" с грустью некой,

а восемь нас, волков морских,

рыдали,- аж на всю Россию!

И мы, рыдая, так разили,

как восемь парикмахерских.



Смывали слезы, словно шквалы,

всех ложных ценностей навалы,

все надувные имена,

и оставалось в нас, притихших,

лишь море, мама и братишки

(пусть даже мамка померла).



Я плакал - как освобождался,

я плакал, будто вновь рождался,

себе - иному - не чета,

и перед богом и собою,

как слёзы пьяных зверобоев,

была душа моя чиста.

1964

Солёные брызги блестят на заборе.



Калитка уже на запоре.



И море,



дымясь и вздымаясь, и дамбы долбя,



солёное солнце всосало в себя.



Любимая, спи...



Мою душу не мучай.



Уже засыпают и горы, и степь.



И пёс наш хромучий,



лохмато-дремучий,



ложится и лижет солёную цепь.



И море - всем топотом,



и ветви - всем ропотом,



и всем своим опытом -



пёс на цепи,



а я тебе - шёпотом,



потом - полушёпотом,



потом - уже молча:



"Любимая, спи..."



Любимая, спи...



Позабудь, что мы в ссоре.



Представь:



просыпаемся.



Свежесть во всём.



Мы в сене.



Мы сони.



И дышит мацони



откуда-то снизу,



из погреба, -



в сон.



О, как мне заставить



всё это представить



тебя, недоверу?



Любимая, спи...



Во сне улыбайся



(все слёзы отставить!),



цветы собирай



и гадай, где поставить,



и множество платьев красивых купи.



Бормочется?



Видно, устала ворочаться?



Ты в сон завернись



и окутайся им.



Во сне можно делать всё то,



что захочется,



всё то,



что бормочется,



если не спим.



Не спать безрассудно,



и даже подсудно, -



ведь всё,



что подспудно,



кричит в глубине.



Глазам твоим трудно.



В них так многолюдно.



Под веками легче им будет во сне.



Любимая, спи...



Что причина бессоницы?



Ревущее море?



Деревьев мольба?



Дурные предчувствия?



Чья-то бессовестность?



А может, не чья-то,



а просто моя?



Любимая, спи...



Ничего не попишешь,



но знай,



что невинен я в этой вине.



Прости меня - слышишь? -



люби меня - слышишь? -



хотя бы во сне,



хотя бы во сне!



Любимая, спи...



Мы на шаре земном,



свирепо летящем,



грозящем взорваться, -



и надо обняться,



чтоб вниз не сорваться,



а если сорваться -



сорваться вдвоём.



Любимая, спи...



Ты обид не копи.



Пусть соники тихо в глаза заселяются.



Так тяжко на шаре земном засыпается,



и всё-таки -



слышишь, любимая? -



спи...



И море - всем топотом,



и ветви - всем ропотом,



и всем своим опытом -



пёс на цепи,



и я тебе - шёпотом,



потом - полушёпотом,



потом - уже молча:



"Любимая, спи..."

По поводу бомбёжек Сербии в 1999 году как-то похуй.

Приходите ко мне на могилу,

приходите стрезва и в запой.

Я и туфельку и бахилу

над собою услышу собой.



Приносите еловых, рябинных

и каких захотите ветвей,

приводите с собою любимых,

приводите с собою детей.



На траву и скамейку садитесь,

открывайте вино, если есть,

совершенно меня не стыдитесь,

окажите покойнику честь.



Говорите о спрятанной боли,

той, что исподволь мучает вас,

говорите - хотя б о футболе, -

я боюсь оторваться от масс.



Ни гранита и ни лабродора,

ни возвышенных слёз, ни речей,

а побольше бы милого вздора

над веселой могилой моей.



Нецитированья удостойте!

Позабудьте как автора книг.

Как враля помяните! Устройте

каннибальски детсадовский крик.



Обо мне привирайте и врите,

но чтоб всё-таки это враньё

про Малаховку или Гаити

походило чуть-чуть под моё.



Ведь в бахвальской судьбе своенравной,

между стольких зубов и зубил

кое-что было истинной правдой:

это то, что я всё-таки был.



Небылицы окажутся былью

и легендами быль обовьют,

но и сплетни меня не убили,

и легенды меня не убьют.



Я останусь не только стихами.

Золотая загадка моя

в том, что землю люблю потрохами,

и земля полюбила меня.



И земля меня так захотела,

чтобы люди понять не могли,

где моё отгулявшее тело,

где гулящее тело земли.



И мне сладко до знобкости острой.

понимать, что, в конце-то концов,

проступлю я в ненастную оскользь

между пальцев босых огольцов.



Мне совсем умереть не под силу.

Некрологи и траур - брехня.

Приходите ко мне на могилу

на могилу, где нету меня.

1970

Ты лучше бы свою пизду сфоткала бабуля ггг

Я бы может тебе и фдул

У меня хуй есть и вообще не опускается.

#16 Sgt.Pecker Ты б дедуль, мож, и вдул, да я-то тебе вряд ли дала. Староват для меня будешь.

Вашу Розку я бы ебать не стал, я знаю ее в реале.

Гадость же ну.

Нет бап на Градусснике, одни жыды

Кешастик если у тебя пизда волосатая ты в игре.

А если лысая иди ты нахуй.

Только не на мой

Не в курсе. Насчет бап. Тут они тож повывелись.

#21 Sgt.Pecker Не брею, но не про твою честь. Битолс гавно, если чо.

На вот тебе на сон грядущий. Хотя какой уж сон в 5 утра.



https://youtu.be/2uneYz201p0

Битлы гавно тебя Сержант люблю все равно (с) Orlusha

я думал что он давно дуба дал.... так-то фиолетово... никогда не увлекался, не читал... да и походу старый уже.. давно пора