Афоня, литературно-историческая пурга

Автор: butorink Афоня
или шоп-тур тверского купца Никитина.
Литературно-историческая пурга

butorink(Омск)

Афоня
Тверь и в шестнадцатом веке была не самым лучшим русским городом. Поэтому в тендере на столицу Руси и выиграла Москва, хотя тоже была тем еще место. А Тверь, даром, что была в те времена торговым центром, перевалочной купеческой базой, одним словом, была своеобразной оптовкой, а во всем остальном - темень тьмущая и полная антисанитария.
Жил в Твери купец, звали его Афанасий Никитин, а попросту Афоня. Парень он был неплохой, вот только не очень путевый. Купеческое дело досталось ему от отца, да вот с торговлей у него все никак не ладилось. То купит, какого овоща-фрукта заморского, а тот сгниет на складе, потому что наш народ русский вначале не очень-то падок на экзотику. Это ж сколько понадобилось царю Петру I насильно кормить русака картошкой, чтобы он, народ то есть, расчухал сей овощ и превратил его в национальное достояние, а потом и вторым хлебом назначил. А Афоня, конечно же, до Петра не дотягивал ни по широте натуры, ни по происхождению своему далеко нецарскому. Потому его экзотика и гнила на складах, вводя молодого купца в пустые растраты.
От этих всех коммерческих неудач, Афоня сильно пить начал. Пил все: и клюковку, и медовуху, и сбитень, не гнушался и настойкой боярышника. Понятно дело, при нашей успеши в питие, никаких денег не хватит. А купцы–конкуренты, они, что волки лютые, только и ждут, когда чужое дело можно будет у спившегося коллеги отобрать, да к своему присовокупить.
Вот и у нашего Афонии был такой визави. Скотина отменная, даром что бывший компаньён афониного отца. Он то и наливал Афоне с самого раннего утра хмельного напитку, якобы для поправки пошатнувшегося здоровья, а потом всякие тугаменты подсовывал, мол: «На, Афоня – друг, подпиши. Ведь ты мене, как сын родной, я табе плохого не посоветую». Ну, наш герой и подмахнул однажды бумажку, по которой все дело купеческое переходит к отцову другу, а за это тот ему круиз обязан выправить по Волге через море иранское до Дербента, на дегустацию тамошних коньяков и вин. Путевку в круиз Афоне выправили, ну и чтобы, значит, ему не скучно было совершать путешествие к винным погребам, был еще подарен медвежонок со странным именем Зигмунд. Откуда у русского медведя такое иноземное имя никто точно не знал, но мишка попался толковый и даже философствующий, потому не размягчения мозгов и уж тем более томления духа ни у кого его странное имя не вызывало. Терпелив русский человек к чужим недостаткам.
Начало путешествия
Как положено на заре, погрузились на корабь. Афоня с Зигмундом на носу присели, чтобы в даль светлую смотреть и философские разговоры про жизнь вести. Так и отчалили по Волге-матушке на юг. Вначале путешествие шло ровно. Наши герои осматривали попадающиеся достопримечательности. На зеленых стоянках, пикники устраивали, песни пели. Зигмунд оказался не по годам приятным собеседником, но большим спорщиком и афонины постулаты подвергал всяческим сомнениям. Попытался, было Афоня рассказать про Ивана Грозного и его покорение Казани, так Зигмунд сразу заметил, что война та была гражданская, так как русский и татарин, что близнецы-братья, триста лет жили рядом и в зависимости от батальной удачи женами менялись. И так за время войн и набегов кровушка двух этнических групп перемешалась, что сей коктейль и есть единая общность - российский народ.
- А вера наша православная, как же? - ехидно возражал Афоня.
- Это все игры проповедников, - замечал Зигмунд. – Бог то он един, а слово его на землю принесли разные посланники: Иисус, Магомет, Яхве и Будда. И каждый из них слово господне передавал в устной форме, вот и закрались разночтения из-за вольностей в интерпретациях. Тем более что посты, монашество и прочие культовые ритуалы есть во всех религиях и если разнятся эти веры, то не очень-то принципиально.
Так за разговорами и миновали спорную тысячелетнюю Казань с ее нефтяными качалками, бандитским Тольятти, где никчемные тачки-телеги делали испокон веку и вечными татарскими угрозами об отделении и самоопределении.
Пограничники
Встали, как-то на зеленую стоянку около рва глубокого, что рядом с берегом великой русской реки проходил. Ну, как положено, то да сё, разложились, кто рыбачить пошел, кто по грибы-ягоды. А Афоня со своим другом косолапым достопримечательности отправились осматривать. Тут Зигмунд и спрашивает: «А какого, собственно, рядна, здесь кто-то ирригационные работы затеял, эвон какой рвище прокопал и вообще интересно когда, воду в сей канал запускать намечено и куда та вода волжская пойдет, к какому городу, али народу? Уж не очередной ли великий проект по повороту рек наметился?» Жутко любопытный медведь попался. Только было, Афоня рот открыл, пояснения дать, как вдали послышался конский топот, и по рву пыль заклубилась. А вскоре и три всадника различимы стали. Мерно так и чинно двигались они по дну этого канала. Лица у всех серьезные, озабоченные. Брови в кучку к переносице, спины ровные. Ни дать, ни взять – едеть рать!
Афоня заулыбался, шапкой машет – радуется видно.
-Здорово, - орет. – Братья пограничники! Айда к нам хлебосолить!
Старшой из витязей ладонью от солнца закрылся, обстановку оценил и скомандовал: «Привал».
И даже Зигмунду от всего увиденного стало понятно, что это первые русские пограничники: Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович.
Илья то оказался не сильно казистым мужичком, этакий кубик ходячий. Откуда ни глянь – со всех сторон квадрат получается, да и ростом невелик. Никитич тот посимпатичнее, но, судя по лицу, большой любитель пображничать. Леша же, был молод, гламурен, и сразу поинтересовался, обнажив свои жизненные приоритеты:
- А что, девки на судне есть?
На что Зигмунд тут же ответил, что бабы на корабле к несчастью, а у Леши его увлечения безудержным сексом берут свои истоки из его босоногого детства, где он явно подсматривал за девками в бане, для чего делал дырочку меж бревен помывочной. Леха, от таких непрозрачных намеков на ранний онанизм, обиделся и начал грозно натягивать тетиву своего лука, да в медведЯ целиться, намереваясь попасть тому явно не в бровь. Спас положение Афоня, который достал четверть самогона выгнанного перед путешествием из свеклы урожая позапрошлого года знакомой бабкой ключницей. И только после первой стопки промеж новых знакомцев потек неторопливый дружеский разговор за жизнь.
- Я за девками, - заметил Леша. – Не подглядывал. Просто, я, как есть человек молодой и неженатый, по штатному расписанию противоположным полом интересоваться должон. Это вон Ильюхе, бабы не к чему, у него вся мужеская сила в силу физическую ушла, потому что не фиг анаболики без меры жрать.
- Во-первых, - добродушно заметил Муромец. – Анаболики я не жрал, а потреблял согласно схеме наращивания мышечной массы. Нужна она мне была не для выступлений на ярмарочном подиуме, а для достойного отпора супостатам. Вот, к примеру, будь я, как ты щуплый и астеничный, то от одного лишь посвиста Соловья-разбойника улетел бы в тридесятое царство. А так, он хоть засвистись, мне его буря в пустыне, что вечерний ветерок. Подошел и в глаз дал безобразнику, отчего тот и заткнулся. Потом сказывали, что наш Соловушка сначала к турмалайцам подался шороху на севере наводить, но ему там холодно стало, а может, и накостылял кто-то болезному. Щас, поговаривают, этот пенсионер беззубый, стал русским доном Корлеоном и осел где-то в низовьях Волги. А что до мужеской силы, так это из-за застоя крови в тазу, это у меня от долгого сидения приключилось. Ведь за тридцать лет и три года не один гемморой высидеть можно. Вот и случилась сия обидная патология у моего, говоря по-научному, нефритового стержня.
- А скажите, господа, - ввязался в разговор Зигмунд. – А что здесь за канал такой организовался, и кто ведет ирригацию?
- Вот тундра, - ответствовал Добрыня, хватив чарку первача. – Ну, какой ирригатор будет копать канал вокруг отечества. Мы что немчура какая, вокруг замков рвы копать. Нет, брат, это считай у нас, как трудовая книжка или послужной список пограничника. Мы втроем не первое столетие рубежи отечества охраняем, вот сей ров, копыта наших коней и вытоптали.
- А расширяться не пробовали, в смысле там маршрут изменить, да отполовинить для родины часть степей, али гор каких у сопредельных басурман и викингов?
- Ну, во-первых, мы мирные люди, но наш …
- Илья! Надоели твои аллегории про паровоз. Если ты себя и считаешь бронепоездом, то для меня это обидное сравнение, - оттопырил губу Алеша.
- Алеша, ты не бронепоезд, ты скорее на швейную машинки фирмы «Зингер» похож. Вдоль границы наплодил Алексеевичей. А мои левые политические пристрастия я никогда не скрывал, и скрывать не буду, так как остановка у нас в коммуне.
К этому моменту, изрядно ослабевший от частого употребления медовухи организм Никитича размяк, и он в полголоса вел свой рассказ, не обращая ровным счетом никакого внимания на то, слушают его или он рассказывает свои истории в безграничный космос. Кроме, космоса, четверти с самогоном и интеллигентного слушателя – медведя Зигмунда, на богатыря никто больше внимания и не обращал.
- Да какой там отполовинить. Лень нам. А тут колея уже набитая и державе спокойно. Царь то он специально отлучил нас от столичных центров. Ведь от нашего неуемного характера и удали молодецкой натерпелась земля русская. Я бывалочи бочонок медовухи или сбитня с утра скушаю, да и пошел гонять печенегов. Ну а потом на поле брани лет десять ничего не растет. Народ ропщет, говорит, что моя защита хуже набегов басурман, от них разорение на один сезон, а от моих маневров на десятилетия.
- Где ступил сапог солдата, - поддержал откровения мишка. – Там десять лет ничего расти не может.
- Ага. Лешка, тоже молодец, начал засматриваться сначала на цареву дочку, а апосля того, как случился с ней, так и на царицу позариться не преминул. А Илюху, так того вообще, легче убить, чем прокормить. Жрет то он не только анаболики. Такое, как он, национальное достояние своим неуемным аппетитом может разорить любую процветающую державу, даже с самой устойчивой экономикой. Вот царь и принял судьбоносное решение, назначил Илюшу прапорщиком пограничных войск. Вручил ему именную булаву, ну а нас произвел в боевые единицы его погранотряда.
- Теперь Илюха, очень вери импотент, - решил поумничать Попович.
- Я тебе Лешка, за то, что дразнишься импотентом, башку когда-нибудь именной булавой прошибу! – добродушно парировал Илья. Алеша, продолжая обрабатывать ногти пилкой, заметил, что «импотент», никакого отношения к его Ильюшиной половой слабости не имеет, и в переводе с аглицкого означает «очень важный».
- Вот сколько лет ты Ильюша пограничишь, а так ни одного иностранного языка не изучил, - резюмировал богатырь-любовник. – Бестолочь, ты. Это же надо, каким чувством юмора обладать, чтобы тебя из-за фамилии к хазарскому племени отнести. Среди хазар таких тугодумов отродясь не бывало. Хотя, быть может, и в хазарской семье не без урода …
- А позвольте поинтересоваться, - не унимался Зигмунд, которому явно импонировал разговорчивый сержант погранвойск Добрыня Никитич. – А почему вашего отряда не было, когда крымский хан войною пошел?
- Ты понимаешь, косматый, тут какая коллизия приключается. Мы же, как Мельмот-скиталец, хотя, глядя на Илюшу и его фамилию, уместнее было бы сравнить нас с Вечным жидом - все время в движении. А басурмане, они же только с виду лоховитые, а на самом деле с мозгами у них все в полном порядке. Вот пока мы на Севере грозим шведу, они, падлы, нас с юга жмуть.
- Так бросили бы кулачищами махать да материться на остров Буян и прямиком бы на юг, хану задницу надирать.
- Не-ет, брат. Нельзя нам через державу сломя голову нестися. Ежелив наших коней да в полный аллюр пустить, да еще и наискосок через державу, а не по рву пограничному, то все, пиши - пропало, отечество. Все сметем на своем пути, потому как ворога не любим и в войне мы очень азартные, причем считаем, что в баталии все методы хороши. Но от такого массированного наступления, ясное дело, пострадает не одна пара-тройка русских городов. Потому как в наступлении, мы не останавливаемся перед преградами, а мужественно их преодолеваем, то есть, на пролом значиться идем. Было дело, даже мальчишка немейский нашу тактику изучал, все в тетрадочку записывал, но потом в свое отечество умотал. Гудерианом мальца звали. Обещал вернуться, но, что-то не нравится мне его намерения. Но царь-батюшка разумеет по-своему, он ведь экономист и привык все считать на логарифмической линейке. Так вот от нашего такого напора, по его ведомости получается, гораздо больший урон, чем от локальных конфликтов. А ведь мы, если бы разогнались от моря-океяна, то уже бы сегодня в Индийском безбрежном море сапоги мыли, да персиянок щупали.
- А что, хорошо там, в Индиях-то? – вдруг заинтересовался беседой Афоня.
- А кто ее знает? Мы там не бывали, не дает царь-батюшка плечо развернуть, да форсаж включить. Вот и крутим вдоль границы эту карусель. Надоело. А ты, куда медведЯ повез?
- Да, я до Дербента. У меня круиз с дегустацией в тех краях, все согласно турпутевки. А медведь, это типа товарищ или совесть моя косолапая.
- Слушай, привези мне дагестанского коньячку.
- А мне шемаханскую девицу, если окажется, хороша собой, может и женюсь на неруси, остепенюся, детей чернявеньких нарожаю цельный взвод …
- А мне, цветочек аленький, - сказал сентиментальный Илья Муромец и густо покраснел. – Для гербария надо.
- Не, мужики, давайте на берегу договоримся. Ну, пойла ихнего дербентского положим мне не трудно прихватить в качестве сувенира. Цветочек аленький с какой-нибудь клумбы для Муромца сорвать тоже большого труда не составит. А вот бабу эту шемаханскую, извините, как я ее силком через все кордоны гнать буду?
Но Алеша, даром, что Поповича сын, айда канючить. Одним словом, сошлись на том, что девицу Афоня должен будет выменять по бартерной сделке на жеребца, что от кобылы Алешкиной. Так и порешили. На жеребчике, во избежание проблем с таможней, краской написали «карго» и распрощались по-дружески. Илья даже всплакнул скупой мужской слезой. Правда, истерику закатывать не стал и в вой не пустился, видать постеснялся боевых единиц своего погранотряда. А та скупая слеза, запутавшись в бороде богатыря, еще долго блестела на солнце, и блики эти не одну версту маячили Афоне с Зигмундом, бодро удалявшихся на быстрых волнах Волги-матушки в южном направлении.
Друзья степей калмыки
Ближе к Каспию Волга разлилась немеренно. Путешественники набраконьерили осетров, наелись икры и прочих растягаев и пирожков с визигой. У какого-то крестьянина силком отобрали тонну арбузов. В общем, шли весело и не скучали, безобразили в меру и по-черному не куражились. Зигмунд сильно маялся от жаркого южного климата, и постоянно обливался забортной водой. Афоня бражничал с караванными купцами и блевал в реку, так как в жару потреблять крепкие напитки не совсем комильфо, даже для закаленного в тверских кабаках организма. По левому берегу изредка проносилась конница степняков. Калмыкские кавалеристы грязно матерились, метали стрелы, открыто гадили в воду и не скупились на другие обидные жесты в адрес путешественников.
Из этих наблюдений Зигмунд сделал вывод, что калмыки народ дикий и неинтеллигентный. И, если им даже Тамерлан не смог вправить мозги, то из этой тупиковой национальной проблемы остается, лишь один выход - научить их играть в шахматы или попытаться создать в степях второй Кувейт – богатый и беспечный. Что, по слухам, их предводитель Илюмжин и сделал, объявив калмыкские степи шахматным пупом земного шара. Однако, несмотря на шахматное вправление мозгов, отголоски традиционного жизнеукладства все же еще сказывались. Оттого и рэкетиров в степях было много - как говна за баней. Что касается второго Кувейта, то с ним, судя по агрессивности степняков, пришлось покамест повременить, пока сия агрессия сама не затухнет в бескрайних степях и башках калмыков. В разгильдяйстве и обормотости рэкетирствующих степняков пришлось убедиться всему каравану, причем буквально ближайшей ночью.
Как эти друзья степей переправились ночью через волжские плавни, до сих пор остается большой исторической загадкой. Ночью узкоглазые разбойники напали на торговую эскадру, да так начали куражиться над сонными путешественниками и купцами, что каждый из них сотню раз успел пожалеть, что не вступил в ганзейский союз и соответственно не может рассчитывать на мощную защиту своих торговых караванов, коими во всем средневековом мире славилась Ганза. Хотя какой ганзейский союз может спасти от разбоя на бескрайних просторах России? Да никакой. Видали в российских степях тую Ганзу…
Афоня с Зигмундом и жеребцом, которого, по старинной русской традиции, сначала окрестили коньком, потом – горбуньком, а в оконцове Квазимодою, бежали с места разбоя в степь. Оно и правильно, что с этих степных рэкетиров взять, им никакой закон не писан, могут запросто зашибить, а потом живи калекой весь век, кому ты на фиг будешь нужен.
Дон Корлеон
После того, как беглецы отдышались и перекурили, стали думать, как дальше совершать свой анабазис в сторону дербентских винных погребов. Афоня, с дури, было пытался вернуться и за хулиганство и разбой накостылять калмыкам, но мудрый Зигмунд, не пустил гоношню, придавив его к земле своим телом. Так, в конце концов, и уснули.
А по утру афонин отряд выбрался к реке. Не найдя ничего от разоренного каравана, путешественники пеше, по тихой грусти, пустился вдоль волжского уреза на юг. Не успели они пройти и версты, как вдруг, тишину астраханского утра резанула ментовская интонация: «Стоять, ля!».
Путники покрутили головами… и никого не заметили. «Чорти носят в эту пору по моим пределам шастать! А ну, стоять, кому грю!» - не унимался невидимый командир. «Я щас кому-то в лоб остановлюсь»,- интеллигентно возразил Афоня. «Вот я свистану во всю пятерню, вы у меня махом в землю так впечатаетесь, что легче будет закрасить, чем выковырять!», - неунимался наглый голос. После такого нахрапа даже Зигмунд не смог сдержаться и заявил во всеуслышанье: «Если вы для посвиста засовываете в рот всю пятерню, то остается вас только пожалеть, потому что эти ваши жесты обнажают латентную нетрадиционную половую ориентацию. Иными словами вы сударь – обычный пидор, только боитесь в этом признаться! А пидоров на Руси не любят и бьют! Так что выходи в чисто поле, будем биться, а в оконцове на кол тебя посадим, раз ты жизнь свою и судьбу через жопу привык устраивать!» В ближайших кустах послышались всхлипывания. Раздвинув ветки, путники увидели плачущего беззубого старика. Это был русский дон Корлеон или по отечественному - Соловей-разбойник.
«Ну, ты чего разревелся-то, гей?» - миролюбиво спросил Зигмунд. «А что сразу пидором обзывать…», - продолжил хныкать Соловей. «Да ладно, мы народ толерантный, если ты так нетрадиционно привык свои половые потребности утолять, то нам без разницы. Вот только из одной рюмки с тобой пить мы не будем, уж извини», - резюмировал Афоня. «Да не пидор я, не пидор», - вновь завыл старик. Друзья успокоили престарелого разбойника, и он поведал им историю своей жизни.
История жизни Соловья-разбойника, записанная с его рассказа.
Детство у меня было, не приведи Господи. Я был первым ребенком в княжеской семье, но незаконнорожденным. Это видно и сыграло свою роль в моей судьбе. Понятно, что всю жизнь со мной случались всякие неприятности. Батяня мой, князь, послал меня куда подальше – на дальний кордон, чтобы я ему родословную не портил. Статью, как вы видите, я не удался - макроцефал, ноги кривые, одним словом всю жизнь надо мной издевались все без исключения: и братья с сестрами, и ребятня в деревне. Даже взрослые пьяные мужики не пропускали возможности дать мне подзатыльник или крикнуть в след обидное – урод в жопе ноги. Из всех детских умений мне на славу удавался лишь художественный свист, за что я и получил прозвище – Соловей.
Понятно, что такой расклад в детстве повлиял на мое мировоззрение и характер. То, что всем детям легко доставалось из родительской любви и умиления, мне приходилось воровать. Меня ловили на этом самом воровстве и нещадно били. Каждому приятно навтыкать воришке, а если он еще и «урод в жопе ноги», так это становится любимым занятием для нормального человека, который, таким образом, пусть исподволь, но пытается исправить ошибку природы и сжить со свету эстетический позор рода человеческого. Одним словом, били меня часто и сильно. От этого я становился лишь изобретательнее в своих воровских делах, а характер менялся далеко не в самую лучшую сторону. Как это часто бывает у уродов, когда природа обделяет в одном, то дарует в другом. Так и меня, наградив слабыми ногами, природа, не без моей помощи, помогла накачать мышцы грудной клетки, да у меня бицепс шестьдесят сантиметров, терминатор Шварценеггер отдыхает. Повзрослев, я уже спокойно мог гнуть пальцами пятаки, руками кочерги, а свистом останавливал стадо коров или табун лошадей.
С такими то умениями, я вскоре стал давать сдачи своим обидчикам. Сначала ровесникам, а потом и парням постарше. Вскоре я держал в страхе всю деревню и мне выросшему в нелюбви, никого на этом свете не было жалко. Я уже не воровал, я просто отбирал то, что мне нравилось, девок и баб насиловал, а парней и мужиков просто калечил. Когда я шел по деревне, то все прятались. Но и такая безраздельная власть над отдельно взятой деревней приедается, и я пошел в люди, а вернее на большую дорогу. Там познакомился с князем Олегом. Он как раз собирался Аскольду накостылять и Киев отвоевать. Но и с ним не заладилось сотрудничество. На фиг мне его имперские замашки да войны с хазарами! И решил я стать русским Робин Гудом, то есть снова пошел на большую дорогу из варяг в греки.
Куражился я долго, перебираясь с одного торгового пути на другой, я грабил караваны. Села и города обкладывал данью, причем брал только провиант и девственниц. Надо заметить, что природа наградила меня еще и огромным мужским достоинством и неутомимостью в постели. Словом, редкая девица выживала со мной дольше месяца. Потом чуть живую, я отпускал ее на все четыре стороны. Да вот только не уходили они от меня. Бывало, какая оклемается после моих половых извращений, раны на причинном месте затянутся, попытается выйти замуж. Ан, нет! Не может ей счастья принести ласковый муженек с детородным органом классических параметров. Бабе побывавшей у меня, уже начинает не хватать моего напора и безумного, а зачастую извращенного звериннного секса. Вот они и убегали от благоверных обратно ко мне. Так и скопилась у меня целая армия наложниц. Любая за счастье считала, когда призывал ее провести ночь.
Слыхал я, что в Индии, есть такая книга про трах между мужчиной и женщиной, «Кама-сутра» называется. Вот любопытно было бы посмотреть. Думаю у меня за всю мою половую историю, нашлось бы немало, чего добавить в сей трактат о любви.
В общем, жил я не тужил не одно десятилетие. Детей вот только не народил, видно деревня наша находилась в местах радиоактивной аномалии или, просто, я такой мутант сам по себе, то есть от природы.
А надо заметить, что разбойничал я, не применяя свою буйволинную силу, а обходясь одним лишь посвистом. Сильно, то есть, я преуспел в деле сногсшибательного художественного свиста. Бывало, едет караван, а я на дубе сижу, курю. Потом как свистану во всю пятерню – всадники и возницы на земле, барабанные перепонки лопнули, из ушей кровь, кони с ног валятся. В общем: сопли, кровь, говно и пыль. Ну, а дальше все по обычной схеме рэкетирского ремесла – таксу за проезд установил, все ценное отобрал, мужикам по мусалам, баб на цугундер и следуйте далее на все четыре стороны.
Все бы так и шло, если бы Илья из Мурома не пришел. Ой, видели бы вы его в возрасте Христа. Кулачища с коровью голову, шея в плечи переходит под сорок пять градусов. Бицепс – не обхватишь, а спиняра, что баржа для перевозки леса. Удалец, одним словом! Я поначалу думал так себе, очередной культурист пожаловал. Нет, оказалось, настоящий русский богатырь. А мне в ту пору сильно не здоровилось. Захватил я давеча цыганский табор. И была в нем красавица – цыганка Изергиль. Ясное дело в первую очередь она у меня в постели оказалась. Уж я ее и так и эдак, а она знай, твердит: давай еще. Впервые мне такая ненасытная любовница попалась. Даже размеры моего члена на нее никакого впечатления не произвели. Знай себе только во все свои мыслимые и немыслимые места его пристраивает и требует продолжения полового банкета. Впервые я тогда под утро выдохся. Раздосадованный развратностью Изергиль и ее ненасытностью, прогнал я ее, проститутку этакую, вон. А напоследок сказал, чтобы моей дорогой боле не шлялась, нечего шлюхам делать на дороге, где порядочные люди ездят, а другие порядочные люди их грабят. И как оказалось, прав был в своем решении. На третий день такие рези и боли в члене стали приключаться, что аж в глазах темнело. Наградила меня эта потаскуха триппером, да таким, что ни в сказке сказать, ни пером в медицинской энциклопедии описать. История, таким образом, подтвердила правильность моего запрета на присутствие шлюх на торговых путях, нечего заразу распространять и дурные болезни сеять.
Вот тут то, и Илюха подрулил и права качать начал. Теперь представьте, с каким настроением я на баталию вышел. Деморализован был фактически полностью. Муромец же об отсрочке поединка ничего слушать не захотел, размахнулся и со всей своей дури вышиб мне все зубы. Но, как оказалось, это было только начало. Метелил он меня три дня и три ночи. От стресса у меня даже триппер прошел, но зато могучий понос открылся. Удристал я тогда всю округу, думал дизентерия, но, оказалось, от нервов, потому что все болезни от нервов.
Сначала, Илья меня по всей Руси возил, народу показывал, свистеть я уже с былой удалью не мог, так как милостью Муромца лишился всех зубов. Поэтому во время демонстрации насвистывал «Соловья» Алябьева, «Танец с саблями» Хачатуряна и уже начал разучивать «Боже царя храни» с импровизациями.
И снова народ смеялся и обзывал меня «уродом в жопе ноги», как будто у них самих из жопы руки растут. Так история, сделав свой виток, вернулась в то же самое место. Снова я был, как маленький ребенок-уродец, а вокруг здоровые и жестокие люди. Илья, выпустив за время нашей битвы боевой пар и пыл, меня больше не поколачивал, но на душе от такого неприязненного ко мне отношения окружающих все равно было очень муторно. Помню, в Смоленске привязался к Муромцу один итальянец, звали его Давинча. Продай, говорит, мне своего карлу, я его формалином от вшей обработаю и в кунсткамеру определю, да портрет его напишу, чтобы остался в науке и искусстве великолепный экспонат-экземпляр - образ Уродавжопеноги. Но Илья то мужик хоть и суровый, но моментами сердобольным бывает. Аккурат во время приступа его сердобольства отпустил он меня на все четыре стороны, истребовав предварительно, клятвы не рэкетирствовать более в российских пределах. Если нарушу клятву, то по уговору, он должен будет вырвать мне яйца. Хотя они мне уже не к чему, так как после такого позора и нервных переживаний, стал я импотентом, причем окончательным и бесповоротным.
Мои наложницы, всей своей ордой устремились на юга. Слышал о них, что образовали амазонское государство в горах Кавказа. Набеги совершают, мужиков воруют, один раз в год трахаются с ними до полного изнеможения, а потом бритвой по горлу и в озеро. И называется сия традиционная ежегодная процедура – агапевесса. Пацанов народившихся после этого полового беспредела, ясное дело, убивают, а девчонок воспитывают в своих традициях матриархата и мужененавистничества.
Я же отпущенный, не путать с опущенным, Ильей Муромцем пошел на Север к чухонцам и турмалайцам, как к народам темным и верящим в сказки и былины про мою былую мощь и силу. Однако и в тех пределах не было мне счастья. Местные шаманы заподозрили во мне конкурента, так как сильно я смахивал на местных божков вырезанных неумелой рукой северного охотника из моржового хера. Да и холодно там сильно. Местных баб мне в постель подкладывали, но они мне были уже не интересны, потому и не было у меня никакой популярности в тех краях. И понял я, что среди вечных снегов жить мне никак нельзя.
Мое положение усугублялось еще и тем, что водку поморские купцы, привозили лишь один раз в год по Северному морскому пути, когда сходил лед. А кончалась она в первый же вечер, так как все малые народы Севера сильно охотчи до нашей огненной воды и пьют ее самозабвенно до полного вымирания этнической группы. А без водки в тех краях уж очень холодно. Таким образом, однажды собравшись с духом и своровав мешок сушеной трески, я отправился на юг. Шел я, имея слабую надежду, что за мои былые заслуги мои наложницы, а ныне жестокие амазонки выпишут мне маленькую пенсию и поселят где-нибудь на берегу горной речки век доживать в мечтах, меланхолии и философских думах про все сущее. Однако подагра внесла свои коррективы, вот и пришлось мне здесь – в двух бросках томагавка от Кавказа приостановиться. Тем более что здесь есть лечебная грязь, которая, говорят, помогает от суставов. Вот подлечусь маленько и подамся к амазонкам на пенсион.

* * *

- Да-а, - резюмировал Зигмунд. – Остросюжетная биография у вас господин Соловей-разбойник.
- А вы все: пидор, да пидор…
- Ладно, дед, - не обижайся, - вступил в разговор Афоня. – Мы не по злобе. Просто пидоров не любим. Да и за что их любить, мы же не голландцы какие, а русские люди –великая нация…
- Попер великодержавный шовинизм, - закатил глаза косолапый. – А скажи как рэкетир, правильно ли мы движемся в сторону Дербента?
- В аккурат, - молствовал Соловей. – Дойдете до моря иранского, и вдоль побережья шуруйте, а там не промахнетесь. А куда после Дербенту пойдете?
- Да есть, одна мыслишка, - стал нагонять тумана Афоня. – Думаю оттельдова еще до Индии прошвырнуться.
- Во, классно, - преобразился пенсионер разбойной деятельности. – Привези мне Афоня «Камасутру», а?
- Я вам всем че, транспортная компания что ли? – забузил Афоня.
- Ну, тебе что тяжело, у тебя есть медведь и вон конек Квазимода. А книжка она места много не займет, а мне старику будет радости, глядишь, напишу сексологический труд для будущих покорителей женских сердец и прочих гениталий.
- Нет, быть может это раритет, какой индийский, а мне проблемы с таможней не нужны.
- Афоня - друг, я тебе дам живой виагровой воды, каплю капнешь себе в кубок да красотке какой, и все - она твоя будет, а ночи наполнятся неутомимым и разнообразным сексом.
- Ладно, хрен с тобой, давай свою воду, пошукаю в Индиях твою книгу и отправлю с оказией наложенным платежом, - согласился путешественник. А Зигмунд усмехнулся и подумал, вот ведь старый онанист, на погост понесут, а все дрочить будет в расчете на утреннюю эрекцию на том свете.
За сим и распрощались. Друзья подались на юг, а Соловей-разбойник направился к луже своей лечебной грязи, которая на поверку оказалась обычным коровьим навозом. Доверчивыми с годами становятся пожилые люди. Кто-то посмеялся над стариком, а он, простая душа и поверил, что коровье говно вылечит его от подагры и прочих старческих недугов. Эх, старость не радость, и зачастую только из-за того, что пожилого человека каждый мудак обидеть, не только может, но и всегда норовит сделать это, хоть и не по злобе, но всегда с циничным удовольствием. Как будто чаша сия - немощи старческой, минует самого обидчика. И вся жизнь русского дона Карлеона - Соловья-разбойника, яркое тому подтверждение. Покуражился в молодости, теперь отвечай и основательно подорванным здоровьем, и моральной униженностью, и обидами от окружающих более молодых и здоровых.
Дербент
Долго ли, коротко ли бродил Афоня со своим отрядом, однако все же добрались они до отрогов Кавказских гор. Квазимодо возмужал и уже начал превращаться из стригунка в нормального и красивого коня. Где-то уже в горах встретил наших туристов джигитский патруль. Дербентские пограничники оказались не в пример нашим трем богатырям, они были сильно злыми. Один из них самый лютый по имени Басай все норовил, как бы невзначай отрубить Афоне голову, а Зигмунда рассматривал исключительно как будущий ковер для своей сакли. Однако старший в отряде по имени Дудай не разрешил своему подчиненному портить захваченный трофей, видно он дорожил своим служебным положением. Опять же зная продажность своих джигитов, которые, рубани они афонькину башку и подели все имущество, включая Квазимоду и ковер из Зигмунда, тут же донесли бы об этом самому эмиру. И тогда командир погранцов Дудай сам бы лишился головы за самоуправство, грабеж и посягательства на собственность эмира. Эмир же, как и другие горцы по национальной традиции, сначала вершил суд, то есть рубил головы, а потом с пристрастием расспрашивал свидетелей, которых, в свою очередь, ждала бы та же участь, что и у их командира. Одним словом, как это всегда было на Востоке, в выигрыше оказывался лишь доносчик, который и получал часть имущества казненных и лишь тогда, когда оставалась целой его голова, а это в тех диких краях и по сей день большая редкость и удача. Так что, как правильно решил командир джигитского погранотряда, пусть судьбу трофеев и пленного решает сам эмир, а грабить на большую кавказскую дорогу он отправится в одиночку, когда придет время его заслуженного ежегодного отпуска. А отпуск у кавказских пограничников был хороший, не такой как у других служивых - 24 рабочих дня. За особые условия службы погранцам полагались 33 дня и ночи, которые все они без исключения и испокон веков посвящали разбою и грабежам на большой кавказской дороге.
Дикие люди, что с них возьмешь, работать никак не хотели, не хотят, и хотеть не будут. Зато грабить и саблей махать, все как один - мастера. Ментальность. Хотя, какая на фиг, ментальность. Во все времена и среди разных народов находилось племя обормотов, которым в этом мире ничего не нать, только дай пограбить, повоевать и помародерничать. Были такие и среди скандинавов, и среди азиатов, и среди других национальных групп. Так что, судя по всему ментальность тут не причем. Причем косинус в мозгах, который случается где-то на генном уровне и ничем его оттуда не вытравить. Остается только одно – подчинить эту зверскую силу, другой более жесткой силе. Но далеко не факт, что эти звереныши покорятся. Нет, они будут временно покорны, но ждать будут удобного случая, чтобы всадить своему повелителю нож в спину и вновь вернуться на большую дорогу разбоя и варварства. Так что терроризм это скорее диагноз и состояние души, а не ментальность.
Именно к таким людям попали путешественники в предгорьях Кавказа и сразу поняли, с кем имеют дело. Потому, даже обычно разговорчивый Зигмунд предпочитал помалкивать, так как было неизвестно, какую реакцию в тупой разбойничьей башке зверочеловека может вызвать простая или случайная фраза.
Так понукаемые джигитами-пограничниками наши герои добрались до Дербента – города эмира. Эмир Дербента Джабраил-оглы в принципе был мужик хороший, но горячая кровь и обычаи горцев сделали из него тирана и самодура. На людях и при подчиненных он таковым и был, однако по ночам превращался в сентиментального старика, который самолично кормит канареек, разводит кошек и лелеял черепах. Последние ему нравились больше других тварей. Этих тортил в комнатах эмира было несчетное количество, он их постоянно потчевал капустой, отчего во всех залах дворца витал стойкий дух овощехранилища. А ценил эмир черепах за их беспросветную заколоченность и флегматичность, то есть за все то, чего сам он был лишен напрочь.
Когда пленники предстали перед эмиром, тот внимательно осмотрел путешественников и их путевку в дербентские винные погреба, задержал прищуренный глаз на жеребце, потом произнес коротко: «Казнить, нах!» и уже было увлекся в свои покои, но вдруг передумал. И в тот момент, когда Басай уже занес над головой тверского купца свою саблю, обернулся, вновь прищурился и молвил: «Вах, зачэм над ковром башка рубить собрался? Какой ты все же не чистоплотный Басай! Оставь мальца, я пошутил…» И позвал толмача, чтобы выслушать уже было погрустневшего Афоню. Однако визирь ему непрозрачно намекнул, что толмач, давича наступил на одну из любимых черепах и, упав, разбил голову о край бассейна.
- И что? – поинтересовался Джабраил.
- Издох сразу же, гяур! Но мы ему на всякий случай, голову все же отрубили. Вон висит перед воротами дворца, – отрапортовал верный помощник.
- Я тебя про черепаху спрашиваю, придурок! – возопил правитель Дербента.
- А она и не заметила, просто от стресса до сих пор жрет уже третий вилок капусты, – доложил визирь.
- Ну что за люди?! – разворчался, было, эмир. – Уроды какие-то. А я теперь сам себе должен переводить чужестранную речь. За что люди деньги получают, не известно. Ладно, пошли Афоня ко мне в кабинет, расскажешь, какая пурга тебя в мои пределы занесла.
Перво-наперво, тверской путешественник поинтересовался, где во дворце находятся удобства, так как после эмировой шутки на счет казни, он перенес сильное потрясение и стресс и поэтому сейчас ему не помешает высморкаться, причем из всех имеющихся в организме отверстий. Визирь подобострастно проводил купца в туалет и подежурил у дверей, охраняя афонины процедуры и отгоняя саблей страждущих царедворцев от оккупированной уборной.
В кабинете Джабраил-оглы превратился в радушного хозяина, угостил путешественников шербетом, инжиром и виноградом. А те поведали ему о своем путешествии.
Живописный рассказ Афони произвел на эмира благоприятное впечатление. Особенно он заинтересовался судьбой Соловья-разбойника. В конце же изрек: «Да-а, были люди в наше время, а сейчас молодежь, вся какая-то чиканутая… Эх переводятся богатыри на свете…»
- А что Джабраил-оглы, - насмелился отвлечься от основной темы Афоня. – Говорят у тебя коньяк хороший? Дал бы пробу снять, а то от шербета боюсь, слипнется у Зигмунда одно место.
- А что можно и по коньячку врезать, - отозвался властелин Дербента. – Только ты сам будешь его дегустировать, а то мне вера не позволяет спиртное принимать.
- А в чем секрет такой выдержки напитка? – живо заинтересовался, загрустивший было Зигмунд.
- А вот в вере и есть весь секрет, - пояснил Джабраил. – Мы мусульмане народ не пьющий, а виноградного вина у нас на Кавказе, хоть одним местом ешь. Выливать жалко, вот оно и томиться в подвалах. Помню, прикупил я невольника из хранцузской волости. Так он, неверный носом учуял, что все подвалы вином завалены, и айда канючить, мол, назначь меня в подземелье полы подметать, да паутину из углов снимать? Даже аргумент привел в свою пользу, дескать, мать его родила прямо в винном погребе, отсюда он сделался большим ценителем спиртного и вообще, одно время даже батрачил сомелье у какого-то барона. Ну, я человек добрый по своей натуре, возьми да и назначь. Тот полгода там что-то торкался-химичил, а потом говорит: «Было, мне знамение, что из твоих вин можно путний напиток готовить, дозволь попробовать?» Попробовал, вот и получился коньяк. Название напитку я сам придумал, так как первую бочку везли в телеге сначала кони, а потом тянули яки, вот и получился «коньяк». Хранцуз тот мне наладил торговлю этим зельем, напиток в Европы отправлял с шелковыми караванами. Ну, за такие заслуги перед дербентским отечеством и пополнение казны, я ему вольную дал. Слышал, что он потом раскрутился у себя на родине на моем коньяке. Правда умалчивает, что рецепт с Кавказа привез, выдает за хранцузское изобретение. Пускай, мне не жалко. Однажды привезли бутылочку «Камю», я пробу снял, фигня по сравнению с нашим дербентским.
Афоня между тем все дегустировал огненный напиток кавказских гор. Однако после первой рюмки намекнул эмиру, что напиток всем хорош, вот только клопами от него наносит. «Афоня, какими такими клопами он может пахнуть, - возмутился Джабраил-оглы. – Сам посуди, кто бы клопов в дубовую бочку насмелится без моего ведома натолкать? Даже если и найдется такой говнюк, так я потом эту контру все равно вычислю, запытаю смертными пытками, а потом самого раздавлю как клопа. Так что ошибаешься ты насчет кровопийцев Афоня. А дух этот, скорее всего от мореного дуба из которого бочки делают».
Афоня меж тем, как водится, захмелел и вспомнил про наших, про русских пограничников: Илью, Алешу и Добрыню, да, как заголосит: «Джабраил, друг, нацеди мне коньячку в жбанчик, меня Добрыня просил - пограничник наш расейский. Уж больно ему бражнику отведать хочется твоего напитку великолепного! А?»
- Нет, - заартачился эмир. – Хочешь для растопки печек, дам баржу нефти, а коньяк не проси, это почитай мое национальное достояние. Да и где гарантии, что ты, как тот хранцуз, не стибришь рецептец напитка. Начнешь серийный выпуск контрафакта, а мне от этого убыток будет. Нет, лучше нефтью возьми, ее у меня навалом.
- Да ты мне в глаза посмотри или форму носа оцени, разве, я похож на хранцуза, или еще на какое жулье, не приучены мы чужое тибрить. Корчага коньячку мне нужна исключительно для друга Добрыни, он, парень добрый, это и в имени его упомянуто, а потому сам все выпьет, ни с кем не поделится. Я в этом уверен на двести процентов. Не жидься, Джабраил.
- Ладно, - смягчился эмир. – Тогда давай меняться. Я тебе коньяк, а ты мне своего жеребца Квазимодо-Карго.
- Э-э нет, Квазимодо мне дал Алеша Попович, для обмена на шемаханскую царицу. Кстати, не знаешь, где она прописана?
- Известное дело в Шемахани...
- А Шемахань эта где?
- А хрен его знает. Может в Индии. Ты у шелковых купцов спроси, они через недельку здесь столоваться будут, быть может, и подскажут. Значит, не хочешь коньяк на коника менять?
- Не могу, Джабраил, я слово дал…
- Аллах тебе судья. Живи пока здесь во дворце, шелковый караван транзитом на Персию придет, я тебе протекцию составлю, чтобы в Индию тебе идти в Шемахань за твоей царицей без визово. Парень ты хороший, скажу, чтобы башку тебе больше не рубили, а так оставили, потому что я добрый и справедливый эмир всея Дербента и нефтяных скважин персидского моря и прочая, прочая, прочая…
Так Афоня с друзьями поселился во дворце, где сытно ели, крепко пили и сладко спали. А Эмир, выйдя от Афонии, призвал визиря к себе и коротко приказал: «Жеребца Карго у Афонии украсть и списать сей разбой на диких горцев, то есть на Дудая и Басая».
Шелковый путь
Шелковый путь в те времена был очень популярным маршрутом. Популярнее даже знаменитого пути из варягов в греки или морские разбойные фрахты из святой земли в Европу и обратно. С Востока по шелковому шляху везли ко дворам европейских графьев и королей пряности и шелка. Конечно, главным товаром был шелк, так как спрос на него в немытой Европе был очень актуальным. Это и понятно, с гигиеной в те времена было, мягко говоря, не все слава богу. И спрос на шелк всегда превышал предложение. Основная причина той популярности была не в фактуре этой легкой, красивой и прохладной ткани, а в том, что в ней не водились блохи и вши, буквально заедавшие дворян, обывателей и прочую артельную сволочь, не говоря уж о простых крестьянах. Так что шелк в те времена можно было, смело назвать товаром стратегическим и определяющим здоровье наций. Именно с этим караваном Джабраил и вознамерился отправить Афоню сотоварищи в дальнейшее путешествие.
Приход шелкового каравана в Дербент всегда был большим праздником. И даже не потому, что он привозил какой-нибудь европейский дефицит. Нет. Просто с караваном на Кавказ приходили последние новости со всего Старого Света.
Купцов по традиции приглашал к себе эмир, а погонщики и прочая караванная и пилигримская перхоть, которая неминуемо прибивается к путешественникам евроазиатского каравана, располагалась на базаре. Именно эти любители анабазиса носили по свету легенды, сказки и прочие россказни о жизни в иных странах, их народах, традициях и обычаях.
Так было и на этот раз. Купцы с неизменными подарками явились пред светлые очи Джабраила. Тот великодушно принял все подношения и прослушал политинформацию о последних европейских событиях. После этого, вальяжно развалясь и ковыряя в носу, резюмировал:
- Да, беспокоят меня разрозненные германские феодалы… Доиграются эти милитаристы, надерет им кто-нить задницу. Зато хранцузы порадовали. Особливо потомки Гуго Капета, правильно свою политику строят. Но ведь, подлецы, загубят своими интригами древний род. Точно сядут на престол Валуа, вот попомните мои слова. А те уже и устроят сучью свадьбу, да такую, что тамплиерам и не снилась.
Афоня с Зигмундом были здесь же и немало удивился осведомленностью дербентского эмира в европейских делах. Медведь даже заметил, что эти европейцы всегда были и будут вшивыми интеллигентами, а потому, как край света, состарятся рано. Афоня же увлеченный рассказами купцов резко осадил косолапого: «Ты мне еще о пассионарности этносов начни вещать!» После этой эскапады медведь обиделся и больше не умничал.
- Купцы, - обратился Джабраил к торговцам. – У меня к вам просьба имеется. Вы один фиг транзитом через Персию идете, прихватите с собой моего мальца с мишкой. Уж очень ему в Индию нахрена-то надоть.
- Оно мальца взять нетрудно, - призадумались караванщики. – Токмо вот с медведем как быть? Наши корабли пустынь, сиречь – верблюды, духа медвежьего не переносят и пугаются. Могут даже в панику впасть, али того хуже в ступор. Товар то хоть и не скоропортящий везем, но все одно, не охота из графика выбиваться. Суетно это будет.
- Не извольте беспокоиться, господа, - бросился на защиты корефана Афоня. – Он у меня смирный, чистоплотный и интеллигентный медведь. Плюс, скотина эта, не лишена философического отношения к жизни и отягощена разнообразными знаниями. Потому способен всякое нудное путешествие превратить в приятную беседу или познавательное времяпрепровождение… Так что не извольте беспокоиться ни за дух его звериный, ни за прочие эфемерные предрассудки и стереотипы. Все у нас с вами будет абгемахт!
Такому неожиданному финалу афониной адвокатской тирады немало удивились не только купцы и Джабраил, но и сам Афоня, а Зигмунд прочувствованно полез обниматься с другом.
На том и порешили. Да и купцы тоже оказались не полными идиотами, чтобы отказывать в просьбе влиятельному эмиру. А с другой стороны дикий русский медведь своим свирепым видом мог пригодиться в случае разбойного нападения в пути.
Когда же наши путешественники стали собираться в путь, то, вдруг, обнаружилось, что их жеребца Квазимодо в эмирской конюшне нет. На вопрос: «куда пропал коник?», Джабраил ничего не смог ответить и сразу же стал учинять дознание. Дознание длилось долго и сопровождалось битьем посуды, мордобоем, пинками визирю и всем дворцовым слугам и внеплановым посещением гарема.
Последнее событие устроенное разгневанным эмиром несколько затянулось. С женской половины дворца слышались стоны и крики наложниц. Святая простота – Афоня, подумал, что ни в чем не повинным женщинам эмирского гнева досталось незаслуженно больше чем конюхам. Более искушенный в отношениях эмира со своими наложницами Зигмунд, не стал просвещать Афоню, почему из гарема несутся женские крики и стоны.
Когда же Джабраил покинул женскую половину, подтягивая шальвары, куда он зачем-то заправил свой халат, без чалмы и весь в помаде, то тверской купец подумал, уж не убил ли кого во время своего дознания разъяренный дербентский эмир.
- Ну что за люди? – устало, посетовал Джабраил. – В своем дворце одни воры и деклассированные элементы прижились. Евнухи играют в карты на раздевание, наложницы – лесбиянки, визирь – казнокрад, слуги плюют в мою еду и травят моих черепах, а дети вообще – дебилы! Ну, как тут жить! Каторга, а не родовое гнездо! Вот, уедешь ты, Афоня, половину подданных казню на хрен, а вторую половину засеку на смерть. А третью половину сгною в каземате. И ничего мне за это не будет.
- Извините, - не удержался Зигмунд. – А сколько в Дербенте бывает половин?
- Зиг-ага, пошел в жопу! – огрызнулся Джабраил. – Афоня, извини друг, что Квазика не уберег. Украли, видно его какие-то сволочи! Есть у меня подозрения, что это дело рук Басая и Дудая. Поезжай спокойно в свою Индию, а их изловлю, свершу над этими разбойниками самосуд страшный и беспощадный. А, когда ты возвертаться станешь, то увидишь на дербентскими воротами головы этих двух наглых воров и своего Квазимоду заберешь. Ну, а в качестве моральной компенсации я тебе дам для твоего друга Добрыни бурдюк самого лучшего коньяка. Одним словом, извини друг, больше такого никогда не повторится.
Делать было нечего и Афоня, взвалив огромный бурдюк с коньяком на верблюда, горюя об алешипоповичевом выкупе за шемаханскую царицу, отбыл из Дербента на юг в Персию.
Квазимодо
Похищение жеребца Квазимодо было спланировано еще накануне прихода шелкового каравана.
Джабраил призвал к себе наемников Басая и Дудая.
- Ну, что – душегубы, разбойники и мародеры! – молвил эмир. – Хотите премию от меня получить? Можете не отвечать. Знаю – хотите. Так вот, афонькиного жеребца необходимо стибрить в самый короткий срок и надежно спрятать. А самого этого Афоню вместе с его зверем, я шохом-мохом отправлю в Персию, пущай там ищет свою шемаханскую царицу или еще какого черта лысого, пока не сгинет вовсе. Когда он уедет, коника вернуть мне, а вам сразу идти в кассу за премией. Кругом! Исполняйте, разбойное отродье, глаза бы мои на вас всех не смотрели.
С кем приходиться работать, подумал эмир. На какие только пакости порой приходиться идти, чтобы получить желаемое. Но иначе ведь и цели не достигнуть, а она, как гласит восточная мудрость, всегда оправдывает средства. С другой стороны, продолжил фрустрировать Джабраил, ведь должен же глава государства обладать целеустремленностью в достижении своих государственных интересов. Да и с богопомазанников какой спрос? Мы над ним, над спросом и все свои желания подчиняем только одному – государственной необходимости. Сегодня у нас в Дербенте главная госнеобходимость - новый жеребец! Выеду потом на нем в люди и всякой верноподданной швали сразу будет видно, вот едет эмир на самом лучшем в мире коне шестисотой серии. Так думал о своем подленьком поступке Джабраил – эмир Дербента, коньячных погребов и нефтяных скважин, пока не уснул крепким сном праведника.
Тем временем, эмирские бандюганы-пограничники отвели Квазимодо на свою дальнюю заставу, достали малую толику опия, покурили и стали чистить оружие. Ведь это только кот, когда ему делать нечего занимается гигиеной, а джигит чистит оружие. Разговаривать было не о чем, потому что под папахами этих джигитов мысли появлялись крайне редко. Если же вдруг, какая и заглядывала под нахмуренные брови, то была она посвящена только устройству коварных засад или дележу добычи. Вся же остальная жизнь кавказских погранцов была основана на инстинктах.
Однако сегодня был совершенно иной случай. Уж больно хорош был жеребец Квазимодо. Такого ладного и быстроногого коня хотел бы иметь каждый джигит. И вот теперь, что Дудай, что Басай сидели молча и каждый пыжился над придумыванием способа, как заполучить жеребца в собственность. Первым заговорил Басай:
- Дуда, брат! Хороший у нашего эмира жеребец будет?
- Да, уж…
- Мне бы такого…
- Угу. И что бы ты с ним делал?
- Надел бы белую бурку, и как белый орел носился по кавказским горам.
- А зачем?
- Страх бы наводил.
- На кого?
- А, на всех. Люди бы говорили: «Вот, Басай пролетел, всем кирдык пришел!»
- И что дальше?
- А дальше я не успел придумать. А ты бы хотел иметь такого жеребца?
- Хотел бы.
- Пограничить ездить?
- Нет. Я бы бодигуардом к Аравийскому эмиру устроился бы на службу. Слыхал я, что он очень вайнахов уважает и на службу в свое охранное агентство берет без испытательного срока.
- Ты бы не матерился по гяурски! Что еще за гуарды?
- Тупой ты, Басай! Бодигуард – это телохранитель по-аглицки!
- А ты, когда по ихнему толмачить стал?
- Я, в отличие от некоторых, кальян тупо не курю, а расширяю кругозор. Потому что цель имею.
- Это как?
- С купцами шелковыми общаюсь. Полезно это общение и к тому же языки новые узнаю.
Повисла пауза. Не понравилось Басаю, что Дудай его тупым назвал. Ой, как не понравилось. А Дудай про себя подумал: «Тупой он, этот Басай. Никакого полета мысли и фантазии. Летчик-налетчик, хренов! Но ухо с ним надо держать востро. Того и гляди, кинжал в спину воткнет, молотилка кровавая!»
«Ох, и командир у меня, - внутренне закипая, напряг свои извилины Басай. – Не патриот и космополит! В Аравию он поедет в гуарды наниматься. На тот свет ты у меня поедешь! Вот отвернись только, сразу глотку твою паршивую перережу, как паршивому барану!»
Так, мысленно себя распаляя, джигиты начали играть в кавказские гляделки, которые здесь всегда предвещают готовящуюся поножовщину. Уже с обеих сторон метались угрожающие взгляды, как бы прощупывая противника, выискивая уязвимые места перед решающим выпадом.
Взрыв произошел неожиданно и одновременно. Квазимодо, испугавшись возни бурундуков, заржал, и оба джигита устремились в атаку друг на друга. Оба кинжала достигли своих целей одномоментно и вошли в горячие сердца, проткнув аорты Дудая и Басая. Так они и остались лежать в пограничной сакле с воткнутыми в грудь кинжалами – бестолковый белый орел кавказских гор Басай и несостоявшийся телохранитель аравийского эмира Дудай. Время превратило их одежды в тлен, а тела в безобразные скелеты, которые однажды нашли археологи с родины Афони. «Дикий народ, констатировал, рассматривая находку, старенький профессор. – Горцы, ни ума, ни фантазии, мля!»
Наш же замечательный жеребец Квазимодо, вокруг которого кипели все страсти, ничего этого не видел, хотя его конских мозгов и хватило понять, что его нагло украли у классного парня Афонии. Так он и стоял, в тоске и меланхолии, изредка разгоняя ржанием наглых бурундуков. Однако скоро коню захотелось пить, но на водопой его никто выводить не спешил. Такое невнимание сильно разозлило Квазимодо. Да и кому понравится, когда тебя кусают блохи и оводы, в стойле воняет и очень хочется пить. Одним словом, доведенный таким обращением до крайней степени возмущения, жеребец ударил копытом по двери сарая, и та разлетелась в щепки, давая коню вольную свободу.
Оказавшись на воле, Квазимодо подумал, что настала пора найти своих друзей Афоню и Зигмунда. Понятно, что конь не кошка и даже не собака и дорогу к дому ищет совсем другими методами, но они, хвала создателю, у лошадей тоже есть. Поэтому, для начала жеребец вернулся к конюшне дербентского эмира, и, не почуяв там русского духа, поскакал, куда глаза глядят. На лошадиное счастье глаза Квазимодо глядели в ту же сторону, куда ушел караван. И через два дня наши путешественники встретились. К сожалению, конь не умел разговаривать по-русски, поэтому и не смог поведать друзьям всю описанную выше историю.
Бакы
Квазимодо нагнал караван в Азербайджане в местечке Губустан. Караван остановился на привал около каменных нагромождений, которые своей свалкой образовали причудливые гроты, арки и пещеры. Когда развели костер и приготовили шашлык, из темноты южной ночи появилась конская голова. Эта голова увидела Афоню и Зигмунда и радостно заржала.
- Квазимодо! – бросились к жеребцу путешественники. Когда же встречные лобзания начали угасать, то друзья увидели, что позади коня шкерится еще одна, уже человеческая фигура. Медведь скрылся в темноте и через секунду вытолкнул в круг света своим пузом субтильную фигуру паренька скандинавской внешности.
- Чей будешь? Как звать? Какого рожна шкеришься в темноте? – заинтересовались караванщики. – Уж не засланец ли?
- Сами вы говнюки, - парировал нападки паренек. – Ученый я! И звать меня Туром Хейердалом.
- А среди камней чего мышкуешь? – офонарел Зигмунд.
- Наскальные рисунки изучаю.
- И что наизучал?
- Да здесь лет с десяток тысяч назад, что-то типа Лувра было. Такое количество картин высечено. Я такого другого места еще не встречал.
- Ага, значит, ты искусствовед – бездельник? – зашумели караванщики. – Лучше бы треску из Скандинавии в южные пределы возил. А то всю рыбку в Португалию гоните, а мы, как дураки, живем, не ведая вкуса тресковой печени.
- Нет, не торговый я агент и никогда им не буду, – обиделся юноша. – Я вот тут уже месяц тосаюсь и понял – все мои предки – викинги, пришли в Скандинавию именно отсюда…
- Да подь ты на фиг, - возмутился Зигмунд. – Ну, вот скажи, какого хрена люди по собственной воли подались бы с теплых Югов на холодный Север? Ну, там, последователей Заратустры – огнепоклонников, их понять можно. Они из Индии сюда пришли, потому что здесь горы горят, газ нефтяной через щели в породе выходит, нагревается и горит, как вечный огонь. Вот они и превратили Азербайджан в свою огнепоклонскую Мекку. Но ненадолго, мусульманы со своей верой подоспели и выперли этих пироманов обратно в свою Индию. Огнепоклонники могли, конечно, и накостылять мусульманам и остаться здеся у огненных гор, но им драться Заратустра не велит. Но ты объясни, местные-то, за каким таким делом на Севера бы подались. Может за длинным рублем, али из-за каких конфессиональных противоречий?
- Нет, это еще до межконфессиональных разборок было. То есть до рождества Христа, Пророка и Будды. Все дело в пассионарном толчке! – невозмутимо молвил молодой ученый. – Великое переселение началось со щелчка из космоса и… народы двинулись в путь. Это было, что-то похожее на удар невидимого бича и на веки вечные есть в этом переселении великая загадка мироздания. Если б тогда народ спросили, мол, какого хрена, как вы говорите? Они бы ничего вразумительного не ответили. Потому что и сами не ведали, зачем сорвались с насиженных мест и подались на Север. А далее все сдвинулось и пошло по спирали с центром в Восточной Европе. Этакий коловорот завертелся. Вот этот край спирали всеобщего движения народов аккурат Кавказ и зацепил. Так что лодки особого образца, судя по наскальным рисункам, стали делать на Каспии, а после переселения местные корабелы оказались в Скандинавии и по традиции и заветам предков начали строить морские лодки, а себя называть викингами - великим мореходами.
Не будь этой исторической коллизии, великими мореходами мои предки никогда бы не стали и Америку не открыли. Потому что на Каспии особо не развернешься – озеро оно и есть озеро, хоть и соленое, как море.
Все, слушавшие молодого потомка варягов, вошли в ступор, и вышли из него, лишь после того, как Зигмунд, который от этого, на его взгляд бреда, впал в сон, вдруг неожиданно громко всхрапнул.
- И куда дальше ты сам намерен двигаться? – поинтересовались караванщики.
- Ай, поеду сначала в Европу, потом в Африку. Одним словом, плот хочу построить в Америке, да по Тихому океану поплавать. Это меня один мореход, которого в эти места нелегкая занесла, надоумил. Звали его Марко Поло. Тоже великий мореплаватель.
- А то давай с нами в Индию или Китай. Там тоже до хрена интересного, - загалдели караванщики.
- Погодите, мужики, - встрепенулся Афоня. – У меня есть важный вопрос. Ты вот мотыляешься по свету, может, знаешь, где находится Шемахань?
- Не-а, - заявил Тур Хейердал. – Но могу точно сказать, что расположена твоя Шемахань не на берегу моря или океана, потому что все береговые линии я знаю очень хорошо.
- Жаль…
- Кстати, - подал голос один из караванщиков. – Так ты, брат ее уже прошел. Она же рядом с Дербентом.
- Вот, едрен-батон!
- А чего тебе там нать? – не унимался караванщик.
- Да обещался я одному нашему богатырю оттудова ихнюю царицу в жены привести. Ну, да ладно, на обратной дороге посватаю, а то мне бабу с собой в Индию вести очень несподручно.
- Да и не денется она никуда, пока ты путешествуешь, - успокоил караванщик. – На фиг она кому нужна, эта отъявленная стерва и меркантильная нимфоманка.
Так за разговорами все улеглись спать… А по утру умного юноши родом из викингов-варягов в лагере уже не оказалось. Наверное, в Африку пошел. Афоня же на всякий случай проверил свои пожитки - не спер ли чего этот ночной гость. А то всякое бывает, вроде приличный с виду парень, а на самом деле, проснешься, а у тебя кошелька нет и фингал под глазом. Да, и наследственность у этих викингов разбойная. Никому верить нельзя. Особенно за границей. А караван тем временем двинулся в Персию.
Персия
Персия во все времена была богатой страной. Все торговые пути, за исключением разве что из варяг в греки, проходили через нее. Богатейшие караваны сновали здесь в Европу и обратно. Персидский залив был тесен, торговые суда шныряли по его глади вдоль и поперек, словно мухи по кухне в осеннюю пору. В общем благополучная и богатая была страна и в то время. Жизнь здесь бурлила, как в мартене металл. Базарная суета царила буквально на каждом шагу. Все продавали, покупали и неистово торговались.
В первом же городе у Афони попытались сторговать Зигмунда. Причем торговцу из посудной лавки, а это именно ему приглянулся русский медведь, косолапый был не нужен. Ему просто было скучно, и он решил развлечься, то есть поторговаться. В его лавку с утра еще не зашел ни один покупатель, а тут, вот турист с медведем.
Афоня хлопал глазами и не особенно-то понимал, что хочет от него этот немытый перс. А торговец выносил и показывал путешественнику золото, самоцветы, выводил восточных красоток и ишака. В конце концов, приволок за хвост дохлую змею. Зигмунд же, в отличие от простодырого Афонии, сразу понял, почему этот человек тычет в него пальцем, цокает языком и таращит глаза. Косолапый сразу сообразил, что его пытаются банально купить. После того, как медведь объяснил Афоне в чем смысл этого вернисажа и демонстрации прелестей наложниц, русский купец в начале решил было зарядить назойливому персу в ухо, мол, друзей не продаем. Но миролюбивый по своей сущности мишка, выволок, закипающего друга на улицу.
Другой персидский продавец с невольничьего рынка, предлагал обменять весь свой бизнес на коня. Намыкавшись по торговым рядам, и устав от неприличных предложений друзья наконец-то вернулись в свой караван-сарай и спокойно выдохнули.
Караван-сарай, в котором остановился шелковый караван, держал старый перс Мустафа. Это был пузатый человек, с жидкой бородкой и с умиротворенностью сытого cтарого кота на лице.
Мустафа пригласил своих необычных постояльцев в комнату хозяина и долго расспрашивал русских путешественников о том, где они уже побывали и что видели. Рассказы он тщательно записывал. Когда же досужий Зигмунд поинтересовался, зачем это он все записывает и не строчит ли он донос, тот ответил, что собирается потом издать книжку о великих путешественниках, а одну их глав посвятит Афоне и его друзьям.
Узнав об этом, Афоня спросил - не знает ли тот, где находится Шемахань?
- Ай, дарагой, сиди и слушай, что я тебе расскажу, начал свое повествование Мустафа. – Живет в богатейшем и красивейшем городе Востока Багдаде замечательный мореход Синдбад. Много путешествовал этот авантюрист и беспутник. И во всяком путешествии он совершал какой-нибудь подвиг. То золота где-нибудь натырит, то красотку соблазнит. Одним словом настоящий такой моряк. Детей наплодил, почитай в каждом порту по дюжине наберется. После своих странствий, он всегда приходил к старому Мустафе и, сидя на твоем месте, все мне рассказывал, а Мустафа все аккуратно записывал. Так вот я ни разу от него, а он, поверь, избороздил весь свет, не слышал о такой стране, как Шемахань. А тебе, какой интерес с этой твоей Шемахани?
- Да, за ихей царицей я туда тулюсь. Пообещал по-пьянке Алеше Поповичу, привезть эту царицу ему в невесты.
- В мире всего две страны, кроме красивейшего и богатейшего города Багдада, где есть все. Это Индия и Греция. Если ты собрался в Грецию, то туда надо ехать через Швецию. Именно так гласит старинная восточная мудрость. Причем считается, что это самая прямая дорога. Если же, свет моих очей, Афоня-ибн-Никитин ага, ты идешь в Индию, то ты на правильном пути. Я с тобой пошлю своего внука Маленького Мука, он и проводит тебя в порт к моему другу Синдбаду. Уж он-то тебя быстро домчит по морским волнам прямо в Индию.
На том и порешили.
Внук Мустафы Маленький Мук, оказался откровенным раздолбаем и вором. По дороге в порт он пинал всех встречных кошек, воровал с лотков фрукты и постоянно, не понятно зачем, примерял на свои грязные ноги туфли с загнутыми носами. После того, как путешественники уже в двадцатый раз остановились у очередного обувного бутика, Зигмунд не выдержал и интеллигентно поинтересовался у маленького хулигана:
- Молодой человек, а какого, собственно, рожна, вы не пропускаете ни одной обувной лавки?
- Вай, гяурский зверь, вчера мне приснился сон. Пришел ко мне джин. Такой мерзкий с лица, противный, серой воняет, из носа волосы точат, как раз на тебя похож…
- У меня из носа волосы не точат, - было возмутился косолапый, но малец, не обращая на него никакого внимания, продолжал.
- В общем, урод безногий. Вот он мне и говорит: «Хочешь стать богатым и уважаемым? Тогда найди среди обуви на базаре пару чувяков, по-вашему по-гяурски башмаков, значит. Так вот эту волшебную пару ты сразу узнаешь, как только наденешь. И именно они сделают, тебя недоноска, первейшим в мире скороходом. В них тебе будет суждено стать первейшим в мире почтальоном. Тебе тогда покрыть пару-тройку тысяч километров, будет, что в кустах поссать. Если найдешь, то бонусом от меня получишь еще и ковер-самолет для доставки верблюдов и прочего негабарита карго. Короче откроешь свой бизнес и сможешь легко подняться на поставках товара из Арабских эмиратов на Север». Вот я и решил, что дело откладывать в долгий ящик, все равно идем через базар, заодно и чувяки поищу. А за Синдбада не переживайте, успеем мы к нему на корабль до отплытия, он ведь вечно долго грузится, да и команда вся с бодуна маяться, так что они не сильно торопятся.
- Вот смотрю я на тебя, - закатив глаза, изрек Зигмунд. – Хоть ты и нерусь, а мыслишь, как самый настоящий русский мужик – чтобы делать, лишь бы ничего не делать, но всех наколоть. Весь расчет на ожидание какого-нибудь волшебного счастья, которое вот так неожиданно обрушится, как птичье говно на голову. Так многие и ждут всю жизнь этого счастья небесного, нихера не делают, лишь в лотереях участвуют, да в финансовых пирамидах счастья ловят, а в промежутках водку глыкают, да от лени пухнут.
В этот момент Маленький Мук громко пукнул и исчез, только пыль заклубилась на повороте улицы.
- Ишь ты, говнюк, - обалдел мишка. – нашел таки свои башмаки-скороходы. А нам-то, где теперь искать этого Синдбада?
Однако наши путешественники все же нашли морской порт. Да и искать особенно не пришлось, где воняет тухлой рыбой, слышны удары бичей и противно скрипит такелаж вперемежку с матом, там и есть порт.
А Маленького Мука вообще никто больше не видел. Одни утверждали, что он стал со временем вечным Жидом, и до сих пор бродит по свету, как неприкаянный в своих башмаках-скороходах. Другие говорят, что восточный малец прокладывает лыжню для зимних олимпийских игр, чем и зарабатывает на жизнь, так как стал в этом деле непревзойденным профессионалом. А третьи поговаривали, будто амбиции у пацана были настолько велики, что он вознамерился открыть Америку и лично познакомиться с тамошним царем Кесаткоатлем. Но толи не справился с управлением башмаков, толи, еще по каким таинственным обстоятельствам, но он точно сгинул в районе Бермудских островов. Именно последняя версия выглядит наиболее достоверной, потому что в те времена люди еще не знали, что на Бермудах находится мировая жопа, где может сгинуть не только шустрый мальчонка, но и более крупные летательные и плавательные объекты.
Баба на корабле к пиздецу
Синдбад стоял на корме своего корабля и грязно матерился, когда боцман доложил капитану, что его спрашивает какой-то гяур с медведем и жеребцом. Кэп по привычке переспросил:
- Кто-кто, нах?
- Гяур, медведь, жеребец, - отрапортовал боцман.
- Гяура в трюм к рабам, шкуру медведя ко мне в каюту на пол, жеребца продать по сходной цене, нах!
Афоня и его друзья уже познакомившиеся с кавказским гостеприимством Басая и Дудая, на предложение матросов сдаться без боя не согласились и устроили кровавую драку. В самый разгул мордобоя, когда половина команды уже валялась со свернутыми носами и выбитыми челюстями и всеобщее мочилово стало приближаться к логической в таких ситуациях поножовщине, до слуха Синдбада долетел обрывок фразы «…да, разе..ь мустафарову и маленькогомукову мать во все промежутки…». Капитан напряг мозговые извилины и гаркнул:
- Стоять, нах! Всем, ля!
- Ты, чью это, гярская морда, мать собрался обесчестить в извращенной форме?
- Мустафы, друга твоего, - бесстрашно закатился Афоня.
- За что это, ишачья ты какашка?
- За то, что к тебе извергу направил, а ты оказался не великий мореход, а мудила авторитарная! Зигмунд, прикрывай спину, я щас этому мореману череп проламывать буду!
- Стоять, сказал, нах! А за каким циклопом он тебя ко мне направил?
- Сказал, что ты до Индостана подбросишь, так как все одно порожняком по морю гоняешь, переключатель на свою жопу ищешь. Внука своего в провожатые дал, но тот ртуть беспринципная, слинял в неизвестном направлении в своих башмаках-скороходах.
- Маладец, Маленький Мук! Давно пора было свинтить из отчего дома. А то так никогда мужчиной не стал бы. А вы заходите, гости дарагие. Друг моего друга Мустафы - мой друг!
- Да у вас тут на Востоке любой гость, хоть даже и с охранной визой или дипломатическим паспортом, все одно, хуже татарина.
- Кто такой татарина? Не знаю. Мустафу знаю. Маленького Мука, тоже знаю – говнистый пацан. Заходи в каюту, не хвылюйся, никто тебя теперь не обидит, я сказал, нах! Знаешь сколько в Багдаде воров и прочих деклассированных элементов? А в порту их в сорок раз больше. Если эту шушеру не продавать в рабство и не убивать, то любой город может превратиться в воровскую столицу мира. Вот я и прореживаю воровскую прослойку общества. Все отребье вывожу за море и продаю в рабство. Пусть безобразят в других державах. Так что я в определенном смысле не только этнический, но и нравственный санитар и ассенизатор Персии.
- Известный санитарный принцип, - отдышавшись после драки, снова начал умничать медведь. – Сгребать все говно со свое улицы, и вываливать на соседнюю или всех деклассированных элементов за сто первую версту вывозить, чтобы глаза не мозолили.
Во время этой дружеской беседы в каюту поскребся боцман. После потасовки с нашими путешественниками, выглядел он уже не очень браво. Оба глаза заплыли, ухо было надорвано медвежьим когтем, а нога в колене и вовсе не сгибалась.
- Кэп, там эта… твоя Гюльчатай приперл…, извиняюсь, пришла. Орет дурниной, что ты ее вчерась на корабле покатать обещал.
- Баба на борту к несчастью, - снова встрял Зигмунд.
- Пошли ее нах! – отмахнулся мореход.
- Это кого послать нах?! – прозвучал не предвещающий ничего хорошего женский голос. В каюту вошла восточная красавица. Синдбад сразу опрокинулся лицом. Теперь весь его вид, а особенно глаза напоминали собачьи, причем именно так обычно выглядит взгляд четвероногого друга в момент, когда он гадит на дорогой ковер, причем в присутствии хозяина.
Позади разгневанной красотки, держась за пах, и с расцарапанным в кровь лицом, со следами зубов на носу стоял матрос с совершенно тупым от неожиданности выражением лица. Синдбад, как-то сразу сник и промямлил: «Нет, нет, дорогая, это мы про другое…»
- Отдать швартовы, нах! – голосом, не терпящим возражений, скомандовала Гюльчатай. – Мой сундук с нарядами и парфюмерией поставить сюда! Где моя собачка, нах! Всех на рее за яйца подвешу!
Боцман обреченно засвистел в свою дудку.
Афанасия вместе с Зигмундом поселили в кубрик, а жеребца отправили в трюм, чтобы не маялся морской болезнью и не мешал матросам. Гюльчатай скрылась с капитаном в его каюте. О том, что им есть чем заняться наедине, было слышно в течение всего выхода в открытое море, из капитанова отсека по переменке были слышны то синдбадов рев, то гюльчатаевы стоны. Когда же морской ветер наполнил паруса, на палубе в весьма потрепанном виде появился присмиревший и уставший Синдбад. Он сел на корме, спиной к ходу и, покачивая головой и тихо матерясь, что-то долго рассматривал у себя между ног. Потом приказал принести ему чудодейственный бальзам и еще полчаса тщательно смазывал у себя между ног. Только после всех этих гигиенических манипуляций, капитан пришел в себя и приступил к выполнению своих капитанских обязанностей.
Медведь Зигмунд с большим состраданием наблюдавший поведение Синдбада, выцарапал когтем на бизань-мачте сакраментальное: «все бабы - суки», после чего отправился поделиться своими мыслями с Афоней.
- Скажи, друг Афоня, - начал беседу медведь. – Вот я что-то не припомню, чтобы ты, когда рассказывал про девок или про любовь свою первую. Ты что же это противоположным полом вообще не интересуешься?
- Почему же, - возразил путешественник. – Как и все нормальные пацаны дрочу иногда.
- И бабы у тебя живой никогда не было?
- А может, я за нею в Индию и подался, - устыдился своей девственности путешественник.
- Ну, тогда тебе крупно повезло, потому что я самый главный для тебя в этом деле советчик. И проницательность моя границ не знает, так что я тебе быстро вторую половину среди бесерменских красоток подберу. Ты только обещай, что будешь моего совета слушаться.
- Заметано.
В это момент, слегка покачиваясь, на палубу выпросталась Гюльчатай. На ней кроме газа были надеты лишь трусики, аккуратно заправленные между ягодиц, толи заботливой рукой самой модницы, толи бесстыжей дланью Синдбада.
- А ничего девка у капитана, - констатировал Зигмунд.
- Ага, только сильно визгливая, видно давно ей в репу никто не въезжал, - неожиданно огрызнулся Афоня, из чего медведь сделал вывод, что его товарищу Гюльчатай очень даже нравится.
Гюльчатай, словно услышала разговор наших друзей и, аппетитно оттопырив попку, начала плевать за борт в резвящихся дельфинов. День клонился к закату. От красного цвета солнца или от округлых ягодиц прелестницы команда с высоким напряжением в штанах драила палубу. Не до обеих красот было только капитану, его одинаково тошнило, как от моря с закатным солнцем, так и от попки Гюльчатай. Друзья подошли к Синдбаду и, прочувствовав его настроение, постарались рассказом развеять тоску.

* * *
Сказка Зигмунда для разгона тоски у Синдбада-морехода.
Жил на Дону один шалопай. Звали его Стенька Разин. Авантюрист, каких еще поискать. Он хоть и шалопай, но казак-то был добрый. То войска ведет крымского хана тиранить, то объявит войну османам. Погулял он по Дону всласть. Потом решил на Волгу податься, с калмыками силой померяться. И не то чтобы ему калмыки были на лицо неприятны, или пахло от них дурно, просто скучно ему стало, да и дорога на Персию через калмыков ему показалась короче. А тут боярин один возьми да с его старшим братом полайся. Не понравилась боярину Долгорукому казачья вольница. Да так поссорился, что взял да казнил Стенькиного брата Ивана.
Очень такое боярское поведение не понравилось Степану. Жутко он рассердился на всех бояр, что ни с кем не разговаривал три дня и три ночи. Потом тризну по брату три недели справлял и сильно бражничал. Допился до чертей, вернее до того, что однажды поутру вдруг почувствовал себя спасителем отечества. Тут же объявил, что все дьяки и воеводы – враги отечества и главное враги царя. Запустил слух, что с ним вместе супротиву бояр и дьяков выступают: цесаревич Алексей Алексеевич и патриарх Никон, которого он вызволил из ссылки. Оно откудова же неграмотному донскому казаку знать, что цесаревич давно, как помре и нету его уже на белом свете.
И пошел он устраивать кровавый пир на Волге. Всех воевод и дьяков вешал, а торговые караваны нещадно грабил.
Голытьба местная его, что характерно, одобрила. А что ей, голытьбе, ей лишь бы не работать. В одном месте дружиной даже баба руководила – беглая монашка Аленка Арзамасская. Та вообще лютая была. Когда Долгоруков, наслышавшийся об европейской инквизиции, все же захватил ее в плен, то объявил ведьмой и спалил на костре. Но к тому времени вся приволжская перхоть – марийцы, чуваши, мордва и прочая переметнулась к Стеньке. Не прошло и месяца, как гуживанила вся Волга.
В ту пору, рубака Стенька Разин побратался с калмыками и предпринял рейд в Персию. Там он полонил персидскую княжну, а папашу ее, предварительно изрубил в гуляш. Княжна эта была девка, надо тебе сказать, очень красивая. Ну, к примеру, что твоя Гюльчатай. Но больно визгливая и вздорная оказалась, как если б у нее климакс приближался. Ну, Стенька ей все прихоти попервости прощал, так как в постели той восточной красавице не было равных на всем белом свете. Даже говаривали, что ведет она свой род от известной фольклористки Шехеризады. Ну да это не важно, важно, что баба она была по характеру своему очень противная.
Плыли они однажды со Стенькой по Волге. Все чин-чинарем, то зеленую стоянку устроят с песнями, выпивкой и танцами, то какого дьяка четвертуют. Одним словом, весело путешествовали. А, надо заметить, что у Разина вместо огнива была зажигалка «Зипо», ее ему подарил один заезжий индеец. Звали того индейца, толи Монтигомо Ясен Перец, толи Чингачгук Лимонадный пузырь. Как попал он к нам на Волгу, никто не знает, только послужил он, как военный наблюдатель, у Сеньки пару-тройку месяцев и поехал к себе в Америку отстаивать независимость местных жителей. А на память о себе подарил нашему казаку зажигалку. Очень эта зажигалка нравилась Стеньке, он даже спать с ней ложился. Бывало, зажжет ее ночью и любуется на пламя. Или посередь сечи на поле боя достанет зажигалочку, чиркнет ею на ветру, а она шельма, раз и зажжется, никакой ураган ей не страшен. Все сразу бросают убивать друг друга и, айда, приставать к Стеньке, кто дай прикурить, а кто дай посмотреть. Но он ее никому в руки не давал. «Зажигалка, - говорит. – Одного хозяина должна знать. А вы своими ручищами ее запоганите, она обидится и перестанет гореть». Одним словом, очень Стенька ценил этот подарок. Даже более того, стал атаман считать эту зажигалку талисманом своих побед и вольной жизни.
Так вот, плывут они с персидской княжной по Волге. Решил Стенька после утех с княжной перекурить. Шасть по карманам – нету «Зипы». Он аж в лице переминимши. «Где, - говорит, – моя зажигалка «Зипо»?» Обыскали всю ладью – нету индейского подарка-талисмана. И вдруг, эта княжна, таким тихим и нежным голосочком говорит: «Это такая блестящая коробочка? Так я ей орехи колола, а потом в речку вместе со скорлупками и выкинула». Что тут было! В оконцове Степан взял девку за тулово и швырнул вслед за дорогой его сердцу зажигалкой. Княжна, как водится, нормы ГТО не сдавала, и плавать, соответственно не умела, значит, потонула быстро, как и американская зажигалка «Зипо».
После этого случая дела с войной у Стеньки пошли очень плохо. Плюнул он, в конце концов, на эту войну и ушел к себе на Дон. А там с горя от утраты индейского подарка-талисмана сильно запил. И так надоел станичникам своими пьянками и драками, что сдали его местные атаманы царскому карателю Долгорукому. Тот отвез Разина и второго его брата Фрола в Москву, где его и четвертовали за любовь к американской свободе и отсутствие патриотизма. Только и успел перед смертью сказать: «Простите люди добрые, но без зажигалки «Зипо» мне тут делать нечего».
Мораль сей сказки в том, что - неча иностранный опыт бездумно пересаживать на русскую землю. Все одно найдется бесермен или бесерменка, которая этот опыт выбросит или потеряет к едреней фене и все пойдет по старому, потому как у русских есть собственная гордость.
* * *
- Ну, за зажигалку иностранного производства, - призадумавшись, молвил Синдбад. – Я, быть может, Гулю тоже в море вышвырнул не задумываясь. Так ведь, нету у меня ценного подарка, да и Гуля пока еще по моим нычкам не лазит.
- А я тебе, - парировал мишка. – Не как инструкцию эту сказку предлагаю. А так просто, для развития кругозора и в качестве обмена культурным наследием.
По ту пору над морем уже зажглись звезды, пахло йодом и давно не стираными шальварами моряков. Гульчатай вновь вышла на палубу, и вдруг, ласково обняла Синдбада, затем, осмотрев помутневшим взглядом всю компанию, предложила: - А давайте сыграем в наперстки… на раздевание.
Синдбад, сослался на то, что ему заступать на вахту, нервно встал и побежал на мостик. Зигмунд, сказал, что не играет в азартные игры с незнакомыми барышнями, тем более, что снимать ему кроме шкуры нечего. И только один Афанасий навскидку не смог придумать для собственной персоны отмазочной причины, поэтому был вынужден отправиться с царевной в кубрик капитана играть в пока еще неизвестную на Руси игру – наперстки.
Первый половой опыт Афони
Когда Афоня с красоткой оказались в каюте капитана, Гюля, сразу скинула с себя газовую накидку и осталась в одних лишь плавочках. От такого поворота дела, наш герой сильно разволновался и начал нервно ерзать, пряча глаза. Девица же наоборот развалилась на синдбадовой кровати и томно прикрыла глазки.
- А какие, я извиняюсь, правила в этой игре? – решил исправить неловкость Афанасий.
- Все очень просто: вот три наперстка, и всего один шарик. – Гульчатай начала ловко вращать наперстки и перекатывать между ними шарик. – Кручу верчу, запутать хочу… Под каким наперстком шарик?
- Под этим, наугад выпалил Афоня.
- Оба-на, - кафтан долой. Шарик вот здеся. – Гюльчатай ловко сдернула зипун с обалдевшего Афанасия.
- Кручу, верчу… - Одним словом буквально через пять минут наш герой уже сидел в одних портках, скукожившись, как птица на дожде.
- А сейчас, под каким наперстком шарик? – соблазнительно изогнулась обольстительница. – Ух, ты, угадал. Снимать мне кроме плавок нечего, но игра есть игра. – Гуля подняла ноги вверх, одно ловкое, отработанное движение и плавки спикировали в дальний угол каюты. Наш герой закрыл глаза рукой. В это время его портки предательски оттопырились, Афоня молниеносно прикрыл причинное место руками. Девица же наоборот, впилась своим взглядом в бугорок на афониных портках, однако руки ее все также ловко накручивали наперстки, перекатывая шарик из одного в другой, голос стал прерывистым и томным.
- Кручу, ох, верчу… Где, где мой шарик? Афонюшка, ну же, ну… Не угадал. Снимай же порки, мой родной… мой богатырь… я проиграла…
- А как же Синд…
- Будет твоим братом… молочным.
Афоня вышел на палубу, когда горизонт уже полыхал пламенем восхода. Таким же пламенем пылали щеки молодца и не только щеки. Не меньший пожар с непривычки буйствовал в штанах, однако это уже был уверенный пожар утомившегося от любви мужчины.
- Оприходовал? – раздался с капитанского мостика голос Синдбада. – Да не переживай, я не ревную. Надоела она мне, поверишь, уже пятый угол от нее ищу. А она прицепилась, как отвадить, ума не приложу. Вот думаю, может сейчас ворваться да сцену ревности закатить, мол, я все видел, изменщица коварная, и как ваш Стенька за борт ее швырануть, вот и весь развод. Как тебе планчик? А?
Афоня смущенно пожал плечами.
- А с другой стороны, - продолжил соображать вслух капитан. – Она же царских кровей, стерва. И папашка ее очень влиятельный на Востоке политик, визирь по-нашему. Она же явно ему сказала, что со мной в круиз по морю ушла. Да и корабль этот я у ее отца в аренду взял, чтобы подвиги совершать. Вернись я без нее, мне допрос с пристрастием и башку долой, за киднепинг. Афоня, да расслабься ты. Даже не представляешь, как ты мне облегчишь жизнь, если примешь на себя половой удар этой похотливой сучки. Я не в обиде, я даже очень этому рад, так как заебала она меня, чувствую последние мужские силы она из меня выпьет. А тебе, как туристу, эта экзотика очень даже украсит путешествие и будет о чем поведать в отчете за командировку.
- Да, чудно как-то все у вас. У нас бы за такое обоим бошки срубили за прелюбодеяние и разврат.
- Не хвылюйся, у нас на Востоке давние половые традиции и никаких предрассудков. Причем чем дальше на Восток, тем свободнее нравы. Вот ты в Индию идешь, ух, а там, все двадцать четыре часа одна кама-сутра, причем на каждом повороте и под каждым кустом. Оттого и плодятся, эти индусы, как кролики. Да так расплодились, что уже самим жрать нечего и население к миллиарду приближается. Так что твои с Гулей половые маневры воспринимай, как репетицию или тренировку перед большим индийским сексуальным приключением.
В этот момент на палубу вышел Зигмунд. Выглядел мишка, скажем прямо, так себе. Весь какой-то помятый, постоянно зевающий и, что самое подозрительное, неразговорчивый. Когда же его начали расспрашивать, из-за чего его так заколбасило, тот просто и твердо ответил: « Все! Пора на боковую. На Руси зима наступила, медведям спать пора… аривидерчи, до весны». И гордо покинул палубу.
На третий день путешествия медведь вообще не вышел на палубу, он мирно спал в трюме, по-детски причмокивая и подскуливая.
Гульчатай, была без ума от нового русского любовника, и при всяком удобном и неудобном случае затягивала Афанасия в постель, вернее туда, где ее неуемная похоть требовала vallust infernallisа, то есть дьявольского соития. Соития же ей хотелось постоянно, поэтому половые упражнения любовники проделывали и на грот-мачте в корзине впередсмотрящего, и на камбузе среди посуды и пищевых отходов, и распластавшись на штурвале во время ночной вахты. Афоня не сопротивлялся, даже наоборот, оказался хорошим учеником и быстро освоил все премудрости любовных утех и даже придумывал все новые и новые оригинальные идеи для половых маневров. Синдбад же, избавившийся от обязанности услаждать ненасытную красавицу, немного прибавил в весе, повеселел, всерьез занялся, заброшенной было службой и даже начал устраивать учения для команды.
Через неделю морского путешествия на горизонте показался парус. Парус, как парус – плотная ткань на реях, вот только, он как-то сразу не понравился ни Сидбаду, ни его команде. Если бы его увидел Афоня, быть может, и ему бы не понравился этот самый парус, да и у Зигмунда на счет этого паруса могло бы быть свое очень даже оригинальное или энциклопедическое мнение. Но медведь впал в спячку и ничего не видел и не слышал. Афоня же был занят Гульчатай, которой было глубоко наплевать на все паруса вместе взятые, так как она вообще выбрала себе другой, половой, а не морской образ жизни, поэтому для нее парус был простой тряпкой, появившейся на горизонте. Да и как вообще она могла что-то увидеть на горизонте, когда она постоянно смотрела только в потолок и по углам кубрика, где придавалась любовным утехам с распечатавшим свой половой талант бывшим девственником Афоней. Кроме этого она вдруг начала что-то чувствовать (кроме половой привязанности и страсти) к этому неутомимому русскому путешественнику из далекой Руси. Даже более того, она собиралась в ближайшее время об этом серьезно поговорить с русским.
Пираты Персидского моря
А тем временем парус стремительно приближался к кораблю наших путешественников. Синдбад, на всякий случай, достал свой верный ятаган, матросы тоже вытянули из рундуков свои ножи, топоры и прочие пистоли. На Аллаха надейся, а порох держи сухим, так примерно гласит старинная восточная морская мудрость. Предчувствия моряков начали оправдываться после того, как стали просматриваться все части догонявшего их корабля. Настроение у путешественников и вовсе испортилось, когда на грот-мачте в корзине впередсмотрящего они увидели не матроса, а его голую жопу.
- Если бы Зигмунд сейчас не спал, заметил Афоня, - то он бы мигом разгадал, что означает эта жопа на мачте.
- Жопа на мачте, - сурово парировал Синдбад. – То и означает, что она всем нам недвусмысленно угрожает. Это и без твоего ученого медведя ясно.
Только успел капитан промолвить эти слова, как рядом с бортом шипя, плюхнулось раскаленное ядро.
- Ё ханы-бады! – вдруг донеслось с нападающей шхуны и всем стало ясно, что корабль Синдбада атакован пиратами Персидского моря.
- К повороту, нах! – опомнился капитан Синдбад. – Левый борт основной калибр заряжай, ля!
На корабле началась предбоевая суета. Матросы ругались матом, сталкивались лбами, спотыкались о канаты и готовились отбивать абордаж. Комендоры уже успели перепачкаться больше обычного и с грохотом катали ядра на своей палубе. Боцман покраснел от натуги, насвистывая в свою дудку новую песню «Наверх вы товарищи, все по местам…». Синдбад разминался на мостике со своим ятаганом. Гульчатай, свесившись через борт, плевала в сторону пиратской шхуны и грозила пиратам своим кулачком, а Афоня вытянул из трюма огромную кувалду и теперь усиленно плевал на свои ладони.
- Синдбад, - вдруг позвал капитана русский путешественник. – Ты сразу-то их не бей, сначала надо что-нибудь обидное сказать, потолкаться, а уж потом можно и в лоб заеперить.
- Афоня, - огрызнулся капитан. – Отвянь ты нах, со своими правилами честной драки! Видишь же, какая сучья свадьба намечается. Я им потом что-нибудь обидное скажу и потолкаюсь, мля! Орудие, товсь, нах! Пли!
Из-под палубы шваркнуло и в сторону пиратов устремилось ответное ядро. И… О чудо! Снаряд мягко влетел на палубу шхуны и с той же скоростью устремился в обратном направлении, направляясь в пороховую палубу синдбадова корабля.
- Поворачивай! Поворачивай, нах! – заголосила вся команда, ошарашенная таким поведением снаряда. Рулевой так закрутил руль, что корабль круто лег на скулу.
- Откренивай! – командовал Синдбад, и матросы, поползли на вздыбившийся борт. Гульчатай от такого поворота событий пролетев через палубу, запросто могла бы разбить свою прелестную головку о бизань-мачту, но там расшаперив ноги, в полном недоумении сидел Афоня. Его пах и смягчил падение девушки. Увидев у себя между ног голову любовницы, Афоня, морщась и с трудом поднимаясь, сухо и по-деловому произнес: «Апосля с тобой миньетить будем, родная. Вот выполним боевую задачу, и сделаешь миньет по полной программе». Сказал и пошел в гальюн…, видно, как-то по-особому готовиться к бою. В голове же девушки, так и остался без ответа вопрос: какое отношение имеет миньет к выполнению боевой задачи? А, быть может, и не было в гулиной головке такого вопроса, а просто случилось сотрясения мозга. Кто теперь это знает.
Когда, облегчившись, Афоня вышел на палубу, бой был уже в самом разгаре. Кроме мата и крови в воздухе витал запах рукопашной, то есть откровенно воняло говном. Сначала Афоня подумал, что наносит именно от него, но потом понял, что воняет от всех участников баталии. Оценив ситуацию, наш путешественник увидел, что Синдбада три пирата уже прижали к румпелю и вот-вот, пригвоздят, как кичевую репродукцию к стене в деревенской хате. Русский путешественник не любил, когда даже фирменные офорты висят на стенах, уж, не говоря о румпеле, поэтому он маханул своей кувалдой и… все трое супостата упали вместе с перилами капитанского мостика в воду.
- Брэк! – вдруг гаркнули одновременно Синдбад и капитан пиратов. Бой сразу прекратился, каждый достал по коврику и углубился в молитву, сопровождая ее поклонами и обращениями к всевышнему. Муэдзин тоже нашелся. На синдбадовом корабле его функции выполнял кок, а у пиратов, из корзины на грот-мачте голосил какой-то кудесник в хилой бороденке и колпаке со звездами. Афоня за компанию, тоже сложил пальцы щепотью и троекратно наложил на себя крестное знамение.
Пока матросы и пираты молились, Афоня услышал шепот Гульчатай, которая его тихо звала из капитанской каюты.
- Я же тебе сказал, - огрызнулся было путешественник. – Апосля с тобой Гуля…
- Нет, милый, я не про это, - сделав круглые глаза, продолжала увлекать любовника девушка. – Вон видишь здоровяка на баке? Так вот, я его узнала. Это злой джин Каура. Это он развернул наше ядро и пустил его обратно. Если одолеем его, то кирдык пиратам.
- Ща я ему башку проломлю, - с пол оборота разгорячился Афоня.
- Сейчас нельзя. Молитва – дело святое.
- Это для кого как! Хотя я человек толерантный, пущай перед смертью помолится.
- У него башка не главное! Ему надо яйцо разбить.
- Какое?
- В смысле?
- У мужиков обычно два яйца. Одно левое, второе – правое. Вот я и спрашиваю, ему какое яйцо расхреначить?
- А-а, ты в этом смысле. Не переживай, долго метиться не придется. Он однояйцевый. Какой ты все-таки у меня неграмотный… Джины рождаются парами, то есть однояйцевыми близнецами. Причем один из них злой демон, а второй – добрый ангел. Это для гармонии добра и зла.
- Понял. Жили такие два близнеца в Англии. Одного звали доктор Джекилл, а второго мистер Хайд. Ох, и накуролесили эти оба-двое. Да и у нас на Руси Гога с Магогой бурагозили.
- Не перебивай, а то намаз скоро кончится. От людей джины отличаются не только повышенной тупостью и живучестью, но и тем, что у каждого джина близнеца только по одному яйцу. Вот именно в этих яйцах вся их сила. Если одно из братьев убьют, в смысле кастрируют, то по закону второго заточают в кувшин и бросают на морское дно, для сохранения мирового паритета добра и зла. Одним словом, надо тебе, когда очередное месилово начнется, разбить Кауре яйцо, а то мы так до вечернего намаза баталию не закончим. Понял?
- Ты меня на понял-понял не бери, понял! – огрызнулся Афоня и стал бочком пробираться к джину Кауре.
Молитва закончилась так же неожиданно, как дорога в пропасть. Наш герой к этому времени уже пробрался на бак и теперь стоял перед джином, опершись на свою кувалду.
- Я тебя ни о чем больше спрашивать не буду, - по старинной русской традиции, начинать драку с разговоров, растягивая сомнительное удовольствие мордобоя, загундосил Афоня. – Ты, нахрена наше же ядро в нас же пульнул, джинская свинячия морда? У вас, что своих ядер нет что ли? Зачем нашим же в нас припечатал?
- Их нихт фиршнейн… - обалдел от переговоров джин.
- Вставай с колен, ферфлюхте швайне хунд, сразу поймешь. Щас я из тебя Робертино Лоретти буду делать.
Джин опомнился довольно быстро. Он понял главное - на него залупился гяур, не принимавший участие в первой части боя. Апологет зла взвился свечей. И в тот момент, когда он уже занес над афониной головой свой огромный ятаган, тот вдруг схватил его за мошонку, оттянул ее на полметра и, перекрутив, намотал на руку. Джин с открытым ртом и выпученными глазами безмолвно замер на полувздохе.
- Гуля, принеси-ка мне ножницы, - скомандовал Афоня. Девушка ужом прошмыгнула через гущу боя и подала любовнику маникюрный набор. – А ничего поувереннее нету?
- Режь ими, я их недавно наточила.
- …издец!!! – пронесся сорвавшийся на фальцет крик, и в ладони Афони оказалась мошонка джина с одним яйцом.
После этого бой закончился быстро и, как-то сам собой. Пираты, увидев, что их идеологический вождь деморализован и корчится на палубе, вдруг поняли весь сакральный смысл произнесенного им клича «издец» и в панике от безысходности стали бросаться в море, еще раз, на деле демонстрируя, что может в истории значить одна единственная личность. Тем более что капитан пиратов был всего лишь зиц-лидером, а настоящим их вождем или по-просту серым кардиналом был сам Каура.
Через пять минут два корабля уже мирно качались на волнах, а о баталии напоминали лишь матерящиеся матросы синдбадового экипажа.
- Не хило ты его уделал, - кивнул на джина капитан. – Научишь приемчику.
- Легко, - гордо ответил Афоня. – Что с пиратской шхуной делать будем?
- Грабить будем, - пожал плечами Синдбад. – Матросы, становись! Отдаю шхуну на разграбление. Звездочета-муэдзина ко мне в каюту на допрос. Женщины грабить проходят первыми, далее согласно штатному расписанию. Кока не обижать, помните – он вас кормит. Мою долю, по трудовому договору сдавать боцману, у него же будет приемочная ведомость и акт выполненных работ, не забыть расписаться и означить кто и сколько супостатов уработал в честном поединке. А сейчас оправиться и можно приступать к грабежу.
В каюте капитана собрались Синдбад, Афоня, Гульчатай и пленный звездочет–муэдзин.
- Ну, рассказывай! – начал допрос капитан. – Кто ты, откуда и какую бурсу кудесников закончил? Короче твое чародейское звание, если имеется?
- Я, второй магистр восьмого круга магов Ближнего и Дальнего Востока, имею черный пояс по каратэ до, шестой разряд колдовства на кофейной гуще и ученик великого графа Калиостро по части черной магии, мастер спорта международного класса по шахматам и в подкидного дурака. Член профсоюза магов и колдунов с пятого года от Рождества Христова.
- Как попал на пиратский корабль?
- Был нанят для купли-продажи души капитана в пользу диавола, причем по их обоюдному на то желанию. Короче, должон был выступить в виде адвоката или по-простому – стряпчего.
- Афонь, из всего того, что тут наворотил этот колдун, я думаю надо его скормить акулам. Все согласны или будем голосовать? Тем более что развелось этих адвокатов, что дерьма за баней.
- Я согласная на все! – томно молвила Гульчатай, похотливо прижимаясь к Афанасию и вспоминая о его обещании на счет миньета.
- Откуда у вас на Востоке столько жестокости к ближнему? Адвокат, конечно, профессия таксебешная, спорить не буду, но ведь не от хорошей же жизни порядочные люди идут защищать права всякой нечисти и прочего криминалитета.
- Ой, Афонюшка, - закатила глаза Гюльчатай. – Ну, ты как вчерась народился. Ага, прям все они с голодухи и нищеты в адвокаты записываются. Ясен пень, за длинным таньга они в юристы подаются. Очень выгодная по финансовой части эта вся юриспруденция. Опять же самые большие взятки берут именно адвокаты, тем более что с них всегда взятки-гладки. Так что не жалей ты этого горемыку. Это он прибедняется, а на самом деле пираты его наняли на случай, если попадутся на крупном гоп-стопе, да уйти вовремя не смогут. Вот тогда, на суде этот лицемер должон их права отстаивать, а по-простому от тюряги или вышки отмазать.
- Да с виду вроде смирный, может, оставим болезного? Пусть плывет с нами, человек он, судя по всему, ученый. А что за длинной деньгой подался, так ведь слаб человек до денежек. Опять же, когда Зигмунд проснется, будет ему с кем за жизнь потолковать.
- Все эти колдуны и маги, большие затейники на счет сыпануть в борщ какого-нибудь яду, – заметила Гуля. - Никто не разберет, что у них на уме, даже сами они не знают, когда говорят правду, а когда врут. Так что имейте в виду, я с ним столоваться не буду.
- Издержки профессии, - выдохнул пленник, почувствовавший, что гнев победителей уже миновал и ему оставят жизнь, а значит надежду… на побег.
- Ладно, запрем его пока в трюме, пусть с медведем поотдыхает. Зигмунда он все равно не сможет отравить – тот во сне ничего не жрет – не пьет, а в ближайшем порту под видом талисмана загоним его по спекцене какому-нибудь купцу.
- Спасибо, брат-Синдбад! Уважил! – расчувствовался Афоня. - А я тебе за это хочешь яйцо Кауры подарю, будешь всем показывать, да к автобиографии будет что приложить в качестве доказательства очередного подвига.
- За подарок отдельное мерси! – зарделся капитан-герой. – Лучше я джинову мошонку на шее вместо амулета носить буду, типа медали или ордена.

Конец первой части. Пиши, если хочешь узнать, что было дальше.