СОЛДАТСКИЕ ПРИКОЛЫ или мемуары старшего сержанта войск ПВО Часть 5

Автор: Сергей Маслобоев 18.НА БОЕВОМ ПОСТУ.
Затянувшийся после спортивных праздников отходняк закончился неожиданно. Под
чутким руководством младшего сержанта Рязанкина мы с Мишей заступили в дежурную смену станции дублёрами. Шагая в строю, я уже потирал свой бедный лоб, готовя его под рязанскинские штрехи. Но всё обошлось. Теперь нашим обучением занялся командир пятой группы, капитан Зеленин. Терпеливый был человек. Объяснял всё по сто раз. А по ночам практические занятия всё равно проводил Рязанкин. Но мы уже начинали понемногу что-то понимать, и наши лбы на этот раз выдержали. Хотя младшему сержанту и этого было мало.
-Вы должны уметь делать всё. Каждый за каждого,-
повторял он, оттягивая палец для очередного штреха.
И вот наступил день, к которому так долго готовил нас младший сержант, калеча нам лбы. В дизельной собралась компетентная комиссия во главе с энергетиком полка. Майор, беспристрастно щёлкая секундомером, бросал вводные. Миша насиловал двигатели. А я, как кузнечик, скакал вдоль щитов, то, вводя генераторы в параллель, то, подключая, то, отключая, потребители. Торию тоже с горем пополам сдали. Комиссия осталась довольна. Рязанкин загордился, принимая вместо нас поздравления.
Через неделю старшим дежурным смены заступил я, а младший сержант Рязанкин моим дублёром.
-Пошли на командный пункт татеевский доппаёк жрать,-
потирая руки, закивал головой Игорь.
-Какой доппаёк?-
не понял я.
-Там увидишь,-
потащил он меня по коридорам.
Оперативным дежурным полка заступил капитан Татеев. Построив на КП смену, он проводил инструктаж. Для начала наорал на всех за внешний вид. Потом прицепился ко мне, обещая оторвать голову, если что-нибудь будет не так.
-Смотри за ним,-
повернулся он к Рязанкину.
-Всё. Разойдись,-
уселся капитан в кресло. Никто не двинулся с места.
-Товарищ капитан, а это…?-
развёл руками стоящий в строю первым планшетист.
-Дармоеды!-
Татеев нагнулся и, достав из-за приборного шкафа огромный чёрный портфель, поставил его на стол. В одно мгновение портфель был открыт и опустошён. Пирожки,
находившиеся там, были бессовестно съедены тут же. Оперативному дежурному не досталось ни одного. Знала бы жена, собирая мужа на службу, что обычно происходит с её кулинарными трудами.
-Вот теперь и жить можно,-
удовлетворённо крякнул Игорь, когда мы вернулись в дизельную.
-Подожди, я сейчас,-
он полез под щит высокого напряжения, весь изрисованный молниями и страшными надписями «Не подходи!», «Убьёт!». Выбравшись назад, Игорь отряхнулся и поболтал над ухом солдатской фляжкой, появившейся у него в руках:
-Во! Ещё с профилактики осталось. Давай кружки.
Он разлил содержимое фляги.
-Это же – спирт,-
запротестовал я, понюхав.
-Дурак ты Лёха. Ничего ты ещё не понял. Мы сейчас это врежем. Упадём. Утром проснёмся, а уже на целый день меньше служить осталось,-
убеждал он, закусывая остатками татеевского пирожка.
Так, сидя за столом, мы проболтали ещё около часа. Потом младший сержант, постелив за трансформатором свою шинель, стал укладываться спать, собираясь укрыться моей.
-А как же упадём?-
возразил я.
-Ты что? Мы же на боевом посту! Ты теперь здесь главный. Ты и отвечай за всё,-
зевнул Игорь и накрылся с головой.
Через неделю я заступил на дежурство с Мишей. Младший сержант Рязанкин остался
в военном городке.

19.ПРАЗДНИК, ЛУЧШЕ НОВОГО ГОДА!
Приказ министра обороны об очередном призыве на действительную военную службу и увольнение в запас выслуживших свой срок. Для офицера эти слова не значат ничего. Для солдата это – всё. Праздник, лучше нового года. Жизненный рубеж.
Деды собираются домой. Молодые становятся шнурками. Шнурки – черпаками. Черпаки – дедами. Всю ночь казармы гудят. И никакой командирский надзор не в состоянии помешать этому. Черпаки забрасывают свои ремни из заменителя, одевая заранее припасённые кожаные. Бывшие деды, которые теперь считают себя гражданскими, даже не едят в этот день, отдавая свою пайку в столовой молодым. Жестокая процедура перевода из одной категории в другую происходит путём отбивания
ремнём по мягкому месту количество раз, соответствующего количеству оставшихся служить месяцев. Вообщем, условностей много. Есть неприятные, но больше приятных. Всё-таки служить осталось на полгода меньше.
Я встретил этот знаменательный день, находясь в дежурной смене на станции. Так что основные торжества прошли мимо меня. Шнурком пришлось стать, в прямом смысле, защищая Родину.
Тянулась мрачная подземельная жизнь. Дневные дежурства, наполненные учебными тревогами и постоянными тренировками, не оставляли времени для скуки. По ночам начиналась героическая борьба со сном. О наступлении новых суток можно было заметить только по смене оперативных дежурных полка.
-Маслов, Курбанов, собирайтесь. Вечером пойдёте в городок, помоетесь в бане и готовьтесь заступить в расчёт,-
командир группы что-то писал за столом, не поднимая головы.
-Товарищ капитан, а, сколько отдыхать будем?-
подошёл я к нему.
-Двух дней хватит. И так опухли оба от безделья,-
он строго посмотрел на нас:
-Вот держи записку. Передашь зам по тылу. Возьмёшь у него сумку с инструментами.
-Есть,-
вздохнул я.
Когда мы с Мишей заступали в дежурную смену, ещё во всю стояло лето. Сейчас же, шагая в стою, я никак не мог надышаться свежим, сырым воздухом, глазея по сторонам на ураган осенних красок. Сотни сапог месили по мокрой бетонке ковер осыпающихся листьев. От звенящей вокруг тишины кружилась голова. Было потрясающе хорошо!
Распахнулись ворота КПП. Городок, потеряв зелёное убранство своих деревьев, встретил непривычной прозрачностью. Весь полк под опытным руководством зам по тылу участвовал в осенней охоте. Толстый майор решительно проводил крупномасштабную стратегическую операцию. Солдаты, вооружившись палками, сбивали последние, жиденькие листочки с деревьев, чтобы, не дай бог, утором они не упали самостоятельно, нарушив строгую чистоту аллей. Крик и свист повсюду стоял оглушительный. Неизвестно, сколько дней уже продолжалось это сражение, но закончилось оно сразу же, как только кто-то, не совсем меткий, залепил в окно штаба. Стекло разлетелось вдребезги, а палка, влетев в канцелярию, распугала собравшихся там офицеров.
-Товарищ майор, вам записка от капитана Зеленина,-
протянул я сложенный листок.
-Опять ты!-
злобно зашипел толстый майор, держась рукой за сердце.
-А я-то здесь причём? Я только что со смены вернулся,-
моё возмущение было справедливым.
-Уйди,-
зам по тылу покачнулся и беспомощно опустился на стоящую возле штаба скамейку.
В полку открыли войсковой приёмник. Сержанты, как раз гнали мимо нас молодых солдат в столовую. Они были смешные и неуклюжие, как утята.
Казарма задрожала от радостных возгласов и приветствий. Жители городка встречали нас весело. Мы с Андрюхой обнимались, как родные. И, правда, было здорово, что снова вместе!
Командовали здесь теперь молодые сержанты. Старые, по их собственному выражению, отошли от дел. Они или примеряли свои дембильские мундиры, или часами сидели в курилке, ведя неспешные разговоры и никого не замечая.
-Ты в штабе был?-
вдруг встрепенулся Андрюха, когда мы с ним делились новостями в умывальнике.
-Нет. А что?-
мне стало интересно.
-Тебе посылка из дома пришла.
-Да ну!
-Сейчас у Куска отпросимся и сходим.
-Пошли.
Мы договорились со старшиной, взяли с собой Мишу и втроём отправились в штаб.
-Наркотиков нет. Спиртного нет. Скоропортящихся продуктов нет. Забирай,-
сделал заключение наш полковой доктор, перевернув до самого дна несчастную коробку. Да и не было там ничего особенного. Хотя нет. Было! Помимо печенья и всякой ерунды, вроде конфет, посылка наполовину была забита Беломором!
Курево в армии это – всё. Это – самая надёжная, устойчивая валюта, на которую можно обменять, что угодно. А ленинградский беломор фабрики Урицкого – это вообще золотая валюта! Мама собирала посылку явно по рекомендации отца, старого служаки. А он знал, что посоветовать.
У наблюдавшего за процедурой досмотра дежурного по штабу сержанта даже слюни потекли, но дёрнуться он не посмел. И не потому, что нас было трое, и в полку уже хорошо знали, чем обычно заканчиваются наезды на нашу компанию. Просто суровая дедовщина при всей своей жестокости имеет и положительные стороны. Когда солдат
получает посылку, курево и вещи из одежды он беспрепятственно забирает себе. Всё же съедобное ставится на стол, и вокруг садятся сослуживцы только его призыва. И никакой, даже самый отпетый, дед не рискнёт подойти к посылке молодого солдата. Такое не просто осуждается, а карается и порой жутко самими же дедами.
Утром вместо обычного построения собирали в общую кучу бельё с коек. Был банный день. Баня для солдата – праздник особый, поэтому не рассказать хоть немного об этом не могу. Начну с того, что горячая вода в полку отсутствовала напрочь. От постоянного бритья под холодной струёй кожа на лице превращалась в наждачную бумагу. И только раз в неделю можно было попытаться получить истинное наслаждение, нежась под горячим душем. Но и то, только попытаться. На десять желанных дождиков претендовало сразу сто нуждающихся. А время на всё про всё давалось не больше пятнадцати минут, так как другие подразделения тоже хотели. Но приспособились и к этому. У каждого дышащего теплом потока выстраивался круг из голых людей, который непрерывно двигался. Пока ты медленным шагом проходил окружность, успевал намылиться, и наступал долгожданный миг, когда твоё тело соприкасалось, наконец, с такой желанной горячей водой. На следующем круге можно было намылиться снова. И так несколько раз. Это было счастье, потому что в дежурной смене и в расчётах душ имелся только холодный. Но самое странное заключается в том, что баня в армии устраивается почему-то рано утром.
Не успели после завтрака натянуть на мокрые головы пилотки, как старшина, брякая ключами, уже поторапливал:
-Получать оружие! Выходи строиться!
Смена боевого дежурства. Полк замер на плацу. Но начали не с этого.
-Старший сержант Милёшкин, рядовой Луценко, младший сержант Рязанкин, ефрейтор Орлов…,-
командир полка долго читал по бумажке фамилии увольняемых в запас. Те выходили из строя и поворачивались к нам лицом. О чём ещё говорил полковник, не слушали. Все смотрели на стоящих перед нами.
-Направо! Шагом марш!
Дембеля, повернувшись, ушли к штабу. Потом пришлось долго слушать заунывную, торжественную речь о том, как это почётно – защищать Отчизну.
-Смирно! На боевое дежурство по охране воздушных рубежей столицы нашей Родины, города-героя Москвы заступить!-
полковник приложил руку к козырьку. Из развешанных вокруг плаца динамиков грянул гимн Советского Союза. Но после первых же аккордов что-то затрещало и всё стихло.
Торжественности явно не получилось.
-Полчасти инженеров! Дурацкий проигрыватель починить никто не может! Специалисты херовы!-
матерился командир полка:
-На плечо! Направо! На боевое дежурство шагом марш!
Мы, проникшись ответственностью момента, держа равнение в колонну по четыре, дубасили плац сапогами, проходя мимо командира. У штаба остановились. Офицеры стали рассаживаться в машины.
-Сержант Чулков, ведите подразделение на станцию,-
командовал начальник РТЦН, держась за дверцу командирского газика.
-Товарищ подполковник, разрешите обратиться?-
подошёл я к нему.
-Слушаю,-
повернулся он.
-Мне командир группы у зам по тылу сумку с инструментами приказал забрать…
-Только быстро. И догоняйте подразделение.
Я побежал в штаб.
-Товарищ майор, мне капитан Зеленин инструменты приказал у вас взять,-
открыл я дверь канцелярии. Два солдата заколачивали гвоздики в раму вокруг только что вставленного стекла. Один из них, обернувшись на мой голос, как-то неловко взмахнул молотком, и через всё стекло пробежала длинная, кривая трещина. Зам по тылу, вдруг, посерел лицом, медленно поднялся со стула и молча двинулся прямо на меня. Я схватил стоящую в углу сумку и пулей вылетел на улицу.
-Совсем толстяк озверел,-
следовало, как можно скорее, сматываться подальше от штаба.
Около КПП стоял автобус, возле которого толпились дембеля.
-Товарищ старший сержант!-
окликнул я Милёшкина. Он обернулся. У меня отнялся язык. У нашего грозного Милёшкина, которого боялся весь полк, на глазах стояли слёзы.
-Какой я тебе теперь сержант?-
подошёл он ко мне. Дембеля обступили меня со всех сторон. Я растерялся не в силах произнести ни слова. Милёшкин за погон притянул меня к себе, и мы обнялись.
-Ну, давай, шнурок, правь службу, как надо,-
подошедший сзади Рязанкин натянул мне пилотку на уши.
-Долго вы там лобзаться будете?-
закричал из приоткрытого окошка водила:
-Счётчик крутится. Ехать пора.
Дембеля, прощаясь, тискали меня и хлопали по спине. Потом полезли в двери.
Автобус заурчал, обдав меня облаком пыли, и тронулся, сразу же свернув с бетонки налево, к Загорску. Я поправил пилотку, закинул карабин за спину, подхватил сумку и зашагал прямо. Нужно было ещё успеть догнать своих.

20.НЕ ПЛЮЙ В КЛОДЕЦ…
Боевой расчёт располагался в маленькой казарме на поверхности рядом со станцией. Здесь всё было, как в обычной казарме, только в уменьшенном виде. Маленькая столовая. Маленькая ленинская комната. Сам домик делился на две половины. В большей жили сорок солдат. В другой – четыре офицера. Если днём боевой расчёт находился на станции, вместе с дежурной сменой занимаясь тренировками и обслуживанием техники, то ночью он охранял эту самую станцию. Только называлось это не караульной службой, а постовой. По узкой тропинке, протоптанной через лес вокруг объекта, ходил постовой с карабином. Длина тропинки была рассчитана так, что через тридцать минут солдат возвращался к казарме и докладывал дежурному по расчёту о замеченных недостатках.
И так четыре круга. Два часа. Потом смена. И что охранять, если огромная площадь вокруг станции ограждена рядами колючей проволоки, перебраться через которую не так-то просто.
Поздняя осень. Замерший в ожидании первого снега лес. Повесив карабин на плечо и подняв воротник шинели, было хорошо прогуливаться, шурша опавшими листьями. Это – не тоскливое торчание на вышке в карауле. Думается легко и обо всём на свете. Но больше о доме.
Порядки в расчёте разительно отличались от тех, что были в городке. Маленький гарнизон жил по своим особым, очевидно сложившимся очень давно, правилам. Головных уборов здесь не носили, поэтому никто никому не козырял. Дедовщина выражалась лишь в том, что стариков в наряды не назначали. Да и назначать их было некогда. Они постоянно занимались техникой.
О кормёжке и говорить не приходится. И дело не только в положенном на боевом дежурстве дополнительном пайке. Среди гражданского населения бытует мнение, что молодому солдату не хватает еды только в начале службы. Потом он привыкает.
Это – совершенно ошибочное мнение. Как можно привыкнуть к голоду? Не привыкает он, а со временем учится добывать пищу. Добывать где угодно, как угодно и всегда. Если посылают разгружать какую-нибудь машину с чем-нибудь съестным, то уж будьте
уверены, что половина груза до склада не дойдёт.
А в расчёте возможности для этого имелись воистину неограниченные. Каждый постовой, вернувшись со своего круга, приносил до верху наполненную пилотку отборных белых грибов. Вообще грибная охота здесь пользовалась популярностью, но осуществлялась своими, солдатскими методами. Подразделение выстраивалось в цепь и прочёсывало лес. Через пять минут добычи было столько, что девать её было некуда. Разных ягод тоже кругом росло множество. Но самое главное заключалось в том, что отгороженный от внешнего мира колючей проволокой лес, окружали колхозные поля.
По ночам, в нарушение всех правил и инструкций, запрещающих отлучаться с боевого дежурства более чем на одну минуту, бесшумно уходила в темноту очередная группа захвата. Они так и назывались: картофельная группа захвата, капустная и в том же роде.
Была даже куриная.
Об успехе ночной операции можно было судить по сногсшибательному запаху, распространявшемуся от солдатской столовой к началу обеда. Заканчивалось это обычно тем, что на нашу половину врывался капитан Татеев, заступивший командиром расчёта, с криком:
-Да у них тут лучше, чем у нас! Дневальный! Ложку!-
и садился на почётное место во главе стола. Другие офицеры страдали от терзающих душу ароматов, но пользоваться солдатскими дарами стеснялись, выдерживая служебную дистанцию. После голодухи в городке молодым в расчёте был рай. Наедались они до изнеможения.
Спортивная площадка в военном городке не шла ни в какое сравнение с той, что была здесь. Придумывалось всё это и создавалось многими поколениями солдат. Бегать или качаться в расчёте никто не заставлял, но каждый вечер, после окончания работ на станции, все шли сюда. Окрестный лес содрогался от рёва болельщиков, толпившихся вокруг волейбольной площадки, когда солдатская сборная вызывала на поединок офицерскую команду. Призом была недельная пайка сахара из доппайка. Никакие угрозы Татеева в наш адрес, что всех сгноит в нарядах, не действовали. Обычно удача была на нашей стороне. Но иногда по вечерам приезжал в расчёт командир полка. Переодевшись в газике, он выходил на площадку в своей футболке с дурацким Вини Пухом на животе. Этот пятидесятилетний полковник мог так высоко выпрыгивать у сетки, что наши с Андрюхой двойные блоки оказывались бесполезными. Тогда приходилось туго.
Особой популярностью пользовались Мишины показательные выступления по карате. Тут уж была буря восторгов.
Единственное с чем, ну никак не могла примириться солдатская душа, так это утренняя
зарядка. Вылезать голому на собачий холод было выше человеческих сил. Но Татеев строго следил за соблюдением этого издевательского ритуала. Хотя и тут имелась маленькая отдушинка.
В ста метрах от казармы располагалось помещение, необходимое для нужд любого человека. Попросту – туалет. Конструкции самой наипростейшей. На краю лесной полянки была вырыта бездонная яма, глубиной, наверное, до самого центра земли.
Над ямой стоял маленький, досчатый домик, внутри которого в полу было прорезано восемь круглых отверстий. В строгом соответствии с уставом семь посадочных мест предназначалось для рядового и сержантского состава, а восьмое, отгороженное и имевшее отдельный вход с другой стороны домика, для офицеров. Так вот, по команде «Подъём» весь личный состав через сорок пять секунд выстраивался в коридоре казармы.
После утреннего внушения не успевал сержант крикнуть «Разойдись!», как толпа, сметая всё на своём пути, бросалась к выходу. Если сержант не успевал отскочить в сторону и прижаться к стене, его могли запросто затоптать. На стометровом рывке до туалета нужно было выложиться полностью, потому что семь счастливчиков, которые первыми успевали ворваться туда и занять свободные места, на полном, законном основании освобождались от утренней зарядки. Они попросту имели право пересидеть её там, занимаясь более важным делом. Это была многолетняя традиция, один из неписаных законов боевого расчёта.
В то утро, завозившись, обувая сапог, я в коридоре успел занять место в строю лишь во второй шеренге и довольно далеко от выхода. Настроение резко пошло вниз от перспективы начать день с дурацкого бегания под холодным дождиком. Но надежда, как говориться, умирает последней. Поразмыслив, решил не бежать к спасительному месту по тропинке, где все будут толкаться и мешать друг другу, а рвануть напрямую, через кусты.
Ну и пусть, что вымокну от росы. Зато пересижу зарядку, как белый человек.
Сержант подал команду. Через секунду все были уже на улице. Напрягаясь, как только мог, не обращая внимания на хлеставшие по телу мокрые ветки, к середине дистанции я понял, что безнадёжно опаздываю. Первые счастливчики уже исчезли в дверях туалета.
Вдруг, раздался глухой хлопок, и домик вздрогнул. Все, кто не успел добежать, резко остановились и замерли. Всеобщий столбняк продолжался минут пять, пока жуткий, невыносимый запах, поползший по полянке, не стал отодвигать солдат всё дальше и дальше от туалета.
-Что сучилось? Что случилось?-
кричал выскочивший на звук взрыва из офицерской половины казармы Татеев.
А случилось вот что. Первые вбежавшие с возмущением обнаружили, что одно
посадочное место занято. Кто-то из дежурной смены, смывшись со станции, в нарушение всех правил нахально сидел в неположенное для него время, оправляя естественные надобности. Но высказывать своё презрение было некогда. Нужно было занимать оставшиеся места. Критическая ситуация назрела, когда вбежал седьмой. Уж он-то себя искренне почувствовал обманутым и оскорблённым. Ухватив за уши нарушителя священных традиций, он попытался стащить его с места. Но тот, находясь в таком состоянии, когда уже плевать на все традиции, цепляясь руками за что только можно,
не пожелал уступить заветного отверстия. Вбежавшие следом восьмой и девятый резонно рассудили, что пока эти дерутся, можно попытаться тоже на законном основании пропустить зарядку. Началась свалка. Ну и, очевидно, кто-то, наконец, осознавший, что в этой потасовке победителем он не выйдет, в порыве горькой обиды вытащил из кармана припасённый не весть с каких учений взрывпакет, чиркнул шнур и бросил его в ту самую дырку, обладателем которой так и не смог стать.
В то же мгновение содержание ямы, копившееся годами, ударило через отверстия наверх, зловонными фонтанами сметая и дерущихся, и тех, кто на законных основаниях
уже сидел, наблюдая за разборкой со стороны. Но это всё выяснилось позже. А сейчас…
В мёртвой тишине скрипнула дверь, и один за другим, медленно стали выходить… Как их назвать, слово подобрать затруднительно, потому что кроме моргающих глаз всё остальное на них покрывал толстый слой…
Смеяться сил не осталось. Весь расчёт, катаясь по мокрой траве, рвал зубами землю.
-Отставить смех!-
пытался отдать команду Татеев, вытирая слёзы, но у него ничего не получалось. Эмоции начали утихать, когда уже все обессилено лежали, лишь изредка икая.
И в этот момент из-за угла туалета выплыло ещё одно. В горячке как-то упустилось, что офицерское отверстие хоть и было отгорожено, имея отдельный вход, но располагалось над общей ямой. В том, что двигалось, чтобы присоединиться к остальным пострадавшим, не сразу был опознан лейтенант Пращук.
Откуда только опять взялись силы. Это уже был не смех, а какое-то завывание, прерываемое кашлем.
Как бы там не было, но что-то делать надо. Как-то надо было выручать товарищей по оружию. По приказу Татеева раскатали пожарные шланги, и специальная бригада, надев противогазы, приступила к отмывочным работам. Несчастные ребята! Ведь была поздняя осень, и холод стоял собачий. Хоть немного привести в порядок этих мучеников удалось только к вечеру.
Вычислить виновника не составило труда, поскольку он единственный успел
выскочить их туалета за полсекунды до взрыва и не пострадал. Да он и не отпирался. Рядовой Векуа сам вышел из строя и во всём сознался. Татеев тут же объявил ему десять суток гаубвахты. Командир полка, когда ему доложили о случившемся, добавил ещё пять.
Заур, спокойно выслушав приговор, философски заметил:
-Вах! Я-то отсижу. А они теперь до дембеля не отмоются.
Слова оказались пророческими. Даже спустя много месяцев, когда кто-нибудь из пострадавших в тот день заходил в помещение, все находившиеся там начинали крутить головами и затыкать носы.
С лейтенантом Пращуком жизнь обошлась и того круче. Офицеры расчёта взбунтовались, не желая жить с ним в одной комнате. Случай беспрецедентный. Офицер до срока был выведен с боевого дежурства. Разумеется, чтобы осуществить такое, информацию необходимо было пропустить через самые высокие инстанции. А вскоре лейтенант просто пропал. В полку объяснили, что он переведён в другую часть.
Но люди, они везде – люди. Солдатская молва границ не имеет. От неё не спрячешься в другой части. Думаю, что на этом его военная карьера закончилась.
А нам всем ещё не одну неделю пришлось приводить туалет в порядок. Ну и работёнка это была! Бр-р-р!