Русская идея

Автор: Паша Николсон С взвизгом закрылись двери, издав непотребный, похожий на отрыжку звук и выпустив струю зловонного дыма, дряхлый «ЛАЗ» отъехал от платформы. Тоскливые взгляды прибывших пассажиров сопровождали автобус до тех пор, пока его выпяченный зад не скрыла завеса пыли. Когда шум мотора окончательно затих где-то в лабиринтах обшарпанных трёхэтажек, приехавшие, с обидой вздыхая, навьючили на себя объёмистые полосатые сумки и понуро поплелись по разъезженной грязи центральной улицы. Соскин изящным движением подхватил саквояж, мизинцем поправил очки, съехавшие к переносице, и бодро спрыгнул с платформы в зеленоватое густое месиво дорожной колеи. «Добро пожаловать в районный посёлок Красные Ключи» - возвещала деревянная табличка, прибитая к столбу возле здания автобусной станции. «Какое всё-таки радушие, какая душевная широта – растроганно улыбаясь, подумал Соскин – Положительно, такое открытое и благожелательное чувство к ближнему присуще только сельским жителям – тем, кого мы, высоколобые и возгордившиеся рабы интеллекта, привыкли считать необразованной тёмной массой. А ведь, народ – это именно то исконное начало, тот живительный источник, из которого только и возможно черпать подлинное, сущностное, то, что оправдывает и наполняет значением нашу жизнь. Подобно Антею, слившемуся с матерью-землёй и оттого непобедимому, я вновь обретаю те…».
Завершить исполненный благородного пафоса внутренний монолог Соскин, к печали, не успел. Дальнейший путь ему преграждал коренастый мужичок с незажжённой сигаретой во рту, не очень уверенно балансировавший на переброшенной через огромную лужу планке штакетника. «До чего живописен, сукин сын – тщетно пытаясь сдержать спазмы умиления, Соскин остолбенел и взволнованно сдёрнул очки – Воистину, горьковский персонаж. Превосходный образчик так называемого «бывшего человека». И коль скоро мы ведём речь о народном характере и сформировавшей его идее, смещая акцент от частных качеств индивида к социальным обобщениям, следует подразумевать здесь некую систему мотиваций и ценностей всего этноса в совокупности. Данная система, даже несмотря на свою кажущуюся абстрактность и некоторую оторванность от так называемой первичной реальности, всё же и выступает своего рода мерилом, барометром, который помогает нам приводить в соответствие…»
Сколь ни была мысль Соскина остра и пронзительна, как следует повертеть её, всё-таки, не представилось возможности. Мужичок сделал навстречу философу неожиданно твёрдый и нацеленный шаг, увесисто толкнул его в грудь грязной пятернёй и невнятно проскрипел:
- Слышь нах, друган нах, подкурить не будет нах?
Покраснев от смущения и крепче сжав ручку саквояжа, Соскин негромко ответил:
- Простите, ради Бога, я, собственно, не курю.
Сказавши это, Соскин захихикал, ибо происходящее, несомненно, являло собой пример простоватого и не признающего условностей народного юмора. Мужичок, однако, оставался предельно серьёзен. С неторопливой величавостью в движениях, он придавил ноздрю указательным пальцем, с присвистом высморкался на землю, после чего, выразительно расстегнул ворот рубахи. Изумлённому взору Соскина открылась впалая волосатая грудь с вытатуированными на ней бледно-зелёными куполами православного храма. Вытерев рукавом нос, крестьянин хмуро процедил загадочную фразу, скрытый посыл которой следовало бы хорошенько обмозговать как-нибудь на досуге.
- Ну и пошёл тогда нахуй, козёл. Пиздюлей давно не огребал? Понаехало вас, уебанов…Городские, сука, пидоры. Все едут и едут.
- А? – озадаченно переспросил Соскин, глядя на жилистые руки собеседника.
- Хуйна… - рявкнул «бывший человек» и, не дожидаясь ответа, зашлёпал сандалиями по дороге, вымощенной коровьими лепёшками.
Соскин с восхищением смотрел ему вслед, после чего достал из саквояжа авторучку, блокнот с надписью «20 лет институту микробиологии им. Блюмберга-Щёткина» и аккуратным убористым почерком изложил все подробности встречи, не забыв дословно зафиксировать на бумаге высказанные мужиком суждения. «Поистине, духовное величие и нравственная высота народа не могут не поражать. Этим людям открыто некое тайное знание, не постигнув которого, мы никоим образом не сможем добиться гармонии, добровольной подчинённости социуму множественных субличностей каждого и, следовательно, построения из кирпичиков духовности и милосердия того нового справедливого мира, в котором каждый сможет наиболее полно обрести себя. Я бы назвал это абсолютное объединяющее начало русской идеей. Чётко определить и проанализировать её – вот магистральная цель моих изысканий!» - увенчав запись долговязым восклицательным знаком и спрятав блокнотик в саквояж, Соскин поспешил продолжить путь: впереди ожидало столько откровений, что нельзя было просыпать ни крупинки бесценного времени.
Лежащая перед ним улица была полна такой бесхитростной и в то же время, изысканной поэзии, что Соскин уже не в силах был противиться душившим его слезам благости и умиротворения. Заливисто кричала на все голоса деревенская живность, молчаливые коротко стриженые дети сосредоточенно кувыркались в придорожной грязи, несколько колоритных всклокоченнобородых мужиков, похожих на соратников Емельяна Пугачёва, с трогательным воодушевлением спорили о чём-то подле кучи строительного мусора. Откуда-то доносился задумчивый звон гитары. «В нашей Твери нету таких даже среди шкур центровых» - прочувствованно гудели исключительно мощные и чистые голоса поющих. Сдобная баба в простом белом платье развешивала на верёвке стираное бельё. Соскин остановился, размазал слёзы по щекам носовым платком и почувствовал как вместе с запахами смолы, прелой травы и коровьих лепёшек в него неотвратимо просачивается русская идея. Цель путешествия призывно трепетала в страшащей близости, меж покосившихся шатких заборов.
Впереди замаячило изумительно красивое строение – средней высоты остроконечная башня с двумя полукруглыми оконцами. «Элеватор» - почему-то решил Соскин, и ускорил шаг – чудную постройку непременно требовалось зарисовать в блокнотик. Поравнявшись с сооружением, Соскин с радостью заметил отдыхавшую в тени грациозных берёзок компанию сельской молодёжи. Крепко сбитые парни в спортивных костюмах и кепках, сидя на корточках, прихлёбывали из бутылок, щелкали семена подсолнечника и задорно смеялись. Соскин закусил нижнюю губу, изо всех сил стараясь не разрыдаться от нежности к этим молодым богатырям, предпочетшим честный земледельческий труд соблазнам и порокам города. С горячечным блеском в глазах он направился к благородному деревенскому юношеству, собираясь лично выразить труженикам своё восхищение, пожать твёрдые мозолистые руки, заглянуть в чистые, нетронутые мутью гордыни глаза.
Соскина заметили. Парни умолкли и, поднявшись ему навстречу, оживлённо заулыбались. Один из них – статный двухметровый красавец в тренировочных штанах и чёрных ботинках с вытянутыми носками, стоял посередине чуть впереди остальных. В выражении его сурового лица Соскину на миг почудилось что-то недоброе, какая-то жестокая искорка заколыхалась в его взгляде, когда Соскин приблизился и протянул руку для приветствия. Мужественный юноша оскалил крупные зубы и уставился на подошедшего Соскина жёлтыми с поволокой глазами. «Симптом Жильбера – машинально отметил Соскин, начиная ощущать некоторую неловкость и робко поглядывая снизу вверх на нависшее над ним мясистое лицо труженика. Богатырь звучно сплюнул в траву (сплюнул именно так, как Соскин плеваться не умел и давно уже втайне мечтал научиться), после чего с достоинством поёрзав указательным пальцем в ухе, обратился к Соскину приятным негромким голосом:
- Ну здорово, хули.
Соскин открыл было рот для ответного слова, но не успел его произнести, ибо в тот же миг что-то звонкое и тяжёлое врезалось ему в голову, отшвырнув его в одну из разлившихся рядом луж. Дальнейшее он воспринимал смутно, со стоическим безысходным терпением. Соскина ещё ни разу в жизни не били по лицу ногами, поэтому новизна ощущений чуть притупляла невыносимые телесные страдания.

***
Идти в носках по присыпанной щебнем грязной дороге было противно и холодно. К тому же кровь, сочившаяся из разбитого носа, никак не останавливалась, двумя липкими ручейками стекая вниз, отчего гадко склеились распухшие губы. Болели рёбра. В наплывающих сумерках Соскин мог теперь различать лишь контуры наиболее крупных предметов. В глазах прыгали радужные кляксы, да и очков больше не было, равно как часов, портмоне с деньгами и серебряного медальона в виде затейливого, похожего на штопор иероглифа, значения которого Соскин, в общем-то, никогда и не знал. Хотя, по сути, всё это было не более чем досадными мелочами, главное - саквояж с бесценным блокнотом по-прежнему оставался с ним. И всё же, упорядоченности в мыслях почему-то не наблюдалось – Соскин никак не мог сосредоточиться на существенном, сожалея об утраченных ботинках, либо тягостно представляя, как он, доцент физико-математических наук, явится в понедельник на службу со следами жестоких побоев на лице. Однако, сосредоточиться, всё-таки, было очень нужно и Соскин собрал волю в кулак: «Воистину, русская идея даст всем нам ещё один шанс. Всё, что сейчас требуется – направить этот поток энергии в правильное русло, и тогда самые смелые проекты могут воплотиться в реальность. – размышлял Соскин ощупывая языком непривычные пустоты меж передних зубов - Надо всего лишь дать выход духовности народа, силе и несгибаемости его характера, отыскать применение его бесчисленным талантам. Только этим путём можно прийти к социальной справедливости, а заодно и сделать, наконец, наш мир добрее и гуманнее»
Стемнело на удивление рано, вероятно, потому, что вечер выдался пасмурным. Потянуло дымом, где-то недалеко застучал топор. Вечерний холодок загнал людей под крыши, лишь иногда Соскину попадались навстречу тепло укутанные старухи, с подозрением и суеверным страхом косившиеся на его некогда белые носки. Пару раз Соскин был атакован местными дворнягами, одна из которых исхитрилась-таки пребольно укусить его за голень. В темноте мерещились какие-то смутные фигуры. Соскин вжал голову в плечи и прибавил шагу. Последний автобус в город отправлялся в половине восьмого.