Кумар

Автор: xxx3x Часть 1.

Бог знает сколько уже времени он временами проживает в квартире выехавшей за границу сестры. Вспомнить это невозможно, да и бесполезно – всё-равно в Антарктиду визу получить нереально, а письма всегда возвращаются обратно со штемпелем «адресат выбыл» или «адрес неизвестен». А всё потому, что пингвины исключительно мнительные существа и человечество презирают за глобальное потепление и нечистоплотность.

Везде в этой квартире грязь и мусор, абсолютно всё загажено продуктами обыденной жизнедеятельности, и только туалет – гавном, по срезу наслоений на газовой плите легко можно установить меню с 1986 года. Вот, наверное, именно тогда сестра и покинула страну на волне перестройки.

И он стал иногда жить здесь. Ибо – кому он нужен в Антарктиде. Или Аргентине?

Особенно его раздражают постоянные шорохи и шёпоты. Дом-то хрущёвка – стены не предназначены для сокрытия интимности и крамолы. Впрочем днём в рабочее время соседи милые люди. Кроме, каких-то сволочей-тунеядцев, которые не работают и всё время топают протезами и елозят инвалидными коляскам и бУхают костылями и гантелями.
Поэтому иногда его нервы не выдерживают, и он начинает мстительно маршировать босиком «кремлёвским шагом» и орать до песка в горле «Вставай, страна огромная! Вставай на смертный бой!» А в другой раз он наоборот принимается иноходью скакать по квартире в сапогах с подковками, колотить черенком швабры, словно пикой в потолок, и горланить «Белая армия, чёрный барон снова готовят нам царский трон!»

А часто, когда настроение у него бывает умиротворённое, и во всём доме царят тишина и покой, он принимается готовить домашние пельмени.
Пельменей он любит лепить по три сотни. Их он замораживает в старом холодильнике «Ока» с отломанной ручкой, переделанном под морозилку.
Но жизнь не так проста и миролюбива, как хотелось бы, поэтому зачастую, если во время заготовки пельменей какая-нибудь назойливая вертлявая муха или присевший на подоконник орнитозный голубь или внезапно пришедшая в голову неприятная мысль о двойке за диктант во втором классе вероломно отвлекали от работы, он впадал в ярость и сминал и готовые уже пельмени и все ингредиенты в гигантский ком. Сминал и щипал, сминал и бил! И со злостью выкидывал в прихожую. Откуда потом – по прошествии времени необходимого для обретения спокойствия – грязный колобок бережно — ибо он понимал, что поступил с продуктами не очень порядочно — перемещался во встроенный шкаф на бессрочное хранение, где и усыхал, ввиду здоровой там атмосферы.

Весь прошлый год он строил планы о сборе грибов.
Он явственно представлял себе их: выглядывающие из голубого мха почти чёрные шляпки шарообразных боровиков, стыдливо прикрывающиеся желтым листом оранжевые длинноногие подосиновики, робкие моховички, прячущиеся в сырой моховой подстилке, заносчивые и тщеславные подберёзовики и такие нарядные, словно древние испанские гранды, мухоморы в шикарных крапчатых беретах. По четвергам во сне его преследовал мощный дух варящихся грибов.

И вот однажды в конце лета это свершилось.
Всю ночь его донимал сосед справа – всю ночь этот мерзкий человек думал что-то очень неприятное. Всю ночь он не мог спать, и едва в окна повеяло рассветом, снарядился за грибами.
Он нашёл в кладовке резиновые сапоги, старые джинсы и брезентовую ветровку. Взял столовый нож. И только никакой подходящей корзины не было. Неподходящей, впрочем, тоже. Зато на балконе нашёлся холщовый мешок из-под сахара.
«Это хорошо!» — подумал он. – «Если грибов будет много, в корзине им всем будет тесно».
Он сел в ранний автобус с понравившимся ему названием и устремился в природу.
Он ехал около часа, внимательно вглядываясь в проносящийся за окном пейзаж.
Когда за окнами замелькали лесопосадки, он остановил автобус и вышел.

Лес встретил его недружелюбно. И здесь почти те же неприветливые шорохи и злобные ворчания, что и дома. Деревья сердито шумят в вышине пронзительным ветром, комары кровожадно переговариваются, а птицы враждебно гогочут над ним.
Но он твёрдо шёл неизвестно куда к поставленной цели.
Вот только никаких грибов не попадалось.
Он не знал, что грибы начинают попадаться, когда заблудился и надо срочно искать выход из леса, но незнание закона не освобождает от неожиданностей.
Он долго блуждал по одним и тем же буеракам, но не испугался цикличности своего пути, неясности своего положения в мире и неопределимости своих земных координат.
Он не отчаялся, и его зимние мечты сбылись – он набрал полмешка грибов, всё, как и грезилось – тут и подосиновики, и подберёзовики, и моховики, и мухоморы, и даже три белых.

А потом он набрёл на заросшие окопы и вскрытую землянку.
Чёрных следопытов, видимо, кто-то спугнул, и они лишились своей чёрной добычи.
Ему же достался торчащий из земли немецкий гофрированный термос и каска. А череп он брать не стал, чтобы не поганить грибов.
В термосе лежала полуистлевшая карта, которая расползлась в руках и на дне баночка зелёного стекла с надписью «Оpium» с фарфоровой пробкой на проволочке — это его заинтересовало.

Каску он надел на голову и весело подумал, что комары теперь сломают свои поганые клювы, а птицам не обгадить его гениальную голову.

Возвращение заняло слишком много времени и отняло уйму физических сил.
Домой он добрался заполночь. В каске, в семейных трусах и в сапогах. Очень уставший, так как в город идти пришлось пешком. К тому же тесные грубые джинсы натёрли пузыри в паху.
Дома он мстительно выкинул вредную сырую одежду в кладовку.

Грибы чистить некогда, так как безумно хочется спать, но до утра они пропадут, поэтому он вываливает весь улов в огромную эмалированную кастрюлю, заливает водой и поджигает газ.
Он успевает снять первую саму вредную пену и первую же — самую смачную — пробу.

По дороге в спальню он вдруг заинтересовался своим отражением в зеркале.
Он начал маршировать на месте, выкрикивая известные по фильмам про войну немецкие слова «Хенде хох!», «Хай Гитлер!», «Дойчланд зольдатен!» и «Русиш швайн». И «Капут парнизант!» Это было весело, он заливисто смеялся на весь свет.
И тут внезапно он замолчал — он с тоской вспоминает, что он русский, советский человек и к тому же бывший пионер и отличник второго класса, и в патриотическом порыве он снимает трусы, прицеливается зажатым в кулак членом в ненавистную отражённую рожу в фашистской каске и презрительно изрекает «Вот вам, суки, а не Россия! Русские не сдаются!»
При этом где-то в глубинах подсознания, недоступных даже психоанализу Фрейда, мелькает короткая, но трагичная мысль «Бабы, что же вы меня не видите?»
Это приводит его в философское настроение, он грустно натягивает трусы, скидывает в угол каску, снимет сапоги, разматывает портянки, нюхает. И сермяжный дух родины успокаивает.

Под запах варящихся по четвергам грибов он засыпает спокойным сном.



Часть 2.

Но сон его был короток — он вдруг испуганно просыпается среди ночи с криком «Грибы!»

Что такое? — он не может понять, где он. Какая-то чужая комната, чужая кровать, чужая подушка… Подушка! Подушка!!!

Пахнет грибами.

И кто-то подсматривает через щель в неплотно прикрытой двери.
Он догадывается, нет, он точно знает, что это убитый фашист. Тот самый из леса, из разрытой землянки. Пришёл за своей каской и зелёным пузырьком с фарфоровой крышкой.
Но фашист сейчас не человек, а оборотень: огромный скрюченный зверь, густо обросший клочьями длинной пегой шерсти с ужасной вытянутой звериной мордой, оскаленной жёлтыми клыками, с которых катает зловонная слюна, с кривыми длинными когтями на руках и ногах. И самое ужасное – что у него живые глаза высилькового цвета со звездообразным зрачком. А необычность и есть тот штрих, что делает просто ужасное самым ужасным.

Ему становится безумно страшно, сердце с грохотом бьётся в рёбра, ручеёк холодного липкого пота течёт между лопатками. Страх! Воот – животный, зверский страх!
Успокоить себя не удаётся, хочется закрыть глаза, закрыть уши, отвернуться к стене и уйти в сон. А потом вернуться назад ярким солнечным утром. Без страхов, без забот, без мыслей. И без ужасного вервольфа за дверью.

Его колотит. Он пытается бороться со своим страхом, он уговаривает себя, что оборотней не бывает, что это пришёл обыкновенный человек.
Пусть фашист, пусть мёртвый, но человек. А не страшный оборотень.

В борьбе с иррациональными страхами победы быть не может. Но страх можно вырастить настолько, чтобы не он жил в тебе, а ты – в нём.
И когда ужас неопределённости заполнил всю комнату, как расплавленное олово горло незадачливого и несчастного гонца, и стало невозможно дышать, он заставляет себя встать и открыть дверь.
За ней никого нет.

Но он знает, что это совершенно ничего не значит.
Оборотень спокойно мог спрятаться в кладовке.
Раньше вервольф был фашистским снайпером, а фашистские снайперы, хорошо прячутся!
Его страх схлопнулся, как Вселенная, и неожиданно сменился азартом охотника.
Он неумело перекрестился и храбро открыл дверь в кладовку.
Там на полу валялся ком сырой одежды – джинсы, ветровка, сапоги, портянки.
Но оборотень на то и оборотень, ему ничего не стоит представиться кучей опавшей листвы или грудой мокрой одежды.
Он отчаянно прыгает в середину кучи тряпок и с криком «Хенде хох!» яростно топчет их ногами.
Ничего не происходит, хотя он не знает, что именно должно было произойти, но он точно уверен, что оборотня в кладовке нет. Зато на глаза ему попадается стоящий в углу большой молоток. Что, конечно, очень кстати.

Он берёт молоток и крадётся к закрытой двери в большую комнату, которую некоторые мещанствующие снобы из гордыни и тщеславия именуют «гостиной».
На стекле двери резвятся кровавые сполохи и слышно приглушённое рычание. Зверюга явно должен быть здесь.
Он резко распахивает дверь и, выставив вперёд молоток, входит в расцвеченный полумрак.

Работает телевизор – огромная плазма. Это его удивляет, он никогда не видел у себя такого телевизора.
Идёт «Дурной вкус» Питера Джексона, от него и сполохи и рычание!
На диване в полумраке сидят неизвестные люди — двое мужчин и две женщины.
Это его настораживает. Он не уверен, что неизвестные, действительно, люди.
Но больше всего его настораживает какой-то обманчивый уют комнаты, какая-то домашняя атмосфера. В такой обстановке и теряют бдительность и становятся лёгкой добычей кровожадных нелюдей.
Он нащупывает выключатель и резко включает свет. Незваные гости щурятся, прикрывая глаза ладонью.
Он ясно видит, что они боятся света! Они выдали себя – это тоже оборотни!

Освещённая комната совершенно незнакомая – чистая, прибранная, с приличной мебелью, опять же, с плазмой. Но… это его квартира?
А это — чужие люди, вернее чужие оборотни!
- Ну, и как мы сюда попали? Что разве дверь не заперта? – он саркастичен.
Зверо-люди пытаются что-то сказать в своё оправдание, но он не слушает.- «Они умеют отводить глаза!»
Он пятится в коридор. Точно. Внутренняя дверь не то что не заперта, а можно сказать, выперта – вся раскурочена и едва держится в вертикальном положении, прислонённая к дверной коробке.
Он отставляет дверь к стене.
Внешняя дверь, правда, на петлях, но зрелище представляет тоже жалкое – замок вывернут, а «домашняя» сторона полотна вся изрисована свастиками и исписана немецкими ругательствами – «Русиш швайн!», «Хенде хох!», «Хай Гитлер!», «Дойчланд зольдатен!», «Капут партизант!».
Он горько усмехается своей проницательности – теперь никаких сомнений – приходил фашистский вервольф за своей каской и опиумом.
А люди в гостиной – его сообщники! И их, если удастся, необходимо немедленно выдворить.
- Эй, вы, фашистские прихвостни, а ну, валите отсюда!
И тут понимает, что готов совершить ошибку, и его посещает здравая мысль, что прихвостней лучше всего уничтожить. Уничтожить — всегда самое верное решение. Но это так трудно. Что бы кто ни говорил.
А следом влезает некстати игривая мыслишка: «Ладно оборотни-мужики – пусть валят, а фрау-вурдалачки – пусть останутся – порядок наводить!» – И дальше ещё более игриво. – «Нахрен порядок, дать им на клык и пусть убираются!» — слова «клык» и «убираются» обрадовали двойным смыслом и добавили игривости сверх всякого предела. Он счастливо засмеялся.

- Так, ублюдки на выход, а сукам остаться!
Молоток над головой – весомый аргумент. Даже для оборотней!
Самцы медленно, с угрозой кособоча головы, бессильно хрипя, уходят. А самочки испугано жмутся дружка к дружке, пряча клыки за плаксиво сжатыми губами.

Его похотливые мысли лезут наружу, и он сладострастно говорит вслух: «Выебу».
Девки испуганы, мечутся, пытаясь проскочить за парнями. Он перекладывает в левую руку молоток и беспощадно хлещет по щекам одну, вторую, от увесистых ударов они отлетают и обречено садятся на диван и тихо плачут. С этими ведьмами надо только так.
- Хенде хох! Лягайт! Лягайт! Трусы нихт!
- Не надо! Отпустите нас, пожалуйста! Мы больше не будем! Опомнись!
Он уже левой рукой приспускает трусы…

И тут раздаётся противный загробный скрип – скрипит входная дверь.
Что-то не так.
Он крепче сжимает молоток и осторожно выглядывает на площадку. Заглядывает за распахнутую дверь. Так и есть — там злобно топчется один из выгнанных оборотней — фашистских прихвостней.
«Не хотел бы я тебя встретить в лесу… под Кёнигсбергом…в полнолуние… в сорок первом! Да, здесь вам не тут! У нас не забалуешь!»
Парень с угрозой выставляет перед своей искажённой злобой мордой когтистые лапы и с ненавистью глядит безумными васильковыми глазами. Теми самыми! — со звездообразным зрачком.
- Ах, ты ж, сука, фашистская! Я тебя, оборотня, по глазам узнал! — Он замахивается молотком и со всей дурной отчаянной силы бьёт оборотня в висок – кровь, мозги и кости черепа вырисовывают на стене картину Аршиля Горки «Вода цветущей мельницы».
«Надо же, какая всё-таки слабая черепушка у человека… у фашиста…у вурдалака… И как это десантники об голову бутылки разбивают?» — рассеянно думает он. – «Возможно, молоток серебряный…» — подносит окровавленный молоток с прилипшими волосами к глазам, но рассмотреть не успевает.

Кто-то сбоку бегом устремляется к раскрывшейся вдруг двери лифта.
Он сразу понимает, что это тот второй оборотень стремится уйти от возмездия. В три шага он нагоняет беглеца и остервенело лупит волшебным серебряным молотком по темени, по хребтине!
Тело падает в лифт. Двери лифта бесконечно пытаются закрыться – мешает нога упавшего. Кажется, что дёргающаяся в дверях нога живёт своей собственной жизнью. Но его это уже не волнует.

Волнует его другое, он вдруг осознаёт, насколько всё серьёзно — дело идёт о жизни и смерти и тут уж не до игрищ. И с неожиданной болью в сердце он понимает, что девочек-ведьмочек, фройлен-бройлен тоже надо мочить!
Нет, он уже уверен в своей решительности, мощи и всесильности, но что-то вгоняет его в безотчётную грусть, ноющей болью тянет сердце, словно к нему присосалась огромная пиявка. Копнув совсем неглубоко в своём сознании, он находит причину грусти – ему жалко курочить молотком девичьи головки. Жалко! Да, стоит сознаться самому себе на пятом десятке — он сентиментален.
Но отступать нельзя! И счастливая мысль, витающая в воздухе, находит его мозг — можно выкинуть их из окна. Ему кажется это очень романтичным: «Пусть полетают напоследок!»
Он горд своим великодушием.
Он чётко видит, как красиво падают красивые девичьи тела – одно — сумбурно вращаясь, словно кленовый лист, второе – как кукла, плавно, без лишних движений, плашмя спиной к земле.

Но неприятная обязанность откладывается – кто-то поднимается по лестнице.

Он понимает, что это могут быть ещё враги.
Надо убрать лишнее с глаз, чтобы они сразу не насторожились, чтобы сохранился спасительный фактор неожиданности – он ногой запихивает пляшущую ногу второго вервольфа в лифт и нажимает кнопку первого этажа.



Часть 3.

Двое гестаповцев в длинных кожаных пальто поднимаются по лестнице, поворачивают к его квартире и сходу:
- Вы что только что сделали?
- Ничего! Что за двусмысленные вопросы! – Он непринуждённо приседает и, делая вид, что правой рукой чешет лодыжку, левой — незаметно и беззвучно ставит окровавленный молоток за дверь — как ему кажется, незаметно.
- Разрешите пройти! – Фашисты настроены решительно.
- Не разрешаю! Это советская территория! У вас есть ордер на обыск? Мне тут прятать нечего. (Кроме трупа за дверью, трупа в лифте на первом этаже и двух ведьмочек, приготовленных на заклание.)
Он пятится и перед носом «кожаных» ловко прикрывает вход в квартиру сорванным дверным полотном. Внешнюю дверь закрывать нельзя – за ней труп, картина А.Горки на стене и серебряный молоток с отпечатками его пальцев.

В большой комнате никого нет. Раскрыто окно.
Он подбегает к окну, свешивается через подоконник – точно, всё как он и видел, внизу на мокром асфальте два женских тела. Аккуратные, почти никаких повреждений не видно, правда, у одного тела от колена неестественно вывернута левая нога – вперёд на 90 градусов, будто она сделана из пластилина, и не видно головы, зато второе женское тело – лежит на спине совсем невредимое и с безумной безучастностью, не моргая, глядит в серое небо ясными голубыми глазами. Снова эти глаза!
Кони в пальто деликатно колотят копытами в дверь:
- Вы должны пойти с нами.
- Ничего я вам не должен!
Судорожно мечутся перепуганные мысли в сведённом судорогой мозгу: «Зайдут! Надо срочно драпать отсюда и увести отсюда гестаповцев! Что-то надо придумать!»
Он представляет себя советским разведчиком в фашистском логове — Штирлицем, он берёт с комода какую-то бумажку похожую на квитанцию, надевает свитер и выходит, прислонив за собой внутреннюю дверь.
- Я должен пойти и получить в ателье платье жены!

Двое в коже угрюмо пожимают плечами. И следуют за ним чуть поодаль.
Он чувствует в груди какое-то беспокойство, трогает свитер и что-то нащупывает под тонким трикотажем. Он тихонько запускает руку под одежду и вытаскивает клубок из четырёх розовых махровых резинок для волос, ненароком прихваченных вместе со свитером. Это явно тех девок! Надо от них срочно избавиться!
«Куда же деть?» — Незаметно роняет одну из резинок в недотаявшую кучку снега, притаптывает носком ботинка, стараясь не замедлять шаг. Через два шага вторую, третью тем же макаром.
А вот снега больше впереди нет, только лужи, но в луже розовая резинка будет, как бельмо на глазу. Тогда он едва уловимым движением надевает улику на левое запястье под рукав. И рука тут же начинает гореть огнём – «Так вот как на воре шапка горит!» — ему становится физически ясным смысл пословицы.
Двое, воспользовавшись замедлением темпа его ходьбы, приближаются, берут в тиски:
- Мы должны вместе с Вами пройти на квартиру Вашей сестры.
- Она в отъезде. В бесстрочном. В Антарктиду. Навсегда.
- Это мы уже знаем, что навсегда. В квартире обнаружена её мумифицированная голова. В антресолях. А в морозильнике среди пельменей отдельные части тела. Антарктида, бля!
- Не может быть! («Я же только оттуда!»)
- … череп, конечно, высохший, как вобла, но соседи опознали. Вы должны пойти туда с нами.
- Нет! – Почти капризно. – Мне жена наказала взять из ателье её вечернее платье. Мы вечером идём в театр! На «Остров пингвинов» Анатоля Франса! Срочно нужно вечернее платье! – Он хотел вынуть из левого кармана квитанцию и помахать ею злорадно перед любопытными носами, но ожоговой болью напомнила о себе резинка.

«А вот и ателье! Очень кстати!» — Он, пока сопровождающие не опомнились, ловко выкручивается из их неприятного оцепления и быстро забегает в ателье.
Фашисты, как дураки, остаются курить на крыльце. – «Что съели!» — ехидно усмехается он.

В ателье весьма приличная для этого времени суток очередь.
«И что это все со сранья припёрлись за вечерними платьями?» — Раздражённо думает он. Но раздражение быстро сменяется спокойным умиротворением. – «Очередь — это хорошо! Спешить-то мне некуда. Очередь – это очень кстати!»

И тут его начинают занимать насущные вопросы:
«А вот, что интересно… эти двое тоже фашистские оборотни или просто гестаповцы… Интересно, за платье полностью уже заплачено или надо ещё доплатить?» — Развернул квитанцию – в ней пятьсот рублей, видимо, необходимая доплата. Сбоку купюры какая-то тоненькая ниточка торчит, хотел оторвать, а она тянется. Тянется. И пятисотка раскладывается на две половинки. «Фальшивка! Это имитация нитей. А вот — внутри металлическая полоска… Точно фальшивка. Сейчас вот возьму суну купюру этим в кожаных польтах, пусть фальшивомонетчиками займутся! А от меня отстанут!»

Очередь между тем стремительно рассосалась. Он ещё недоверчиво подумал, что такое бывает только в счастливом сне.
Сразу две приёмщицы в синих халатах обратили на него своё драгоценное внимание и выставили вперёд острые подбородки, вопросительно растопырив глаза.
Он собирался непринуждённо поболтать с приёмщицами, но голова работала со скрипом, видимо, сказывалось давление тяжёлого, угнетающего биополя от ожидавших снаружи фашистов, поэтому всего его ораторского настроя хватило только на строгий вопрос:
- Так, готово платье или нет? Вечернее.
- А вам к спеху? – Первая кокетливо. «Дура!»
Вторая дерзко сверлит его глазами, как сосед смежную стену в восемь утра в воскресенье. «Пидарасина!»
- Ну, я такую очередь отстоял, хотелось бы знать, пока ещё народ не набежал.
- Сейчас спрошу закройщицу. Маша, там платье вечернее у тебя готово?
- А смотря кто спрашивает…
- Да, тут какой-то…
-Симпатичный?
- Ничего себе. Только какой-то зашуганный и нервный. Маньяк, наверное…

И тут неожиданно заходит его жена.
- А, ты тут уже получаешь?
- Слушай тут пятисотка фальшивая! Давать? Может прокатит?
- Да, ты что! У нас Вера Ивановна дала в магазине фальшивку, так потом не знала, как откреститься! Вот тебе ещё пятьсот рублей! Ладно, ты тут получай, а я домой побегу, приготовлю какого-нибудь мяска.
- Это… там…Ай! Эй! – Как бы задержать. Как бы подготовить к неожиданностям. — Ты что платье даже смотреть не будешь?
- Нет, у меня уже три примерки было! – убегает.

Платье получено. Надо выходить! Двое в шпионском прикиде никуда не делись.
Торопливо отбросив сигареты, они радостно берут его в клещи:
- А мы Вас ждём! Ну, что к сестре пойдём или к обратно к Вам домой. Вашу жену и дочь кто-то выбросил из окна. Только что нашли. С признаками насилия. И сына нашли, на площадке за дверью. Тут однозначно – убийство. Молотком. Орудие там же. Отпечатками эксперты занимаются. И незнакомый…неопознанный мужчина в лифте с многочисленными следами ударов молотком. На голове и теле.
- Да, вы шутите! Вы же видели, жена только что вышла отсюда! Какого насилия?! Над оборотнями?! А сына у меня нет и никогда не было! А дочери тем более! Что это за издевательство! Я ещё с ума не сошёл! И главное, никакой неизвестный мужчина мне неизвестен! Это парадокс и беззаконие! А вы знаете, что по городу совершенно свободно расхаживают оборотни?! …и распространяют фальшивые денежные купюры! Вот!
- Ну-ну. Вообще-то, так чисто для вашего сведения, сюда в этот сарай, гм, так сказать, «ателье» за всё это время никто не заходил и никто соответственно отсюда не выходил. Ну, что идём.
…

- Смотри, что этот Ванька Жуков пишет. «Антарктида. Моей сестре. Лично в руки. Конфиденциально.»
- Жжот чувак!
- Ты вон, на, ещё текс почитай! Вот цитата:
«Люди здесь хорошие. Мне сосед помогает костюм выходной пошить. Правда, из шерстяного одеяла костюм очень колючим получается, но зато красивый – бордовый.
И руками ещё шить очень трудно – все пальцы исколол. Иголку-то и ножницы я в подушке прячу. Пришли мне с оказией швейную машинку. Правда, её спрятать в подушке очень трудно. А без машинки шить долго.
Зато когда костюм будет готов, мы можем сходить с тобой в театр. Конечно, если у тебя там в Антарктиде есть театры, в чём я сильно сомневаюсь. Пингвины ведь только с виду артистичные и милые, а на самом деле тупые оборотни.»
- Ржака! А говорят, этот перец жену и детей порубал? И сестре, говорят, голову отрезал?
- Про сестру не знаю, а остальное — байки! Он у нас тут с одиннадцати лет реабилитируется безвылазно! Просто у него странная патология – его организм вырабатывает совершенно дикие дозы скополамина, и он в кумаре постоянно. А мы его постоянно промываем…


xxx3x.

ПС. И эта… ни балуйте там!