ИНФИНИТИ

Автор: valmor ИНФИНИТИ
 
… Аннушка уже купила подсолнечное масло, и не только купила, но даже уже и разлила.
М. Булгаков,
“Мастер и Маргарита”
 
...“Что-то пошло не так!” - нервно потеребив себя за мочку уха, обеспокоенно подумала она, после чего оставила ухо в покое, приподнимаясь на локтях и тревожно глядя поверх своего обнажённого тела с широко разведёнными в стороны коленями, поверх убегающей в межножие и теряющейся где-то в промежности дорожки курчавых, аккуратно подстриженных лобковых волос на него - также обнажённого, агрессивно ощетинившегося своим копьём, зависшего над ней в позе акушера, готовящегося принимать роды.
А ведь всё начиналось так здорово...
Минуту назад он вошёл в неё. Несмотря на то, что это был её первый раз, она не почувствовала боли, и приготовилась получать удовольствие, качаясь на волнах наслаждения.
И вот - на тебе!
Что-то пошло не так...
Между тем он внимательно осмотрел свой инструмент, похожий на короткий обрубок черенка от лопаты или метлы, поросший жёстким чёрным волосом у основания, затем перевёл взгляд на её промежность и так же внимательно занялся изучением её содержимого. После чего, подсунув руку под её колени, под оба сразу, одним резким движением прижал ей ноги к груди (она с готовностью подчинилась), отчего поясница её приподнялась над постелью, и заглянул под неё, шаря взглядом по белоснежным простыням и выискивая там что-то, одному ему ведомое.
Простыни были девственно чисты.
Он перевёл взгляд на неё. Глаза его сейчас напоминали глаза смертельно раненого зверя и выражали одновременно недоумение, отчаяние, боль и ненависть. От бешенства кровь отлила от его лица, и родимое пятно на щеке, всегда красное, теперь побелело.
- Как же так? - с горечью и недоумением спросил он. - Ты же говорила, я у тебя первый! Где же кровь? Крови нет! А ведь я же тебя любил! Как же теперь, а? Сука проткнутая! Что же ты наделала? Кто же тебя успел проткнуть? Говори, сука!
Голос его зазвенел, и он, перестав контролировать себя, принялся душить её, повторяя при этом:
-Тварь! Сука! Сука!
Затем, окончательно утратив контроль над собой, принялся наотмашь бить её по лицу, отчего голова её смешно подпрыгивала, мотаясь из стороны в сторону.
После чего стал бить её кулаком правой руки по лицу сверху вниз, вкладывая в удары всю мощь молодого, здорового тела, и остановился лишь тогда, когда она затихла в странной, нелепой позе, с неестественно вывернутой головой.
Впрочем, и после этого он остановился не сразу, а продолжал бить её ещё какое-то время, отчего лицо её вскоре превратилось в сплошную кровавую кашу, напоминая мясной фарш, из которого его мать по выходным, бывало, жарила на большой чугунной сковородке котлеты - вкусные такие, румяные, с аппетитной поджаристой корочкой...
Остановившись, присел на краешек кровати, уставившись невидящим взглядом в одну точку, обхватив голову руками, и стал раскачиваться из стороны в сторону.
Теперь крови было много, слишком много - практически вся постель была залита ею, отчего простыни, некогда белые, приобрели красивый красновато-пепельный оттенок.
Однако ему сей факт нисколько не принёс облегчения.
Видимо, поэтому он завыл, дико, страшно, словно зверь, который не просто смертельно ранен, а практически уже убит, и этот вой - последнее, что он делает в своей жизни.
Посидев и повыв так с полчаса, он встал и нетвёрдой походкой, шатаясь, подошёл к окну.
Подойдя, рывком распахнул створки.
Свежий ветерок ворвался в комнату и принялся метаться по ней, перемещаясь из угла в угол, играя занавесками и холодя кровавую кашу, что заменяла лицо красивой обнажённой девушке, раскинувшейся на простынях в непринуждённо-отчуждённой позе.
Впрочем, девушка этого уже не чувствовала...
Коротко оглянувшись, он бросил прощальный взгляд на ложе, которое могло бы стать ложем любви, а вместо этого стало ложем смерти.
Потом шагнул в окно.
Если бы в этот послеобеденный час кто-то мог наблюдать за окнами типового панельного многоэтажного дома, он увидел бы, как из окна квартиры на седьмом этаже вывалился молодой парень, и, влекомый силой земного тяготения, устремился навстречу асфальту, покрывающему придомовую территорию.
Но наблюдателей не было, так как в это время суток все были на работе, те же, кто не работал, предпочитали расслабляться дома, в уютной тишине квартир, и даже мамы с детьми уединились в своих жилищах на послеобеденный сон.
Только ветерок, запутавшись в занавесках, всё никак не мог вылететь в окно, и метался по комнате, а потом снова как одержимый бросался на занавески, отчего они надувались двумя гигантскими пузырями, как паруса, грозясь оторваться от окна и улететь в дальние дали - туда, где ласковое небо меняет свой цвет с нежно-голубого на насыщенно-синий...
 
Днём ранее
 
Завтра она станет женщиной - она чувствовала это всей кожей своей, каждой клеточкой своего юного, не знавшего пока ещё мужской ласки тела. Родители, несмотря на будний день, отпросившись на работе, уезжали на дачу по каким-то своим делам, и вся квартира была в её единоличном распоряжении.
Впрочем, не совсем в единоличном. Она знала, что непременно пригласит его.
Он же непременно придёт.
Он добивался этого вот уже почти шесть месяцев - практически с первого дня начала их отношений. Да она и сама вовсе не была против.
Просто надо же было паузу выдержать.
Ну, чтобы он не подумал, что она такая доступная...
Она предавалась этим размышлениям, теребя себя за мочку уха - привычка, от которой она не могла избавиться, обзаведясь ею ещё в глубоком детстве, и которую сохранила до нынешнего времени, пронеся через всю свою жизнь.
Хотя восемнадцать лет - разве это вся жизнь, думала она...
Странно, но они стали встречаться лишь недавно, хотя всё это время жили в одном дворе, и даже ходили в одну школу, - правда, он был чуть постарше её...
Она смутно помнила его в детские годы - толстым мальчишкой, вечно лазающим по деревьям. Запомнить его было легко, так как у него имелась одна отличительная черта - красное родимое пятно на щеке.
Сейчас же он вырос в привлекательного молодого человека. Похудел, вытянулся и чуточку раздался в плечах.
Лишь родимое пятно осталось всё таким же...
Подёргав себя ещё немного за мочку уха, она отправилась звонить ему - договариваться о завтрашней встрече...
 
Десятью годами ранее
 
Маленькая девочка вприпрыжку бежала домой, неся подмышкой буханку хлеба, а в другой руке сжимая сливочное мороженое, от которого периодически откусывала маленькие кусочки, и в такие моменты лицо её приобретало расслабленно-эйфорическое выражение.
“Как хорошо, что я не поленилась пойти за хлебом!” - размышляла она, свободной рукою ухитряясь пощипывать себя за мочку уха - привычка, которая появилась у неё совсем недавно. - “Мороженого вот поела. Эх, хорошо бы мамка денег дала ещё на одну порцию!”
Магазин располагался здесь же, рядом с домом, отделённый от него лишь чахлым садиком с небольшими вишнёвыми деревцами, никаких дорог поблизости не было, и девочку поэтому отпускали в магазин одну, без присмотра взрослых.
Девочка привычно свернула в этот вишнёвый садик. Тропинка в этом месте уходила под горку, и девочка стала сбегать вниз, постепенно ускоряясь, как вдруг заметила, что посреди тропинки лежит сломанное деревце, преграждая ей путь. Девочка попробовала было остановиться, затормозив сандаликами и подняв облачко пыли, отчего белые носочки её сразу же окрасились в пыльно-серый цвет, но не тут-то было!
Сила инерции неотвратимо несла её вперёд, неумолимо приближая к поваленному деревцу, которое ощетинилось навстречу девочке острыми сучьями, один из которых метил ей прямо в глаз.
“Глаз выколю - мамка убьёт!” - глупо и как-то по-детски непосредственно подумала она, в страхе зажмуриваясь, выпустив хлеб, но зачем-то сжимая мороженое...
В последний момент она каким-то чудом успела извернуться, как кошка, и сучок прошёл мимо её глаза - всего в каких-нибудь паре сантиметров!
Но зато она со всего размаху насадилась промежностью на другой сучок...
Тело её пронзила острая боль, которая, впрочем, тут же прошла.
Охая и кряхтя, девочка слезла с сучка, подобрала валявшуюся здесь же, неподалёку, буханку, сдула с неё пыль и принялась осматривать полученные повреждения.
Трусики не пострадали - плотная ткань растянулась, но выдержала. Лишь появилось на них, распускаясь аккуратным бутончиком красной розы, небольшое пятнышко крови.
Девочка, несмотря на малый возраст, была аккуратная и хозяйственная, поэтому решила застирать трусики в ближайшей луже, оставшейся после вчерашнего дождя. Там же и подмылась, неумело черпая грязную воду маленькой ладошкой.
Но прежде доела оставшееся мороженое - на этот раз без эйфорического выражения на лице и торопливо, словно опасаясь, что кто-то отнимет.
“Маме можно ничего и не говорить, ” - подёргав себя за мочку уха, решила она, и, подхватив с земли буханку, вприпрыжку помчалась домой - просить денег ещё на одну порцию мороженого...
 
Ещё днём ранее
 
Толстый мальчик с красным родимым пятном на щеке подошёл к вишнёвому дереву и, задрав голову, стал смотреть вверх - туда, где в переплетении ветвей одиноко краснела одна-единственная ягодка вишни - недосягаемая и оттого манящая...
Все другие вишенки давно уже были ободраны дворовой ребятнёй. Лишь эта уцелела по причине крайней труднодоступности.
Мальчику во что бы то ни стало вдруг захотелось съесть эту нагло влекущую его к себе вишенку.
Вздохнув, он полез на дерево...
Когда до желанной вишенки, казалось, уже рукой было подать, раздался угрожающий треск - это под тяжестью тела мальчика, не выдержав, стал ломаться ствол. Мальчик крепче вцепился в дерево, практически слившись с ним в единое целое, ощущая родимым пятном на щеке шершавую прохладность коры.
Однако это его не спасло.
Раздался сочный хруст, и мальчик в обнимку со сломанным деревом полетел вниз...
Оказавшись на земле, он проворно вскочил на ноги и отбежал немного в сторону. К счастью, деревце было невысоким, и серьёзных травм он не получил.
Отряхнув испачканные землёй колени и потирая ободранный локоть, мальчик подошёл к поваленному дереву и по-деловому обшарил его ветки. Найдя среди них чудом уцелевшую вишенку, сорвал её, отправил в рот, аппетитно причмокивая, задвигал челюстями, секунду спустя выплюнул косточку, и, развернувшись, тяжело побежал прочь - по каким-то своим мальчишеским делам...
 
Много лет спустя
 
- Дочь, сходи в магазин, у нас хлеб заканчивается! А я тебе денег дам на мороженое! - говорила мама, обращаясь к своей семилетней дочурке. Магазин располагался рядом, почти во дворе, отделённый от него лишь небольшим вишнёвым садиком с чахлыми деревцами, которые, впрочем, в последнее время всё более крепли и разрастались.
- Ма, у меня уроков много, давай завтра! - отвечала та. Она училась в первом классе, и выполнение уроков ей ещё не успело надоесть, пока что не превратившись из интересного и увлекательного занятия в скучную обязательную повинность.
- Что ж, завтра так завтра, - покорно согласилась мать, а про себя с гордостью подумала: вот дочка умница, уроки ей дороже лакомства!
 
… В это самое время трое мальчишек из этого же двора подходили к одной из вишен - старой, с толстым кривым стволом, какой бывает, если дерево ломают, а оно потом вырастает вновь.
Один из мальчишек, с огненно-рыжими волосами, самый, видать, боевой из всей троицы, рассказывал двум другим страшилку о том, как несколько лет назад из окна их дома выпал голый дядька, и разбился вдрызг, вдребезги (при этих словах рыжий сделал страшные глаза, а двое других, неосознанно копируя его мимику, тоже скорчили испуганные рожицы). А в квартире, из которой он выпал, продолжал пугать приятелей рыжий, нашли тётьку со страшным, разбитым вдрызг лицом (при этих словах он опять состроил страшную гримасу, и двое приятелей снова повторили за ним), и она тоже была голой.
Правда, рыжий не уточнил, или попросту не знал, что “тётьке” было всего восемнадцать лет, “дядьке” - немногим более того, но этим пацанам и вовсе было лет по семь-восемь, а это, как известно, тот возраст, когда все, кто перешагнул пятнадцатилетний рубеж, воспринимаются как пожилые люди и автоматически переходят в категорию “дядек” и “тётек”.
Между тем мальчишки подошли вплотную к старому дереву, и, задрав головы, стали изучать его верхушку, уходящую высоко в небо.
Впрочем, на самом деле дерево было не таким уж и высоким, вишни вообще в принципе не бывают высокими.
Но мальчишкам, как упоминалось, было по семь-восемь лет, а это как раз тот возраст, когда все деревья кажутся большими...
- Ух ты, высотища какая! Слабо залезть? - восхищённо протянул кто-то из троицы.
- Мне не слабо! - тут же отозвался рыжий, и, поплевав на руки, принялся карабкаться вверх по стволу - всё выше, и выше, направляясь к самой верхушке, уходящей в небо...
Дерево угрожающе затрещало...