«Дэ наваляй» и кисточка.

Автор: Atrey Какой день? - Хороший сегодня день. Отличный. День свершения.
Придумать удачное название для нового блюда - дело необходимое и приносящее радость; и вовсе непростое, как может показаться на первый взгляд. В такие минуты следует быть спокойным, очень аккуратным и ответственным. Я вслушиваюсь в музыку, звучащую внутри моего разума, всматриваюсь в образы, рожденные во мне в момент созидания; бесстрастно препарирую свои чувства и эмоции - я стремлюсь понять себя, и через призму полученного результата увидеть наиболее верный путь для поиска имени. Иначе, мысль, пришедшая извне, умрет, и из искры вдохновения не возгорится волшебное пламя покоя. Покоя сжигающего страдания и приносящего наслаждение.
Сегодня такой день.
С самого утра шел дождь. «Рапсодия дождя»? - Нет. Не подходит. Какой путь выбрать: пойти дорогой гармонии с настоящим моментом или отвлечься на нечто французко-утонченное. Что-то зарождается в моем разуме. Что это? Большой взрыв? Хаотичная сингулярность?
Фраза куда-то затерялась; спряталась, как испуганный щенок - под диван, затаилась и, тихо поскуливая, поползла в сторону кажущейся свободы. Будучи сама по себе пассивна и бессознательна, она при умелом потреблении может явиться сильнейшим оружием, либо горящим рубцом позора. Ее невозможно приласкать, повысить по службе, избить, но ей можно любить, обличать или убить. Впрочем, все эти измышления меня мало касаются. Теперь мало касаются. Свою жизнь я выстроил продумано. Обособил периметр своих дней непреступной стеной, наслаждения и философии, понятных лишь мне и никому более. Еще один момент, который меня совершенно не волнует - непонимание и неприятие. После развода я полностью покончил с раздражением, которое во мне вызывали сторонние существа. Они стремились ограничить личностные отношение, заставляя и милостиво позволяя понимать себе. Они допускали меня к своим мифическим субъективным тайнам и думали, что свершают тем самым небесное благодеяние; приносят непостижимую жертву, достойную сверхсуществ. Реальность, населенная чужими, как физически, так и по духу, для меня людьми - незнакомцами - стала для меня абстрактной территорией, находясь на которой я вел себя определенным образом при этом ничего не чувствуя и не придавая чему-либо значения.
Сравнение фразы с испуганным щенком - наталкивает меня на некие размышления, вернее, воспоминания из детства - времени печали, тревог и неуверенности. Детство - это страна, где ежечасные землетрясения разрушают дома любви, оставляя после себя серые руины страха в клубах пыли. Существование в подобном месте, вряд ли, может бесследно пройти для трепетного детского воображения. А что, как не воображение, будучи более мощным и разнообразным нежели знание, руководит поступками ребенка, независимо от их результативности и нравственной окраски. Странные эмоции вызывают во мне некоторые взрослые, желающие повернуть время вспять и вновь стать ребенком. Мало разумные мытари. Они, видимо, забыли минуты глубокого отчаянья и постоянство внутренних потерь. Не зря дети стремятся повзрослеть, как можно быстрее, и обрести всемогущество и магическую неприкосновенность.
Я смотрю вниз, на улицу. Опять идет дождь.
Приятный сегодня день. Дождливый, мягкий, свежий. Дождливые дни я подразделяю на два вида. Первый, как сегодня, - дни вдохновения и созерцания. В такие дни я люблю пить коктейль - виноградный сок плюс немного мороженного - «Улитка на рассвете», а вечером немного коньяку с соком - «Animal`s respect». В еде особых предпочтений нет - продукты моря, овощи и фрукты. Второй вид - это дни ожидания. Дождь льет теплый тяжелый. Крупные капли несут с собой солнечную энергию и неприкаянность. Такие дни - для коктейля «Окровавленная жаба» - сок из красных ягод, водка - и минимум еды: несколько кусочков буженины с белым хлебом - «Бутерброд-баржа» и салат из капусты - «Гусеница». К счастью, подобные дни случаются в моей жизни не часто. Угнетающие дни.
Я чудесным образом свел к минимуму свои отношения с окружающей действительностью. Мое безупречное стремление оградить свои интимные переживания от общественного начала неожиданно благоприятно повлияло не только на мое психическое состояние, но и на здоровье. Я перестал болеть. Совершенно. У меня не бывает даже насморка. Я радостно ждут превращения своей мечты в реальность - скопив достаточную сумму денег, я смогу полностью уединиться и настанут времена откровения.
В детстве я много времени (сотни часов) провел в углу. Любая оплошность с моей стороны - реальная, мнимая, предполагаемая - трактовалась матушкой, как намеренное непослушание - «ты все делаешь назло, во вред!» - серьезный проступок (едва ли не преступление), реакция на который была незамедлительна - В угол! С раннего утра, едва проснувшись, я начинал готовиться к наказанию: прислушивался к себе, нежно, боясь поранить, касался своего настроения, обдумывал сценарий ситуации или игры, которой буду забавляться, отбывая, пока еще не назначенное, но неминуемое; вспоминал свои вкусовые ощущения накануне и прикидывал какие лакомства скрасят тягучие минуты-часы в месте, где две стены встречаясь формировали ужасающее для меня геометрическое понятие - угол. Поднявшись с кровати, я шел умываться. Пока матушка собирала завтрак на стол, я выискивал интересную мне книгу (не очень толстую, правда) и прятал ее под рубашку. У нас в доме было принято, чтобы в зале всегда были конфеты, печенье, орехи, изюм. Все эти мелкие вкусности покоились в центре комнаты на столе в, красиво расставленных вокруг огромного букета цветов, хрустальных вазочках. Я набирал небольшое количество содержимого от всех вазочек и прятал в своей одежде, стараясь сделать так, чтобы нигде не топорщилось и карманы выглядели плоско, словно только что отутюженные. Со временем мое отношение к наказанию «углом» изменилось. Защитные механизмы моей психики из ужаса и мрачной тоски сотворили радость, стабильную и незыблемую, как сам угол. Порой, уставая ждать, когда меня накажут, я намерено провоцировал это долгожданное наказание, и матушка наконец-то отправляла меня в угол - мое царство, где нет ни войн, ни катастроф и где властвует солнечное счастье. Матушка не следила за мной. Она была уверена, что я не посмею ее ослушаться и покинуть свою Голгофу. А мне того и надо было. Я лопал вкусности, читал книжку, мечтал. Но увы, как говорится - все не вечно в подлунном мире. Когда время экзекуции подходило к концу, покой сменялся во мне тягучим одиночеством. Я чувствовал себя словно раздетым в неподобающем присутствии и жестоко осмеянным.
Вчера у меня был праздник - «День Спасения и Обретения». И, как следствие, с утра небольшая головная боль. Это - мой праздник и только мой. Этот день известен и принадлежит только мне и чтим лишь мной одним. Всеобщие общественно-религиозные празднества давно потеряли для меня свой смысл и остроту. Да и есть ли в них смысл, есть ли в них острота бескорыстного наслаждения. Сомнительно. Все это лишь фикция, пропиаренный обман. А мои праздники - это искренность. Они первозданные, чистые, как родниковая вода, рожденная и вскормленная самой Землей.
Что было в моем рационе накануне. С утра я начал пить коктейль «Слезы любви» - сухой белый вермут с джином и лимонным соком. Мой любимый. Эпатажное название, но мне нравиться. Пил я по чуть-чуть, но эти «чуть-чуть» к вечеру влились в объем двух литров. На праздничный ужин я приготовил гуся. Гуся я готовлю так: потрошу (нож непременно должен быть острым, как катана), опаливаю тушку на огне и оскребаю, затем тщательно промываю - как внутри, так и снаружи - и на полчаса оставляю на разделочной доске (деревянной), дабы истек излишек воды; тем временем занимаюсь гарниром - ананас, порезанный на круглые дольки и сливы, дольки яблок, апельсина, киви и хм-м опять же ананас, но уже целый; из тщательно обмытых слив специальным ножом я вынимаю косточки, затем вкладываю в гуся ананас, несколько слив, немного муската и кориандра и зашиваю чрево капроновой нитью, кладу гуся на смазанный гусиным жиром противень спинкой вверх, немного соли, перца (красного), лимонного сока; и последний штрих - красиво украсить гуся сливами, дольками яблок, апельсина и киви. Все. Через полтора часа я получил нежное невероятное вкусное праздничное блюдо.
По телевизору шла предполагаемо шокирующая передача «Криминальная Россия». Речь шла о маньяке, за восемь лет замучившего и убившего пятьдесят одного мальчика от одиннадцати до четырнадцати лет. Я пил «Слезу любви», закусывал пропеченным в гусином жиру ананасом, ковыряя его маленькой ложечкой, как мороженное; посасывал гусиное крылышко и смотрел жуткие (для кого-то) кадры с изувеченными детьми - сожженные разрубленные на части тела и прочая нечеловечина. Потом начался американский фильм. Я сознательно не переключал каналы. Что уготовано судьбой, руководимой руководителями (!!!) первого канала, то и хорошо. Джонни Депп и Анжелина Джоули сперва любили друг друга, потом пытались убить друг друга, потом, под конец, опять полюбились. Вкус гуся был великолепен и дружелюбен. Я прилично выпил. Да, кстати, праздничное блюдо называется «Побег».
Это уже была четвертая годовщина «Спасения и Обретения». Все произошло как-то неожиданно и мгновенно. Пять лет назад я поздно возвращался домой - задержался на работе. В темном переулке я обо что-то споткнулся и упал. Упал на человека. Женщину. Лет 35-40. На первый взгляд она походила на спящую. Голова повернута на бок, профиль спокойный расслабленный. Ее висок, щека, скула были чем-то измазаны. Кровь? Легкий спиртной дух, исходящий от женщины, натолкнул меня на мысль - пьяная, упала, разбилась. Я поднялся, машинально отряхнулся и, насколько позволяло темное время суток, внимательно рассмотрел тело женщины. Одета она была прилично: недешево и чисто. В моем разуме давно зрела мысль попробовать человеческое мясо. Не потому что мне этого нестерпимо хотелось, просто для пути, который я избрал в своей жизни, это было логично и законно. Намеренно убить кого-либо (будь то человек, либо животное) я бы не сподобился. А тут - такой случай! Естественно, я сразу же решил, что женщина мертва - кровь напол лица, неподвижность, неотзывчивость на мое падение - неудивительно, что я так подумал. Мой дом находился рядышком. Через семь минут я уже вернулся к телу с острым ножом и двумя (вложенный один в другой) пакетами. Я опустился на колени, одернул полу кожаного плаща - обнажилась нога в телесном цвете чулке. Этот цвет, живой, как некогда была жива сама погибшая, задержал мое внимание. Было в этом что-то постыдное и волнующее - в частично обнаженной смерти. Я положил руку на женскую ляжку - почувствовал легкое, как поцелуй девственности, тепло, и тогда женщина застонала. Это было так неожиданно. Я отпрянул в ужасе. Вскочил на ноги. И только тут я обратил внимание на несоответствие первоначальной позы женщины (когда я оставил ее тело и пошел домой за ножом) и позы ее тела по моему возвращению - женщина лежала на левом боку, притянув руки к голове, словно спала на ладошках. Я не сплю на левом боку - сердце. Чувство омерзения и внезапного страха заставили меня понять, что я избежал чего-то случайного и смертельного. Главная идея моей жизни и сама жизнь только что были под угрозой. Я вновь опустился на колени перед женщиной, склонился и слегка поцеловал ее в скулу - там было единственное чистое от крови и грязи место - и ушел. Всю последующую ночь я не спал. Что-то могло легко разрушить мою внутреннюю свободу и благополучие, но что это, что могло уничтожить мою жизнь я так и не понял. С тех пор в эту дату я справляю «День Спасения и Обретения». Я сажусь за праздничный ужин в то самое время (почти минута в минуту), в которое вернулся домой в тот жуткий, но просветленный вечер.
Человек боится смерти. Она его пугает своей таинственностью и неизбежностью. Так уж повелось. Даже животные - бессознательные, но не бесчувственные - и те страшатся и всячески избегают смерти. Я же к смерти равнодушен. Ведь моя жизнь логична, наполнена ясностью и истинной радостью. У меня есть блюдо под названием «Смерть». Изначально я хотел придумать какой-нибудь эпитет к слову «смерть» - долгожданная, божественная, сингулярная, богоборческая - но решил, что все эти прилагательные излишни, они притупят остроту главного слова. Смерть - хлестко и стремительно. Вполне соответствует по смыслу. А блюдо очень простое - это пирожное. Взбитые сливки, шоколадная корзиночка, лесная земляника и - voilla - «Смерть» готова. Кушать подано. Нужно ли говорить, что это одно из любимейших мной лакомств.
Есть ли у меня пороки? Нет. Пожалуй, стоит на этом вопросе остановиться. Я живу уединено, тончайшим ребром своей жизни соприкасаясь с поверхностью общества. У меня действительно нет порок. Странно, эта мысль пришла только сейчас и здесь, на крыше под пульсирующим дождем. Все мои незначительные действия, что так или иначе связаны с социумом, есть лишь безобидные шалости, которые однако надежно охраняют мой покой, внутренний и внешний. Импорт покоя - накопление силовых полей, экспорт же представляет собой очищение от накопившейся скверны - наподобие дефекации.
Коллекционирование это неоправданный страх человека перед смертью. Несмотря на абстрактность этого понятия, он представляется мне преступлением, опасным по своей природе: безрассудной, безысходной, строптивой. Мое же влечение к коллекционированию имеет совсем иную природу. Уйдя от будней мира, я избежал тем самым слабостей толпы: страхов, жадности, похотливости, алчности, анально-оральных скандалов и прочее (слишком много всего перечислять). Но я постоянно чувствовал беспокойство. После продолжительного затворничества (неделю не выходил из дома, из пищи принимал лишь микстуру «Гей, хлопцы» и леденцы «Уссыка»), проведенного мной в раздумьях, я решил, что мне надо завести себе хобби. Именно так - завести. Ведь хобби живое. Оно наделено возможностью убивать, радовать и охранять. И я понял: что-то наполнило мою жизнь, придало ей законченность и логичность, словно подпись художника под картиной.
Так я стал коллекционировать «Гильзы очищения».
У меня есть кисточка - «Опустошение перед наполнением». Я сделал ее сам. Предназначение кисточки, ну, как у римлян. Все понятно. В праздничные дни я ей не пользуюсь. Святотатство. Но сегодня ведь не праздник и вечером будет футбол - Франция / Россия. Хе.
Дождь почти прекратился. Лишь редкие капли нарушали болотное спокойствие луж. Мне представилась огромная стая маленьких, очень маленьких птичек. Таких маленьких и нежных по своей природе, что их эфемерные тельца были совершенно прозрачны. Они летели из ниоткуда в никуда, словно символы человеческих дней. Время от времени некоторые из них погибали от холода высоты, на которой проходил полет стаи, и маленькими сверкающими бриллиантами падали вниз и разбивались в драгоценную пыль о твердые поверхности, маскирующиеся под зеркала.
Хорошая оптика, терпение и глазомер, что еще нужно для выгодного пополнения моей коллекции?
По набережной неторопливо шла девушка. Она была одета в кожаный плащ телесного цвета, обута в того же цвета сапоги на каблуках-шпильках, в руках она держала зонт, надо ли говорить об его цвете. Этот единый выбор цвета - человеческой кожи - раздевал ее. Мне представилось прекрасное сюрреалистическое животное, что двигалось грациозно, завлекая и волнуя. По телу животного проворно двигался паучок оптики. Девушка не чувствовала прикосновения его лапок. Это казалось мне странным. Паучок добрался до виска…
Это будет моя седьмая гильза - «Сексопатия».
А новоявленное блюдо я назову - «Дэ наваляй». Это такие круглые котлетки со смородинным вареньем на корже, в виде футбольного поля.