Новая служба

Автор: Француский самагонщик 1
Сигнал «Подъём» прозвучал ровно в шесть двадцать шесть. Секунда в секунду, потому что ровно значит ровно. Минаенко ещё позавчера выставил будильник по каналу «Звезда», а вчера вечером произвёл контроль и корректировку.
Ему хватило девяноста секунд, чтобы спрыгнуть с койки, застелить её – ни единой складочки! – метнуться в санузел, оправиться, плеснуть в лицо горсть воды, вернуться в комнату и приступить к экспресс-зарядке. Полста приседаний, полста отжиманий, шестьсот секунд бега на месте.
Снова в санузел – по ходу зафиксировал, что на кухне мать уже гремит кастрюлями-чашками-поварёшками, – обтирание выше пояса холодной водой, чистка зубов, бритьё. Чётко бреет «Браун»! Правильную вещь мать к дембелю подарила, зауважал даже.
Так, по времени – нормалёк.
Минаенко натянул новенькие форменные носки и прошлёпал на кухню.
– Здравия желаю! – гаркнул он.
– С добрым утром, Вовонька! – откликнулась мать, продолжая хлопотать у плиты. – Умылся уже, сыночек, кушать будешь?
– Так точно!
– Ну, садись, всё готово. Борщик, как заказывал. Наваристый!
Мать налила полную тарелку дымящегося борща, плюхнула в неё ложку густой сметаны и, повернувшись наконец к сыну лицом, ахнула:
– Вовонька, что ж ты в трусах-то одних с носками? Застудишься, оделся бы!
– Никак нет! – радостно ответил Минаенко. – Солдату, маманя, свежий воздух не страшен, солдату голод страшен. Давай, давай, маманя, и хлеба не жалей!
Можно было бы, конечно, и одеться, но – в первый раз на новую службу Минаенко хотел прибыть с иголочки. Форма аккуратно висит на плечиках, нечего её зря мять. Мать вчера часа два утюгом шуровала – такой ей наряд выпал, – и то принял Минаенко работу не с первого раза. Но кто хочет, тот добьётся.
А штиблеты Минаенко лично надраил. Сверкают, глядеть больно.
– Скушал борщик, сыночек? Сейчас, макарончики подам, по-флотски.
– Не, мамань, – сказал Минаенко, – сперва добавки давай. Служба новая, что-как не знаю, ещё успею ли днём пищу принять?
Мать налила ещё полтарелки.
– Не жидись, маманя, до краёв лей. И хлеба, хлеба – хлеб первое дело.
Расправившись с добавкой, Минаенко, отдуваясь, скомандовал:
– Давай макароны. И чай сразу наливай. И хлеба белого, три куска. С маслом. Не, колбасу отставить, обожраться, что ли? Сахарком лучше присыпь. Ага, вот так. Молоток, маманя!
Деликатно рыгнув в завершение завтрака, Минаенко проконтролировал время. Семь ноль четыре. Согласно графика. Вот что значит грамотное планирование. Можно перекурить.
Минаенко вышел на балкон, зажёг «Яву Золотую», блаженно затянулся. Жить можно. И тепло, солнце уже припекает.
Ровно в семь четырнадцать Минаенко стоял в прихожей. Глянул в зеркало – будто на парад, хоть и в повседневном. Орёл.
– Всё, маманя, младший сержант Минаенко к отбытию на службу готов. Разрешите идти!
Мать утёрла слезу уголком посудного полотенца, высморкалась, робко приобняла сына.
– Иди, Вовонька…
Минаенко ссыпался по лестнице – нечего попусту лифт гонять с третьего этажа, – вышел из подъезда, поправил фуражку и зашагал к отделу.

2
Древняя «шоха» стандартной сине-белой расцветки, именуемая старшим сержантом Троевым не иначе, как «ёбаное корыто», громыхнула раздолбанной подвеской и скрылась за поворотом. Минаенко остался один.
Перед тем Троев притормозил у обочины и хмуро сказал:
– Как тебя… Манаенко… Вылазь. Я за спиногрызом в сад съездию. И это… короче, дела у меня. Давай сам.
– А… – протянул Минаенко.
– Хуйня, – веско прервал его Троев. – Ходи себе помаленьку. Черножопых один не трожь. Блядей тоже не трожь, они, бляди, ушлые. Алкаша там, бомжару – это давай. Всё, всё, вылазь. В восемь в отделе чтоб был.
И уехал.
Минаенко огляделся, поправил дубинку, взглянул на часы – семнадцать двадцать одна – и двинулся в сторону отдела. Форма уже изрядно измялась, подмышки взопрели, штиблеты запылились, голова под фуражкой вспотела. Лучше бы пилотку взял.
День, первый день новой службы, складывался не так, как ожидалось.
В отделе к прибытию нового сотрудника отнеслись безразлично – прибыл и прибыл. Сразу начали фамилию перевирать, аккуратные поправки оставили без внимания.
Зам по патрульной службе, капитан Гнедых, задержался, отчего развод начался только в восемь девятнадцать. Выглядел капитан совсем не браво, даже не деловито. Потел сильно, одышкой мучился.
Минаенко назначили в напарники к Троеву, мрачному дядьке лет под сорок, выдали дубинку, и они поехали. Первые два часа бесцельно колесили по району на малой скорости. Троев молчал, как немой. Перегаром от него пёрло по классу люкс.
Без двадцати одиннадцать Троев вдруг спросил:
– Как тебя… Жрать хочешь?
– Никак нет, товарищ старший сержант! – отчеканил Минаенко.
– Не ори, – поморщился Троев. – Без тебя башка трещит.
– Виноват, – уже потише сказал Минаенко.
– Тьфу, – Троев приопустил стекло и действительно сплюнул.
Потом снова поднял стекло:
– Сквозняков не люблю, – зачем-то объяснил он, после чего втопил в пол педаль газа и, рванув на красный, погнал куда-то.
Остановились у одиноко стоящего магазинчика. Троев бросил: «Сиди!» и нырнул в магазинчик. Через пару минут он вынырнул с чем-то, завёрнутым в газету.
Снова понеслись, нарушая все мыслимые правила движения. Профиль Троева стал чеканным и целеустремлённым.
Въехали в лесопарк, зарулили под «кирпич» на узкую, пустынную аллейку.
– Можешь подышать, – мотнул головой Троев, остановив корыто.
Минаенко открыл дверцу и закурил, а Троев снял обёртку с добытого в магазинчике предмета – это оказалась чекушка водки, – извлёк из-под сиденья пыльный стакан, открыл чекушку, налил по ватерлинию, резко выдохнул, выпил одним мощным глотком. Закрыл глаза, посидел. Процедил:
– Убери свою вонючую…
Минаенко с «Явой Золотой» вылез наружу. Троев посидел ещё немного, потом кивнул, вылил в стакан остаток водки и медленно всосал его.
– Эй, как тебя… Манаенко! – сказал он довольно оживлённо. – Жрать хочешь?
– Никак нет… – начал было Минаенко.
Троев прервал:
– В гузло себе засунь своих сержантов заодно с ёбаной казармой, понял? Николаич я для тебя, понял? Погоди, посру схожу.
Он вылез из машины и, прихватив мятый газетный лист, скрылся за кустами. Вышел оттуда не слишком скоро, но выглядел повеселевшим.
– Срать тоже не хочешь? Тогда поехали. У, ёбаное корыто!
«Шоха», словно по команде, завелась. Выезжая из-под «кирпича», Троев спросил:
– А чего это ты, Манаенко, жрать не хочешь?
– А я, Николаич, с утра плотно пищу принял. Борща, макарон по-флотски.
– Хохол, что ли? – удивился Троев. – А я вот после выходного с утра ни жрать, ни срать никогда не могу. Бабе, опять же, в торец засветил… Ни за что, если подумать…
Он опять помрачнел и умолк.
Далее события пошли немного быстрее. Однако смысла в них прибавилось не сильно. Минаенко почему-то вспомнил, как в детстве у него сломался любимый калейдоскоп. Что-то из него повыпадало, и стекляшки перестали складываться в волшебные узоры. Хер знает во что стали они складываться.
Из лесопарка примчались на строительный рынок. Там пожилой азер угостил Троева шаурмой. Троев взял две штуки, Минаенко подумал, что одна для него, но Троев молча сожрал обе.
Там же, на рынке, Минаенко встретил одноклассника, Витьку Трегубова. «Здорово, Вован», – заорал Витька, – «чего это ты в мусора подался?» Минаенко не нашёлся, что ответить, и перевёл разговор на самого Витьку. «А я тут от армян плиткой торгую», – сообщил тот. – «Нормал работка. Если что, приходи, человеком тебя сделаю!»
Когда уходили с рынка, Троев спросил:
– Дружок, чтоли?
– Да так, однослассник.
– Я бы его… Жалко, зона не наша.
Снова ездили по району. Один раз остановились проверить документы у пары чурок. Документы оказались в порядке. Регистрация, то-сё, как положено. Троев долго допытывался, где работают, на что живут, но чурки сказали, что нигде пока не работают, а кормят-поят их родственники. «Проверю», – угрюмо пообещал Троев. «Вай, конечно, проверяй, заходи, всегда рады такому дорогому гостю!» – закричал старший из чурок. На том и разошлись.
Потом поехали обедать – в кафе, которое держали хачики. Пообедали качественно: свежие овощи, харчо, шашлык с картошкой, чай. Троев ещё коньячку соточку дёрнул, а Минаенко не стал. Лишнее это, тем более в первый-то день.
Пока обедали, Троев сказал, чтобы Минаенко сам сюда пока не совался. И за шаурмой – тоже. В крайнем случае, сказал, в отделе обедай. Там столовая типа буфета. Полное говно, подытожил Троев.
После обеда опять ездили, и Троев заметил на тротуаре красотку. Собственно, Минаенко тоже её заметил: небольшого росточка, стройная, тёмные волнистые распущенные волосы чуть ли не до жопы, юбочка коротенькая, ножки на чудовищной высоты шпильках, маечка в обтяжечку, сумочка маленькая. Ммм… Достойное бабцо, подумал Минаенко. И рожа тоже ничего: глаза с синевой, рот ярко-красный, большой такой. Нос, правда, тоже большой, но всё равно ничего.
Только Троев решил, что она блядь, и впервые за день оживился всерьёз. «Щас», – шепнул он, – «мы её либо на бабки раскрутим, либо на натуру, в парк отвезём, вдуем. Учись, Манаенко!»
Красотка, однако, оказалась студенткой, и имелся у неё полный комплект документов. Полнее некуда, вплоть до зачётки. Разгорячённый Троев взял было её за локоток, а другую руку к жопке аккуратной потянул, но студентка, лучезарно улыбаясь, сказала, чтобы старший сержант руки свои немедленно убрал и на агрессивные действия по отношению к сотруднику милиции её чтобы не провоцировал. Она учёная. А выйдет старший сержант за рамки – есть кому пожаловаться. Она в курсе.
Троев плюнул, и они вернулись в корыто. «Ушлые бляди пошли», – буркнул Троев.
Поездили ещё, а теперь вот Минаенко в одиночестве брёл по району.

3
Следовало, однако, как-то убить два с половиной часа до встречи с Троевым в отделе. Да и службу никто не отменял.
Минаенко держал общее направление на отдел, но закладывал широкие дуги, заходя во дворы, притормаживая около детских площадок, останавливаясь у торговых центров и вообще в местах скопления граждан.
Но ничего особо криминального не происходило.
Мимо него проехал милицейский «Форд» с мигалкой. Минаенко козырнул, ему не ответили.
Жара подспала, но стало душно. К дождю, должно быть.
Минаенко был несколько растерян и даже, пожалуй, раздражён. Странная какая-то служба, думал он. И, страшно сказать, похоже, что неправильная.
С одной стороны, всё путём – физической нагрузки никакой, вроде как безопасно, сытно опять же. День прошёл – ну и хуй с ним. Что ещё солдату надо?
А с другой стороны, то – солдату, на срочной. Там цель ясная – дембеля дождаться. Ну, понятно, и накачаться, и характер закалить, а повезёт – и навыками овладеть, на гражданке полезными. Но главное всё же – дембеля дождаться.
А тут – чего дожидаться? Пенсии, что ли?
Хуйня выходит. Вперёд дождёшься, что станешь роботом-долбоёбом типа этого Троева.
В ГАИ бы податься… Там, рассказывали, служба живая очень. И полезная. Гаишники, они вроде как белая кость.
Только в ГАИ, говорят, конкурс, как в институт театральный.
Болото, заключил Минаенко. Может, даже тухлое.
Ладно. Оценку обстановки произвёл.
Минаенко присел на ограду детской площадки в очередном дворе, закурил и приступил к выработке и принятию решения.
Решений тут может быть два. Первое – ноги, и хуй с ним с контрактом, сообразим что-нибудь. И – к Витьке Трегубову, плиткой торговать.
Второе – проявить смекалку, взять тактическую инициативу в свои руки и попробовать это болото… как бы сказать… во, разжижить. Что для этого требуется? Для этого полезно бы правонарушение какое-нибудь пресечь, хоть маленькое. Только где его взять? Черножопых не трожь – и правда, стрёмно, блядей не трожь – и точно, позору не оберёшься, как с той студенткой.
Минаенко выбросил окурок в ярко-жёлтую урну и медленно двинулся к выходу из двора.
Малолеток в подъезде накрыть? Ужас, что они с лифтом делают… Нет, соседи как-никак, неудобно.
В гаражи нагрянуть, где мужики тачки ремонтируют? Чёрный нал, туда-сюда… Хуял! Ещё хуже: подростки-то лифт курочат, а эти пользу приносят. И тоже соседи. И к матери с уважением относятся, она днём в подъезде убирается…
– Ваше благородие! Военный! Или вы не военный? – проблеял омерзительный тенорок.
Минаенко вздрогнул. Тенорок доносился из узкой щели между трансформаторной будкой и мусорным контейнером.
Минаенко сжал рукоятку дубинки и осторожно заглянул в щель. В её дальнем конце, спустив штаны, сидел на корточках плюгавый мужичонка неопределённого возраста. Луч опускавшегося солнца скользнул по лицу мужичонки – ну и гнусная же харя! – и отразился в стеклышках очёчков в сломанной оправе. Урод уродом.
– А, я знаю, – гнусно захихикал урод, – вы не военный, не-е-ет, вы по-лис-мэн! Му-со-рок! Ах, какой вы прэ-лэст-ный, мон шер!
Минаенко, измученный бессмысленным днём и напряжённый раздумьями, ощутил жгучую ненависть к этому типу. И, одновременно, – почувствовал, что вот он, шанс. Правонарушение налицо. Срёт в общественном месте, это раз. Мудями трясёт, это два, а тут рядом дети, между прочим. И пьяный, либо обдолбанный, это три. И обзывается, это четыре.
– Встать! – скомандовал Минаенко сержантским голосом. – Ваши документы!
– Уно моменто, дарлинг, позвольте же только процесс дефекации завершить, – продребезжал урод. – А документами, увы, не располагаю, ибо ничтожен и недостоин.
– Я тебе сейчас завершу! – разъярился Минаенко и вытащил дубинку из петли. – Встать, сука!
– Уже встаю, уже встаю! – нараспев ответил тип, с кряхтением поднялся и, повернувшись к Минаенко тощей голой жопой, замер в полупоклоне.
– А когда вы сердитесь, мой юный друг, вы делаетесь и вовсе шарман! – добавил он.
– Ах ты, блядюга! – не помня себя крикнул Минаенко и нанёс дубинкой резкий удар по этой ненавистной дряблой жопе.
Мужичонка охнул, затем неожиданно низким голосом издал протяжный стон и сдавленно попросил:
– Ударьте же меня ещё, мой сладкий…
Провоцирует, мелькнуло в мозгу у Минаенко сквозь багровую пену ярости. Он заставил себя чуток успокоиться и прикинул: до отдела минут семь ходу. С этой гнидой – минут четырнадцать. Хуйня, и не такие марш-броски совершали.
Минаенко ухватил мужичонку за ворот пиджака, найденного, несомненно, на помойке, и выволок гадину из щели.
– Ну, зачем же так, майн либер херр? – снова захихикал тип. – Впрочем, как вам будет благоугодно. Дозвольте лишь чресла прикрыть.
Минаенко двинул ему концом дубинки под рёбра – за «хера», – тип прикрыл глаза, чмокнул губами и кое-как натянул штаны.
До отдела добрались даже быстрее, чем ожидал Минаенко. Задержанный шёл покорно и не причинял никаких неудобств, кроме одного – воняло от него невыносимо. Но Минаенко вытерпел. Служба.
В отделе было довольно людно – экипажи уже возвращались с патрулирования. Среди присутствующих Минаенко увидел и Троева. Тот равнодушно посмотрел на напарника и как будто не узнал его.
В обезьяннике сидела расхристанная баба с синяком в пол-лица и щербатым ртом. Выходит, Минаенко не первый правонарушителя приволок.
– Товарищ старший лейтенант! – обратился Минаенко к дежурному по отделу. – Младший сержант Манаенко, то есть, виноват, Минаенко, задержанного доставил!
Старлей поднял голову от каких-то бумаг и скривился.
– Не ори, – сказал он. – Ты где его нашёл? На помойке, что ли?
– Так точно, товарищ старший лейтенант!
– И на хуя он нам? – спросил старлей. – Блядь, от него ж говном несёт, сил нет! Ты, младший сержант, всё-таки головой-то соображай! Привёл…
– Он, товарищ старший лейтенант, нарушал, – объяснил Минаенко. – Оправлялся, гадил то есть, рядом с детской площадкой. Половые органы не прикрывал. И документов нету у него.
Менты заржали. Щербатая баба вдруг завопила что-то неразборчивое.
– Гусева! – крикнул старлей. – Водичкой тебя, сука драная, холодной окатить? Я окачу! Молчать! Васильев, тащи ведро!
Гусева замолчала.
– Он, товарищ старший лейтенант, – добавил Минаенко, – ещё оскорблял сотрудника органов при исполнении.
– Тебя, что ли?
– Так точно, меня!
Коллеги снова заржали.
– Ну, – сказал старлей, – тогда вот тебе ключ от обезьянника, волоки его туда, поработай, пусть осознает свою неправоту, прощенья, значит, попросит, и – на хуй его. Нам таких не надо, с ним возни больше, а толку ноль.
В этот момент задержанный как бы очнулся. Он огляделся, расплылся в блаженной улыбке и заблеял:
– Мусорочечки! Родименькие! Да сколько же! Офицер, позвольте мне вас облобызать!
Он сделал движение в сторону старлея, но Минаенко был начеку – удержал.
– Во даёт… – протянул кто-то, а старлей рявкнул:
– Я тебе облобызаю сейчас по самое не могу! Фамилия?
– Я недостойный безымянный странник… – задержанный рассыпался отвратительным мелким смехом.
– Манаенко! Исполнять! – крикнул побагровевший старлей.
– Есть исполнять! – отозвался Минаенко.
Он открыл обезьянник, втолкнул туда мужичонку, вытащил дубинку и негромко, но отчётливо произнёс:
– Проси прощенья, сволочь.
Мужичонка, однако, продолжал нести околесицу – теперь про молоденького, сладенького мусорочечка.
Глаза Минаенко опять застлало багровым. Он засадил мужичонке по почкам – справа и слева. Тот взвыл, рухнул на колени, завалился набок, прикрыл голову одной рукой и заверещал совсем уж бредовое – про райские кущи, звон струй, пушок на румяных щёчках прелестного юного мусорка…
Минаенко остервенел. Дубинка поднималась и опускалась.
– Проси прощенья! Проси прощенья! – повторял Минаенко, как заведённый, в такт ударам.
Задержанный время от времени прерывал своё бормотание глухими протяжными стонами. Менты собрались у решётки.
– Мужики, да он же дрочит! – воскликнул кто-то.
– Точно, дрочит! Га-га-га! Слышь, баран, ты хоть глянь, что он у тебя творит!
Минаенко, тяжело дыша, зашёл с другой стороны. Действительно, задержанный, лёжа в позе эмбриона, одной рукой прикрывал голову, а другой теребил приличного размера ялду, вытащенную из расстёгнутой ширинки.
– Ну же, мон амур, май хани, не останавливайтесь! – проблеял он.
Минаенко вдруг ощутил мощную эрекцию. Он снова поднял и с силой опустил дубинку, и почувствовал, что вот-вот кончит.
– Тьфу, ёб твою мать, спускает, – сказал кто-то из зрителей.
Задержанный с громким стоном вытянулся на полу и перекатился вокруг своей оси. Гусева, забившаяся в угол, визгливо захохотала. Минаенко с трудом удержался от того, чтобы сунуть руку в карман форменных брюк и кончить вслед за задержанным.
– Охуели? – грозно крикнул старлей. – Ну-ка, отвалили все! Гусева, молчать, пизда гнилая! Блядь, как тебя… Манаенко… вот на хуя ты его притащил? Это ж мазохист! И экс… бля… извращенец, короче! Теперь машину из дурки вызывать… протокол писать… вот гимор-то… В общем, так, Манаенко, ты его сюда приволок, вот ты и сделай так, чтобы я его больше не видел. Никогда в жизни, понял?
– Так точно, – растерянно ответил Минаенко.
Его брюки уже перестали топорщиться, но уши и щёки ещё пылали.
– Всё, исполнять! И сегодня больше не приходи. А то ещё кого-нибудь задержишь, ну тебя в пизду.
Менты загоготали.
– Завтра приходи, как положено, – продолжил старлей. – Всё, ушёл! А ты, Николаич, не ржал бы, твоя недоработка.
Минаенко рывком вздёрнул психа на ноги, выволок на улицу и протащил пару кварталов.
– Спасибо вам, молодой человек, – неожиданно обыденным голосом произнёс псих. – Я давно не испытывал столь глубокого и чистого удовлетворения. И не расстраивайтесь – все мы люди. Мы ещё встретимся, я вас обязательно найду.
– Слушай, паскуда, – дрожащим от ненависти голосом сказал Минаенко. – Я тебе обещаю: ещё раз тебя увижу – упеку в дурдом. Жизнь положу, сука, а упеку. А ну, пошёл вон! Бегом – арш!
– Вы позже всё поймёте. Прощайте, – мягко ответил псих и, прихрамывая, поковылял прочь.
А Минаенко постоял, закурил и двинулся домой.
Уже смеркалось. В голове было пусто.
Мать, открыв ему дверь, воскликнула:
– Вовонька! Ну, наконец-то! Устал, сыночек? Иди, переодевайся, руки мой, и к столу, к столу!
Поглощая гуляш с капустой, Минаенко вдруг сказал:
– Мамань, налей водки стакан.
– Сыночек, да как же это? – испугалась мать.
– Надо. Для психологической разгрузки, – веско объяснил Минаенко.
Он выпил, зажевал хлебом и снова принялся за гуляш. Мать осторожно спросила:
– Трудная служба, Вовонька?
– Да непростая, – ответил Минаенко.
Но я справлюсь, подумал он.