День из жизни студента

Автор: Юрий Сапрыкин Проснувшись утром, я ощутил тошноту и головокружение. Меня это нисколько не удивило, учитывая количество выпитого за вчерашний день. Встав с кровати, я понял, что наступил во что-то вязкое, скользкое, и должно быть мерзкое. Так оно и было, мои ступни угодили в покрывшуюся коркой блевотину.
«Странно, — подумал я, — Я блеванул не проснувшись, а ведь мог и умереть».
В последнее время я участил с алкоголем и старался как можно чаще избегать людей. От их лиц меня тошнило гораздо сильнее, нежели после дикой пьянки.
Заспанный, потный и дышащий перегаром, я включил чайник, однако он почему-то отказался работать. Только после того, как несколько раз я тщетно попытался привести его в действие, вдруг вспомнил, что сегодня в общаге отключили электричество, то ли на целый день, то ли на несколько часов. Меня это сильно не расстроило. Придется отпиваться не чаем, а «изподкрановкой».
Только я хотел зайти в ванну, чтобы умыть свое распухшее от пьянства лицо, как вдруг неожиданно зазвонил телефон. Меня это удивило; кроме матери я был никому не нужен.
-Алло, — сказал я.
- Юрбан, здорова! Короче, такая тема, выручай. Мне срочно нужна твоя комната. Одолжи мне ее на ночь!
На проводе был мой друг Слава. Хотя другом его вряд ли можно было назвать. Единственное причина, по которой он со мной общался, заключалась в том, что в этой гнилой общаге я жил один в комнате.
- Извини, Слав. Сегодня не могу, — я старался говорить как можно тише, — Здоровье совсем полетело.
- Ну, Юрбан. Я в клубе с такой «соской» познакомился, просто обязан ее дернуть. Я тебе скину на нее ссылку «в контакте». Как только ты ее увидишь, то никогда себе не простишь, что по твоей вине я ее не зафаланил.
- Может быть. Извини, у меня температура.
- Ну ладно, ну на пару часов. Ты сможешь посидеть у меня. Я тебе лекарства присмотрю и…
- Пока, — равнодушно произнес я, пытаясь забыть все, что Слава мне только что сказал.
Я зашел в ванную, умылся, сделал несколько глотков хлорированной воды. В ответ что-то заурчало в желудке. Через секунду новая порция рвоты лежала на дне ржавой чугунной ванны. Запах перегара и желудочного сока противно бил по ноздрям, глаза слезились, тело ломило, хотелось есть и пить, да и вообще состояние было такое, будто все ночь разгружал вагоны.
В холодильнике после недолгих поисков удалось найти компот. Это было мое спасение. Я начал думать, чем бы заняться. Обычно с бодуна я включал какой-нибудь фильм часа на полтора – два. Почти всегда меня отпускало, когда фильм заканчивался.
Включив ноутбук, я увидел, что зарядки хватит минут на сорок. Чертыхнувшись, я решил его выключить — мало ли, сколько предстоит сидеть без света.
Телефон зазвонил снова. Это был опять Слава. Я не стал отвечать. Как только я представил, как он будет лизать мне задницу, чтобы в очередной раз неплохо провести время, компот из черной смородины подступал к глотке, предупреждая, что вот вот вырвется наружу. Под рукой была пепельница, но рваться в нее у меня не было желания. Я знал, что мне от этого не полегчает. Сегодня мне было гораздо поганей чем вчера, и что-то подсказывало, что это вовсе не из-за перепоя.
Меня разбудил телефонный звонок. Неужели, я кому-то понадобился. Должно быть мама хочет узнать, как я сдал экзамен на который не пошел.
Но это была не мама, а моя знакомая, с которой пару месяцев назад я хотел начать отношения, но, естественно, у нас ничего не вышло.
- Алло, — сквозь сон начал я разговор.
- Привет, Юр.
- Привет.
На какое-то время воцарилось молчание. Наверное, я должен был сказать что-то из серии «чем обязан?» или «как дела?», но разыгрывать комедию у меня не было ни настроения, ни желания.
- Юр, представляешь, я сдала.
- Поздравляю, — скорчив гримасу, процедил я, хотя на самом деле мне было фиолетово, — Трудно было?
- Да, нет, не очень. С билетом повезло, да и к Никонорычу попала…
Дед Никонорыч был преподавателем, и, по моему мнению, скрытым педофилом. Студенток он оценивал по длине юбки и размеру груди, нежели по знанию преподаваемого им предмета. Среди студентов о нем ходили слухи, будто когда-то он принимал экзамены у первого курса, и когда рядом с ним садилась смазливая семнадцатилетняя девчонка, то на его брюках в области паха вырастал маленький холмик. Согласно сплетням одну первокурсницу таковое явление повергло в ажиотаж, в ответ на который Никонорыч прилюдно расплакался, бубня себе под нос: «Ну, не могу я с собой ничего поделать, не могу!» Правда это или нет, не знаю, но первый курс он уже несколько лет не принимает. Почему-то запретили.
… пялился на меня так, у него аж слюни текли.
Как только я представил этого старого пня, чьи глаза так и норовят забраться Жене под лифчик или трусики, то ощутил нестерпимое желание швырнуть телефон об стену, чтоб тот разлетелся вдребезги. Однако вместо этого я поинтересовался:
- Сколько поставил?
- 68. Двух баллов до четверки не доставил, скотина!
«Надо было дать ему потрогать свои сиськи, — чуть не выпалил я, — Тогда бы и пятерку поставил и заодно кончил бы, заляпав свои трусы старческой спермой».
- А вот Ирке он… — продолжала она как помело.
Я убрал телефон от уха. Мне было совершенно безразлично как, что и кому, она и ее подружки-идиотки сдали. Тоже самое она могла бы сказать и про меня, вот только непонятно зачем делала вид, будто ей не наплевать.
- А ты как? Сдавал сегодня что-нибудь? – Наконец-таки услышал я из телефонной трубки.
- Нет.
- А почему? У тебя же хвост!
- Я не подготовился.
- Почему?
- Не понимаю я этот предмет.
- Ты что на занятия не ходил?
- Ходил. Только толку…
- Так в чем тогда дело?
«Как будто бы я знаю», — пролетело у меня в голове.
- Просто ничего не понимаю.
- Так не может быть. Ты просто не садился.
- Пытался, но для меня этот предмет все равно, что скучный сюрреалистичный фильм.
- Какой фильм?
Она начала действовать мне на нервы. Телефон теперь захотелось не швырнуть о стену, а целиком проглотить.
- Что ты хочешь от меня? Зачем позвонила?
- Просто хотела узнать как ты?
- ОХ – РЕ – НИ — ТЕЛЬ – НО! Теперь ты довольна?
Она повесила трубку. Видимо, очередной трахарь отказался терпеть все ее запросы и истерики и, как обычно, нужен был кто-то кому можно пожаловаться на проявление чертовски хреновой жизни в виде тройки за очередной поганый экзамен. Что ж, извини, сегодня я равнодушный.
Бывают такие дни, когда ничего не хочется делать, а если за что-то и берешься, то все делается с огромными усилиями, и, как правило, без желаемого результата. Обычно это называют «не твой день» или «встал не с той ноги». Из подобных дней складывалась моя повседневность, и тому, что ничего не получается, я уже давно перестал удивляться.
Допив компот и выслушав войну кишок, я решил было вздремнуть, как вдруг услышал стук в дверь.
- Кого там черти принесли? – выругался я, подойдя к дверному глазку.
По ту сторону двери стояла моя одногрупница. Видимо и ей что-то от меня было нужно. Я открыл дверь и равнодушно уставился на нее.
- Юр, ну сколько можно? – с отвращением произнесла она, как только дверь открылась.
- Тебе чего?
- Отдай мои шпоры. Тебе они все равно не нужны.
- Сейчас.
Я вернулся в комнату и принялся искать нарезанные стопку бумаги с напечатанными ответами на экзаменационные вопросы. Тот экзамен я сдал без их помощи; меня спасло, что преподаватель, дедушка немногим старше того дегенеративного извращенца-Никонорыча, разглядел в моем профиле схожие черты с лицом Есенина, того самого поэта, что читал стихи проституткам и с бандюгами жарил спирт. Похож ли я на него на самом деле, я не знаю, если только волосами – такие же вьющиеся и непослушные.
Шпаргалки я обнаружил в своем столе. Они лежали в вперемешку с черновиками моих неудавшихся стихов. На скорую руку разделив свое творчество и листики с отвратительными знаниями по одному из самых непонятных и не менее мерзких, чем моя блевотина предмета, я вернулся к входной двери и протянул пачку листиков формата А6 девчонке, что все это время считала мух коридоре общежития.
- Держи, — сказал я равнодушно.
Оля (так звали мою одногрупницу) посмотрела на «шпоры», после чего сказала:
- Они не мои.
- Оль, не трахай мне мозги. Забирай их и уходи.
- Отдай мне мои «шпоры». Мне нужны мои, — сказала она с упорством пятилетнего ребенка.
- Они же такие же как твои, — продолжал настаивать на своем я, питая надежду, что она все-таки заберет эту макулатуру и оставит меня в покое, — только напечатанные на другой бумаге.
- Юр, мне нужны мои, — выпалила она, став похожей на разъяренную мартышку.
- Твою мать, — вспылил я, кинув эти надоевшие до боли листки на пол, после чего резко развернулся, вызвав, таким образом, штурм своего, не успевшего до конца протрезветь сознания, и вернулся обратно в комнату.
Поиски настоящих Олиных шпаргалок не отняли у меня много времени. Я заглянул под кровать, в шкаф, в тумбочку, где хранятся покрывшиеся плесенью носки. А нашел я их все в том же столе, только в другом ящике.
Вернувшись к Оле, я отдал ей бумажки и уже собираясь попрощаться и захлопнуть дверь, как увидел двух девушек из параллельной группы. Они появились очень неожиданно и быстро шли в какую-то из комнат по соседству с моей. Увидев разбросанные шпаргалки, они тут же спросили у Ольги по какому они предмету. Узнав, что по СУХТП (системам управления химико-технологическими производствами), сразу попытались выяснить есть ли в этих, валяющихся на грязном полу листиках ответы на двадцать восьмой и тридцатый билеты. Оля сказала, что не знает, я же не стал отвечать, а вместо этого закрыл дверь и вернулся в комнату.
Через несколько дней, я извинился перед Олей за свое беспардонное поведение. Она, конечно же, простила. А что ей еще оставалось? Вообще, она человек очень даже неплохой, только жадный, как большинство, да, пожалуй, поголовно все студентки этого, мной проклинаемого университета. Почему жадная? Не скрою, что учится она гораздо лучше меня, но я, не коем образом, ни ей, ни другим нашим одногрупницам не завидую, поскольку, в гонке за оценкой никогда бы не дошел до стадии унижения, заставившей тех двух девочек трепетно поднять с пола эти отвратительные шпаргалки.
Нет ничего плохого в том, чтобы учиться хорошо. Упрекать человека в прилежных оценках, на мой взгляд, глупое и неправильное занятие. Однако моя точка зрения верна только в том случае, если человек после экзамена может отстоять и подтвердить заложенные в его голову знания. Иными словами, доказать, что его четверка или его пятерка – это действительно его настоящая оценка, правильно характеризующая затраченные на изучение данного предмета усилия, время, а главное добросовестность и трудолюбие. А что мы имеем на самом деле. Ничего из мной вышеперечисленного, а именно – тотальное списывание всего, что можно списать, закрывание глаз преподавательского состава, на то, что «прекрасная половина нашей группы» бессовестно переписывает с каких-либо носителей то, что должно быть у них в голове.
Я не сторонник не списывания, и, разумеется, сам неоднократно списывал на экзаменах, но как только я доставал шпаргалку, то тут же прощался с мыслью получить что-то выше тройки. Впоследствии, опыт показал, что списывай или учи сам, все равно результат будет одинаков, во всяком случае, ко мне это правило применялось без каких-либо исключений, так что со списыванием я завязал после третьего курса, когда сдал самый трудный предмет за весь курс обучения, естественно, на тройку.
В случае с нашими девочками мы видим полное отсутствие совести, когда дело касается оценок. Они списывают так, как будто закончили специальный ВУЗ, учивший их хитрой науке – списыванию. Причем, что остается самым непонятным для меня, они делают это не для себя, не для знаний, даже не для оценки, не для красоты вкладыша в диплом, а просто потому, что хотят большего. Хотят того, чего они недостойны и чего никогда не смогут добиться единственным достойным способом – не унизительным зазубриванием, а терпеливым пониманием. Я тоже, сколько бы не пытался, не мог и не смогу этого добиться, но в отличии от них, я хотя бы не мелочный и не жадный.
Да что об этом говорить, все равно никому не интересно.
Я вернулся обратно в комнату и снова улегся на кровать. Попробовал заснуть. Не получилось. Похмелье потихоньку сходило на нет, как следствие заурчал живот, прося, чтобы я положил в него хоть что-то съестное. Дома ничего не было. Надо было идти в магазин, но тут возникла новая проблема, у меня не было денег. Перспектива идти к метро в банкомат меня не радовала, но другого выхода не было.
Как только я вышел на улицу, то тут же оказался под жгучими лучами разъяренного майского солнца. Погода в конце весны всегда жаркая, а жару, как и скуку, я не переношу на дух. Через пять минут ходьбы мне стало душно. Капли пота, скатывались по моему лбу, подобно каплям жира, катящимся по раскаленной сковороде. Скатившись на лицо, липкая, вонючая жидкость начинала скапливаться на небритой щетине и на верхней губе, близ носа. Каждую новую минуту мне приходилось убирать ее оттуда рукавом своей подарочной зеленой рубашки. Из-за этого манжеты тут же стали влажные, как подмышка бегуна. Интересно, сколько градусов сейчас на улице. Должно быть в районе тридцати. Позже, придя домой я узнал, что был не так далек от истины. В тот день было плюс двадцать восемь.
Пройдя полпути, моя одежда стала влажной, как половая тряпка. Как же противно ощущать себя потным. Но почему-то я решил, что вернувшись домой мыться не стану. Зачем скрывать настоящую картину мира, ведь она в те дни казалась мне именно такой как пот, впитавшийся в мою рубашку, джинсы, трусы и носки – такой же вонючей, гадкой, мутной и до ужаса неприятной.
Тем не менее, я продолжал идти, пытаясь не смотреть на людские лица. Каждый прохожий казался мне опасным и ненастоящим. Как будто они вовсе не люди, а некие существа, стремящиеся казаться людьми, прикрывшись социальными и моральными нормами. Все они были лишены некой ментальности, и виделись мне, как физические оболочки, обделенные душевностью и духовностью.
Кто-то из них мне улыбался, кто-то не замечал, кто смотрел так, как будто я его лютый враг, сломавший всю его жизнь. Хотелось побежать, но не было сил. Хотелось спрятаться, но не было надежды, что меня не найдут.
Так или иначе, унимая попытки закричать и, тратя последние силы, чтобы не броситься в истерику, мне все же удалось дойти до банкомата целым и невредимым. Мне повезло, и очереди за деньгами не было. Проверив лицевой счет, я узнал, что от стипендии осталось всего сто двадцать рублей. Деньги не большие, но несколько дней на них прожить все же можно, если ограничить себя в курении.
По пути домой меня начало терзать ощущение, что за мной наблюдают. Я не говорю, что имел явный повод так думать, но в тоже время, ощущение, что кто-то устремляет свой пристальный взор не на мою спину, а скорее в мой разум, не покидало меня ни на секунду. Это началось, как только я вышел из метро. Всякий раз, оглядываясь и пытаясь понять, кому же все-таки может быть интересен мой маршрут или же я сам, или какая-то часть моего тела, я понимал, что лишен всяких причин для беспокойства. Но все же некая уверенность, что я мишень, чья-то непокорная цель не оставляла мой рассудок ни на секунду.
Я чувствовал, что схожу с ума, ощущал, как перестраивается мой образ мышления, становясь более агрессивным, потому и более уязвимым. Но эти перемены происходили как бы вне меня, как бы только в какой-то части моего внутреннего, никому целиком не открывавшемуся ранее «я», которое не находится за пределами меня, и как мне казалось, являлось частицей чего-то гораздо большего, частицей того, из чего сложена реальность в которой, я присутствующий являюсь лишь физической, материальной составляющей.
Все это было страшно, страшно и интересно.
С каждым новым шагом, сопровождающимся с еще большим пониманием мной рожденной действительности, мое сердце учащалось, мысли одна за одной покидали голову. Оставалось лишь ощущение, что кто-то сильный и программирующий всех нас на какие-либо поступки: хорошие или плохие все дальше и дальше залезает в мой мозг, пытаясь найти в нем укромный уголок, чтобы остаться там навсегда, творя там все, что пожелает нужным и уместным.
Существовало только одно место, которое могло спасти меня от этого существа, будь оно материальным или некой бестелесной сущностью. Это была моя комната – мой дом, место, где я мог быть настоящим собой, не боясь никого и ничего.
Даже чувство голода перестало играть для меня какую то ни было роль или важность. Будучи выкинутым из моей головы, оно отошло на задний план и перестало меня беспокоить. Однако понимая, что мне необходима еда, в палатке я все же купил два сникерса и пачку сигарет. В магазин за более серьезной пищей я не решился идти, поскольку контакта с людьми я мог просто напросто не пережить.
Вскоре я вернулся домой и был этому рад, подобно тому, как когда-то на первом курсе радовался перовой пятерке за первый экзамен.
Я лежал на кровати и смотрел в потолок. В дверь стучали, телефон звонил, но меня это не беспокоило; я не хотел никого видеть и постепенно приходил в себя. Из открытого окна подул вечерний ветерок, принесший в комнату порцию спирающих дыхание выхлопных газов. Я не мог закрыть оконную створку, поскольку тогда окончательно свихнулся бы от жары.
Нельзя сказать, что эмоции испытанные мной за этот день были для меня явлением постоянным, но иногда мне приходится мириться с тем, что кто-то хочет манипулировать моими мыслями и, как следствие, поступками.
И вот лежа на кровати и вспоминая все, что приключилось со мной за день, я понимал, что мыслю, как человек не здоровый – ненормальный, но то ощущение, когда вот вот, некая сущность в качестве своего места жительства изберет мой среднестатистический по показателю айкью интеллект, казалось мне очевидным и в определенной степени правильным. Причина к этому, вероятно лежала в том, что я пытался найти замену своей личности, перевоплотив ее в совершенно другую, обладающую более лучшим и приспособленным к современной жизни аппаратом восприятия.
- Так и до раздвоения личности недалеко, — произнес я вслух, после чего задремал.
Я проснулся ночью от, как я это называю, «ощущения присутствия». Я был полностью уверен, что в комнате я не один, как и был уверен в том, что сосед в тот день не может проводить ночь в общежитии.
Так или иначе, но что-то лежало рядом со мной, своим упругим теплым телом согревая мою, охваченную дрожью, спину. От неожиданности, я открыл глаза, и сделал это настолько резко, что невольно мне представилось, как мои глаза покидают глазницы и начинают болтаться на тоненьких ниточках – глазных нервах. К счастью, такого не произошло, и первое, что я увидел, было прикрытое окно, из сквозняк, бьющий из которого, колыхал давно нестиранную занавеску. Существо по-прежнему лежало рядом, прижавшись ко мне. Лежа на правом боку, спиной я ощущал тепло его тела. Мое левое ухо слышало сопение, издаваемое, не побоюсь этого слова, этим мистическим созданием.
Так продолжалось несколько секунд, может минуту. Потом, набравшись смелости и пытаясь сдерживать дыхание, я забросил левую руку на существо, пытаясь потрогать его. Что бы там ни лежало, но оно имело женские пропорции и формы: ноги, таз, спину.
Я успокоился, подумав, что то, что происходит чья-то глупая шутка, но удивление мое несказанно возросло, когда моя рука принялась изучать лицо, как на тот момент мне показалось, девушки.
Мне в ладонь уперся очень острый, нечеловеческий подбородок. Нижняя челюсть была настолько маленькой и острой, что колола ладонь. Не веря собственным рукам, я резко обернулся, и… естественно ничего не увидел. На кровати лежал только я. Как обычно это бывает по ночам, в комнате был только я и никого больше.
Первое, что я начал слышать – стук собственного сердца, первое о чем подумал, случилось ли на самом деле, то, что случилось? Я ответил себе да, после чего включил ноутбук, и узнал, что сейчас полчетвертого утра.
Впоследствии, мне неоднократно доводилось сталкиваться с тем существом, но в несколько иных формах его восприятия. В простонародье и науке это явление называется полтергейст. Я замечал, что вещи в комнате зачастую оказываются не на своих местах, случалось, что пропадали вовсе. Так же вечерами из темных углов комнаты можно было услышать чуть слышимое чавканье и наблюдать спонтанное падение каких-либо предметов. Иногда меня посещают «ощущение присутствия» и то необъяснимое, странное чувство, что кто-то хочет забраться мне в голову. Естественно, его попытки тщетны, ведь именно я, а не оно пишет сейчас эти строки.
Я спрашиваю себя, а есть ли смысл в здесь написанном? Я не знаю. Пожалуй, эта моя единственная вещь, написанная не задумываясь, и в какой-то степени не я написал ее, а она написалась мной. Такова студенческая повседневность – моя повседневность, и те хлюпающие, чавкающие звуки, которые я наверняка услышу из самой темной части комнаты будут вселять веру в достоверность происходящего со мной и мне и Вам.