Путь райдера. Фрагменты 1

Автор: Замеховский Волна пришла нескоро, я коротал ожиданье тем, что катался на виндсерфинге, таская к воде, наверное, тот же самый тяжеленный прибор, что и десять лет назад. Потом, позаимствовав на своем охраняемом объекте неюзанный мустанговский рангоут, я бродил с тихими ветрам июня по заливу, наблюдая, как томятся под солнцем тополя и маслины.

Но любое ожидание заканчивается. У кого — то разочарованием, а кто- то переупрямливает и само время. Я переупрямил! После дня моего рождения море сжалилось. Я проснулся ночью, пищал комар, его я точно помню, услышал первым, а вслед за ним разобрал гул и грохот. И все.

Все остальные звуки — урчащий на кухне старенький холодильник «Днепр», беседа припозднившейся парочки под окном, ропот шелковичной аллеи — все исчезло; моё сердце, вся та вода, из которой я состою на семьдесят с каплями процентов, настроилась на ту, другую горько-соленую воду, расходящуюся от очерченного луной горизонта могучими белопенными линиями. Стадами, табунами мустангов! Единорогов, которых мне предстояло оседлать. Вся вода во мне возмутилась и вздрогнула, и пошли волнами мои мысли, и не мог я больше спать. Едва долежал до рассвета на сбитых в ком простынях.

Теперь-то я точно знаю, когда говорят, будто закипает кровь – это неправильно, это вода возмущается в человеке, она самая. Та самая, над которой носился дух Божий в начале времен.

И сейчас, в яростных от простора и ветра утренних лучах Солнца, эта вода клокотала и ходила во мне ходуном. Я, стоящий на пирсе и плачущий брызгами, солеными, как слезы! Я ждал, и я дождался!

Но вот загораются синие воды
Субтропической широты.
На них маслянисто играют разводы,
Как буквы «О», как женские рты…

О, океан, омывающий облако
Океанийских окраин!
Даже с берега, даже около,
Галькой твоей ограян,

Я упиваюсь твоей синевой,
Я улыбаюсь чаще,
И уж не нужно мне ничего –
Ни гор, ни степей, ни чащи.

Недаром храню я, житель земли,
Морскую волну в артериях,
С тех пор, как предки мои взошли
Ящерами на берег.

И. Сельвинский


На воротах «Рапаны», покрашенных шаровой корабельной краской, огромные запасы которой, сворованной с завода, до сих пор густеют у Алексеича под верстаком, висел изученный мной до мелочей огромный, аккуратно смазанный замок! Никогда еще во мне вид запорного устройства не вызывал такой ярости! Я был готов разорвать на клочки Алексеича — за то, что он этот замок так заботливо смазывает, Тренера — потому, что он каждый вечер его запирает, а Пионера с Рыжим и всей его «пожаркой» — просто заодно.

Впрочем, метался я перед воротами недолго. Сломя голову я понесся к Тренеру домой; не останавливаясь, преодолел без малого километровое расстояние в спринтерском режиме, влетел в тренерский подъезд, и начал жать на кнопки всех звонков у его двери!

Всех, потому что кнопок всего-то имелось две – одна как у обычных людей, круглая с кнопкой, справа от косяка, белая и очень заметная; вторая, в которую звонили только члены клуба – секретная, с особой трелью, ловко замаскированная под гвоздик в стене.

Предательская дверь долго не открывалась, потом за ней послышались какие-то невнятные звуки и, наконец, её открыла Ульяна – тренерская дочь, ей тогда было лет десять–одиннадцать, однако, она уже отличалась мудростью и олимпийским спокойствием, замешанными на своеобразном чувстве юмора, частью унаследованном от родителя, частью свойственном ей самой.

Поэтому она, увидев мою покрасневшую перекошенную физиономию, ничуть не удивившись, поинтересовалась:

- А может ты — козявка?

Эта фраза, как и мультфильм, из которого она была позаимствована, рассказывающего про муравья, долго и трудно возвращавшегося на свою родную березу, были у нас тогда очень популярны.

- А, может, ты? – прохрипел я, и с еще большим трудом выдавил: — Попить дай.

Ульяна просеменила на кухню; дверь спальни отворилась, и заспанный Тренер возник на её пороге вместе с вопросом:

- Ты че, дурень?! Или, может, ты – все-таки, козявка?
- Там волны, Олег, пошли скорее, «Рапана» закрыта, пошли! – запричитал я, игнорируя дурней и козявок.
- Да, тише, ты, не ори, Инна спит, я еще зубья буду чистить. Уля, дай чего-нибудь поесть. А ты иди в комнату, — распорядился Тренер, — телевизор посмотри.

Вконец сломленный этой задержкой, необходимостью смотреть проклятый телевизор, хихикающей над моим горем Улей, я, было, собрался уже пройти в комнату, как вместе с тучей едкого цигарного дыма в коридор с балкона вплыл Алексеич, который у себя дома был неизменно вежлив, внимателен и гостеприимен. Увидев меня, он поинтересовался:

- О, э! Ну, что там? – и благожелательно чуть склонил голову набок.

Узнать — «что там», — Алексеич так и не успел, потому что Ульяна вдруг принялась чихать, и он юркнул в свою комнату, унося с собой табачные миазмы.

Пока Тренер вычистил все свои зубы и собрался, начало хмуриться небо. От яркого солнечного утра не осталось и следа, и шторм разыгрался не на шутку.

Пионер нес службу в Севастополе, Рыжий спал в своей «пожарке», поэтому свидетелем спуска меня и моего бодиборда на воду, помимо Тренера был только Женечка — «Виноградный столбик», прозванный так за то, что на виндсерфинге в ветер любой силы держался необычайно прямо.

Долго и по всем правилам я облачался в гидрокостюм неограниченного пользования, тщательно перешитый из советского «гидрика» под названием «Чайка». Впрочем, он сохранил все чудесные свойства «Чайки»: поднять в нем руку или нагнуться было весьма затруднительно, потому что сработан он был из необычайно жесткой резины. Для чего я его надевал летом при температуре воды в плюс двадцать два градуса, я сейчас не понимаю; для антуража, скорее всего, и вящей солидности.

В конце концов, когда мы вышли из «Рапаны», море перед нами так и рвалось из берегов, заливая парапет, и Тренер сказал:

- Прыгай с пирса, и отгребай в сторону «Рапаны», а я пойду вдоль берега, и покажу тебе точку старта.

Дело принимало серьезный оборот: прыгать с пирса в шторм человеку, у которого после был только один выход из воды – через прибой, мимо волнорезов и всяческого железного хлама, набросанного еще в войну немцами по всему берегу, со временем сползшего аккуратно в прибойную полосу… Но разве я думал об этом? Я несся по пирсу, пригибаясь под водяными струями, в которые разлетались волны, ударившись о трехметровую бетонную стену.

Добежав до конца пирса, я натянул ласты, перелез через перила, и встал — уже ничем не отделённый от гула и кипения.

Теперь, отгороженный мокрыми насквозь проржавевшими трубами от надежного берега, от всего того, что любому живущему придает уверенность в своих силах, я один на один стоял перед бушующим морем, и — испытывал восторг! Восхищение перед новым, грядущим его постижением. Мне было страшно, но ужаса не было, я хохотал вместе с ветром, а возникавшие позывы страха мне просто хотелось перебороть и преодолеть. И я прыгнул в отходящую волну!

И уже под водой, ещё не вынырнув, усиленно стал грести ластами, отплывая прочь от пирса, от его густо поросших мидиями свай, о которые разъярившаяся стихия размозжила бы всякого – дерзкого или неумного.
Наконец, я всплыл, подтянул «бодик», прикрепленный ко мне шкотиком через сделанную Тренером «манжету», и, усиленно работая ластами, погреб в сторону «Рапаны», забирая немножко выше, мористее, чтобы меня не снесло течением на волнорез.

Плечом взрезаю синь, безумствую на воле
В прозрачной, ледяной, зеленоватой соли.

В. Рождественский

Тренер уже стоял на крыше клуба; рядом торчал Женечка — «Виноградный столбик». Первая задача была решена: я уже видел, где мне нужно преодолевать течение, чтобы успешно стартовать, но передо мной стояла еще одна задача, не менее важная: я должен был найти ту высокую относительно берега точку, где волны еще не превратились в пену, но уже имеют достаточный склон, чтобы соскользнуть с него.

Три или четыре выбранных мною волны я не взял, опаздывал, да и сносило меня сильно в хаосе «ветровой каши». Потом я высмотрел водяную спину волны, мало чем отличающуюся от других, но понял – моя. И не задумываясь, погреб ей навстречу, забирая немного вбок. Я уже не видел ее, но мне казалось, что между мной и этой волной возникло некое единение, появился эфемерный, но ощутимый контакт, узнавание, потому что мы были созданы друг для друга — благодаря сложной причинно-следственной связи событий. И неизвестное доселе чувство заставило меня развернуться в сторону берега и, даже не оглядываясь, начать усиленно работать ластами!

Потом все звуки смолкли, и какая-то непреодолимая сила потянула меня назад и вверх, и я оказался на самом гребне, подо мной зияла водяная яма, дальше виднелся берег с глазеющими отдыхающими, и голубями над ними. Мне показалось, что я парю в вышине, рядом с облаками, стою на плечах у самого неба! А потом я рухнул вниз с этой вершины, превратившись в комочек, в каплю окружавшей меня водяной Вселенной, почти растворился в ней, стал её частью! И билась, и бушевала во мне моя личная вода, отделённая от своей праматери только ничтожной толщиною кожи, и не менее тонкой пленкой сознания! Я, еще не умеющий даже поворачивать, обогнал волну и приостановился, водяная стена обрушилась сзади, и, накрыв меня пеною, уложила на песок.