Веймарская нимфа

Автор: Вася Вялый В желании всегда есть немного безумства,
но и в безумстве всегда имеется немного
здравого смысла.
/Ницше/

Сегодня день зарплаты. Солдат срочник, проходящий службу в Группе Советских Войск в Германии получает в месяц тридцать шесть марок. Это до хуя – бутылка дешевой водки «Winbrand» в магазинах Веймара стоит десять марок. Зарплаты, естественно, хватало на один вечер. Вчера отбыла на родину по демобилизации последняя партия старослужащих. Теперь наш призыв - «деды». Это надо отметить.
После отбоя мы сидим в каптерке и пьем приятно пахнущую, но херовую на вкус упомянутую водку. Мы - это элита роты: мединструктор ефрейтор Бурилович, заведующий всем ротным хозяйством каптер сержант Грищенко и я - писарь подразделения.
Бурилович - эстет. Он сморкается исключительно в носовой платок, курит выменянные на спирт у вольнонаемных немцев американские сигареты «Маrlboro», а женщин работающих на территории воинской части уважительно называет минетчицами. Полгода назад его «застукал» со своей женой старший лейтенант Приходько, заступивший в ту злосчастную для него ночь в наряд. Под утро у него разболелся зуб, и он пошел домой за таблеткой. Бурилович как раз совал даме в рот свой умаявшийся за ночь член. Кто-то говорит, что пистолет дал осечку. Другие - их большинство - утверждают, будто старлей не решился выстрелить. Бурилович отсидел десять суток на гауптвахте с вполне соответствующей формулировкой - за самовольную отлучку из расположения части. Хотя в подобных случаях фельдшер больше замечен не был, все женщины, работающие в гарнизоне, одаривали Буриловича многозначительными взглядами.
Хохол Грищенко ненавидел воинскую службу. Николай не был пацифистом, он был патологическим распиздяем. Любил каптерщик лишь сладкую хмельную брагу, которую самолично изготовлял во вверенном ему помещении. Еще Николай обожал давить тюфяк; он засыпал в самых неприспособленных для этого местах - в столовой, в гальюне, в наряде, что доставляло ему массу неприятностей. Грищенко сладко посапывал на боевом посту, когда начальник караула изъял у него автомат, на что боец отреагировал действием неадекватным Уставу - перевернулся на другой бок, не забыв при этом послать посмевшего разорвать крепкие узы Морфея проверяющего на хуй. Однажды после сигнала подъема, который Николай проигнорировал, его вместе с койкой вынесли в сортир, где он, на радость ссавшим солдатам, проспал до обеда.
Мое полуторагодичное пребывание в Вооруженных Силах державы не было столь ярким и запоминающимся, как у сотрапезников; служил я, на мой взгляд, хорошо - всего четыре раза был на гауптвахте: за драку, за самоволку, за оскорбление старшего по званию и снова за драку.
- Хуевая водка, - морщится мединструктор, - лучше моего спирта ничего нет. - Бурилович то ли еврей, то ли белорус. Возможно, это одно и то же: его родители, скорее всего, в равных долях внесли свой вклад в наследственность отпрыска.
- А чёго ж не прынис? - Грищенко разбивает вкрутую сваренное яйцо о свой лоб.
- Что же я должен «Охотничьи» курить? - подвыпивший и несколько расщедрившийся Бурилович бросает на стол пачку «Маrlboro».
«Охотничьи» - невероятно крепкие сигареты, выдаваемые каждому защитнику Родины в количестве пятнадцати пачек на месяц. (Некурящие получали две пачки рафинада). Вольнонаемные немцы, работающие в воинской части, охотно покупали у солдат это пиздатое курево, впрочем, как и хозяйственное мыло, обмундирование, бензин, солярку. Оружием тогда не торговали – любили, бля, Отечество и верили в идеалы социализма.
Ёбнули ещё. Грищенко порезал штык-ножом селедку и вытер лезвие тыльной стороной ладони, которую затем с удовольствием облизал. Селедка могла бы стать деликатесом, если бы не была столь обычна. Я с удовольствием закурил «Маrlboro», - вся концепция удовольствий и искусства зиждется на контрастах, - и посмотрел на постер обнаженной телки, прикрепленный к внутренней стороне шкафчика каптера. В моем взгляде, скорее всего, легко читалось ничем не прикрытое вожделение.
- Ебаться хочется? - Бурилович кивнул в сторону грудастой бляди.
- Могу организовать культпоход к подобной особи, - он затушил окурок о край пепельницы. - Блюменштрассе, 19, - побаловал разъяснениями ефрейтор. - Там живет очаровательная фройлен Анна, девушка не очень тяжелого поведения. Стоит добавить, что фельдшер был замечен в притязаниях не только к отечественным женам офицерского состава, но и волочился, - по его рассказам, успешно, - за белокурыми веймарскими нимфами.
Вскоре мы достигли вершины опьянения, в котором у людей, как правило, отсутствуют границы здравого смысла и реализуются бредовые идеи. Нам же предложение Буриловича - идти к немецкой бляди - казалось, если делом не обычным, то, во всяком случае, вполне реальным.
Через дыру в заборе, отполированную тысячами тел, таких же распиздяев, мы покинули расположение части и по тропинке, ведущей к окраине города, нетвердой походкой устремились к заветной цели.
Мысль зайти в гаштет и ёбнуть пива никому не показалась лишней.
С хмурым деланным равнодушием немногочисленные посетители заведения взирали на нас. Вообще-то восточные немцы относилось к русским военным неплохо, но за холодной и пустой приветливостью скрывалась вполне
реальная настороженность, ибо они знали то, что знать необходимо, проживая рядом с воинской частью. Народы, дважды схлестнувшиеся в беспощадной рубке мировых войн, на генетическом уровне не могут относиться друг к другу без опаски.
Бурилович подошел к стойке и заказал три кружки пива. Мы садимся на удобные мягкие стулья и с наслаждением потягиваем изысканно-горьковатый напиток. За соседним столиком неожиданно возникает какой-то базар и через некоторое время от группы дискутирующих к нам направляется делегат. Традиционно полноватый бюргер на ломанном русском осведомляется: сможет ли кто-либо из нас разрешить мучающий их вопрос - по силам ли доблестному русскому солдату выпить из горлышка, не отрываясь от оного, бутылку шнапса? Его друзья, - немец тычет рукой в сторону своих приятелей, - якобы слышали об этом, но лично он сильно сомневается. Слегка подвыпивший kamrad достает из кармана купюру в сто марок и демонстрирует ее нашему взору, добавляя, что это - приз.
Мы переглянулись. Грищенко медленно поднялся и, тщательно заправив гимнастерку в ремень, подошел к спорившим.
- Не хуй делать…Шоб тилько холодна була, - он тыльной стороной ладони прикоснулся к бутылке и удовлетворенно кивнул. Столик окружили все посетители гаштета и смотрели на экспериментатора с почтительным ужасом. Николай, окинув их снисходительным взглядом, отвинтил пробку, и огненная влага заклокотала в его горле. У заурядного (для русского) действия была отчаянная элегантность и своя ритуальная красота. Через десяток секунд он поставил пустую емкость на стол и, взяв обещанную награду, гордо вернулся на свое место. Восхищенные немцы зааплодировали триумфатору - эффект необыкновенного в обыкновенном.
- Ну и кто теперь тащить тебя, мудака, будет? - спросил погрустневший мединструктор.
- Спокойно, бля, - Грищенко отхлебнул пива, - и не стилько пили. - Он впервые за полтора года службы походил на человека довольного своей жизнью и даже не хотел спать.
Мы вышли на улицу и закурили.
- Здесь где-то недалеко, - Бурилович вглядывался в нумерацию домов. - Блюменштрассе, 19, - повторил он адрес.
- «Ничь така мисячна…» - вдруг загорланил украинскую песню каптерщик. Он был охуительно пьян.
- Здравствуйте, девочки, - саркастически произнес мединструктор и, вдруг толкнув Николая в кусты, сам прыгнул следом за ним. - Патруль! - выкрикнкул он приглушенно уже из-за укрытия.
Я остановился и застыл в секундном замешательстве. Освещенные уличным фонарем, три человека в военной форме стремительно приближались ко мне.
- Беги, мудило! - из кустов послышался настойчивый шепот Буриловича.
Наконец, я очнулся и, стремглав, бросился через дорогу. Вдогонку раздался оглушительный топот кованных сапог по брусчатке. По склону насыпи я скатился к реке и, по петляющей в зарослях травы тропинке, мчался, очевидно, быстрее ветра. Инстинкт преследуемого, как известно, безошибочен и вскоре звуки погони стихли. Ещё некоторое время я бежал, а затем, совершенно обессиленный, ёбнулся на землю. Отдышавшись, я поднялся и осмотрелся вокруг. Невдалеке виднелись - насколько это можно было разобрать в свете неполной луны - деревья небольшой рощицы, а за ней на холме высились прямоугольники нескольких одинаковых зданий. «Наш гарнизон», - подумал я и зашагал вперед по дорожке, которая вскоре повернула в сторону рощи. «К гаштету самовольщики протоптали», - я отодвигал ветки и спотыкался о пни. Впереди снова блеснула вода реки. На искаженной мягким ветерком ее поверхности, багрово плясали зловещие лунные блики. Деревья стали гуще, их кроны скрывали и без того тусклое мерцание ночного светила. Я понял, что тропинка, очертания которой почти исчезли, ведет меня в сторону противоположную нашей воинской части. Вдруг жутко заухал филин. Где-то неподалеку хрустнула ветка. Ночь и безмолвие оказались совершенно разными понятиями. Громадное сине-черное небо распласталось надо мной. Звезды были далеки и бесцветны, они мрачно поблескивали и словно надсмехались. Я развернулся и, натыкаясь на стволы деревьев, бросился бежать в обратную сторону. Я снова запыхался, а лес всё не кончался. «От, бля… Неужели заблудился»? - ночевка в чаще не казалась мне охуенной перспективой. Наконец впереди блеснули огни электрического освещения. Я вышел на дорогу и чтобы снова не нарваться на патруль, решил обойти гаштет с другой стороны. Аккуратно подстриженные кусты и заботливо ухоженные клумбы, серебрились в лунном свете, делая улицу неестественно причудливой, даже сказочной. Я мельком взглянул на табличку с названием улицы - Блюменштрассе, 19 - и, пройдя несколько шагов, остановился. Сюда мы, собственно, и собирались. Но заходить туда я не решался, да и совершенно потерял отчет времени - скорее всего, была уже глубокая ночь.
Вдруг впереди оранжевым всполохом сверкнул блуждающий свет фонарика.
- Вот этот гандон! - до меня донесся мужской голос. Не возникало никаких сомнений, что относилось это к моей персоне. Значит, прошло не так уж много времени, и весь этот период патруль искал меня в окрестных улицах. Не теряя ни секунды, я перемахнул через низенький заборчик и побежал по дорожке, ведущей к дому. Навстречу мне, пронзительно лая, выкатился лохматый клубок небольшой собаки, но, не обращая внимания на ее нападки, - патруль в данный момент был самым страшным обстоятельством - я стремительно удалялся от преследователей. На шум, поднятый четвероногим другом (сторожем?), открылась дверь и на пороге появилась молодая женщина.
- Wer ist da?* (кто здесь? - нем.)
Мне оставалось только проникнуть в помещение. Это было затруднительно
и спасительно одновременно, ибо возле калитки уже стояли патрульные.
- Кажется, он побежал сюда, - луч фонарика шарил по дорожке, кустам, дому. Я юркнул за спину хозяйки и притаился за шторой. На мое счастье, девушка, скорее всего, поняла суть происходящего и, прикрыв дверь, пошла к калитке. Через витражные стекла я наблюдал за диалогом и, вскоре, она, отрицательно покачав головой, вернулась в дом.
- Jest sie gehen.*
На лице девушки легко читалось опасение и даже страх. Ни хуя себе! Среди ночи в ее жилище врывается солдат-иноземец, преследуемый офицерами собственной армии. Уж не преступник ли он? Но, видимо, сработал женский инстинкт защитницы погибающего - а именно таковым я выглядел. Для полноты впечатлений не хватало лишь раны. Я прикоснулся к своему лицу. Рука была в крови - видимо, расцарапал в лесу о ветки.
Видя ее замешательство, я спросил:
- Вы - Анна?
Услышав свое имя, она, очевидно, начала догадываться о цели моего визита. Страх, сдаваясь, покидал ее лицо, и медленно уступал место любопытству. Под густо накрашенными ресницами зажегся блядский интерес.
Я полез в карман брюк и достал смятый комок накопленных за несколько месяцев немецких марок.
- Mein Gott! Dieser russe soldaten wollen kaufen mein liebkosung.*
Окончательно успокоившись, я рассмотрел Анну. Именно так или почти так выглядело большинство женщин в порно-журналах, которые валялись в каптерке у Грищенко и вызывали желание подрочить. Распущенные белые волосы, пухлые, накрашенные розовой помадой губки, обилие косметики на лице.
- Zer gut, hineingehen, * - и, разобравшись, что я не врубаюсь по-немецки, девушка пригласила меня в комнату.
Я вошел и с интересом мусульманина, попавшего на женскую половину дома, стал озираться по сторонам. Cлишком велика была разница между условным комфортом солдатской казармы и помпезной роскошью интерьера европейской гражданки.

* Сейчас они уйдут. (нем.)
* Мой Бог! Этот русский солдатик хочет купить мои ласки. (нем
* Ну хорошо, проходи. (нем.)

- Du warum ersheinen?* - Анна подошла ко мне и, заглянув в глаза, положила руки мне на плечи. Вожделение еще не захлестнуло меня, не накрыло с головой. Волны желания летали по едва освещенной комнате, над щекочущим ноги паласом невнятного цвета, над столом, со стоящей на нем вазой с фруктами, над белеющим пятном разобранной постели. Туда, именно туда втягивал нас призывно-требовательный зов плоти, постепенно наполняющий всю мою сущность.
Я что-то говорил ей, притягивая к себе мягкое податливое тело, шелковистые ароматные волосы касались моего лица, окружающие меня предметы теряли свои контуры. Не оценив, по понятной причине, изящества охуенных комплиментов, Анна выскользнула у меня из рук и, подойдя к столу, зажгла какую-то благовонную палочку. Комната наполнилась необыкновенным ароматом, добавляя к без того приятному занятию, экзотический шарм. В запахе есть сила, которая убедительнее многих слов и действий.
Во взгляде проститутки, наконец, появилась теплота и определенный блеск. Она медленно, с неестественной ее профессии неловкостью, расстегнула халат и повела меня к кровати. И явился смысл, обозначенный торжеством любовных закономерностей. Мне было девятнадцать лет и в плотской любви существовали некоторые вещи, которые со мной никогда не случались. Во всяком случае, до сегодняшнего дня. Анна несла какую-то непонятную альковную хуйню, но, понимая лингвистическое несовпадение своего партнера, ответа не требовала. Я прислушивался к порхающим неясным словам и лишь крепче сжимал ее в своих объятиях.
Страстное многословие…das ist fantastish!…тихий картавый шепот…das ist fantastish!…пьянящее разнообразие ласк…das ist fantastish!…всё ускоряющееся изящество движений…das ist fantastish!…вскрик…das ist fantastish!
Блаженное ощущение благодарного покоя изыскано и медленно наполняло мое тело. Чресла, привыкшие к жесткому солдатскому тюфяку, нежились в томной действительности мягкой постели куртизанки.
Уже светало; в золотисто-сером веймарском небе щебетали птицы. Впереди меня ждала гауптвахта. Ну и хуй с ней! Я улыбнулся - она сейчас была так далека, несущественна и эфемерна.

* – ты зачем сюда явился?