Эхо Пропавшей Земли

Автор: Marat A-Z «Я люблю тебя. И любить буду вечно! Ибо Вечность – есть Миг, а Миг – это Вечность!
Тебя нет, но я чувствую, как колышутся травы в такт биения твоего сердца…
Я хочу смешать кровь с твоей!
Хочу чувствовать твое лоно!
Я стану героем твоей величественной эпохи!
…Моя Земля…
Я хочу смешать плоть с твоей, разрушать-созидать замки, в смерть загоняя коней, мчаться к твоему Ветру Знаний. В сотни труб, в атаку вставать, разрубая щитом квинтоды, сотни лет не пить и не спать, созидая тебе Свободу!
…Только Синий Цветок, что растет с краю поля Великих Сражений, никогда не смогу растоптать – задрожали поджилки в коленях… Он не горд, он ветрам бьет поклон. Он так слаб, чист и безгрешен… Он во тьме моей бренной души колет лед, его имя – Нетленная Нежность…
…Моя Земля…
…Уж не слышится скрип, той повозки убогой, что везет умирать героев, если б я в ту эпоху жил – смазал ступицы собственной кровью!..
Я люблю тебя. И любить буду вечно!

Пусть выкипит весь Океан и от Время погаснут Звезды! Агни, Вота, Здух, Ураган, и с ними все Духи Стихий, засвидетельствуйте мою Волю!..»


Было высечено на потрескавшемся от времени камне. Надпись, истертая ветрами, была сделана на неведомом языке. Каждый мнемонический символ, высеченный древним резцом, имел различную глубину просечки, камень был выбран с зазубринами, не ровно. Многие символы были едва различимы, а несколько иероглифов снизу, – быть может, автограф неизвестного нам ваятеля, — совсем слились с поверхностью камня.
Я провел по надписи пальцами и, чудо: рука заскользила по шероховатости букв, точно игла по граммофонной пластинке. В голове зазвучала тихая величественная музыка, стали различимы чистые звонкие голоса, пряно запахло травами и цветами. Мое сознание затанцевало, затрепетало, закружилось в водовороте и, пред глазами из цветного тумана стали проступать узоры неведомого мира.
Я плыл на опаленном зарею с запада облаке, а внизу простирался Город. Дома все из камня. Видно, что с замыслом светлым строил их архитектор. Так, чтобы славно дышалось, так, чтоб вставать вместе с Солнцем, радуясь новому дню, новому пению птиц и новому свежему ветру. Амфитеатр. Балюстрады. Акведуки. Бассейны. Вокруг – луга и сады полные разных плодов: жирная там и олива, сытный орех, и медовая фига. Леса переполнены дичью. На улицах тысячи сильных красивых людей с печатью героев на лицах, в стройных рядах, день провожали, славя грядущий, обещающий подвиги новые, малые и великие. Сотни труб, рубином горя в закате, воздух сгущали, и сотни фанфар разбивали, звеня, облака.
Постепенно шествие распадалось. Но люди, не спеша растворяться в полумраке теплом алькова, стоя у входа жилищ, ждали других, луча благовест и любовь. Впереди будет ночь, в томной неге услад, дарящая счастье сердцам под треск в очаге кипарисовых веток. А в вечер левкоев и первых маленьких звезд, под трель соловья, других одари улыбкой! И тебе ее возвратят!

Ночь со мной опустилась на город. Как виски седина, небо подернули звезды. Даже Плакса-Луна сегодня разулыбалась, не давая упасть с порога, славившему ее виноградной водой.
Я ступил на траву, она, шелестя, мне сказала правильный путь: по проулку направо. Будто собака, воздух ночной лизал ласково мои руки. Я шел мимо зданий, где в окнах при свете лампад, люди разоблачаясь, оставляли в свертках огонь своего сердца до завтра.
Путь мой был тих и пустынен, как вдруг повстречался мне старец, весь в белом, с седой бородой до колен и с печатию грусти на бледном челе. Поднявши глаза на меня, старец торжественно молвил:
— Давно тебя ждал, Человече! Гордись, что идешь ты по этой Земле, ликом пронзивши столетья. Гордись, что только тебе одному досталася чаша прощенья – твой дух, как кристалл, огненен взор и нет на челе отвращенья!
Я подивился, что знаю язык. А после старцу ответил:
— Как мог меня ждать ты, бедный старик, ведь своей сам не знаю я доли? Да, сердцем я чист – смыл все огонь, а ум — в печали юдоли!
— Ты — будешь, я – был! Вот связь между нами, какая. И сердце мое, желанья и пыл, как и твое, наполняли. Время, в его бесконечном течении, все повторяет вновь. Ты – это я, сквозь бури и грозы, через сотни веков. Вечность – лишь миг, а миг – это вечность, и он повторяется вновь. Что есть, уже было: голод, война, мир, сомненья, любовь!
— Дай тебя рассмотрю тогда я, Старик, – что меня ждет в лихолетьи.
Тонкие пальцы, шершавый язык, грудь пробита стилетом. На обоих запястьях — следы от гвоздей, – наверно и то будет в летах… Кроткое сердце. Пламенный взор. В седых космах – две ветви терновых…
Я как-то сжался, согнулся, затих, — все было мне очень не ново… Доброй жизнью попал в злые жизни других, – не пробил, не разбился, не впился… Только я и Старик… Я – есть Старик, что в грядущем сгрезился-сбылся.
— Так что, наша встреча в разделе времен, как лодка в порту через годы? Лодка одна, фарватер един, просто разные воды? Не значит ли это, что миг – это пыль, мельче разменной монеты? Ведь он… сбудется снова? И что, после твоих древних седин, все мое слово не ново?
Он улыбнулся, ус пожевал, косматые выпрямил брови.
— Лодка одна, един и причал, разная только погода… и те, кто когда-то ту лодку встречал, гоняя к причалу подводы. Ты здесь, чтоб «Науку Мгновенья» постичь — тебе открылися двери. Ты – это Я, Пес – это Пес. Мы есть — одно, но… разные люди и звери!
Что за странный старик, — я шею склонил, как он, выпрямив брови: «Миг — есть не миг, миф – есть не миф, и в несвободе – свобода!..»
— Мы в Граде Света, Любви, Доброты, и ты сейчас запомни, что в Миге – Бесконечный Лик, — старик, шепча, мне молвил. — Здесь те, кто с честью прожил и прошел все девять отпущенных жизней. Их мало – всего, за эпохи эпох, едва ли несколько тысяч.
И снова, рыбу-мысль поймав:
— А ты здесь, чтоб жизни смысл понять, в ночи оставивши сомненья. Что б ты, живя, любил и сострадал, из Чистоты куя Мгновенья. Мгновение – кирпич. Им можно Вечности Храм Чистый враз построить, тем самым сделав незабывною крупицу, и в Времени прекрасным повториться. А строить — ставить строй. А кладка – есть уклад. Не надо тут мудрить, не надо строгости бояться — иначе стенам не подняться, а кирпичи завалят сад. Цемент – быть чистым пред собой. Убивши подлеца – его ты душу кровью искупаешь. Прощенья просят – так прости! А страждущему, – дай надежду! А милости — подай! И не смотри назад! Иначе Город-Сад, пропавшим будет пред тобой, а ты – чужим, пропащим передним… Ты должен быть собою, но ни кем другим! А изначально светел лик твой был, покамест в скорпионью яму ты не угодил.
— А ты? – вопросом воздух я разбил.
— А я еще и не дожил, да и не знаю ли… быть может — нет, а может — очень скоро, — он взором чистым в глаз мне посмотрел, без всякого сомненья, страха и укора.
— Я дам тебе предмет, — мне Старец вдруг сказал, — Волшебный Адамант, его ты в жертву сможешь принести любым богам. А меру его силы, и не знаю сам. Захочешь ли ты гурий, или владений в сотню городов – не знает он преград, или других оков. Но искренним желанье быть должно. Такое – без чего ты бросишься в поток или окно!
— Теперь ты знаешь все. – Старик вручил мне Адамант. — Живи благородно. Иди. — Быстро встал, отряхнулся, посохом стукнул, растаял в дорожной пыли.

Я оглядел свой талисман. Он, как кинжал был острый, и по руке моей лежал, как будто сняли меру, переливался и дрожал, внушая в чары веру.
— Зачем мне гурии, вино, града и Колизеи? Ведь это будет мне дано, как только я прозрею!
Вдруг, Ночь-Невеста в платье звездно-вышитом, поцеловала на прощание меня. В извечной скромности стыда, спасаясь жениха в красном камзоле — Дня. Запели петухи, и кот расширил зрак – его опять предал друг-мрак. Раскрылися цветы. Цикады стихли. Обсохла от росы трава. Под звон кузнечиков, Князь-День вступил опять в права. И улицы пустынь, людей оазисами стала наполняться. Все кланялись друг другу и, шутя, шел каждый по своим делам, а девы хлопотали по домам. На лицах был написан мир и благовест – за девять жизней донесенный тяжкий крест.
Я тут задумался, какой могучий люд. Ведь девять пред одной — в сравненье не идут! И вспомнил свой поток людей, что распираемы страстями каиновыми к житу и деньгам, прелюбодейству, да не только это — идеями, как въехать в рай, в повозке запряженною рабами всего света. С семью печатями на лбу, – знак рабства, ставший знаком царства, — чтоб видели и не пробили…
Слеза скатилась мне на грудь — я осознал, как скромен и велик мой путь. Мне памятник потомкам надо заложить, вернее не потомкам – людям, средь которых жить. Пусть не герой шел очи я, склоняя вниз, пусть думают, Героем сделан обелиск!
Искать мне долго не пришлось. Вот черный камень, прямо в рост, грехам людским на откупленье Небесами данный…
Слова любви, геройства, крови, шум ветра над потерянной Землей Чистой Души, сложу я в песню и в тот камень засеку. Мгновенье – Вечность. Вечность – есть Мгновенье. Ограду людям сделаю от криведных путей. Чтоб гниль коростой отпадала от слов любви прочтенных-обращенных каждому, царю ль, мундиру ли, банкиру, кривому ли, косому. И чтобы каждый, после, к камню став спиной, – Героем шел к себе домой!
И я достал могучий талисман. Сверкал он молнии сильнее во сто крат – готов скалу был резать словно вар. Простые и могучие слова из камня вышибали пар. Вот символ есть «ЛЮБОВЬ», вот символ «ВЕЧНОСТЬ», «ВРЕМЯ», «КРОВЬ», и «ЧИСТОТА», «ОГОНЬ», «ШУМ ВЕТРА» и, моя «МОЯ ЗЕМЛЯ»…«ЛЮБОВЬ»…
Еще немного места – мое имя. Грех в том ваятеля, что сам себя он вековечит… И тут в руке моей взорвался Адамант, осколки разлетелись точно семя…

Слова Вы те, читали сами. Запомните молитву.
А подпись гордеца, — Судья,- слизало Время.

***
В пересечении времен, на пересечении трех рек, есть Град. Тот, о котором думает тоску любой при жизни человек. Там райские плоды, там нет ни гроз, ни ветра, ни ураганов, нет места злости, подлости, сомнению, интриг туману. Но путь туда открыт лишь тем, кто с честью проживет все Девять Жизней, отпущенных Богами.
Мгновеньем грязи так легко испортить плавность хода Колеса Времен. Даже часы, хозяина накажут за попадание соринки отставаньем…
Так и своею подлой жизнью, негодяй, восьми другим, достойным, закрыть дорогу может в Рай.

Я не учу, как жить — Живи, как Сила есть…