ЧЕРТ, BERK, KAKA-BOUDA… -4

Автор: Эр.Вэ. КОГО ТУТ В БОГАДЕЛЬНЮ?

Утро начинается с раздачи, давно и, казалось, навсегда забытой геркулесовой каши, следом - врачебный осмотр. Давешний лекарь деловито постукивает молоточком, при этом озабоченно покачивает головой и поцокивает.
- Доктор, что, меня парализует?
- Та нет! – уклоняется он от ответа.
И опять постукивание, покачивание, поцокивание…
- Доктор, скажите, я стану идиоткой?
- Та нет, - усмехается он, потом смотрит на меня повнимательней и добавляет, -
Ну, может, и станете …если доживете лет до девяноста…
И начинает придирчиво выяснять, не случалось ли мне биться головой о стенку. Мозгами по асфальту не раксидывала? Крыша не ехала? Всякое бывало, докторре, лет-то мне немало. Он вытаскивает на свет снимок моего черепа, довольно симпатичная, кстати, черепушка, кругленькая такая. Тычет в него и толкует про какую-то доисторическую трещину, про сотрясение, а то и ушиб, про гематомы и переломы, про темные и светлые периоды, неизбежные после всякой травмы, про то, что нельзя ничего сказать наверняка, про сомнительность медицины как науки… короче, Склифасовский:
- Вы не можете сегодня никуда ехать. Вам следует как минимум неделю быть под наблюдением, иначе за последствия я не ручаюсь.
Здорово!
В палату стремительно вбегает Микола с тапочками, паскочками и, главное, с заветным конвертом!
- Ну, что? Что врач-то говорит?
- Говорит, что в девяносто лет стану идиоткой, прикинь.
- Расслабься! В девяносто это еще ничего, - утешает как может Микола. - Знаешь, у меня бабуле восемьдесят пять, и ничего, шарит. Сердитая только, страх! Штормит по-черному. Чуть что: уйду, говорит, от вас, в богадельне и то лучше. И не уходит, главное!

При слове «богадельня» всякий, кто прочел небезызвестную книжку Ильфа и Петрова, непременно впомнит «Собес-2» и его управляющего - голубого воришку Альхен («голубого» - что поймет нынешняя молодежь?!) .
Надежда Константиновна Вильдербранд «12 стульев» не читала, но в богадельню все равно не хотела. Прожив не легкую, но скорее благополучную жизнь в Тегеране, куда ее родителей занесло из России после революции, она оказалась на старости лет в непривычной для себя обстановке. Когда-то это была красивая властная женщина. Один, второй муж, достаток, две дочери, гости, поездки, почет и уважение... А теперь она, пеняет на «прислугу», что та, якобы, подворовывает ее йогурты и памперсы, убеждена, что это не родные дочери, а мой муж Яша пристроил ее в дом престарелых (а кто же еще, раз он туда отвез!), и ждет не дождется очередного визита дочки Нины, чтобы повздорить по всяким мелочам, заменившим в ее скучном, однообразном существовании все прочие беды и радости.
Я познакомилась с ней лет десять назад в Париже, куда она приезжала каждое лето навещать Нину, мою соседку. С Ниной нам повезло - найти в чужой стране родственную душу, да русскую впридачу! Соседство переросло в дружбу, и даже разъехавшись, мы продолжаем по-семейному встречаться.
В ту пору Надежда Константиновна любила поговорить о былом! Рассказам не было конца: про две революции (российскую и иранскую, в которых она немножко запуталась), про жизнь в Тегеране, про последнего царского посланника, который приходился ей свекром, про роскошные приемы в советском посольстве, про земли на Каспийском море (поди продай их теперь!). Поначалу истории про посланника освежались каждое лето, потом стали неизменной приправой ко всем совместным встречам. Когда же они начали повторяться раз пять за вечер, стало понятно, что бабушке лучше не возвращаться в Тегеран, а стоит перебраться в Париж, поближе к дочке. Тогда же на семейном совете и прозвучало предложение подыскать приличный дом престарелых.
За 18 тысяч франков в месяц ей сняли двухкомнатную квартирку в специальной résidence и предоставили все атрибуты благополучной старости: ресторан, медицинский уход, покой и не отягощенные повседневностью свидания с родственниками.
На днях бабушке исполнилось девяносто, она здорово сдала за последнее время, почти ничего не видит, не слышит и не понимает, зато по-прежнему держит спину, любит приодеться в отобранное раз и навсегда платье, поговорить о былом и не гнушается выпивки. Нина притаскивает ей каждую неделю бутылку «кампари», наполовину разбавленную водой, которую та быстренько приканчивает, если не припрячет куда-нибудь и не забудет, куда именно. Тогда страшно злится. А уж поводов для раздражения хватает. Сегодня она встретила нас так:
- Безобразие, на обед не подали вина! Я встала и молча вышла. Даже есть ничего не стала!
- Мама! – орет ей на ухо Нина, – Вино только по воскресеньям! И что толку молча выходить, никто же все равно не понял. Решили, что у тебя голова разболелась или еще что.
- Вот приедет Зиночка, - токует дальше мама. – Я попрошу ее сменить телевизию. А то там показывают только какие-то кучи людей, и больше ничего! И что за аппарат такой!
- Мама! Дело не в телевизоре, - заводится Нина. - Ты же все время включаешь евроспорт, а там сейчас один футбол и показывают. Есть же другие программы!
Мама остается при своем мнении, и бесполезно ей объяснять, что при ее нарушенном фокусе, даже один человек «в телевизии» затроится. Нина переводит разговор и напоминает, кто я такая.
- Ах, Валя! Как давно я вас не видела! А ваши деточки как поживают? Как я их давно не видела! Чем же вас угостить? Вот, ешьте, пожалуйста, это чудный русский шоколад! - и подталкивает коробку с зефиром в шоколаде, который, собственно я и принесла.
- Мама! – вмешивается Кира – Детей ты видела неделю назад, на Пасху, а Вали не было. Она ездила в Киев и попала в аварию. Я тебе рассказывала.
- Ах! В аварию попала? Какие у вас чудные детки, такие хорошенькие! – невозмутимо ведет светскую беседу мама. – Вы ешьте, ешьте, такой чудный русский шоколад!