Силы в воле

Автор: Упитыш Ночь. На улице расплылась тишина. Залезла в уголки и щели, запряталась и затаилась, и слышны только далёкие звуки вокзала, где тихо подаёт голос ночной поезд, гремя сцепками и колёсами, да гудение фонарей у дороги. Хорошо ночью! - Санечка стоял у своего дома на тротуаре и говорил сам с собой. Хорошо то как, ночью! - благодать!

Санечка был нелюдим. Скорее он был необщительным, чем нелюдимым, но ему казалось, что он скорее сторонится людей, а не избегает общения. Санечка считал себя человеком очень общительным, который может всесторонне поддержать любой разговор или дискуссию, чего только стоили его ночные диалоги с самим собой! Эти блестящие ораторские форумы и грандиозные диспуты в долгие одинокие ночи. Порою, они начинались вечером, а заканчивались далеко за полночь. Конечно, он не всегда приходил к согласию в своих спорах, но был уверен, что лучшего собеседника для хорошей, душевной беседы как самого себя, ему не найти не в жизнь. Кто тебя ещё так внимательно выслушает? Кто даст совет в трудную минуту и поддержит словом? Кто, как не я сам? – говорил он, назидательно поднимая указательный палец вверх. А случись что не так, и наказать себя можно, поругать, по-своему, любяще, и побить даже себя можно! – вот как! Правда, к самобичеванию Санечка прибегал редко, в исключительных случаях так сказать. Помнится, недели две назад произошёл с ним один такой случай, скорее совсем не исключительный, а вовсе уж экстремальный. Сидя вечером на кухне и распивая чай с вареньем и сигаретой, Санечку посетила одна интересная мысль. Если согласно закону сохранения энергии ничто просто так не берётся, и просто так не уходит, то куда идёт энергия человеческого оргазма? – куда она уходит? Откуда берётся известно: две человеческие субстанции, находясь в кратковременном симбиозе, по обоюдному согласию или нет, совершают некоторое время фрикции, и по прошествии некоторого времени, в апогее совокупления происходит выброс оргазмической энергии в космический эфир. Несомненно, а скорее точно, часть этой энергии тратится на эйфорию эндивидиума, но куда идёт большая её часть, или кому? В то, что выходит энергии гораздо больше, чем требуется человеку для своего удовлетворения, Санечка верил на все сто. Один раз он чуть не умер во время оргазма, даже, наверное, испытал клиническую смерть! Правда, Санечка не знал какая она, клиническая смерть, но после того случая с ним смел догадываться. Это произошло летом, в девятом классе, с его соседкой, еврейской женщиной лет около сорока, одинокой и с запахом сладких духов от которых першило в горле и хотелось срыгнуть.
Помнится, он зашёл однажды к ней вечером, чтобы спросить что-то, сейчас он уже не помнил что. Он позвонил, она открыла дверь, на ней был китайский домашний халат с красными цаплями и смешные бигуди. Она стояла в дверном проёме в своём коротком халатике и улыбалась ему похотливой улыбкой, а он смотрел на неё и плёл какую-то ерунду. Халат был застёгнут на одну пуговицу, и в разрезе была видна часть её большой груди с волосатой родинкой. Санечка глупо стоял на пороге, несвязанно бормотал и смотрел на эту родинку, а она улыбалась и думала, что он смотрит на её грудь. Соседке нравился Санечка, он был молод, симпатичен, и ещё совсем по-детски наивен, как месячный щенок наивен своей щенячьей радостью и мило писает на ковёр в восторге от хозяйской ласки. Он беспомощно вплыл в бессовестном гипнозе бесстыжих карих глаз в её спальню, а она что-то шепча ему на ухо снимала с его худого, ещё не состоявшегося дрожащего тела одежду, уже без халатика, маняще-запретная и большая и мягкая, словно грозовое облако. Как всё произошло, и какие вещи она делала, Санечка потом долго не хотел вспоминать, страшно было. От этих воспоминаний его до сих пор бросало в холодный пот, подступала сладкая тошнота, и хотелось писать. Запомнилось хорошо только одно, как будто он был под взглядом огромного и страшного глаза, который словно впился в его и долго не хотел отпускать, потом чувство падения в бездну и долгий крик. Его это был крик или её он так и не понял. Но он потом долго звенел в ушах, а перед глазами раскачивались большие груди в такт издаваемым стонам и скрипам кровати, а он всё смотрел на родинку с волосами и не мог оторвать от нё взгляда. А потом, жуткий глаз поднял своей страшной силой его в воздух, закрутил в сладком вихре, и бросил в гигантскую мясорубку, которая перемолов его тело и разум, смачно выплюнула обратно, в реальность бытия, мокрым, дрожащим комочком, как рыба на песке ловящим ртом воздух, и не чувствуя своего тела он постепенно затихая и засыпал под белой простынёй с запахом лаванды и чего-то ещё, неизвестного и непонятного, как непонятыми странными, а скорее страшными остались ощущения от этого случая.
И, вот с тех пор Санечка твёрдо усвоил: от оргазма можно умереть! Умереть не от остановки сердца во время него, не от кровоизлияния в мозг, а умереть от того мощного, неконтролируемого выброса энергии, который заставляет дрожать, кричать, и биться как самка раненного гиппопотама поедаемая стаей гиен. Страшно даже подумать! – говорил он сам себе. Не может же просто так исчезать такая сила! - Ведь не зря происходят все те усилия, чтобы достичь этого! Для чего-то ведь она предназначена? – или для кого? Может для того страшного глаза? Странно это всё, и совсем уж подозрительно, говорил он, сидя вечером на кухне за чаем, куря и глядя, как по жёлтой стене ползёт зелёная, ленивая, жирная муха. Варенья жаждет! – вот сволочь! - сказал Санечка, и, прицелившись, прихлопнул муху тапочкой. А потом долго смотрел на раздавленный трупик мухи, приоткрыв рот, сидя с тапочкой в одной руке, а в другой держа ложечку с вареньем с которой капали красные капли на скатёрку и на его босую ногу. И тут он сорвался. Может на него повлиял не найденный ответ на его глобальный вопрос, может полная луна плывущая за окном и сердито смотрящая ему в глаза своим пристальным взглядом, а может старые воспоминания нахлынули, или размазанный трупик мухи на стене ввёл его в состояние дикого транса. Вскочив со стула и опрокинув стол, он издал гортанный крик и начал метаться по квартире. Куда, куда, уходит этот чёртов луч из моёй головы! – стенал он и бил себя тапочкой по этой же голове. - Кто берёт, кто крадёт его! – рыдая, ползал он по полу размазывая животом остатки варенья вместе с окурками сигарет. В отчаянии, открыв окно, он тоненько визжал в наступавшую темноту, и в его визге были нотки жалости к себе и нечеловеческая тоска человека так и не нашедшего ответ на вопрос жизни и смерти. Упав на колени, он бился головой об серый линолеум и бормотал слова отчасти похожие на древнюю языческую молитву. Из его рта стала капать белая слюна, а на линолеуме по ним, расплывалась жёлтая, тёплая лужа, смешиваясь с ягодами вишни и горькими слезами, катившимися из серых Саничкиных глаз. И вдруг, будто его окунули сначала в прорубь, а потом бросили в печь, внезапно обдало чем-то горячим, стукнуло по голове, подкосило ноги, и его от всех этих эмоций и переживаний захлестнул диким цунами, закрутил мощнейшим торнадо, пронзил молнией неожиданный оргазм. Словно в его голову метнули метким броском гранату, и она, покрутившись, взорвалась, раскидав мозг по стенам и потолку, тело стало мягким, ватным, душа отделилась от него, воспарила, пол под ним провалился, и он его полетел вниз, в шестерёнки адской, гигантской мясорубки издающей душераздирающий скрип и скрежет перемалываемых костей. И не в силах больше терпеть, уже совсем не контролируя себя в глубокой эйфории и отчаянии, Санечка с воплем и слезами выпал из своего открытого окна, с высоты двенадцатого, бело- кирпичного этажа. Ускоряясь, согласно закону физики, его тело летело на встречу тёплому асфальту, размахивая конечностями и глотая раскрытым ртом, упругие струи воздуха, крик застыл на одной ноте, а время растянулось и дрожало как наполняемый водой презерватив. Но поверхность земли неумолимо приближалась, неслась навстречу жестокой реальностью и уже можно было отчётливо рассмотреть на ней окурок сигареты, кожуру банана и колбаску свежего собачьего дерьма. - Не хочу! – вопил Саничкин разум, нет, я не могу быть как тот трупик мухи на кухонной стене! И в безысходном отчаянии, на грани последнего вздоха, он собрал в своей голове всю ту дикую, прежде ему не понятную и грозную силу в одну точку, сфокусировал её на приближающейся со страшной скоростью колбаске дерьма, напрягся изо всех сил, и дал выход ей тонким белым лучом, который превратился в ослепительно-красивую вспышку, за которой последовала полная темнота, и он уже не знал, жив он или мёртв, на небе или под землёй, да и вообще кто он сейчас или что. Презерватив времени лопнул, оно расплылось липкой лужей, темнота, прежде окружавшая его начала расступаться, и из неё стали выплывать какие то непонятные образы и картины. Появилось женское лицо, которое расхохоталось ему в глаза, обрызгав слюной пахнувшей лавандой, появилась большая грудь, качающаяся как маятник, с огромной родинкой на которой почему-то росли маленькие ёлочки, проползла мимо раздавленная зелёная муха, из которой капало большими каплями варенье, а вместо глаз были вишнёвые косточки, подошла маленькая собачка, стоящая на задних лапах с умными глазами и с окурком сигареты в пасти. Появился большой глаз, посмотрел на него внимательно и печально, моргнул, и исчез. Всё это закружилось, завертелось каруселью вместе с ним и разлетелось в разные стороны фейерверком, время с шипением собралось в точку и улетело маленькой горящей кометой в эфир бесконечного неизвестного космоса.

Тишина, никогда ещё ему так не нравилась простая ночная тишина. Ласковый ветерок трепал растрёпанные, взъёрошенные волосы, где-то лаяли собаки, а он стоял на асфальте нагретом за день, глупо улыбаясь, в домашнем тапочке на одной ноге, а другой, босой, наступив на собачью колбаску. И теперь уже точно знал, зачем и почему, для кого или кому, а главное, куда и на что идёт та волшебная сила, не дававшая до этого ему покоя. Больше не надо спорить, искать истину и делать предположения, всё встало на свои места, стало спокойно и хорошо, как в детстве, когда он забирался в платяной шкаф и засыпал там, среди пыли пальто и запаха нафталина, и лишь дальние гудки с железной дороги напоминали о жизни в городе. Ночь близилась к концу, луна ушла делать новый виток по орбите, и только звёзды теплились на небе, молчаливые свидетели случившегося великого откровения, да и те постепенно гасли. Светало...