Антихлеб(2)

Автор: дважды Гумберт У Севы было две зацепки. Могилка Кати Черникиной и бессмысленное слово *антихлеб*, которое уже набило оскомину. Оно, как уверял модератор Астеник, явилось в письме оттуда. Первая зацепка выглядела более осязаемой. Сева надеялся, что если как следует мысленно вникнуть в место захоронения девочки, то она отзовется, снова выйдет на связь, в обход того почтового шлюза, который контролирует государство. Однако его постигло разочарование: не то, что могилки, самого кладбища он не нашел. Правда, и точного представления, где оно обретается, у него не было. Где-то там, за рекой, за тополиной рощей, километрах в пяти от северной черты города. Поблизости, кажется, был хуторок, деревушка. В его дрессированной памяти название сохранилось лишь в виде мерцающей ассоциации с взрывом. Теперь местность в том направлении была неузнаваемо перелицована. Издали открывался поселок со вздымающимися белыми особняками. Круглый пруд с тополиным пухом. Изумрудные лужайки для гольфа. Еще какой-то большой странный объект, загороженный высоким серебристым забором. Подобраться ближе не дали вооруженные люди в форме. У них были бандитские физиономии. Позабавило, что они выглядят в точности так, как в кино и на телевидении представляют русских. Эти чёрствые робокопы полностью контролировали окрестности. Они задержали Севу, переписали данные и отпустили, излучая полную уверенность в том, что могут в любой момент его найти. Когда Сева возвращался в город, из пыльных кустов выкатилась миниатюрная старушка с криво торчащими зубами, с веселыми глазами, лишенными зрачков.
- Что, мил-человек, шатаешься околь? – спросила она. – Не ровён час – подстрелят и душу вышелушат.
- Бабка, а, бабка, — обрадовался Сева, подстраиваясь под ее тон. – А скажи на милость, где-то тут кладбище было старое? Деревенька еще была. Пыхово, что ль?
- Ась? – старушка подпрыгнула, глаза у нее сделались узенькими. – Это говорящее которое? Осколковское? Нет его больше, в помине нет. Встали мертвецы, разошлись кто куда. Было кладбище, а стало гульбище. Да ты учёный человек, небитый, по лицу видно. Где тебе понять-то? Ты сперва стань псом бродячим, ветром смердячим, ветошкой перекатной, малостью непонятной. А иначе не сдобровать тебе.
Старушка хохотнула, сгруппировалась и покатила дальше своё невесомое, как пучок травы, тело. Сева своеобразно истолковал её явление. Он решил, что в его жизни началась новая глава, которая, может быть, станет вступлением в трудное и опасное дело разведки.
На месяц он снял смехотворно дешевую квартиру в том самом, цвета вулканической пыли пятиэтажном доме, где в детстве жил с матерью. Из окна была видна квадратная, с патио школа, куда он когда-то ходил вместе с несчастной Катей. Приобрел на толкучке маскировочный плащ, непромокаемую шляпу с сеткой, бинокль, болотники, посох с тяжелым набалдашником, запустил на лице растительность и вскоре стал совсем как туземец. Жене он телеграфировал, что ему, дескать, надо переключиться. Также он набросал обширное письмо своему научному пастырю профессору Исии. Он хотел, но пока не умел в достаточной степени сформулировать свои пробудившиеся сомнения касательно методов и перспективы современного опытного познания. Городок Туманов заслонил от него семью и карьеру, стал для него проблемой номер один.
На первый взгляд, городок за двадцать лет изменился мало – привокзальная статуя мудрого руководителя, те же троллейбусы, шелуха на асфальте, так же поет из окон Анжелика Варум. Однако изнутри всё оказалось чужим, непроглядным и поразительным. Туманов только претворялся глубинкой, запрудой времени. На самом-то деле он был замаскированной катапультой в фантастически далёкое будущее. Привязка к системе физических координат работала здесь далеко не всегда. Жить в Туманове означало подвиснуть между действительностью, возможностью и самой общей теорией. Здесь обнажались новые свойства времени и материи.
Улицы казались искусственно состаренными, и городскую целостность нужно было восстанавливать, как скелет давно вымершего существа по единственной уцелевшей кости. Разбитые и замусоренные, они вели в никуда. Пустынными их назвать было трудно, потому что любимым занятием среди горожан был *сгул времени*. В социальном отношении Туманов отчётливо дробился на три неравные части. К северу от города, за рекой, цепью протянулись пряничные посёлки со свежеиспеченными замками и особняками. Там жили дельные люди, люди-творцы, представители, управленцы. Они носили белоснежную благоухающую одежду. На юг, сплоченные зловонием, уходили в болота кварталы карликовых, криворотых лачуг. Для стороннего наблюдателя, жизнь там полностью остановилась. Небо над трущобами было сизовато-жёлтое, как гематома на мертвеце. Что до порядочных, или приличных людей, то они компактно осели вокруг центра, где, вроде, что-то работало, и уборка производилась, но как-то без системы и под сурдинку. Эти люди, как ни странно, гордились своим городом и продолжали придумывать себе полезные занятия. Однако выглядели они растёкшимися во времени, этакими полу-жителями. Вот в эту среду Сева и нырнул.
Разве не называла Туманов севина мать *тронутым городом*? Она еще так презрительно кривила губы, словно вспоминала мужчину, который не оправдал ее надежд. А когда разговаривала с посторонними, в ее голосе появлялась нарочитая отстраненно-щадящая интонация. Может быть, Сева погрузился в глубокий транс на кушетке у своего аналитика? Вернулся мысленно к месту преступления из мира иного, к тому неизвестному волшебнику, который дал ему путёвку в жизнь? Его отец вполне может быть одним из этих тёртых твердолобых стариков, торгующих рыбой, берёзовыми вениками, книгами, черт знает чем. Хотя все здесь выглядели стариками, даже подростки. Словно старение города, обвальный, неумолимый физический процесс, отложилось на внешности и поведении его обитателей. И Сева, погрузившись в среду Туманова, сразу стал старше своего виртуального отца. Он мог придумывать его, пересоздавать, мог выбирать его, назначать самолично. Мог сам стать своим отцом в тот момент, когда у того еще был выбор – быть его филиалу или не быть.
Сева стоял, опершись локтями на круглый столик, в стеклянном шинке у толкучки. Праздную голову потряхивали дурацкие мысли. В розоватом влагалище тумана стояли и переходили с места на место сероватые человеческие фигуры. Эта толкучка была самым оживленным и непроницаемым пятном Туманова, его агорой. Здешний нешибкий обмен вещами, дензнаками и информацией для постороннего человека был или бессмыслицей, или таинственным ритуалом. Были здесь свои жрецы, угнездившиеся среди обыденного священнодействия купли-продажи. Сева наблюдал за рыхлым движением торговли, время от времени выпивая чашку растворимого кофе. Медленно брёл, толкался, тёрся, приценивался, что-нибудь покупал. В рюкзачке уже лежала ломаная бурая рыба-рогатина, пахнущая липовой стружкой. Само светящийся стеклянный шар. Серые, рассыпающиеся книжки с ни кому не известными романами Набокова и Саши Соколова (с которым однажды Сева даже здоровался за руку на горном курорте). Там же, повязанный теребленной нитью, лежал бутылёк загадочного клея. Из невнятного объяснения торговца, очень похожего на сумасшедшего профессора правоведения, Сева узнал, что жители города приклеивают к своим телам предметы из металла, *желячки*, *жельки*, как их тут называют. Клей держит около месяца, после чего желячка отваливается вместе с участком старой кожи. Сева уже несколько раз примеривался к самим желячкам. Но всё не решался что-нибудь выбрать, купить. Если бы сейчас кто-нибудь из его прежней жизни потормошил его и спросил: *Где ты? Что ты там делаешь?* — Сева бы не нашел средств передать загрузивший его, новый опыт.
- А это что такое? Зачем это? – уже не в первый раз спросил Сева у рослого пожилого мужика в низко надвинутой на глаза пушистой кепке. Глаза под седыми кустистыми бровями были стального цвета. Их выражение не читалось. Мужик обосновался на старинном, тёмном от времени сундуке с коваными деталями. Из-под головного убора торчали жёсткие, как проволока, седые лохмы. Перед ним на дерюге были разложены диковинные приспособления из нержавейки. Все они были ассиметричны, прихотливо изогнуты и являли собой, скорее, продукт творческого волюнтаризма, чем какой-то стандарт. Сева засёк, что у мужика никто не покупает, хотя вид у него очень важный, надменный, и что пятачок, который он занимает со своим коробом, расположенный в проходном тупичке, на задах толкучки, как-то притягивает и направляет людской поток. Раньше Сева уже приобрел у него стеклянный шар, дающий ровное, приятное глазу освещение. Мужик заверил, что такой шар, *зимник*, ценой в сущие гроши, способен излучать долгие годы.
- Пацаны с завода таскают, — с нотой извинения ответил мужик. – А я ибу, что это? Но ты бери, не ссы. Всё по ГОСТу. Пацаны хуйни не сделают. Сталь наша, не китайская.
- Что-то покупателей у тебя немного?
- Да им же сносу нет. Никто не жаловался. Вон, видишь, на каждой кривуше знак добрый оттиснут. Не покатит – выбросишь, не вернется.
- А как это сделано? Что-то не пойму, — не унимался Сева, присев на корточки перед прилавком. Изделия были очень лёгкие, словно полые, и в то же время, рука чувствовала в них вес, движущееся наполнение. – Ковка? Литьё?
- Надёжные штуки, — кивал мужик, с неопределенным хитроватым прижмуром. – Резка, расточка, тестовый стенд. Всё путем, как мама велела.
- Это с какого завода-то? С инструментального? – с радостью припомнил Сева. – А он работает? Это хорошо. Я слышал, что все заводы оборонные у вас встали.
- Ну, как, бля, работает? Тачаем что-то. Мелочи барахольные. Вот самогонные аппараты хорошо берут. По всей земле гремят наши самогонные аппараты. У нас вона, водку казенную уже и не покупает никто. Бражку поставил, перегнал – пей. Дёшево и сердито. И почище магазинной.
- У меня дед когда-то на инструментальном работал. Гениальным токарем был, — с неловким чувством гордости заявил Сева.
- Да я сам генеральный токарь. Вот вышел в расхват по пенсионному возрасту, — притворно закряхтел мужик. – А кто твой дед? Я там сорок лет.
- Константин Симонов. Здоровый такой был, под два метра.
- А-а. Ну да, ну да, — мужик извлек из кармана обтёртого кожаного плаща очки с толстыми стёклами и окинул Севу диковатым взглядом. – Чудной был токарь. А ты, значит, погостить приехал? Ну, привет деду передавай от Валяна, нах.
Мужик тяжело и недобро подмигнул Севе. На вид ему было за шестьдесят, но чугунные кулаки, лежащие на коленях, вполне возможно, чесались. Наверно, покалывало над желудком от желания вмазать по длинному носу незнакомого человека.
- Да ты, я гляжу, не простой, — смекнул Валян и с треском выхаркнул из горла мокроту, похожую на клубок червей. – Тебе это не подойдет.
- Почему? – удивился Сева.
- По кочану, ёбана. Эти жельки – штамповка. Ширпотреб. Разве, — он взял с дерюги тонкую штуку, по форме напоминающую куриную ключицу. – Звягу возьми. Знатная звяга.
Сева покрутил вещицу, понюхал. Она остро пахла металлической пылью. Ему вдруг показалось, он со страхом ждал, что мужик сейчас скажет: *Бери да помни*. И всё – игра будет сделана.
- Под ухом, вот здесь, прилепи и говори бесплатно, с кем хочешь.
Сева пожал плечами, сунул звягу в карман и отсчитал деньги.
- А почему не простой? – спросил он. – Не местный, что ли?
- Нет, по роже-то видно, что наш, тумановский, — Валян расправил грудь, потянулся и вдруг быстро охлопал себя сверху вниз таким танцевальным, придурошным жестом. Сева почувствовал, что вокруг торговой точки Валяна завилась неподвижная структура из отпетого, ухмыляющегося народца. – Вона, лобешник какой наел – сразу видно: наш человек. Я говорю, не простой, потому что держишь на уме что-то своё, особенное. Эти жельки, они приблизительные. Их берут ради самых призрачных нужд, на типовую, низменную потребу. Ну, допустим, хочет человек курить бросить или спутниковый футбол смотреть. От жены и детей душу спрятать. На рыбалку без бензина ездить. Просто двигаться, ходить, смотреть, обо всем позабыв. А с таким, как ты, точность нужна особая. Значит, надо задумку писать. Агрегат на полную мощь задействовать. Дополнительное время, затраты. Это и стоить будет.
- Как на заказ? Я заплачу, — с готовностью сказал Сева. – Сколько?
- Это за кривушу или за кудерю?
- За обе.
Валян почесал в затылке и назвал примерную стоимость бутылки хорошего выдержанного коньяка.
- Идет, — согласился Сева и отсчитал задаток. – А что еще есть?
- Уголки, — воровато оглянувшись, сказал Валян и небрежно сунул деньги в боковой карман. – Но там надо смотреть. И потом, вдруг ты полицай?
- Я не полицай, — открестился Сева. – Я учёный. Физик-ядерщик.
Какой-то невысокий парнишка в пёстром чепце с болтающимися завязками подвернулся к Севе впритык и быстро боднул сизым лбом.
- Ну, так держись, Ландау, — засмеялся он, и все вокруг засмеялись. Удар был не сильным, но грамотным. Из носа у Севы хлынула кровь. Парнишка подставил под нее пахнущую сырой землей ветошку. Она впитывала кровь, как губка. Сева прижал ее к носу и, запрокинув голову, стоял, пока кровоточить не перестало. После чего, парень взял набухшую тряпицу за уголок, облизнул кривые, точно тупым ножом проделанные губы и ловко сцедил несколько капель крови на свой широкий язык, окантованный металлическими скобочками.
- Нет, — причмокнул он. – Не сука и не закорочник. Честный дядя. Хотя и шпион.
- Ладно. Дай, мастеру покажу, — кивнул Валян и убрал окровавленную тряпицу в черный пластиковый пакет. – Мастер скажет.
- Шпион, шпион, — ободряюще похлопывали Севу незнакомые люди. Никогда еще у него не было прозвища, погоняла. А здесь, на толкучке Туманова, сразу влепили.
В глазах учёного стояли слёзы, но рот расплывался в простоватой улыбке. Когда он в последний раз чувствовал, как его нос превратился в неудобный, приставленный к телу предмет? Это горьковатое, героическое чувство истечения жизни, этот родной жар в ноздрях, так не похожий на иноземный химический холодок кокаина? В детстве у Севы был слабый нос. И он несколько раз вот так же запрокидывал голову и прикладывал к носу снег или влажную тряпку. А один случай сейчас живо припомнился. Он играл в футбол в чужом, далёком дворе, где какой-то мальчишка кричал, звонко вывизгивал из себя в гулкую синеву неба странное слово *антихлеб*. Кожаный дутый кругляш тогда угодил Севе в лицо, и игра для него прекратилась. Он сидел, прислонившись спиной к бортику хоккейной коробки, а ребята гоняли круглого уже без него. И всё так же взмывало из луженой мальчишеской глотки это идиотское, раскаленное, словно металлом подкованное восклицание.
На следующий день Всеволод Самсонов с упоением читал неизвестный роман Набокова *Защита Боки*. Текст на обложке сухо информировал, что автор романа эмигрировал в Аргентину, писал на испанском и был женат на еврейке. Надвигались сумерки, но *зимник* хорошо освещал кухню съёмной квартиры, серые страницы книги. Время от времени Сева отщипывал духовитый кусочек рогатой рыбины и утолял голод. Неожиданно раздался перезвон, точно просыпалась горсть хрустальных монет. Это ожила *звяга*. Из гладкой, вроде бы цельной железки выдвинулся маленький круглый динамик и произнес безличным голосом:
- Примите сообщение.
Сева в растерянности покрутил вещь, поднёс к уху, потряс. Звяга неожиданно стала мягкой и словно бы лопнула у него в руке. Сева почувствовал внутри своей головы мягкий толчок, миниатюрное озарение – и тут же звяга снова была цельной и жёсткой, как прежде.
- Сообщение принято, — догадался Сева и прыснул. – Ебать! Видел бы меня сейчас японский бурундучок профессор Исии!
Сообщение было от Валяна.
*Привет, Шпион, — сказал Валян дружелюбным тоном. – Тут твои жельки подошли. Приходи, обмоем. С уголком повозиться придется. Мастер хочет тебя лично видеть*.
К сообщению прилагалось точное знание места, где была назначена встреча.