метОда

Автор: Шева — Любо, братцы, любо! Любо, братцы, жить! — была когда-то такая кинопесенка.
А почему вспомнилась? Если вкратце, именно таким было кредо Эдуарда Витольдовича Латунского, современного «мальчика» — распиздяя сорока двух лет от роду.
Сдача внаем двух квартир на Сретенке и Садовом, так удачно доставшихся ему по наследству от уже почивших деда со стороны матери и бабки со стороны отца, позволяла вести свободный, эпикурейский образ жизни.
По натуре своей Эдуард Витольдович Латунский был сибарит и гедонист, или, как он сам любил называть себя в кругу друзей, — эстетствующий похуист.
Что, по определению, предполагало, что ему были не чужды все мирские радости. Из которых, однако, Эдуард Витольдовия более других привечал одну, — питие горячительных напитков.
Не он первый, не он последний, скажете вы. И будете правы. Но не совсем.
Как известно каждому, кто по жизни был, или остался обременен сею порочною страстью, самым тяжелым этапом является выход из процесса, именуемый в народе похмельем.
Как известно, Остап Бендер знал четыреста сравнительно честных способов отъема денег от граждан.
Эдуард Витольдович тоже знал немало способов. Не отъема денег, конечно, упаси Господь!, а снятия похмельного синдрома.
Но он по праву с гордостью считал изобретенную им год назад метОду своим эксклюзивным детищем.
Пришел он к ней случайно, что совершенно не умаляло его личный вклад и авторство.
Находит тот — кто ищет!
МетОда состояла из двух фаз.


Первая фаза, основная, так сказать, заключалась в неспешном чтении утром последующего за основным событием дня, естественно, в горизонтальном положении, той или иной заранее выбранной книги.
В этой фазе оба компонента были равнозначимы, — как собственно процесс чтения, так и выбор книги.
Но если первая составляющая была постоянной и к особым умственным усилиям не принуждала, то вторая составляющая была гораздо тоньше и требовала определенных интеллектуальных усилий.
Ибо ответ на вопрос, — что читать?, — напрямую зависел от того, что принималось накануне.


После пива лучше всего шел Гашек, его незабвенный Швейк.
Когда в голове тяжело, а во рту свинцовый противный привкус, очень хорошо читался текст, где кому-то было еще хуже, чем тебе:
«…Некоторые пытались воздействовать на исполнителя докторского приказания просьбами или угрозами: дескать, они сами запишутся в санитары, и, может быть, когда-нибудь нынешние санитары попадут к ним в руки. Что касается Швейка, то он держался геройски.
- Не щади меня, — подбадривал он палача, ставившего ему клистир.
- Помни о присяге. Даже если бы здесь лежал твой отец или родной брат, поставь ему клистир — и никаких. Помни, что на этих клистирах держится Австрия. Мы победим!»


После белого сухого Эдуард Витольдович предпочитал «Библиотеку пионера».
Ну вот шла она на душу после белого сухарика, да и все.
Сразу тебя овевало юношеским задором и тупой щенячьей радостью, когда ты открывал, например, Гайдаровское:
«- Это работал Мишка Квакин и его помощник под названием «Фигура». Яблоня мичуринка, сорт «золотой налив», и, конечно, взята на выбор.
- Опять и опять Квакин! — Тимур задумался. — Гейка! У тебя разговор с ним был?
- Был.
- Ну и что же?
- Дал ему два раза по шее.
- А он?
- Ну и он сунул мне два раза тоже..
- Эк у тебя все — «дал» да «сунул».


Осадок, как душевный, так и физический, после красного сухого был, как правило, более тяжелым, и требовал, соответственно, более тяжелой литературы.
Обычно Эдуард Витольдович в таких случаях «пользовал» маркиза де Сада.
«Она девственница? — спросил Дюрсе. «С этой стороны нет, — сказала Герэн, положив руку мне на живот, — но с другой стороны, я вам за это ручаюсь». Она бессовестно лгала. Но какая разница?
Наш герой был введен в заблуждение, а это то, что было необходимо.
«Поднимите же ей юбки», — сказал Дюпэн. Госпожа Герэн задрала юбки сзади, наклонив меня немного на себя, и таким образом открыла распутнику храм его поклонения. Он внимательно разглядывает, с минуту щупает мои ягодицы, руками разводит их и, судя по всему, довольный осмотром, говорит, что эта попка вполне его удовлетворит».
Именно после красного сухого такие тексты хорошо ложатся на душу.
Почему-то.


После водки идеальным лекарством был Чехов.
Кратко, жизненно, смешно. Опять же, благодатную тему пьянства Антон Палыч освещал с любовью, можно сказать.
«- Откуда же ты знаешь, спросил он, — что я…что он пьяница?
- Оно, конечно, ваше благородие, сам я не видел его пьяного, не стану врать, но люди сказывали…При публике или куда в гости пойдет, на бал это или в обчество, — никогда не пьет. Дома хлещет…Встанет утром, протрет глаза и первым делом – водки! Камердин принесет ему стакан, а он уже другого просит…Так цельный день и глушит».


Коньяк своим обильным послевкусием требовал чего-то благородного, интеллигентного.
После коньяка идеально подходил Булгаков с его меланхоличным юмором:
«…хочу предложить вам, — тут женщина из-за пазухи вытащила несколько ярких и мокрых от снега журналов, — взять несколько журналов в пользу детей Франции. По полтиннику штука.
- Нет, не возьму, — кротко ответил Филипп Филиппович, покосившись на журналы.
Совершенное изумление выразилось на лицах, а женщина покрылась клюквенным налетом.
- Почему же вы отказываетесь?
- Не хочу.
- Вы не сочувствуете детям Франции?
- Нет, сочувствую.
- Жалеете по полтиннику?
- Нет.
- Так почему же?
- Не хочу».


Такой напиток как виски по определению не должен был бы создавать похмельный синдром, но в сочетании с другими напитками, чего греха таить, — бывало и такое, приходилось гасить и его.
Как ни странно, и даже удивительно, но такое состояние после пития виски Эдуард Витольдович лечил Гегелем. Да, да, тем самым, который Георг Вильгельм Фридрих.
Прочтешь, к примеру:
«Бог в себе есть дух. Таково наше понятие о нем. Однако именно потому он должен быть положен как дух, то есть самый способ его проявления должен быть духовным и, следовательно, отрицанием природного; для этого необходимо, чтобы его определенность, сторона реальности в идее, была бы равна понятию, и отношение реальности к божественному понятию завершено, если дух есть в качестве духа, то есть если понятие, а также реальность суть как этот дух», и сразу, на контрасте, вспоминаешь приснопамятного старика Ромуальдыча.
Как тот «понюхал портянку и аж заколдобился».


Дурь шампанского Эдуард Витольдович обычно лечил дядей Гиляем.
Тот хорошо тонизировал организм прямотой и ресторанными изысками начала прошлого века:
«- Осадить пора, Миша, теперь не дурно бы по рюмочке холодной водочки и селяночки по-московски, да покислее, — предложил Любский.
Явился буфетчик.
- Серега, сооруди-ка нам похмельную селяночку на сковороде из живой стерлядки, а то шампанское в горло не лезет.
- Можно, а пока вот вам водочки со льда и трезвиловки, икорки ачуевской тертой с сардинкой, с лучком и с лимончиком, как рукой снимет».


Утро дня, следовавшего за распитием раритетных вещей типа портвейна, обычно начиналось Довлатовым
Прочтешь что-то типа:
«Потоцкий говорил мне: «…Я писатель, бля, типа Чехова. Чехов был абсолютно прав. Рассказ можно написать о чем угодно. Сюжетов навалом. Возьмем любую профессию. Например, врач. Пожалуйста. Хирург, бля, делает операцию. И узнает в больном – соперника. Человека, с которым ему изменила жена. Перед хирургом, нравственная, бля, проблема. То ли спасти человека, то ли отрезать ему…Нет, это слишком, это, бля, перегиб…В общем, хирург колеблется. А потом берет скальпель и делает чудо. Конец, бля, такой: «Медсестра долго, долго глядела ему вслед…», и жить хочется!


Вот так, нелегким методом проб и ошибок, создал Эдуард Витольдович свою метОду.
При этом, рассказывая о ней приятелям, он никогда не забывал предупредить их:
И никогда, слышите, никогда!
Не читайте жещин!
И раннего Сорокина — ну, сами понимаете. Особенно, когда и так тянет блевануть.
В самых тяжелых случаях, — «Золотой теленок». Золотое средство.
Ни в коем случае не «Двенадцать стульев», потому что случайно можно попасть на гулянку Кисы в ресторане с юной комсомолкой, что может всколыхнуть в вашем желудке остатки вчерашнего дня.


Вторая фаза метОды появилась позже и была посложнее. Ибо была определенным интеллектуальным изыском.
На основе фабулы читаемого произведения надо было расписать роли. Как-бы в современном мюзикле. Типа тех, которыми нас потчуют под Новый Год.


Например, берем бессмертное «Муму».
Проще всего, ясное дело, с Герасимом.
Валуев, йобана! Ну, может один из Кличков. Кто еще? Может, Бедросович?
Барыня? Примадонна, дочь ее Кристина, Басков загримированный тоже покатил бы.
Муму?
Этот вопрос, как говорится, посложнее будет.
Образ-то у Ивана Степановича выписан как-то нечетко. А надо: и лаять, и бегать шустро. А в конце действа высоким штилем надо так сыграть, чтобы публика сама подвывала и слезу пускала от сопереживания.
Ну что же! Первым нумером пойдет, пожалуй, Дмитрий. В «Окнах» который. Вторым — Отар. Третьим — Тимоти.
Как представишь себе этот собачий хоровод, так и душа радуется!
А там, глядишь, — и попустило!


МетОдой Эдуард Витольдович абсолютно безвозмездно делился со всеми друзьями и приятелями, добавляя при этом с вальяжной интонацией Табакова-Матроскина, — Настоятельно советую! Радикально помогает!
…На днях пронесся слух, что, особо не афишируя, Эдуард Витольдович работает над третьей фазой метОды. Условное название — «Звонок другу».
Кто-то скажет, — эка невидаль! Банально и общепринято. Ничего интересного.
Э — нет, отвечу я вам.
Тайное оружие разрабатывается исходя из старинной французской концепции, — «Мой милый друг», или, по-нашему, — женщина — друг человека.
Так что, ждем-с.