Тучи над городом

Автор: В. Зайцев
1.
Саша. Сашенька. Александра. После того как я увидел её впервые, это имя стало переворачивать всё с ног на голову и приводить мою заспанную ЦНС в чувство. Сегодня, когда утром она появилась в строгом чёрном деловом костюме, всё вокруг словно приобрело мрачные флористические узоры. Даже Артемьев в моих наушниках дал мощное крещендо, внеся свой вклад в общий вальс гормонального прилива. Даже в записи мэтр предвосхитил появление ЕЁ.
Саша ласково сказала: «Здравствуй…», и, не договорив, уставилась в мои глаза. Врядли она могла увидеть там что-либо вразумительное, ведь при её появлении в области склеры постоянно возникала мутная пелена, как у страстного любителя опиатов. Я всегда избегаю разговоров о наркотической сущности женщины, часто в таких случаях слова превращаются в бессмыслицу. Окружающее пространство разрушается каждый раз, когда Александра со мной говорит.
Удивительная девушка. Если бы Чехов увидел её, то определённо был бы горд, что высказал мнение о том, что в человеке всё должно быть прекрасно. Так и есть. Удивительная неприступность и непорочность. Девственность видна даже в голосе. Длинные светлые волосы и тонкая резная фигура однажды заставили назвать её, про себя, Европой. Скорее под влиянием Древнегреческого эпоса, чем под влиянием Дугласа Пирса, хотя мелодичность каждого ЕЁ движения всегда поражала. Этой мелодии нет нигде – я её полноправный владелец. Единственный факт, способный потешить самолюбие. Более ничего.

2.
Люди бояться оставаться наедине со своими мечтами и страхами одновременно. В основном это случается во снах. В ту ночь я чувствовал себя солдатом времён первой мировой, случайно уснувшим во время газовой атаки, но чудом выжившим. Необычное состояние – сон дребезжит и вибрирует в голове, но тело отдаёт себе полный отчёт о том, что с ним происходит. Чувствуешь, что лежишь на кровати, глаза закрыты, а в сознании, словно алый мак, расцветает совсем другая жизнь…
Я стоял в поле, одетый в зеленоватый маскхалат. Взору открывались ржаные колосья, плавно покачиваемые ветром. Метрах в двадцати, если во снах ещё действуют принятые меры расстояния, — старый деревенский дом. На первом этаже не было окон, а на втором, судя по всему, была огромная комната, окно которой занимало всю стену этажа. Закатное солнце всё ещё довольно сильно освещало получившийся пейзаж. Осторожно подойдя к дому, стало заметно, что у окна стоит обнажённая Александра в позе Креста, а глаза её сияют зелёным светом. Такое стечение обстоятельств никак не смутило, и я вошёл в дом. Первый этаж был почти пуст, и всё что его населяло – это механическое пианино, игравшее нечто похожее на композицию «Murder Made History». Что-то заставило остановиться. Я боялся идти наверх. Осмотрев внутренние карманы маскхалата, я обнаружил пачку сигарет, коробок непромокающих спичек, обгоревшую фотографию и три метательных ножа. Последнее обстоятельство заставило удивиться, ведь ножи всегда были моим бессознательным страхом. Закурив сигарету, я решил рассмотреть фотографию. На ней был изображён альтист со своим инструментом на фоне сооружения, внешне похожем на радиовышку. На обороте снимка была надпись, сделанная простым карандашом. Imperium, кажется так там было написано. Я спрятал сигареты, фотографию и ножи во внутренний карман и поднялся наверх. В комнате кроме Александры, так и не отреагировавшей на моё появление, не было никого и ничего. Буквально на долю секунды всё находящееся в комнате изменило цвет так, что неожиданно открывшийся вид стал напоминать картины Мунка.
Я приблизился к девушке. Никакого движения с её стороны. Осторожно обняв её сзади, мой язык плавно скользнул по тонкой и светлой женской шее. Я сразу же почувствовал чуть солёный вкус кожи Саши. Руки плавно опустились на её маленькую грудь и почувствовали тепло, с невероятной скоростью разбудившее всю мою кровь. Правая рука в исступлении скользнула к её лону, и осторожно легла на него. Александра медленно опустила голову вниз. Я с холодным торжеством убрал руки и отошёл от неё на несколько шагов назад. Девушка медленно повернулась. Пока она это делала, я достал один из ножей и руку с ним спрятал за спину. Саша несколько секунд смотрела на меня, после чего грациозно подошла чуть поближе. Казалось, шаги давались ей с трудом. Я отступил и понял в чём дело: в каждую мышцу её прекрасного тела с потолка спускалась едва заметная нить, которая, похоже, и руководила движениями. Тем временем девушка приблизилась почти вплотную ко мне. Усмехнувшись, она правой рукой взяла мою шею и приблизила к себе. Я осторожно обнял левой рукой за талию и медленно всадил нож в её белое, пахнущее морозной свежестью тело. Александра от удивления широко раскрыла рот, из которого, через секунду, на меня хлынул поток сладковатой на вкус крови.
Когда я снова открыл глаза, комната была пуста. Солнце за окном уже плохо освещало мир вокруг. Я подошёл к окну и посмотрел на поле, засаженное рожью. Внизу послышались шаги, что заставило достать один из ножей и кинуть его в дверь. Лезвие плотно вошло в дерево. Когда я снова взглянул в окно, на другой стороне поля появилась странная фигура. Тут обнаружилось, что на моём поясе в массивном кожаном футляре лежит полевой бинокль. Как я не заметил его присутствие раньше? С его помощью я устремил взор на мелькающую среди колосьев фигуру и затаил дыхание. Механическое пианино на первом этаже продолжало играть.
По другой стороне поля медленно прохаживалась Александра и курила сигарету, чего в обычной жизни она не делала. Докурив, она взяла сигарету между средним и большим пальцем и выбросила её в эту тёмную ржаную пропасть. Поле в момент загорелось, и огонь стал быстро двигаться к дому, где находился я. Механическое пианино резко смолкло, и глаза мои открылись.
3.
Она сидела впереди меня. Я читал «Пену Дней», но никак не мог сосредоточиться. Её тонкие и светлые, словно кокаиновые линии, волосы лежали почти передо мной. Преподаватель объявил перерыв, и все разбежались. Мы остались вдвоём. Оторвавшись от чтения, я попросил её погладить меня по голове. Александра удивилась, но выполнила просьбу. Лёгкая рука ласково скользила по волосам, и лицо моё чуть было не превратилось в гримасу довольного кота. Она убрала руку, но я попросил ещё немного продолжить священнодейство. Александра не была знакома с полотнами Льюиса Уэйна, поэтому ей наверняка не с чем было сравнить увиденное.
После занятий я проследовал за ней до трамвайных рельсов. Александра мёртво улыбалась и непереставая о чём-то говорила. Ничего в тот момент не было живее этих тонких и движущихся губ. На остановке мы разошлись, и на разных трамваях отправились в свои места проведения одиночества.
Я рухнул на сидение. Рядом со мной сидел альтист в драповом пальто и держал свой инструмент в руках. Некоторое время он изучал вид за окном, а после оплаты проезда вкрадчиво посмотрел на меня. Я сложил ладони пирамидой и тихо произнёс увиденное на фотографии слово: «Imperium». Альтист тихо вздохнул и попросил меня пройти с ним. Мы вышли на следующей остановке, и сразу же пошли в близлежащий подвальный бар.
За кружкой пива альтист рассказал, что родом он из Данилова, и в городе проживает временно. Я не стал рассказывать ему произошедшего во сне, но спросил о значении сказанного слова. Музыкант сказал, что помнит этот термин со времён своего ученичества. «Imperium – это лад традиционной, можно даже сказать, народной музыки» — пояснял альтист – «Этот лад напоминает минорную пентатонику, но, начиная с любой ступени, звучит тяжело, и как бы несвободно. Почти незыблемо. Также как человек, устремивший все силы своей страсти к образу только что созданной им богини». Это объяснение озадачило. Он не верил в мистику, этот альтист, но с данным явлением в музыке ничего поделать не мог. После я проводил его домой. Был вечер, падал снег и где-то кричал ворон.
Дома, по объяснениям альтиста, я попытался воспроизвести Imperium на своём старом рояле. Комнату наполнили звуки, заставившие оцепенеть почти всё живое в её пределах. Моя чёрная ручная крыса, Пятьсот Девятый, перестала бить хвостом по крышке рояля и с жалостью уставилась на сигарету у меня в зубах. Мелодия, по сути, была поминальной песней для мечты, судорожно убиваемой при каждом воспоминании о ней. Слёзы медленно потекли по щекам. Крыса удалилась, чтобы не видеть моего лица. Даже эта маленькая дрянь оставила меня во время буйства Вечности.
Я отнял руки от инструмента, и нарушил тишину риторическим вопросом: «Демон или человек этот альтист из Данилова?».
4.
Цель – вот что есть в глазах каждого котёнка, писал Льюис Уэйн. Чуть тусклые зелёные глаза Александры явно видели свою цель, но никогда не рассказали бы её другим. Глаза не говорят, по крайней мере, на понимаемом всеми диалекте. Смотрят на меня насмешливо, вовсе не пытаются скрыться. На секунду прикрываются кожаными чехлами век, и устремляются в другую сторону. Девственность этой нежной твари, созданной мне в наказание, продолжает возбуждать и удивлять. Ощущение Александры, словно демоница Лилит, спускается ко мне с приходом темноты. Оно ласкает, возбуждает, и в итоге на бумаге, в виде стихов, появляются сверкающие капли поллюции. Этих листов скопилось большое количество. Однажды во сне я увидел, как ветер гоняет их по комнате. При попадании на солнечный свет листы возгорались, поэтому вскоре пол комнаты был погребён под барханами серого пепла. Туда им и дорога.
У Саши есть тетрадь, в которую она бережно переписывала все присланные мной вирши. Рукотворный памятник безумию страсти. Меня это даже тронуло. Девушка не понимает, что в один прекрасный день все эти добрые и светлые на вид строки обратятся в чёрных древних змей. Они обовьют её тело, вгрызаясь в плоть и лишат всего: глаза – цвета, лоно – девственности, душу – покоя, а мозг – разума. Кожа станет пепельно-серого цвета, пальцы ослабнут, а красота превратиться в порочно-резкую маску отчуждения. И тогда увядшая Европа, перенесённая волнами на другой берег Эгейского моря, постучится в дверь комнаты Мальдорора…
После дикой грозовой ночи я смогу, наконец, открыть глаза. Александра будет лежать рядом, откинув одеяло. Своим надломленным тихим голосом попросит сигарету. Мне незачем отказывать, ведь теперь её глаза горят кровавым огнём. Она возьмёт в свои тонкие руки Книгу Закона, и углубиться в чтение. Я отправлюсь на кухню и растворюсь в лучах восходящего солнца, словно сахар в чае, которым сейчас ОНА пытается утолить жажду и резкий прилив нимфомании. Меня больше нет, я воплотился в один из тяжёлых железных гвоздей для крышки ЕЁ гроба.
5.
Сегодня Саша неожиданно весела и сексуальна. Шаги её похожи на фортепианный аккомпанемент «Spiritual Front». Я догадался – близятся выходные, а в такие дни цветут даже красные маки, посаженные у газовых камер. Это их день.
Строгое молчание на протяжении всего дня. Все поражаются её парфюму, но для меня он словно хлорный газ. Сторонюсь и прячусь, не подавая вида. В учебной комнате жарко. За окном расплывается дым, запах парфюма дурманит, и вот уже доктор Менгеле вещает нам о группах крови. Показав несколько архивных фотографий, он ведёт всех в экспериментальную лабораторию. В коридоре санитар везёт котёл с пищей. Увидев нашего учителя, он остановился по стойке «смирно», но Менгеле кивком головы даёт ему возможность продолжать работу.
В лаборатории всё готово для исследования группы крови. Дежурный отдаёт приветствие доктору, пожимает мне руку и уходит. Все немного озадачены, но удивляться нечему – с Мейером мы знакомы ещё с детства, а с недавнего времени довольно часто виделись в управлении СА. Менгеле назначает двух учеников в качестве лаборантов и просит кого-нибудь стать добровольцем. Лейтенант Александра делает шаг вперёд. Никто не удивился такому повороту событий. Ученики разбредаются по комнате, разглядывая оборудование и шприцы для инъекций.
Ассистент прокалывает Александре средний палец и начинает методично выжимать кровь на сектора тарелки. Учитель рассеянно даёт мне фотоаппарат и просит сделать несколько снимков для отчётности. Выбрав ракурс, делаю фото, в центр которого попадает только лицо лейтенанта Александры. Она не обращает внимания на капающую из пальца, словно из крана, кровь. Взор её устремлён на Железный Крест доктора Менгеле, прикреплённый поверх халата. Награда отражается и в её глазах. Делаю ещё один снимок. Вдруг все мы обращаем внимание на вспышку света за окном…
Преподаватель поднимает меня с пола и просит помочь вытащить в коридор. Вижу, как он открывает окно и говорит что необходимо проветривание, ведь во всём виноват спёртый воздух. Моё шатающееся тело выносят в коридор. Болит голова. Саша наблюдает за мной в приоткрытую дверь. Виновато улыбаюсь и ухожу.
Вечером, за чтением Ремарка, я налил себе стакан водки. Капли её, попавшие на стол, быстро уничтожил Пятьсот Девятый. Крысам особенно вредно пить алкоголь, но уж пусть сегодня эта чёрная, покрытая короткой шерстью мразь разделит со мной эту чашу. В окно постучался альтист из Данилова. Он принёс бутылку коньяка по случаю развода с женой и окончательного переезда в этот город. Как он меня нашел, остается загадкой. При разговоре альтист неожиданно вспомнил, что основная особенность Imperium – это окончание. После того как музыка замолкает, единство тишины охватывает человека, все его гештальты закрываются, и он обретает Вечность, вокруг которой кружится мелодия Imperium`а. Единственная проблема – не так то просто завершить Imperium в тонику. Музыка может играть в голове до и после того, как ты прикоснулся к клавишам или струнам. Можно либо сознательно закончить её, либо она закончится сама, но в этом случае человека постигает такой когнитивный диссонанс, что становится его основной формой бытия.
Около полуночи альтист из Данилова ушёл. Я устало распластался на ложе и вскоре уснул.
6.
От холода разбитой кирпичной стены спину ограждал только тот самый маскхалат. Руки ощупывали красные кирпичи и постоянно натыкались на маленькие впадины, в которых застрял песок. В десяти метрах от меня, если и этот сон сохранил метрическую систему, стояло пятеро солдат с винтовками наготове. Все пятеро, как будто бы списаны с окон РОСТа Маяковского – фигуры черного цвета, состоящие только из острых углов и прямых линий. Никто даже не подумал завязать мне глаза. Из-за спин фигур вышла Александра в длиннополом кожаном плаще. Ну а кто же, как не она, должна была появиться в предсмертную минуту?
Она медленно и с достоинством подошла к стене и выжидающе посмотрела мне в глаза. Молчание было единственной защитой. Александра резко повернулась и ударила в солнечное сплетение. Я повалился на колени. Тогда она взяла меня за волосы и коленом ударила в лицо. Упал. Далее последовало несколько ударов каблуком в висок. После всё прекратилось. Пролежав несколько минут, я поднялся. Лицо Саши не выражало никаких чувств. После резко нанесённого удара в её всё так же тонкую и белую шею выражение лица девушки не изменилось. Взяв рукой за затылок, я стал разбивать её утончённое лицо о красные кирпичи стены, пока оно не превратилось в бесформенную кровавую кашу. Александра была ещё жива, но почти без сознания. Я взял её тело на руки и понёс в направлении солдат. Те чего-то ждали. Пройдя пять шагов, я услышал команду «Огонь!». Три пули попали в Сашу, одна пробила мне ногу, а последняя, словно трупный червь, намертво впилась в лоб.
7.
Я и Александра вечером шли на трамвайную остановку. Она приняла приглашение проводить её домой. Всё было готово ещё со вчерашней ночи.
Когда Саша встала на подножку трамвая, я, почти не доставая из рукава шприц, сделал ей быстрый укол в позвоночный столб, который вместе с тонкой талией виднелся между лёгкой курткой и джинсами. Вена на её виске слегка проявилась, и девушка бессильно упала мне на руки. Я снял тело с трамвая и понёс в направлении автобусной остановки. Подбежал какой-то прохожий и спросил о случившемся. Повернув к нему своё оскалившееся лицо, почти крикнул в глаза: «Спокойно! Я врач!». Прохожий быстро удалился. На первом же автобусе удалось доехать до моей комнаты. Какая удача.
Осторожно положив девушку на кровать, я метнулся к шкафу и извлёк две полуторалитровые бутылки раствора левовращающего изомера декстраметаамфетамина. Саша приоткрыла глаза и слегка запинаясь, произнесла: «Я так и знала! Хотя бы поцелуй меня…». Я резко подскочил к кровати, крепко взял её за подбородок и сказал, глядя прямо в глаза: «Пока не набьёшь полный рот DXM`а — не познаешь вкус настоящего поцелуя!». Она безвольно осталась лежать на кровати. Осторожно взяв Александру за шею, я стал поить её смертельным раствором, в перерывах давая выпить немного гранатового сока. Она совсем не сопротивлялось, хотя действие препарата из шприца кончилось. Окончив с ней, я, давясь и почти задыхаясь от удовлетворения, выпил свою порцию. После выключил свет и лёг рядом, взяв Александру за руку.
Прошло примерно пол часа. Я почувствовал дрожь наших тел и одновременно ускоряющееся сердцебиение. Она спросила – «Что теперь?». «Просто закрой глаза…» — ответил я угасающим голосом. Дрожь в телах увеличивала свою амплитуду, и становилось всё приятнее, а сердца ускоряли темп, пока, наконец, не остановились…
Наконец мелодия Imperium`а окончилась. Мы с Александрой стали розовыми тучами над городом и улетали всё дальше, поддаваясь зову ветра. Части нас сплетались и отстранялись друг от друга. Пролетая над загородными холмами, мы увидели альтиста. Он играл на своём инструменте, а на плече его сидел Пятьсот Девятый. Судя по движениям пальцев, наигрываемая мелодия была стара и сложна как мир. Но ни я, ни Александра её не слышали. Нашим лейтмотивом стала ещё более великая и древняя мелодия Тишины.