Путь Война.

Автор: Боль Умерший Вся задняя часть сцены задрапирована тяжёлым, атласным театральным занавесом. Стоит невыносимый запах пыли и плесени. В середины сцены расположено что-то вроде перевёрнутого гробика или пустого ящика, также накрытого краем красной материи. К выступу прислонены, вроде как, хаотично облокотившееся на него, четыре атласные подушки, из театрального реквизита. Остальное, пространство мерно утопает в, теряющей своё значение, полутьме сцены, медленно погружается в погружается в сухую полутьму, всем своим видом подчёркивая собственную второстепенность, действием.

На центре возвышения возлежал неясного пола младенец с головой покрытой едва наметившимися золотыми кудряшками. В одной ручонке дитятко игралось разноцветными шариками, преимущественно голубыми. В шариках были проделаны не очень симметричные дырочки — было понятно, что их создателем был либо нетрезвый реквизитор, либо человек не привыкшей часто иметь дело с дрелью и сверлом. В другой руке младенец держал игрушку — что-то на подобие склеенных крест на крест — двух зубочисток. Дитё забавлялось, вставляя крестообразную, игрушку разными концами, в, понравившейся, ему шарик и вынимало обратно. Как у всякого ребёнка игра носила хаотичный, беспорядочный характер, хотя как не странно, возраст дитяти было очень сложно определить.
Рядом, чуть левее от младенца, опустившись на одно колено, стоял мощный мужчина преклонных лет. Всё его внимание было целиком поглощено забавыми малыша. Он не отрываясь следил за тем как тот ловко, со звонким смехом, вставляет или вынимает свой крестик из очередного шарика. Мужчина преклонных лет, постоянно что-то сюсюкал младенцу. В чём-то пытался помочь, оставляя, однако широкий простор для младенческой изобретательности. Так, мог бы великий предводитель мировых империй, наблюдать за первой возней наследников своего величия, так мог б любой сознающий близкую смерть тешиться продолжением своего рода, так мог бы смотреть на своего потомка любой жаждущий, продолжение своей жизни. Под одрябшей кожей немолодого война, ясно читался узор мощи и боевых шрамов, а сама его поза говорила о том, что склоняться сей старец, в бывалые годы своего могущества, явно, не перед кем не привык. Лёгкая серая тога, перекинутая через его правое плечо, на позднее-римский манер, лишь только выгодно подчёркивала все плюсы благородного тела, вошедшего в свой изюмный пириуд и способного так приклонять колени лишь, перед своим императором или императрицей.
Женщина и вправду присутствовала в данной мизоннсценне. Однако в полную противоположность мужчине, совсем не обращала внимание на ребёнка с его погремушками. Также как и у старца, её тело было едва прикрыто, подобием тоги из некоего тончайшего шёлка, — водопадом чёрных вод – струящимся с её правого плеча, мерным рокотом мрачных вод, вздымающимся на её едва прикрытой груди, где его грациозное нисхождение прерывалось лишь всплесками алых рыб, достигавшим своего апогея на крутой излучине её бедра для того чтоб раз и навсегда мощнейшим потоком разбиться о дощатый наст сцене, оставшись на нём, чёрным озером тай. Её общий вид, вообще был скорее усталым, нежели таинственным. Она совсем не обращала внимания на происходящее на сцене. Вся её фигура была чуть выдвинута к залу, стояла к нему в пол-оборота, слегка наклонив голову и прикрыв глаза, как бы, оставляя основных действующих лиц в своей тени, при этом ничуть их не загораживая. От постаревшего атлета её отличала ещё и совершенная юность, та юность, что познав порок нашла его удивительно привлекательным, та юность, что впервые оказавшись в грязи вдруг с невинность, понимает насколько она и эта грязь едины, насколько они плоть от плоти друг-друга. Волосы чёрные как цвет её одежд, кожа белая, как холод её взгляда, губы бледные как кожа старца, глаза голубые как один из шариков младенца. Она стоит ближе к левой кулисе, её правое бедро чуть согнуто в колене. Она выглядит безысходно как могла бы выглядеть война в мире без войн, имей та война женское лицо и будь такое вообще возможно.

Старческие обращения к младенцу становятся всё громче, вскоре мы замечаем, что он успевает, что-то, недовольно, ворчать, в сторону женщины, однако, та по прежнему, не на что не обращает внимание.
Движения старца по отношению к младенцу становятся с каждым разом всё нетерпеливей, он явно чем-то сильно взволнован. Раздражён.
Наконец он резко вскидывает свою левую руку по направлению к женской промежности. Вцепляется в обильно обрамляющую её растительность, Начинает толе теребить толь ли ласкать её уставшее лоно. Левое колено его по прежнему опирается на плесневелый бархат театральной подушки, правая рука держится за подобие возвышения-гробика, не обращающего на них никакого внимания младенца. В этот момент он чем-то похож на диско-метателя. Костлявая рука старца уже изо всех сил вцепилась в лоно женщины. Его крик не слышим.
Наконец женщина бросает на старика долгий полный призрения взгляд и говорит так, что слышно всему залу.
Женщина:( с призрением) Ты же знаешь он всё равно никогда не поймёт того, что ты от него хочешь. (обращаясь к младенцу, чуть тиши и грустней ) и от меня.
Старец, отворачиваясь к женщине и оказываясь перед нею не обоих коленях, хвататет её за лоно, рвущийся шёлк, бёдра, конечности, наконец, останавливает свой выбор на её правой руке, пытается притянуть её к земле, с мольбой ненавистью и лукавством заглядывает ей в глаза.
Старец: Так заставь его!!! ты же можешь!!! (он вопит но мы едва слышим его голос)
Женщина: К чему мне это. Ты стар и немощен (с призрением отпихивает старца ногой) А он (С одной лишь ей понятной в глазах тоской смотрит на младенца) Он всё равно никогда не вырастет.

Старик начинает поочерёдно то просить, то страстно вопрошать о чём-то младенца, то в испуганной рванной мольбе кидаться к женщине. Его игнорируют оба. Наконец, на что-то решившись, он сдирает с себя остатки тоги и с воплями «я САМ» начинает яростно мастурбировать, встав на колени посреди зрительного зала, оставив позади всю мизансцену не тронутой. По мере усиления его яростных движений, его доселе вялый член оживает. Старец мастурбирует из-зо всех сил. Если по началу он оглядывается то, на женщину, то на ребёнка, то в последствии он полностью концентрирует своё внимание на зрительном зале. Он мастурбирует со злостью и отчаянием сотни проигравших бои легионов, в его движениях боль всех матерей когда-либо отправлявших детей на войну. В его взгляде все не рождённые войны мира. В его слезах слёзы всех переживших утрату отцов. Он не кончает.
ЗАНАВЕС