Колорит

Автор: Рыбий Глаз Знаете ли вы, господа, что такое "пленер"? Не в смысле водка, плюшечка и ебля, а в первоначальном? А зимой, в тридцатиградусный мороз? То-то же. Ничегошеньки вы не знаете. Устаивайтесь поудобнее и слушайте.
В одно привычно серое утро, когда пронзит ощущение, что жизнь – полное говно, когда достанет слякоть городской зимы, достанут работа, дражайшая половина, общее с этой половиной потомство и его, потомства, простуды и кашли… вдруг срываешься в неизвестном направлении. В деревню, к тётке!.. В Саратов вовсе не обязательно, глушь есть и поближе. Там будут крепостной вал, покосившиеся домишки, коровы, бабы с коромыслами… Там жизнь течет в другом измерении.
В это иное измерение ходят поезда РЖД. Билет на такой поезд – это билет в молодость. Запах гудрона, паровозные гудки, холодный тамбур – то ли куришь, то ли это пар изо рта, и А-НА в ушах смешивается со стуком колёс… И это подростковое чувство – дорога в неизведанное и оттого кажущееся таким светлым будущее...
Но самое главное – вспомнить, кто ты есть. Оставив без присмотра свой руководящий пост, вернутся к истокам – к холсту, к краскам и кисточкам. И не ради хлеба насущного, а своего собственного, профессионального и душевного удовольствия ради.
Короче, как-то сорвались мы с Лилён, подрушкой моей ещё с училища-художки, в неведомый Белозёрск. Вот с утра созвонились, а вечером уже употребляли вкусные чилийского производства алкогольные напитки в поезде Москва-Вологда. Гружёные этюдниками и холстами. Тряхнуть стариной. Припасть к истокам. Авантюристки блять...
Белозёрск встретил нас с размахом – одноэтажной покосившейся архитектурой в народном стиле, противопешеходными коровьими минами (напомню – середина января) и неприступным крепостным валом, надёжно защищающим церковку и единственную школу от врагов. О нём стоит сказать поподробнее. На склоне этого самого вала полутораметровыми бетонными буквами было нарядно выложено – «БЕЛОЗЁРСК». Однако буквы ощущали некую фальшь в своей последовательности. Поэтому по ночам, пока их никто не видит, первые две незаметно менялись местами. А по утрам работяги от администрации переименовывали родной город из Еблозёрска обратно. Интересно, как назывались местные жители от закатадо рассвета?
Довершала картинку города облупленная нищая гостиница с весьма символичным названием "Русь". Для полноты исконно-русского колорита всё же не хватало сугробов и зверского дубака.
Однако эту недостачу Всевышний устранил в тот же вечер – выпало снега за все предыдущее полтора месяца, и вдарил мороз под тридцатник. Тоже навёрстывал упущенное...
С утра было решено – идём на этюды.
А теперь представьте себе идиллическую картину – русская зима, cнег слепит и деревья как сахарные. Плотный от мороза воздух и красноватое замерзшее солнце. Бабки в тулупах и серых платках крест-накрест. Козы по хлевам попрятались, хоть не гадят на тротуарах. Ещё бы, 28 хрЕновых градусов. И две дуры в дублёночках, с этюдниками и холстами...
У меня ещё шапка офигительная была – эдакая причёска неандертальца.
Местные бабки, не видевшие никогда даже простых панков, всё офигевали:
– Дык, деточка, шож у тя с волосами то, дык?..
Это «дык» (видимо, бывшее «так»), употребляемое здесь даже молодняком при попытке кадриться, особо потрясно звучало с телеэкрана – в исполнении Вологодского областного дирижера или худ руководителя…
– Бабки, дык, не бойтесь, – отвечаю, – Парик это…
Не обходилось без традиционных диалогов и реплик:
– Ой, девушка, а вы рисовать умеете?
– Плавает, – отвечаю хмуро, – говно в проруби, живопись – пишут!
Или:
– А вы мой автопортрет нарисуете в масле?
И даже:
– Ой, а я так не смогла бы! (А то я думала – все так могут, одной мне двенадцать лет учиться пришлось...)
И уж совсем:
– А это ты чем пишешь, гуашью или краплаком? (Ууу-у-ууу...)
 Немного мы выпирали из привычного течения жизни города – баба с этюдником и в парике здесь явно была в диковинку.
Позволю себе лирическое отступление. Ферапонтово, летний наплыв художественных студентов, там и сям пишущих этюды. Двое замшелого, жуткого совершенно вида забулдыг у магазина "Сельпо", еле ворочая языками:
– Те москвички нравятся?
– Не… Девки пачканные и скипидаром вонят...
Вобщем, стоим мы в сугробах, треноги разобраны. Краски мешаем, созерцаем и изображаем природу, солнышко светит, зуб на зуб не попадает. Вот оно, – счастье…
За тем и приехали. И не нас морозом пугать.
За год до этого на Академичке писАла я этюд. Красота – стою на склоне, подо мною, сверкая на солнце, снега простираются, лес вдалеке дремучий… Тулуп и валенки конеч казённые выдавали, но всё равно – руки-ноги за час окаменели, пальцы вокруг кисточки смерзлись. Фигли – минус 35 за бортом… Палитра ещё упала, снегу налипло… Вы думаете, снежинки в разбавителе тают?! Хрена! Дрожу, мешаю эту кристаллическую кашу, пытаюсь этой кашей писать. Околев, засобиралась – в одной руке работка, в другой палитра, на плече этюдник. Дом рядом, вверх по склону. Тока галоши казённые сука скользкие оказались… Хорошо иногда прокатится с горы, такой высокой и снежной! Жаль, когда лицом вниз едешь, пейзажа вокруг не видно. И лицу больно… Калошу злополучную проебала, так и вернулась в одной. А в доме, когда из этюда снежинки вытаивать начали, много-много маленьких дырочек появилось…
В Белозёрске, околев от холода, мы срывались домой с разницей в десять минут. В нашей «нищей Руси» на первом этаже имелся солярий – «Саванна». Правда, мы его в СВЧ сразу переименовали, потому как размораживались там после этюдов. Поочерёдно...
По вечерам у нас культурная программа была – бильярд, винцо. И даже – дискотека в единственном клубе. Вот попытайтесь представить себе музыку в заведении, где в баре пиво наливают из двухлитровых баклашек. Вспомните всё самое ужасное, что вы знаете о попсе. Вспомнили? Так вот это было лучшей музыкой в репертуаре местного диджея Синицы. Маленький такой пухлый очкарик, на которого барышни смотрели, как на Ален Делона. Звезда, ёбана...
Короче, я, старая рокерша, тихо вешалась, а Прокофьева старательно вертела задом, потому как развелась недавно. Пришлось мне тоже вертеть...
Правда, когда к нам подкатили какие-то гамадрилы на предмет проделывать это вместе, то не замедлили появиться и три самки этого распространенного в России вида. Колоритные такие плечистые русские девки. Так что чтобы сберечь свои жопы, мы решили перестать ими крутить.
Также в нашей культурной программе значился Кирилло-Белозёрский монастырь, соседний г. Кириллов. Правда, полуторамесячная доза снега прервала интимно-транспортную связь городов, и без того хлипкую. Но таксисты сказали, что до переправы довезут. Переправу, говорят, по вешечкам перейдёте (это ветки в снегу, тропу через озеро обозначающие), и через четыре километра на дорогу выйдете, поймаете что-нибудь.
Ясным зимним утром нас высадили у переправы. Водила долго махал нам руками и смотрел вслед. Или на мою безумную шапку? Фиг знает. Мы идём дальше, кайфуем – леса и поля кругом, снежок хрустит под ногами. Оттопали 4 км, выходим на обещанный перекрёсток. Вокруг по-прежнему – девственные, никем и ничем нетронутые снега. Первозданная красота. Нарушают её только наши следы и указатель – Кириллов, 18 км… 
Всё-таки мы дураки, ибо нам повезло вскорости поймать машину. По методу Вицина и Никулина – взявшись за руки и перегородив дорогу…
Кирилловский монастырь впечатляет. Монументальностью и величием. Ощущением Вечного Покоя. И в музее его действительно хранятся алтарные иконы Феофана. И Рублева. Мы часа два простояли в том зале. Не чтобы согреться. Обсуждали композицию пятна и линейную выразительность, цветовые сочетания и невесомость позы. И линии, и композиция – всё на том уровне, до которого не допрыгнешь. Заткнулись и внимали, впитывали…
Вечером, угулянные и наглухо обледеневшие, мы на автобусе (о, милость богов!) возвращались к нашим вешкам. Видеть бы это с высоты птичьего полёта…
Есть озеро (объезд — 160 километров), на нём – замёрзшая переправа. Два автобуса подходят с двух сторон. Обмениваются пассажирами. И разъезжаются обратно по своим городам. Люди по яйца в снегу, в кромешной тьме бегут с полкилометра «по вешкам». Боятся не успеть – автобус последний, кругом глухой лес километров на двадцать. Самое сложное – разминуться со встречным потоком. Даже у одноколейных трамваев в Евпатории есть кармашки для разъезда…
После этого не спасает печка в автобусе, на которой сидишь, в гостинице – родная СВЧ… Только в бане, где одна бабуся предложила нас попарить, а потом лупила веником безбожно, приговаривая – "Слушайся мужа, слушайся мать..." Только там мы и оттаяли...
Тем временем деньги наши почему-то кончаться стали.Прокофьева говорит – неча на гостиницу разоряться. Летом на практике мы тут у бабули одной жили, 10 рэ в сутки, колоритный такой деревенский дом, и сама она колоритная. Я и не подозревала, что слово «колорит» такое многозначное…
Вечерком перебрались к бабуле. Запах насторожил. Лилён успокоила – это дескать в предбаннике, потому как сортир здесь – шоб не бегать на мороз. Оттого мол и пахнет.
В комнате не полегчало. Но «контрл зет» делать было поздно, и мы легли спать. Блять, спрятаться от этого запаха было невозможно. Стены, мебель, одеяла, подушки – воняли так, что слезились глаза. И ладно бы – свежим вном. Сортир всю жизнь был частью дома, то есть полвека оно, это вно, копилось, бродило, не знаю что. Вдыхать это было невыносимо. Я временами задрёмывала, Лилен так и не смогла заснуть…
Утром, когда мы пулей вылетели от бабки и мчались обратно в гостиницу (по дороге звоня домой – пришлите денег!..), я спросила её – а как же вы жили тут летом МЕСЯЦ?! Она говорит – “Нну… такого не было – окно всегда было открыто, да и заходили мы через него в пять утра и падали замертво… Но скажи – колоритно?”
...
Через пару дней мы упаковывали этюды и распихивали краски. Мы уезжали. "Усталые, но довольные". Сытые впечатлениями по уши – в лучшем смысле этого слова. Слов. Нас ждали каменные джунгли, семьи и скопившаяся за эти шесть дней работа. Но сначала – паровозные гудки и холодный тамбур. Музыка и стук колёс...
Мы возвращались обратно, в свой 21 век. Весь этот колорит, и бабка, и крепостной вал оставались там, в своём неподвластном векам измерении. И «Русь» тоже.
…
Самое странное, что теперь, когда я слышу А-НА, мне, как молодость, вспоминается Белозёрск...