Последние каменты юзера Шырвинтъ* в откровениях

я не ошибся.

Тридцатилетию выхода фильма на экран посвящается.

Свой скромный вклад в историю советского кинематографа я внес в самом раннем детстве. Когда еще не было памперсов, и другой, нужной грудным детям ерунды, а цветную пленку режиссеры выпрашивали в Министерстве культуры — тогда и состоялся мой дебют. Естественно фильм получился черно-белый, потому, что режиссерша плохо умела просить пленку, а связей в ЦК у нее не было. Но, не смотря на это, фильм, на мой взгляд — вне критики. Называется он — «Семнадцать мгновений весны».

По какому-то режиссерскому замыслу хронология съемок отличалась от потока событий в фильме: вместо того, что бы начать съемки в немецком роддоме, где моя квази-мама, радистка, рожала меня под русские матюги — первые дубли прошли в канализации. Хотя по сюжетной линии, в канализации мы оказались, когда от гестапо в побег ушли. Я тогда девочку играл. Дочку обдолбанного немецкого солдата Шульца. Или не Шульца. Не помню уже. По этому, когда будете смотреть фильм, знайте, что девочек в канализации нет Вообще то там был еще, какой-то блатной Паша, но после съемок в канализации он заболел, и уехал с мамой домой на поезде — «Берлин — Москва». По этому его имени даже в титрах нет.

Когда взрывная волна от советской бомбы повлекла за собой преждевременные роды радистки Кэт, я уже был готов к своим первым дублям.

Во время съемок первого дубля, скоба, на которой стояла радистка, держа нас с Пашей на руках, оторвалась. И мы, увлекая стоящего чуть ниже оператора с камерой, упали вниз. Мне посчастливилось зацепиться пеленкой за кусок арматуры и не долететь до воды.

Пока оператор, по грудь в воде, искал свою камеру, а мокрая радистка вытаскивала меня наверх, Пашу баграми выловили в коллекторе, впадающем в речку Шпрее. Это было в двух кварталах от места съемки. Он, конечно, сильно испугался, обильно обгадился, но не захлебнулся. Все из-за того, что большую часть своей жизни он провел в водной среде. В животе у своей мамы. И к воде был привычный.

Камеру, кстати, так и не нашли. Пришлось потом новую покупать, урезав при этом бюджет на массовку. Вот почему, людей в фильме не очень много. Не считая халявной хроники.

Второй дубль, который попал в фильм, снимали уже на стройке. В трех бетонных кольцах. Паша, после купания в берлинских отходах, заболел круглосуточным энурезом, и мама — радистка, в дальнейшем, отказалась брать его — постоянно мокрого, на руки. В принципе он был уже и не нужен.

Эпизод в роддоме отсняли без проблем. Мне тогда и делать ничего не надо было. Хорошо поел, и спал рядом с радисткой, пуская слюни. Режиссерша хотела еще снять кадр, где я, только что, мокрый и беззащитный, в конце войны явил себя миру на фашистской земле. Но потом отказалась. Потому, как лицо у меня было достаточно взрослое, а Пашу уже увезли домой.

На знаменитых кадрах, где гестаповский параноик сдирает с меня мои первые одежды, не все так просто. Я сдерживаю слезы, иногда просматривая их. Им всем было нужно, что бы я орал от холода у раскрытого этим психом окна, оглашая своим воплем улицы фашистского Берлина, заставляя маму — Кэт выдать военную тайну. На самом деле было лето. И совсем не холодно. Но я орал! Я играл!!! Я пел!!! Я страдал!!! Я выдавал им свою тайну!!! Я очень хотел жрать!!! Я звал маму!!! Я прощался с ней, со своей настоящей мамой. Уже тогда я чувствовал, что больше никогда в своей жизни не увижу ее! Мама забухала. И только ей известными тропами свалила с богатым «бундесом» в Западный Берлин. Радистка — она ведь вроде тоже мама? Но ведь не настоящая. И пахнет не так, как моя, и молока у нее не было. Зачем мне такая мама?

Спасли меня бабушка, приехавшая скорым «Москва — Берлин» и Кальтенбрунер. Вообще то весь коллектив помогал. Немецкие актеры принесли настоящих гэдээровских сосок и всяких полезных для ребенка вещей. Кальтенбрунера я очень любил. Наверное думал, что это мой папа. Бабушка рассказывала, что после маминого побега, только у него на руках я успокаивался, и расплывался в беззубой улыбке, когда тот махал у меня перед носом своим железным крестом. У меня даже фотография есть. Оператор подарил. Называется: — «Я и Кальтенбрунер на руках». Это я сам ее, потом, подписал. Когда мне стукнуло пять лет, и бабушка научила меня буквам.

Есть у меня и еще одна, пожелтевшая от времени фотография. Где мы все вместе. Вот режиссерша. Вот оператор. Вот шеф американской разведки Аллен Далес, вот пастор, вот Броневой, вот я с Кальтенбрунером и бабушкой, Фриц Диц, Табаков, генерал Вольф, Визбор, Айсман с двумя глазами, Тихонов, Кэт… Вот они, самые дорогие и близкие моему сердцу люди. Только нет тебя!!! Ёбанная гримерша!!! Лишившая меня детства, и чуть не лишившая жизни!!! Не просчитанная гэбухой вероломная тварь!!! Ты, наверное, даже не видела этот знаменитый фильм!!! Твое место на электрическом стуле!!! Если ты, конечно, еще не сдохла!!! Я заочно приговариваю тебя к этому!!! За мою, изнасилованную тобой, сырую психику!!! За Пашу!!! За загубленный съемочный инвентарь!!! За подпиленную скобу под радисткой!!! За покойную бабушку, так и не узнавшую об этом злодеянии!!!

(c) Я

по плаванию. на счет - от борта до борта брассом под водой (50 метровая банка, естественно)- тоже как нехуй делать. блять, щас может и покажу башку за меров 6 до стенки(

а по энергооотдаче - на уровне с хоккеем.