Крюк для автора, хроники из истории одного текста

Автор: Георгий Котлов Крюк для автора
Хроники из истории одного текста

1

Поначалу, когда вся эта каша заварилась, я думал, что Минаев тот самый, у кого кудряшки мелкие и кто в восьмидесятые компилировал чужие тексты, ну и там на украденную музыку выдавал собственные перлы.
И такая шумиха, помню, была вокруг его первой книги, что я, как человек пишущий, ничего кроме как зависти, прикрытой презрением, к новоявленному литератору не испытал. «Вот бля, заебал, шоумен этот хуев, - подумал тогда. – То песни пиздил у всех подряд, а сейчас до книг добрался. И что он может написать такого, что такой, блять, поднялся ажиотаж!» И самое интересное вот в чем. Весь перец, бля. То, что многие знакомые мои, в основном из пишущей братии, книгу Минаева презрительно называли НЕ ЛИТЕРАТУРОЙ, но читать ее не читали и демонстративно отказывались. Отказывался и я пока, пока не просветился.
Оказалось, ни хуя. Другой Минаев. Но тоже Сергей. И потому, что Минаев был другой, а не тот компилировщик с кудряшками, я сразу проникся к нему симпатией. Книжку купил, «ДУХLESS», значит. И не пожалел, представьте, что деньги потратил. Так часто бывало. Купишь разрекламированный вовсю опус известного или не очень автора, а потом, закрывая последнюю страницу, думаешь: «На хуя? Опять наебали!»
Здесь было не так. Здесь деньги были потрачены не напрасно. Чацкий и Холден Колфилд вылуплялись в лице главного героя, продавца французских консервов. И многие наблюдения Минаева были сделаны словно моими собственными глазами. Он пишет о секретутках тупых, у кого в жопе контакты для того, чтобы от сети работать, так это так и есть. У меня супруга моя гражданская и, как писал Астафьев в книжке про веселого солдата, Богоданная, из той же породы, начинала секретуткой у бизнесмена (теперь, правда, сама бизнесвумен), так что могу подтвердить и засвидетельствовать.
Там, где он пишет, как оттопыривался с телочками, а одна в самый ответственный, можно сказать, момент, когда они уже едут ебаться, невинно спрашивает: «А нет ли у тебя случайно с собой пары сотен баксов? Нужно срочно завести подруге долг, а с собой нет», - и, конечно же, какое после этого ебаться, когда он, герой, придушить ее готов, настолько она опротивела ему всего лишь одной фразой. И хочу заметить, что сам лично попадал в точно такие же ситуации, как хуй в рукомойник. И похоть тебя вниз тащит, как чьи-то безжалостные руки, но в то же время чувствуешь боль больше душевную от разочарования, нежели физическую. (Вот блять загнул витиевато, как юный Паустовский, что сам не понял, о чем я? Ах да, простите, метафоры или как там, за ногу их и об угол!)
Скепсис, цинизм, - все то, что наполняло текст, было мне как бальзам на рану. Сам так пишу, и авторы такие по душе. Впрочем, простите за это отступление, потому как петь дифирамбы Серёжке Минаеву сейчас не буду. Речь, о братии и други, поведу о другом. О собственном тексте, собственном романе. Креативе, значит, который должен был меня обессмертить и сказочно обогатить. Я так наивно полагал, заканчивая свой опус в жанре современной художественной прозы, но издатели радости со мной не разделили. По электронке, по обычной почте, чуть ли не на лошадях с перекладными или как там, слал им свою рукопись в столицу, но ни один из них не проявил интерес и не предложил солидный гонорар. В чем дело, хуй знает! Я-то автор не просто с улицы, я и печатался, в 2002 году в «Лимбус Пресс» вышла отдельная книжка, и серия-то «На одном дыхании», и даже в газете «Коммерсант» меня обосрали, будь здоров, и все такое, и ёб твою мать, в общем, но им-то все было по барабану. В издательство «Ad Marginem» или как там его маргинальное притащился собственной персоной: вот я, глядите, радуйтесь, какой у вас гость.
Понятное дело, никто не обрадовался. Всем было по хую. Еще один графоман провинциальный притащился, наверно, решили. Издательство находилось хуй знает где, то ли на каком-то военном заводе, то ли еще какой секретный объект, забор высоченный, хуй перепрыгнешь и перелезешь, на вахте охранник с усами. Я сразу вспомнил книжку Юрия Коваля «Опасайтесь лысых и усатых». Да, еще и лысым охранник тот был, представьте. Но он мне обрадовался. Я с супругой свой гражданской, Богоданной, а фигуру у нее можете представить, не зря секретуткой начинала, и вырядилась как Чичолинна, а закуток, где охранник прятался, как фашист в дзоте, был обклеен девочками из «Плейбоя» и «Хастлера». Поддрачивает, значит, в ночное время, лупясь на журнальных девиц, а тут – наяву. Еще бы не обрадоваться!
Вызвал, значит, по телефону из издательства чувака, а благоверная моя уже пиздит вовсю с охранником, ей лишь бы попиздить, тому лишь бы на баб полуголых полупиться, все довольные. А я думаю так деловито: «Ну и что ж, что тупа, как валенок? Зато с креативным мышлением и с людьми общий язык может найти. Может, сделать ее литературным агентом или продюсером креативным? Может, с издателями так же легко будет договариваться об издании моих текстов, как с этим охранником пиздить хуй знает о чем?..»
Серьезно, слушаю их, и понять не могу совершенно, о чем речь. А они до того распиздились, что он из дзота своего вышел и усами вокруг моей благоверной шевелит. Я им тоже по хую. Стою молча, идиллию не нарушаю, думаю, хуй с ними, жду представителя издательства, этого самого маргинального, значит. Не спешит ни хуя, наверно, не знает, что за гость пожаловал, что за важная персона с шедевром в спортивной сумке.
Наконец, явился.
- Глеб, - говорит. Молодой, волосы длинные.
Жму ему руку. Говорю, что намереваюсь стать их автором и вообще побить все тиражи книг вместе взятых. Он ни хуя не поймет, что я шучу, и забирает нас с собой в издательство. Мы потащились за ним, и я понял, почему пришлось его долго ждать. Немного шли по территории этого секретного объекта, потом в какой-то цех он нас завел или в лабораторию, а потом по лестнице наверх и еще петляли, а потом по узенькой шаткой и длинной лестничушке поднялись вроде как на чердак, чуть ли не к Карлсону.
- Недавно переехали, - говорит Глеб. – Бардак.
Бардак был, да, подтверждаю, стопки новых, только что изданных книг тоже были.
Блять, совсем забыл! Рукопись-то я привез им второй раз, первый раз привозил по другому адресу, в подвал какой-то, и там ее принял у меня Миша какой-то долговязый, издатель этот или кто там не знаю, но факт остается фактом – рукопись он потерял, сука, уж не знаю подробностей, во время переезда или до него, но мне пришлось вторично тащиться в столицу, около семисот километров от отчего дома, а по электронной почте они, суки, не принимали. Хотя, если по чесноку, могли принять по электронке второй раз по той простой причине, что отнеслись по распиздяйски и утеряли текст. Ни хуя! Пришлось второй раз распечатать и тащиться в столицу. И это был не первый случай распиздяйства в издательском стане. В «Лимбус Пресс» у меня тоже рукопись посеяли, в далеком 2001 году заключили договор со мной на новый роман, один выпустили, а второй нет, но и рукопись не вернули. Единственный экземпляр в машинописном варианте. Представляете? Ни копий, ни хуя не было, а там такие головотяпы. Беда. Пришлось восстанавливать несколько лет спустя. Хуй с ними, ладно. Ладно.
И тут такая же история! Честно говорю, заебали! Заебашили! Утомили, словом. Они что там, не понимают, что вначале было Слово? Автор, уподобившись Творцу, сидит и долбит на своей допотопной пишущей машинке, потому как не у каждого комп имеется, возлагает надежды, строит планы, что текст его изменит если не весь мир, то хотя бы перевернет его жизнь точно, ночами не спит, ждет ответа, а они, придурки, тексты теряют с легкостью, будто им доверили на хранение сторублевую купюру. Сейчас-то ладно, вся информация на жестком диске, а раньше? Особенно, кто не догадается копию снять и вообще уверен, что господа издатели спрячут его рукопись в бронированный сейф под семью печатями. А им все по хую! Я подозреваю, что в издательствах листы из рукописи вытягивают потихонечку прохиндеи редакторы или кто там не знаю и, шурша ими на ходу, бегут в туалет. Им в прямом смысле этого слова насрать на текст, если вдруг под рукой не оказалось туалетной бумаги.
Ну, да, опять отвлекся. Остановился на Глебе. Он принял у меня рукопись, для порядка завизировал что-то в журнале, типа того, что если вдруг по новой потеряет, то его можно без суда и следствия приговаривать к пожизненному заключения за утерю шедевра.
- Уж, пожалуйста, - говорю, - блять, снова не провороньте.
- Первый случай был, - отвечает Глеб. – Хотя, если честно, я недавно здесь работаю.
Моя благоверная игриво говорит Глебу, приближая к нему свою накрашенную ради господ издателей мордочку:
- Отнеситесь так… к нашей рукописи… Ну, вы понимаете меня?..
И руку ему на плечо – хуякс! – так нежненько кладет.
Глеб ни хуя не понимает. И я не понимаю, что должны значить эти необдуманные слова и вообще весь этот томный и игривый вид и рука на плече? Литературный агент из нее явно не получится, думаю я болезненно, потому что Глеб, видно, парень нормальный, - и он, и я прекрасно понимаем, что к чему. А она что имеет в виду: типа, добазарься, чтобы рукопись приняли и я отблагодарю, так что ли? В принципе, мне по хую, но дела в издательском бизнесе так не делаются, и кому-то если дать или пососать, ничего кроме удовольствия это не принесет. Потому как нужен талант в первую очередь. Может, я не прав, но лично я думаю именно так.
Тащу благоверную к выходу: айда, позорище! По лестнице помогаю ей спуститься, придерживаю за руку, которую она только что Глебу на плечо клала, иначе на своих длиннющих каблуках пиздануться может. Кубарем вниз покатиться и не поймаешь.
Охранник, провожая нас, просит приходить еще. Я бы рад, но на хуя? Рукопись на этот раз не потеряли, но отказ несколько месяцев спустя я получил. Понятно, какой дурак станет печатать роман, главный герой которого ненавидит издателей всеми своими фибрами и называет господами придурками? Ну и там еще роман про пизды, хуи и все блятство, что нас окружает, и фантазии, как все это можно изменить. Вселенский бардак, значит, революционные преобразования, и ваш покорный слуга на пару с Лимоновым в Башне из слоновой кости. Я, значит, выстроил, и вместе с Лимоном ведем революционную борьбу с врагами народа, вешаем, привязываем к хвостам лошадиным и еще всячески пытаемся построить гуманное и справедливое общество, чтобы старикам таблетки бесплатные и всюду равенство и братство. И кто это согласится печатать? Получил отказ практически во всех столичных издательствах, а в наше родное, провинциальное, и вовсе не хуя соваться с подобной ересью. И в «Новый мир» посылал, журнал, и там тоже отбрыкнулись. Насчет «Маргинема», так этому я, честно говоря, и не расстроился. То в подвале, то на чердаке, блять! Что они могут предложить амбициозному автору, когда у самих дела, видно, ни хуя не прут. Ладно, хуй с ними.
Осталась, значит, надежда на Серёжку Минаева, потому как он свое издательство открыл, и беда была лишь в том, что не мог найти электронный адрес, по которому можно было бы связать с ним или отправить текст. В Интернете искал, ни хуя не нашел. Тогда пошел в книжный и единственное, что отыскал в Литпромовском сборнике, было указание адреса издательства Сергея Минаева: Москва, пр. Ольминского, д 3а, корп. 3. Ни телефонов, ни хуя больше не было. Как связаться, хуй знает. Решил ехать. Потому как зудит, текст свой тоже хочется увидеть облаченным в яркую обложку. Да и, как говорят, сорок верст не крюк для бешеной собаки (или свиньи?), а тут всего-то семьсот туда, семьсот обратно, всего тысяча четыреста километров. И я-то, пардон, не свинья. Я автор. Решил, что овчинка выделки стоит.

2

Выклянчил у своей благоверной бизнесвуменши на бензин, заправил «девяносто вторым» топовую модель Волжского автогиганта начала двухтысячных, «двенашку» свою черную, тонированную. Прощаясь, благоверная говорит:
- Дурак, куда едешь? На хуя?
- Дура, блять, - говорю. – Ни хуя не понимаешь. Знаешь, что я вычитал в Интернете? Что любимое число у Минаева «тринадцать».
- И что?
- А ни хуя! То, что я прикатываю к нему в издательство, а он – хуякс! – глядит: тринадцатый регион и первые две цифры тоже в число тринадцать складываются. Забыла, что ли, номера на нашей машине? «478». И регион «13». Все сходится, если следовать знакам, как советует Коэльо.
- Это еще кто?
- Писатель, дура! Кто же еще, тормоз?
- И что?
- А ни хуя! Минаев, прикинь, смотрит на машину и думает про себя: пипец, вот так удача! А тут еще выяснится, что на этой машине к нему автор приехал, рукопись привез. Удача вдвойне! Я тут еще футболку хотел у друга выпросить на время поездки, где у него число тринадцать во всю грудь, чтобы уж наверняка, но размер не подошел. Ладно, хуй с ним.
Дура дурой, но по моим рассказам благоверная знает, что Серёжка парень холостой и заработал на своих книжках прилично, и вообще симпатяга, и неожиданно игриво заявляет:
- Я с тобой поеду!
- Вот блять, - говорю. – На хуя? Ты-то при чем? Тупых баб он терпеть не может, самолично об этом читал. Да и вообще, когда я речь веду о тринадцатом, счастливом для него числе, не понимаю, твоего энтузиазма? Ты что, на лобке красиво выбреешь эту цифру, число то бишь? Или что-то еще, не пойму?
Она и сама, видать, ничего не поймет. Наверно, хотела с умным и знаменитым челом попиздить, а я тут ее быстренько обломал, глаза раскрыл и она начала догонять, что очередные ее духовные порывы благодаря мне летят коту под хвост.
Осталась. Один уехал.
Выставил нули перед указателем «Москва 666 км.», и вперед. Указатель, наверно, сатанисты ставили, не иначе. Почему не на километр дальше было поставить или на километр ближе, а именно там, где километраж превращается в магически пугающее число? Ладно, хуй с ним.
И если кто-то пожелает узнать, почему это я матерюсь, как сапожник последний, и не подражаю ли этим Лимонову и Сорокину, отвечу на это так: ни хуя! Просто привычка эта у меня с детских лет, и одна девочка, звали ее Таней, однажды сказала, что мне идет, когда я ругаюсь матом. Конечно, было бы поебать, если бы сказала это девочка левая, чужая, а нам тогда было лет по тринадцать, но сказала это Таня, в которую был влюблен безумно, и с тех пор так и сыплю матом и арготизмами, ностальгируя по своей первой любви. И если уж на то пошло, то тот матерящийся юнец, каким я однажды был, за напускным пофигизмом, окурком во рту (подобранным в подъезде) и словесным поносом прятал самое настоящее чувство. Светлое и чистое. Был влюблен, да, но так никогда ей в этом не признался. И поцеловались-то с ней единожды, во время дождя, и с тех пор безумно люблю, когда девушка только что из душа и волосы мокрые… Что сейчас я прячу, мне и самому невдомек.
Так вот, о чем я?
Еду. В Москву, в столицу нашей Родины, к Серёжке Минаеву. Думаю, вот он обрадуется, когда увидит на машине тринадцатый регион, и прикидываю, как бы машину возле его издательства ловчее расположить, чтобы номер сразу в глаза бросался.
Поворот на Богдановку. Село такое. Стоит девица, рукой машет. Волосы рыжие, и мордашка ничего, остановился.
- До Краснослободска довезете?
- Конечно, - говорю. Такой вот я тимуровец. Впрочем, мне по пути.
Смотрю, одета не очень.
- В Богдановке живете? – спрашиваю.
Отвечает:
- Да.
- И как там жизнь?
Рукой махает, дескать: хуево, хуйли спрашивать?
- А зарплата? – спрашиваю дальше, чтобы разговор поддержать, а больше на ум ничего не приходит. Не станешь же про книги спрашивать или там про сумки из крокодиловой кожи?
- Самая большая, - отвечает, - у доярок. Две тысячи. А у остальных пятьсот-шесть.
- Не верю, - говорю. А хуйли не верить? Девица говорит, раньше был колхоз, а сейчас частное предприятие, а руководитель тот же.
- Степаныч?
- Степаныч. Знаете его?
- Знаю, - говорю, а девица рассказывает еще про деревенскую жизнь и выходит – полное дерьмо. Впрочем, и навоз еще не высранный Степаныч продает армянам. Те сортируют его, в пластиковые мешки запаивают и везут продавать в столицу дачникам и огородникам, у кого зарплата не две тысячи рублей, а поболе.
В Краснослободске девица выходит, и благодарит, и пятьдесят рублей сует. Я отказываюсь, а потом с сожалением думаю: надо было взять, полтинник на дороге не валяется.
Степаныч – личность мне знакомая. Несколько лет назад я с компаньонами, сейчас уже и не вспомню, как меня свела с ними судьба, перед Новым годом повезли елки в столицу продавать – сосны, значит. У Степаныча на реализацию их взяли, он у себя в бывшем колхозе царь и Бог, нарубили нам его бедолаги деревенские, которым он платит пятьсот-шестьсот рублей в месяц, отборных сосенок в местном питомнике три тысячи штук. Два КамАЗа с прицепами. А как привезли и встали с ними на рынок какой-то возле Очаковского пивзавода, компаньонов моих словно черти стали раздирать. Один бухать стал, второй по блядям шататься, будто они его специально ждали, а третий поселился в игровом зале, благо круглосуточно функционирует, чтобы не дай Бог какой игроман мимо прошел. И я простудился, как нарочно. Ну, и финал предсказуем. Вместо того, чтобы деньжат заработать, все проебли, и сосны в результате в овраг выбросили, две с половиной тысячи из трех, и Степанычу остались должны до сих пор, и даже когда в овраг выбрасывали, нас и там менты подкараулили, и содрали за несанкционированный выброс мусора, и все такое, и полный пиздец в общем был, с этими елками и соснами. Интересно, что когда мы встали на рынок со своим хозяйством, стали оптовики подходить. Приличные суммы называли, и нам бы сдать и уехать на хуй поскорее домой, но мы – ты что. Особенно один, который бухал. Куртка нараспашку, в руке пиво дешевое и крепкое и панибратски разговаривает с оптовиками, айзерами или кто не знаю, черными, словом, которые пришли не бухие и каждое слово долго обдумывали и вели себя крайне деликатно по сравнению с нашим бухариком из числа компаньонов. Просил он пятьсот, вдобавок хотел продать метражом, а те предлагали двести пятьдесят, и не метражом, а за штуку. Компаньон наш, прихлебывая пиво, презрительно хмыкал и говорил, что он их завтра по тысяче будет продавать. Ан нет. Наебал и себя, и нас.
Еду дальше.
Торбеево. Напротив местной тюрьмы прямо по трассе поле гороховое. Машины стоят на обочине, народ на поле стручки собирает. Тоже остановился. Слез в кювет, а стручки тощие, еще не налились сочностью. Один мальчик с пакетиком мне кричит: «Там, у края не поспел ни хуя, Идите сюда, здесь много».
Подошел. Мальчик, видно, местный, без родителей.
- Ругать не будут? – спрашиваю.
- Хуй знает, - говорит. – За такой пакетик меня никогда не ругали, а много не собирал.
Испытывать судьбу не стал, потому как времена капиталистические, частная собственность кругом и тюрьма напротив, - надрал горох вместе с ботвой или как там, и бросил охапку в багажник.
Еду дальше. Когда разгоняюсь до ста шестидесяти, руль начинает биться в руках свежевыловленной рыбой. Дело ясное. Колеса надо отбалансировать, а рулевую рейку вообще давно пора поменять. Ладно, хуй с ним.
Поворот на Пичкиряево. Для особо непонятливых поясняю: деревня такая, село. Вспоминаю, как много-много лет назад один друг вез в эту деревню своего дедушку – на Родину, значит, помирать. На повороте этом и перевернулись, потому как зима была и гололед, а они на «шестерке» заднеприводной. Ничего, все живы, а дедушка с испугу еще прожил пару лет, а не месяц, как врачи накаркали. А друг продал тогда свой перевертыш, и купил переднеприводную машину – «восьмерку», и ох уж покатали и поебли мы на ней баб! Потом, правда, друга в гангстерской войне застрелили. И было это уже в 1998 году. Выстрел был предательский – в затылок. И одна-единственная пуля из «тетэшника». А на месте убийства таблетки были рассыпаны, ампулы и шприцы, - друг тогда сердце лечил, да вот так и не долечил. Что еще могу про него сказать? Друг, каких мало. Память, как говорится, ему вечная.
Дальше еду.
Рязанская область началась, и скорость сбавил. Где знак «40», еду пятьдесят, где «60», еду семьдесят, потому как в пределах десятки допускается превышение, ну и где сплошная, естественно, прилепляюсь за грузовиком и не обгоняю в отличие от тех счастливчиков, кто на иномарке и с бабосами, и кто хуячит даже через две сплошные по встречной. Денег лишних нет, потому плетусь уныло в колонне древних КамАЗов и Мазов, - импортные грузовики тоже хуячат дай Боже, и денег на штрафы наверняка тоже имеется.
Звонит мобильный. Номер не из телефонной книги и вообще незнакомый. Беру.
- Алло! – говорят мне.
- И хуйли? – отвечаю.
- Здорово, брателла!
- Это кто? – спрашиваю.
- Это я, Слава!
- Какой Слава?
- Чемберлен, ёбаный в рот! Ты что, не узнал?
- Чемберлен? – обрадовался я. – Ёб твою мать, ты так сразу бы и сказал! Здорово, бродяга! Не узнал тебя, богатым будешь!
Трубка молчит, я и сам понимаю, что хуйню сказанул. Ему-то с какого хуя богатым быть? Он уже несколько лет зону топчет, друг старый, наркотой занимался, пытаясь обогатиться, и вот – финал. Трешник отсидел, столько же осталось. Но я действительно рад его слышать. Раньше он так часто менял номер своего телефона, что в моем мобильнике он обозначался сначала «Чемберлен», потом «Чемберлен 1», потом «Чемберлен 2» и так до тринадцати. Потом я стал склонять его погоняло на все лады. Чемберлеус. Чемберчлен. Чембрляка. Чемберглюк. На Чемберзомби список закончился, потому как посадили.
- Как жизнь, бродяга? – спрашиваю.
- Нормально. Со мной в отряде Эдвард Семенихин, помнишь, который тебе бабло остался должен?
- И как он? – Эдварду дали двенадцать с половиной за разбой и прочие безобразия, но я никогда не связывал это с тем, что таким образом он пытался отработать свой долг. Да и другом особым никогда в отличие от Чемберлена не был. Потому и, не дождавшись ответа, говорю:
- Хуй с ним! Ты-то как, брателла? Откуда звонишь?
- Из штаба.
- Не понял. Ты-то там какого хуя делаешь? – ну, намекаю, дескать, что за беспонтовое занятие для правильного пацана.
- Сегодня наш день, - отвечает туманно. – У нас тут очередь. И, прикидываешь, хотел жене позвонить, но номер забыл. А твой почему-то в голове. Дай, думаю, позвоню.
- Правильно сделал, - говорю. – Молодец.
- И, знаешь, что хочу попросить? Мне Ольга посылку собирает, привези ей диски с какими-нибудь там клипами, ну, там кислоту, эстраду зарубежную, хорошо?
- Хорошо. Давай и порнушку пришлю.
- Не надо, - почему-то отказывается Чемберлен. Может, запрещается, но я настаиваю:
- Давай, хуйли! Пришлю цивильную, сам под нее нет-нет поддрачиваю, а у одной телки там сиськи, как у твоей Ольги. Прислать?
- Не надо, - снова отказывается он.
- Хуй с тобой, - говорю. – На работу ходишь?
- Приходится. Шью, блять, на машинке.
- Давай-давай, надрочись как следует. Придешь, блять, и как Мария Лопес портновский бизнес начнешь.
- Ага, начнешь, - смеется он.
- А хуйли? – говорю. Рассказываю Чемберлену про бывших общих друзей, с которыми давно перестал общаться: один магазин построил, второй машину за два мильона прикупил.
- Да? – недобро спрашивает Чемберлен в трубку. – Приду, решим.
- Хуйли решать, брателла? Выбрось из головы все глупости, понял? Нет сейчас ни братвы, ни понятий, по каким мы когда-то жили, ничего нет! И вся братва нынче знаешь где? Которая не с тобой, а здесь, на свободе? В охране быкует или на заводе бычит. Вот так-то, брат. За три года много чего изменилось. И жизнь сожрала всех, и даже тех, кто еще вчера был хозяином жизни в нашей провинции и важно восседал за рулем новенькой «бэхи», не пощадила. Серьезно говорю, брат. И настройся, когда откинешься, зарабатывать, как Мария Лопес, но не как Аль Капоне. Потому как нынче не прокатит. Можешь поверить на слово.
- Ладно, - говорит Чемберлен, - хуй с ним. Сам-то как?
- В «Майбахе» недавно сидел.
- Да ладно, блять!
- И в «Ягуаре» спортивном.
- Гонишь, что ли, не пойму!
- Еще в «бэхе», икс шестой. Это джип, как икс пятый, но жопа плавно покатая, как у «двенашки». Пока ты сидел, брат, автомобилестроение эволюционирует стремительно.
- Пиздишь или нет, - говорит Чемберлен, - не пойму. Откуда в нашей глуши «Майбахам» и «Ягуарам» взяться? Подержанные, что ли?
- Нульсовые, - говорю. – Муха не еблась.
- Ничего не пойму, - говорит Чемберлен. – С хуя ли ты стал вдруг Рокфеллером?
- Работал, брат, работал. Знаешь, где? В таможенном терминале в столице. И знаешь, сколько? Один день. Родственники подогнали работенку, но я долго не задержался. А работа простая. Наряжаешься в комбинезон с надписью «Auto logistics», и вперед. Машины к автовозу подгоняешь, а их на стоянке – тысячи, прикинь. А над головой самолеты то и дело низко пролетают, потому как рядом – Шереметьево. Одного дня мне, брат, хватило, чтобы понять: такие машины я не по стоянке таможенного терминала должен гонять, такими я должен владеть.
- И что?
- И все. Уехал на хуй и даже комбинезон не сдал. Дома положил и своей говорю: не стирай. Она: почему? Я говорю, он пропитался аурой дорогих авто, и не хочу, чтобы ты смыла все это своим вонючим порошком. Вот так-то, брат. Разговаривать-то можешь? Очередь ведь.
- Подождут, - отвечает Чемберлен вальяжно, и я, вдруг вспомнив эпизод из нашего прошлого, спрашиваю:
- Помнишь, как ты меня на своей «девятке» чуть не угробил?
- Помню, - смеется он, хотя дело было давным-давно, лет тринадцать назад минимум. – Веселое было время. Мы тогда классных шмар сняли, а у одной та-а-акие сиськи, что я вылупился в салонное зеркало, и кроме этих сисек больше ничего не видел, не только там дорогу. А тут поворот. С трассы слетели, но хорошо, что не перевернулись. Все оба «краба» разлетелись на хуй, и защиту вырвало, пока нас «на брюхе» по щебенке тащило.
- Зато потом, когда машину в сервис отволокли, классно оторвались. – Я облизываюсь, предаваясь воспоминаниям. Девочки от переизбытка адреналина совершенно не комплексовали, устроили нам стриптиз и все как положено, да и были они хорошенькие, хоть и замужние.
- Да, было время, - умиляется Чемберлен и спрашивает:
- Как Игорек? – Еще один друг наш.
- Бухает.
- И не переставал?
- Ни на один день.
- Ни хуя себе! Так он начал еще, когда я на воле был, вот блять, писдец! – Чемберлен удивляется тому, что Игорек бухает не переставая четвертый год, а я удивляюсь тому, что Чемберлен этому удивляется. То, что сам уже отхуячил три с лишним года на зоне, ему не удивительно.
И я вспоминаю, как мы ходили с Игорьком навещать Чемберлена, когда он еще был под следствием, на улице Рабочей, где у нас тюрьма. А Игорек тот еще тип. Выяснил, что на Рабочей каким-то мусорком при чине работает его одноклассник Сергей Колосов, которого он в школе всячески чморил и унижал. И вот Игорек, когда узнал, что этот чмошник Колосов там работает, потребовал продолжения, так сказать, банкета. Нет, просто свидание с другом для него было бы слишком примитивно, он хотел обставить все это с царским размахом, чтобы Слава наш Чемберлен охуел просто от всего увиденного. И ему это удалось. Нет, серьезно, чему я и могу удивляться, так это людям, которые какой-никакой занимают пост в местной тюрьме, сидят с важным видом у себя в кабинете, перекладывая бумаги, и куда девается вся их спесь, когда их возле тюрьмы отлавливает какой-нибудь отмороженной Игорек из его сирого и убогого детства. Игорьку плевать, что тот перекладывает бумаги и дела убийц и маньяков, для него он остался таким же чухомориком, как и был. Значит, не знаю, как он его убеждал помочь воплотить нашу затею, потому как, обняв, отвел чухоморика в сторону и разговаривал с ним наедине, но главный аргумент, сформулированный Игорьком буквально в двух словах, я успел уловить: «У вас там что, блять, Синг-Сингх, что ли?» Думаю, что сначала он ушло попросил всего лишь устроить свидание с заключенным другом, а уже потом, когда Колосов, взялся на свою голову нам помочь, Игорек импровизировал на ходу, требуя все новых безумств. Креативный парень, нечего сказать. Он просил свидания ночью, и не просто, а чтобы непременно в кабинете у начальника тюрьмы, представляете размах его похуизма? Когда Колосов категорически от этого отказался, Игорек смиренно сказал: «Ладно, хуй с тобой». Договорились, что встреча будет в кабинете Колосова, и он провел нас ночью через все блок-посты и через всех мусоров с нашими баулами, в которых было бухло и гостинцы для Чемберлена. Я поначалу робел, Колосов был бледен, как смерть, а Игорек как обычно датый. Когда проходили по коридору с кабинетами начальства, Игорек умудрился с одной двери отодрать табличку с надписью: «Начальник СИЗО ВИС 4/1 Сазонов Н. Н.» или что-то в подобном духе и потом пытался прихуячить ее на дверь кабинета Колосова, где, разумеется, никакой таблички не было, но чтобы выглядело круто. И вел себя Игорек так, словно был непосредственным начальником Колосова, самим Сазоновым Н. Н., который в то время сладко спал дома и в хуй не дул, какие дела творятся в подвластном ему учреждении.
Колосов охуел от этого нахальства, но это было еще начало, цветочки были, а ягодки были впереди. Потом Игорек пытался прилепить табличку на дверь кабинета Колосова, но крепить было не на что, и тогда он – хуяк ее! – бросил в мусорную корзину в коридоре и говорит просто охуевавшему от всего этого нахальства Колосову: «Так, сам скажешь, что ты начальник Сазонов, а меня прошу величать по имени отчеству!» И строго так он это произнес, что Колосов и возражать не стал. Представляете себе этого разводилу? Распиздия, каких свет не видывал? А внешность у Игорька солидная и важная – в юности штангой занимался, морда вечно серьезная, побрить и приодеть, получится важный стопроцентный чел из администрации самого Президента. А Колосов мелкий и какой-то уж убогий для тюремного чиновничка. Один словно рожден для того, чтобы командовать, второй – подчиняться.
В кабинете он, Игорек, расставил бутылки с пивом на столе и говорит мне:
- Надо было шлюх взять, чтобы Чемберлен порадовался. Может, вызвать?
Говорю, что не надо, потому как вижу, сейчас Колосову плохо сделается и придется звонить не шлюхам, а в «скорую». Но он молчит, сказать ничего не решается. Табличку из мусорной корзины вытащил, в руках вертит.
Игорек юродствует дальше. Садится в кресло, ноги на стол, прямо на папки и бумаги, а за спиной у него флаг российский, словно символично провоцирует Игорька на ратные подвиги или новые безумства. Колосов убежал за Чемберленом, наверняка желая в душе, чтобы – хуякс! – катаклизм и земная твердь разверзлась и поглотила его непутевого одноклассника.
А Игорек берет в руки какую-то папку со стола, читает:
- Брусникин А. С. Тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года рождения. Статья сто сорок шестая, часть вторая УК РСФСР. Такс, на хуй… Расстрелять Брусникина…
Берет другую папку:
- Алтушкин Е. М. Тысяча семьдесят девятого года рождения… Статья… По хую мне его статья, освободить и оправдать. Я в армии служил с Алтушкиным, правда, О. О. Олег Олегович. Заебательский был парень. А этот Е. М. вдруг родственник? Ясен хуй, на свободу.
Я говорю:
- Как это тысяча семьдесят девятого года? Ему что, тыща лет, что ли?
Игорек читает медленно:
- Тысяча девятьсот семьдесят девятого, прошу прощения.
Потом говорит:
- Может, дело какое-нибудь пизданем? Прикинь, как Колосова за это выебут?
Я трезвый, потому говорю:
- На хуя тебе все это надо?
А он отвечает:
- А хуйли он тут сидит, как фраер козырный?
Когда Колосов явился назад в сопровождении недоуменного Чемберлена (наверно, тот решил, что пиздить ведут, потому как ночь), а тут мы - два его кореша в кабинете. И ожидания Колосова не оправдались, земля не разверзлась, Игорек сидит на его месте, в одной руке сигарета зажженная, в другой бутылка пивная, из которой, когда он отхлебывает, пена падает прямо на раскрытое дело некоего Степанова, - и пепел с сигареты тоже на листы. За спиной флаг российский. И говорит вдобавок:
- Так, на хуй Степанова тоже расстрелять!
Представляете, что видит Чемберлен, когда с чухомориком Колосовым входит в кабинет? Представляете выражение его лица и взгляд? Он, наверно, решил, что спит на хуй и ему пора просыпаться. Но все было не так просто, все происходило наяву, и, как потом мне самодовольно признался Игорек, что ради одного того, чтобы увидеть охуевшего и впавшего в прострацию Чемберлена, стоит жить.
Такая, значит, была история, и в принципе рассказывать больше нечего, потому как Чемберлен быстро с нами нахуярился, а Игорек, когда мы потом пошли проводить его до камеры, завалился в камеру вместе с Чемберленом, лег на его шконку и орет на всю тюрьму Колосову:
- Закрывай на хуй! Я здесь останусь!
То ли прикалывался, то ли действительно решил переночевать. Кое-как вытащили мы его из камеры, дверь Колосов закрыл, а Игорек, не желая угомониться, «кормушку» открыл и говорит Чемберлену и его тоже вконец охуевшим сокамерникам:
- Добрый вечер! – а на дворе глубокая ночь, чуть ли не утро и добавляет: - Вы смотрите «В гостях у сказки!»
А потом, идя по коридору, мимо решеток, дверей запертых и дубаков притихших, орал:
- Так, сегодня короновать больше никого не буду. Короны кончились… - и сопровождал все это гомерическим смехом, гулко и зловеще катившимся по коридорам. А Колосов, убожество это, не переставал величать своего истязателя школьной поры Игорем Викторычем – словно не ебаться в рот какая важная шишка, а не бухарик.
Не знаю, что потом случилось с Колосовым, потому как больше не видел его. Но мне было интересно, оставили ли его или выгнали на хуй с работы из-за того, что он так нахуевертил, потому как и пиво на столе, и табличка оторванная с двери начальника, и ор на всю ночную тюрьму, но Игорек, когда я спрашивал его о Колосове, лениво отвечал:
- Это ты про того долбоёбину тюремного? Откуда я знаю, как у него дела? Он мне в хуй не упирался.
Чемберлен в мобилу говорит:
- Привет ему передавай, Игорьку.
- Ладно, - отвечаю. – Присмотрел себе дружка?
- Прекрати, - говорит он, понимая, что пора закругляться, потому как калякать долго на серьезные темы мы с Игорьком органически не способны, и сейчас начнется ересь про дружков, петушиные углы и прочая хуйня. – Ладно, брат, пока. Не забудь просьбу мою.
- Хорошо, - отвечаю. – Так как насчет порнушки? Сиськи там – во-ооо! Как у твоей Ольги!
- Не надо, - говорит так с ревновцой и отключает телефон.
Еду дальше. А мне уже какой-то хуй сигналит сзади и, поравнявшись, крутит пальцем у виска. А на машине приличной, «Мерине» четырехглазом в новом кузове.
- Иди на хуй! – ору в ответ, потому как никаких косяков за собой не замечал, ехал вроде как по крайней правой и никому вроде не мешал, только вот по телефону запиздился. Ну, а как иначе? Все-таки друг звонит. Из штаба на хуй.
Долбоёб на «Мерине» укатил. Еду тоже дальше. Дело важное. Текст везу, потому как написать и выстрадать мало, надо еще поканаёбиться с тем, чтобы найти издателя, который пожелает твою рукопись просто посмотреть. Ему нужно просто развязать тесемки на оставшейся со школьных лет еще папке, которую ты откопал в кладовой и в которую рукопись засунул, или вставить диск, и буквально прочитать пару предложений. Все, больше от них, издателей, не требуется ни хуя, потому как если не понравится, может папку тут же захлопнуть. Или вытащить диск. Для них несложно, а тебе важно. Проходит часть жизни, пока пишешь и пока таскаешься по издательствам. А у них разговор короткий: то портфель редакторский забит, то временно рукописи не рассматривают, но факт остается фактом – даже читать не желают. И лично мне это недальновидное действо удивительно, потому как вдруг – бестселлер человек притащил, а они ему: портфель забит. Тьфу, блять!..
Еду дальше.

3

В Рязанской области проезжаю по мосту через две речушки с чудными названьями. Одна такая матерком, знаете ли, попахивает, «Во бля» или «Вобля» называется, а другая при прочтении вызывает зуд во всем теле. «Вшивка». Представляете челов, которые давали речушкам эти названия? Один, наверно, матерился всю дорогу, типа: «Во бля!», а второго, наверно, вши так зажрали, что это наложило отпечаток на все, с чем он соприкасался. Ладно, хуй с ними.
На обочине то и дело попадаются памятники, на них фотографии погибших когда-то здесь людей, цветы. На некоторых памятниках по пять фотографий сразу, представляете? На дороге валяются сбитые собаки, кошки, ежи. А хуйли? Километраж сатанисты заранее выставили, запрограммировав ее на обильные жертвоприношения, и ни один дурак не догадался этот указатель убрать. Глядишь, памятники стали бы не так быстро появляться.
Ни хуя! Опять авария. Грузовик столкнулся с легковушкой, и марку легковушки сразу уже и не разобрать. Носилки стоят прямо на земле, ноги в носках, но без обуви, выглядывают из-под черной то ли ткани, то ли клеенки, - тело накрыто красноречиво вместе с головой. Я вспоминаю, кто-то рассказывал, что когда сбивают пешехода, шансов у него нет, если он вылетает из своей обуви. Если ботинки остаются на ногах, шанс есть.
Ладно, еду дальше. Правил стараюсь не нарушать, - когда проезжаю посты ДПС, опускаю тонированные стекла и пристегиваюсь. Проехав, стекла поднимаю и убираю ремень. Давно убедился, что самые алчные и злоебучие гаишники, то бишь гибэдэдэшники – рязанские. Если где-то в другом регионе гаишник может тебя остановить за нарушение только лишь для того, чтобы пообщаться и покалякать, потому как скучно ему, то здесь ни хуя. Здесь все поставлено на коммерческую основу. Рязанский гаишник не умеет улыбаться, ему чуждо все человеческое, и если уж он вдруг остановил вас, даже просто от не хуй делать, будьте уверены, пока он не найдет к чему приебаться, чтобы содрать деньжат, вы от него никуда не уедете. Такой дотошности хуй где еще увидите. А приебаться, согласитесь, можно практически к любому автомобилю. У кого-то знака аварийной остановки нет, у кого-то огнетушитель просрочен, у кого-то йод в аптечке кончился, у кого-то машина тонированная, у кого-то резина разная, у кого-то в генеральной доверенности мудак нотариус неправильную цифру поставил и так далее. Однажды, давно, естественно, в рязанской области гаишник рулеткой измерял мне полосу тонированной пленки на лобовом стекле и она оказалась на два сантиметра больше, чем якобы полагается. И за эти два сантиметра так и пришлось ему отвалить пару сотен. Впрочем, тех, кто ездит на наших российских корытах, следует штрафовать всех без разбору, потому как сам факт появления на дороге механического чудовища, рожденного без любви и по чьей-то злой воле в граде Тольятти, который давно пора переименовать в Мордер, следует считать не просто нарушением, но преступлением.
Коломна. Заезжаю к сестре. Мне рады, а как быть с Серёжкой Минаевым? Обрадуется ли так же?
В связи с несусветной жарой, принимаю холодный душ и вещи отдаю сестре постирать, чтобы назавтра, с утра, поехать к Минаеву чистеньким и опрятным. Сестра бросает в машинку мои шорты «UMBRO», которые покупал на рынке за сто пятьдесят рублей, черную рубашку с коротким рукавом «Adidas», купленную за две тысячи в местном фирменном магазине, где такая же подделка, но в пять раз дороже, бейсболку с эмблемой футбольного клуба «Manchester United» стираю ручками, потому как вещь единственная добротная и ветхая от старости, с виду как новая, но в машинке может запросто развалиться.
На другой день чистый, словно на свидание собрался. Шорты и рубашку сестра нагладила, кожаные шлепанцы на босу ногу, их тоже надраил. Вспоминается почему-то случай столетней давности, когда позвонил один приятель и говорит, приезжай, я с бабами. Я спросил, хорошенькие ли, а он ответил, нормальные. Я, естественно, начал собираться, намылся, надушился, джинсовый костюм надел, ботинки наполировал, машины тогда у меня не было, еду в троллейбусе и переживаю за маленькое пятнышко на джинсовке и все пытаюсь его слюнями отчистить. Ладно, приехал, приятель встречает на остановке с бабами. И что вижу? Двух пропитых молодых алкашек, одна, моя которая, с фингалом, ноги худенькие, небритые и в синяках вдобавок, из-под грязнущего мятого платья выглядывают, представляете? У нее и манька была, наверно, неделями немыта, а я из-за пятнышка переживал! Говорю другу тихонечко: «Ты что, дурак?» А он отвечает: «Нормальные!» Ни хуя! Не остался я с ними, сославшись на важные дела, домой обратно отправился, хотя та, что моя, томно так прошептала на прощание: «Зря. Я много чего умею…» С намеком на сексуальную, дескать, раскрепощенность. Ага, ищи дурака, подруга, в другом месте. От такой грязнули на хуй ничего не надо.
Ладно, сел в машину. Еду. В Коломне у Маринкиной Башни стоит памятник Дмитрию Донскому. Важный чувак, на коне, в доспехах, и особенно мне нравится, как скульптор трогательно перевел все морщинки и сплетения вен на конских мудах. Сразу видно, талантище!
Ладно. Еду дальше.
Река Ольховка. И сразу вспоминаю компаньоншу своей благоверной, у нее тоже фамилия Ольховка, если видели плакаты с рекламой старого фильма «Франкенштейн», так это она.
Еще вспоминается песня, которую в школе разучивали: «Ольховка, Ольховка! Родная винтовка! Теперь ученица она! И знает! Об этом! Вся улица наша! И знает! Об этом! Вся наша страна!»
Или не так? Хуй знает, давно в школе учился и учился, скажу, так себе, хуевато, и давно все подзабыл, что, впрочем, никогда толком так и не знал.
Понимаю, что можете сказать. На хуя, мол, ты все это нам рассказываешь, правильно? На что отвечу так: «Братии мои и други, я не просто еду, я проживаю жизнь заново. Делюсь с вами душевно ассоциациями и воспоминаниями, которые навевает дорога. Дорога и жизнь в принципе похожи. Когда определенный участок пройден, всегда можно оглянуться назад». Кто со мной не согласен, тому вообще не стоило начинать это чтиво.
Проезжаю Люберцы. Гляжу на бумажку, которую мне зять нарисовал. Схема, значит, как проехать до пр. Ольминского. И кто такой Ольминский? Не писатель? Ладно. Смотрю, написано, сразу поворот направо, на МКАД север, потом надо доехать до Ярославки, и когда зять мне это втолковывал, я спросил у него предусмотрительно: «Ярославка – это Ярославское шоссе, что ли? Уеду а то куда-нибудь в Ярославль на хуй!»
Ему удивительно, что я такой тупой, но объяснил, что да, шоссе.
Так, выезжаю на МКАД, где, наверно, полос сорок только в одну сторону и где все хуячат, как сумасшедшие. Хуячу тоже. Поглядываю на дорогие иномарки, прикидываю, на какой Минаев ездит, и мечтаю, было бы хорошо встретить его по дороге, машина сломалась или еще что-то, стоит, прижавшись к обочине, аварийка мигает, а водитель у него дуб дубом. И тут я. Он видит, как останавливается машина с тринадцатым регионом, и думает: «Блять, вот удача!» А я, пиздадельный такой, ему раз-раз машину починил и говорю так типа сюрприза: «Серж, не веришь, а я, брат, к тебе еду» - «На хуя?» - удивляется, конечно, он. – «Рукопись везу, текст свой» - «Да ладно, пиздишь!» - «Ни хуя, вот смотри. Вот папка школьная с распечатанным романом, а вот на дискете. Объем 346 тысяч знаков» - «Хуй с ними! Садись ко мне, брателла, сейчас приедем и я быстро резолюцию черкану. Тринадцатый регион – круто! Думаю, ты – наш автор…»
Я, конечно, скромно молчу, машину свою бросаю на какой-нибудь заправке, и мы едем к нему в издательство. И в том, что я – их автор, нет никаких сомнений, потому как цинизм, скепсис, все как мы с ним любим, и вдобавок в своем опусе я и ему пару строк посвятил, чувак все-таки как ни крути гениальный. Еще мечтаю о гонораре солидном. Прикидываю, на что потрачу часть денег: так, за Чемберлена забашляю, чтобы по УДО на волю, а Игорька на хуй от пьянки закодирую.
Ни хуя, конечно, никого по дороге не встретил. Свернул на Ярославское шоссе, дальше хуячу, в центр. В одном месте город как бы на возвышении, и весь залит светом, и так комфортно я себя вдруг чувствую, что мне кажется это знаком свыше, что все будет просто заебись. А тут еще на мост взлетаю, и вид вообще просто фантастический. Справа Останкинская башня, и какой-то шар воздушный над землей болтается, тросами или чем там не знаю привязан, чтобы не улететь. И солнце так светит, и простор такой необъятный между полупрозрачными редкими облачками, и чувство гордости какое-то за столицу своей Родины нахлынуло, хотя большие города с их суетой и психологическим дискомфортом на дух не переношу, - и купола на солнце блестят то тут, то там, и здания повсюду красивые. И вообще красиво, блять!
Хуякс, развилка! Я и заметался, как обезьяна перед зеркалом. Направо пойдешь, коня потеряешь, налево… и так далее. А мне зять написал, что после ВДНХ второй поворот направо – это и есть пр. Ольминского. А на развилке ни хуя не сказано ни про ВДНХ, ни про пр. Какие-то улицы совершенно мне не нужные и ВВЦ. Пока соображал, не одно ли и то же ВДНХ и ВВЦ, хуяк! – проскочил поворот на ВВЦ. Куда теперь еду? Ай, бляаать!
Ладно, думаю, где-нибудь развернусь. Не очень много проехал, хуякс! – смотрю, указатель на пр. Ольминского. Слава, думаю, Всевышнему, хотя никакая ВДНХ не попалась.
Ладно, и так хорошо. Повернул. Смотрю на дома, выискивая номер 3а, корпус 3. Увидел 3а, вперед еще проехал и развернулся, потому как корпус 3 не нашел. И возле 3а машину некуда приткнуть. Беда. Так и Серёжке хуй знак подашь. Ладно, нашел подальше местечко, заехал на тротуар, а напротив дома 3а то ли стройка, то завод какой, не могу понять, но только слышно, как хуяк! Хуяк! Что-то такое громоподное по ушам хуячит.
Ладно, думаю, надо поссать бы, потому как вдруг беседа затянется. Вдруг Серж захочет меня угостить? Я и рад нахуяриться с ним. Поссать негде. Всюду народ. В машине бутылка от лимонада. Стекла тонированные поднял, чтобы меня не видно было, шорты приспустил, но как-то так неудобно свое хозяйство вывалил, что оно на излом как бы и боль невозможная, и пока все это поправлял (да еще бутылка с узким горлышком), все шорты и обоссал.
Ёб твою мать, думаю, этого еще не хватало. Завалюсь в издательство, а от меня мочой воняет. Эт-то что за долбоёб, скажут, и прикажут охране выкинуть.
Ладно, минералкой на улице обтер шорты, подождал, пока обсохнут на солнышке, сумку с рукописью на плечо повесил, и вперед!

4

Первая неожиданность меня ждала, когда у охранника на крыльце я спросил, где находится корпус 3а. Знаете, что он ответил? Нет такого корпуса ни хуя!
- Как так? – спрашиваю. – Что за шутки, блять?
Семьсот почти километров проехал, а тут корпуса такого нет.
- Нет и не было, - говорит охранник дружелюбно. – В природе не существует, понимаешь?
- Понимаю, - говорю, - хуйли не понять. А в этом здании что?
- А тебе что надо?
- Издательство Сергея Минаева, «Литпром», блять.
- Издательство есть, - говорит он. – Второй и третий этажи.
«Заебись, думаю, блять. Наверно, что-то с корпусами перепутали».
На втором этаже еще охранник сидит, спрашивает:
- Куда?
Куда, блять! Неужели не ясно?
- Минаев мне нужен, - говорю. – Сергей.
- Кто такой? – спрашивает он. Представляете? Сам ни хуя не знает, кого охраняет, отморозок!
- Издательство Сергея Минаева мне нужно, - уточняю.
- Это «Астрель».
- Не понял, - говорю. – Блять!
Охранник видит, что я взволнован, говорит:
- Ладно, айда узнаем.
Привел в какой-то кабинет, где человек двадцать за компами сидят, я говорю, так, мол, и так, встает какой-то ботан волосатый и говорит:
- Вам, наверно, нужен «Спецпроект».
Ведет еще куда-то. На двери действительно написано «Спецпроект». Не пойму, что за хуйня?
Ладно, оставил волосатик меня там, а в кабинете никого. Охранник в соседнем кабинете отыскал девицу приятную, молодую, говорит:
- К вам.
Зашли в кабинет.
- Мне в принципе, - говорю, - нужно издательство Сергея Минаева.
Она говорит:
- Это «Астрель». Здесь он свою книгу издавал. И было это несколько месяцев назад, да и тогда его тут никто не видел. Он, знаете ли, человек публичный и…
- Небожитель? – подсказываю.
- Да, - смеется она. – Именно небожитель.
Расспрашивает, зачем мне Минаев, и когда я сказал, что привез ему рукопись, она говорит, что уже приходило несколько мудаков с такими же вопросами, но дело в том, что никакого издательства у него тут не было, и она вообще не знает, почему указан именно этот адрес.
«Ни хуя», - думаю огорченно. И утешает только то, что у девицы, зовут ее Катей, огромные сексуальные сиськи, и глубокое декольте, и я какое-то время взгляд не могу от этих сисек оторвать и думаю, как было бы здорово их вывалить и зарыться в них лицом.
Придя в себя, говорю:
- Что же делать?
Катя, вижу, искренне хочет мне помочь, но тоже не знает, как это сделать. Спрашивает, откуда я, и, когда отвечаю, просто охуевает от моего опрометчивого поступка притащится в столицу, черт знает куда, вот так, без предварительного звонка, и говорит, что все эти литпромовские парни очень зашифрованные, потому как наверняка скрываются от налоговой и, словом, беда, и спрашивает, чем я еще занимаюсь кроме писательства?
Отвечаю, что так, мол, полулегальный бизнес, тоже ни офиса и тоже прячусь от налоговой, и вдруг понимаю, что между мной и Минаевым нашлось нечто общее. А именно: он элитными винами торгует, я дешевым осетинским спиртом. Чем не очередной знак!
Желание зарыться лицом в сиськи, полизать их, пососать нежные соски нарастает. Ёб твою мать, думаю, заглянула бы благоверная в мои мысли. Одно из двух. Либо развод. Либо убийство на почве ревности в состоянии аффекта. Принюхиваюсь так незаметно и убеждаюсь, что ссаньем от шорт не воняет. Слава Богу.
- Даже не знаю, как вам помочь, - говорит Катя. Действительно, видно, что хочет помочь, и очень она дружелюбная, и мне хочется верить, что и она сама была бы не против, чтобы я зарылся лицом в ее большие сексуальные сиськи, чтобы ласкал и целовал их…
Катя записывает мой телефон, говоря, что попробует узнать у главного координаты Минаева, но это вряд ли, а мне хотелось бы, чтобы она позвонила с более интересным предложением. Взглядом так и возвращаюсь в ее декольте. Когда она встает, сиськи эротично двигаются. Смотрю на Катю сзади, - вау! – тоже ничего.
Я вдруг думаю: эврика! Идея такая. В Москве живут мои родственники, пожилые, пенсионеры, но в свое время занимавшие высокие посты в аппарате КГБ. Думаю так. А что, если позвонить, связи наверняка остались, и мне быстренько фээсбэшники Сержа не только найдут, но и привезут охуевшего. Он, конечно, ни хуя сначала не поймет, а тут я как тут: «Брателла, не ссы, не налоговая! Это опять я, рукопись привез!»
Конечно, будь я, как Игорек, наверняка попытался бы осуществить это, но я еще и понимаю, что родственники уже очень пожилые, и даже если остались связи и все такое, им-то на хуя все это нужно?
Ладно, думаю, война – хуйня! Прорвемся!
Катя говорит, что мы почти земляки. Она родом с нижегородчины.
- Из Сарова, - уточняет.
И мы этому притворно удивляемся: дескать, ни хуя себе судьба сводит, а я опять смотрю на ее сиськи.
Приходим к тому, что единственное, что остается, это искать координаты в Интернете либо в новых литпромовских книжках.
Прощаюсь с Катей, и она провожает меня до двери. Наконец-то замечаю, что у нее красивые карие глаза. Обещает позвонить, если вдруг найдет координаты Минаева, но я грустно думаю, что все это липа. Симпатичные девицы никогда не звонят, если дело касается чужих проблем. Они звонят только тогда, когда наверняка знают, что их хорошо и с большим удовольствием выебут. А так – надежды нет.
Сажусь в машину, раскалившуюся от солнца, как печь бухенвальдская, еду дальше. Теперь по хую куда. Ищу книжный. Ага, вижу, «Буква». На другой стороне. Еду-еду, а налево поворота нет и нет. Притормаживаю в одном месте и пока нет машин разворачиваюсь с замершим сердцем через две сплошные. Слава Богу, гаишников нет. Сейчас это лишением прав грозит на хуй.
В книжном уютно. Все три этажа книгами заставлены. Пишет всяк, кому не лень. Это сразу ясно. Одного меня на полках нету.
Для книжек Минаева и Оксаны Робски сделаны специальные подставочки, то ли книги склеены, то ли муляжи, но выглядит это эффектно и очень круто.
Ладно, ищу Литпромовские тексты. На Родине таких в продаже нет, сколько ни искал. И в первой же книге Руслана Галеева «Каинов мост» сзади вся информация. Все, что мне нужно. Ради чего, можно сказать, и ебанул почти полторы тысячи километров. Хорошо хоть, что такой крюк выпал. А не тот, в потолке, к которому сверхчувствительные творческие люди привязывают веревку с петлей на конце. Ладно, хуй с ним, крюком.
Вот такие задушевные слова:
«Пишешь? Пиши!»
И адрес электронный, и напоминание, что «Издательский дом Сергея Минаева ЛИТПРОМ» принимает к рассмотрению произведения от 240 000 знаков и по электронной почте. И уж, пожалуйста, просят сообщить в письме контактную информацию и краткую биографию. Заебись! Ладно, бля, напишу какую-нибудь хуйню, а про путешествие мое, интересно, писать?..
Купил книгу, значит, за три сотни, хотя сперва хотел страницу с адресом электронным выдрать, потому что ни ручки, ни листочка с собой не было, а сотрудника магазина спросить постеснялся почему-то. Скажет, что за хуй, чтобы адреса выписывать? Ладно, купил и домой. Там по электронке вышлю, и видно будет.
В Люберцах бензином путевым заправился, потому как по трассе везде говно. Ладно.
Доезжаю опять до реки Ольховки. Останавливаюсь, открываю багажник и лакомлюсь горохом, который насобирал в Торбеево напротив тюрьмы. И стою под знаком. И снова вспоминаю Франкенштейна, и снова слова из школьной песни на ум приходят. И без стеснения ору во всю глотку, и мне почему-то снова весело и комфортно, как при виде Останкинской башни и шара воздушного.
- Ольховка! Ольховка! Родная винтовка! Теперь ученица она! И знает! Об этом! Вся улица наша! И знает! Об этом! Вся наша страна!
Или не так? Хуй знает!..

конец