ТТТ.

Автор: Егор Сапожников (ALan) Пустота. Абсолютное ничто сконцентрированное в максимально насыщенных оттенках черного. Гигантская черная точка вселенной, похожая на центр огромного фурункула. Я открыл глаза, но не был уверен, сделал ли я это на самом деле. Я попытался осмотреться, но действительно ли я вращал головой...
Вокруг была все та же пустота.
Дыхание сбилось и потоки воздуха разорванными порциями давили на легкие изнутри.
- Где я? — отсутствие звука.
- Есть кто-нибудь? — Тишина.
Я поднялся на ноги. Казалось, что скоро я стану частью этой пустоты, стану таким же черным, безмолвным и никаким. Я не мог увидеть ни ног, ни рук, ничего. Пустота внутри меня материализовалась в абстрактное представление об отсутствие чего-либо. Никогда не мог подумать, что даже ничто так же банально как и все остальное в мире.
- привет. — чужой голос.
- кто ты?
- а ты?
Я готов поклясться, что услышал, как Его улыбка разрезала пространство изящной и легкой дугой.
- где я?
- нигде.
- кто я?
- никто.
Вот такой забавный реверсивный диалог. Голос казался мне предельно знакомым, как будто я слышал его с самого детства, как будто именно этот голос убаюкивал меня дождливыми ночами, когда шаровые молнии страха случайно заплывали в темную и пустую детскую.
- я тебя знаю? — спросил я, ожидая услышать что-то вроде «нет. А ты себя знаешь?»
- не уверен. — снова улыбка. — но я то тебя точной знаю, Максим.
- Кто ты?
- А ты?
Я был готов закричать. Мир вокруг меня провалился в китовию пасть. Истерика. Я упал на спину, стал барахтаться, как утопающий, извиваться на спине в надежде разогнать этот кошмар.
- Я думал, ты оригинальней.
Чужая рука схватила меня за плечо и потянула вверх. Отдаваясь бессилию, как насильнику, я уступил и поднялся на ноги.
- Хватит истерик. А то мало ли что люди подумают.
- Люди? — спросил я недоумевая. — какие люди?!
- А где мы по-твоему?
- Нигде. — передразнил я своего собеседника.
- Нет. Мы стоим в самом центре площади одного из ваших городов-миллионников, Максим. И местные жители не любят, когда по городу гуляют сумасшедшие. Так что, пожалуйста, веди себя прилично, и не вздумай выкалывать себе глаза или отрезать уши. Все на месте.
- Что происходит?
- Ничего. Пойдем. — сказал Он, и я послушал, как доверчивая собачонка, бегущая за хозяином на войну.
Сначала разбиваются стекла. Осколки беспорядочными мотыльками зависают в воздухе и сталкиваются друг с другом. К горлу подступает страх, и воздух пропадает из пространства. Удар, скрежет, звон, крики переплетаются между собой в загадочную симфонию на грани реальности. Полупустой трамвай подобно Германии 30х годов резко наклонился вправо. Slow motion. Каждая секунда дотошно пережевывается моим сознанием. Люди падают, сталкиваются друг с другом, нелепо раскидывая руки в стороны.
Старик с жестоким взглядом и редкой бородой впечатался щекой в стекло, которое, разбившись, породило на свет целое облако хлопающих крыльями мотыльков. Некоторые — красных оттенков .
Я вижу все, но совсем не боюсь. Я — зритель, которого задорный и пьяный ведущий внезапно вытащил на сцену. Стараясь играть по правилам, я знаю, что скоро сяду в свое удобное кресло и буду посасывать джин-тоник через тонкую соломинку, то и дело отвлекаясь от дешевого действа.
У молодого парня, школьника наверное, рука застряла между ручкой и сиденьем. Трамвай начинает окончательно заваливаться на бок и я вижу, как запястье паренька выворачивается наизнанку, обнажая сухожилия и раздробленные кости. Вы бы видели его лицо — он точно не думает о том, что придется перенастраивать мышку под левую руку или о том, насколько удобно дрочить другой рукой. Ему просто до жути страшно, потому что такой боли он никогда не испытывал.
И последний удар — трамвай убитым бегемотом улегся на правый бок. Те, кто сидел справа, пострадали больше всех. Огромная железная консервная банка не успела замедлить ход, поэтому асфальт огнем сдирает с них кожу. Я вижу кости, кровь и мясо вместо человеческих лиц. Именно в этот момент я упал к ним. Наткнувшись ребрами на поручень, я чувствую, как они ломаются: их треск, резонируя, разносится по всему моему телу, на мгновение оттеняя скрежет, звон и людские крики. Больно было, жуть. Я упал на какую-то старуху, поэтому все было не так плохо, как могло бы. Было бы вообще шикарно, если бы ее потрепанная тележка не уперлась мне в пах.
Кино подходило к концу. Трамвай перестал высекать искры из хреново положенного асфальта, мотыльки упали наземь, уныло перезваниваясь между собой, и остались лишь люди и железо. Стоны. Отчаяние. Попытки выбраться. Справа, слева, все мы оказались в одном котле. Краем глаза я вижу прохожих — кто-то звонит в скорую, кто-то постит фото в микроблог. И главное — все они охуели. Прости, дорогой зритель, но другого слова я подобрать не могу. Удивление, страх, озадаченность, тревога, испуг — все это слишком плоско. А очевидцы, глядя на эту аварию, по-настоящему трехмерно охуели.
Очнулся я в целлофановом мешке. Показалось, что я с головой погряз в торфяном болоте, но нет — это всего лишь катафалк. Я пошевелил рукой.
Нет.
Я вру. Я только подумал о том, чтобы пошевелить рукой, но ничего не вышло. Мое тело отказалось слушаться, как гордый и глупый раб по имени Спартак во времена Римской республики. Все ведь помнят, чем кончилась эта история?
Потом все было очень скучно. В морге холодно, а на вскрытии я вообще весь озяб. Мои легкие были похожи на мокрого черного котенка, свернувшегося в комочек. Я мысленно передал привет старому другу Джону, Герцогу Мальборо.
Хоронили меня тихо и скромно. Никто не пришел, но я почему-то не очень расстроился. Давным-давно мои родители не пришли на утренник в детском саду, и это было куда обидней, потому что тогда я готовился, судорожно учил свои реплики в постановке о мухе- цекотухе и вообще хотел, чтобы они могли мной гордиться. Тут же совсем другая история, я не суицидник и не герой, моя смерть — это событие, которое совершенно не имеет отношения к жизни. Моей в том числе.
Когда закапывали гроб, то гроздья земли, ударяясь о деревянную крышку, по забавной случайности отстукивали ритм бессмертной песни смертного Фрэнка Синатры «Strangers in the night».
И все. Странно, но меня совершенно не заботит моя жизнь. Какая разница, кто я, что я сделал и почему я ничего не добился.
Лишь через несколько часов я действительно испугался. Потому что понял, что нет ничего кроме смерти. Если и есть какой-нибудь рай, то меня точно нету в списках на входе. Я останусь здесь навсегда. С самим собой. С ублюдком, который слишком многое потерял, но не нашел ничего взамен.
Странно.
День обещал быть солнечным.
- Черный-черный человек в черной-черной комнате в черном-черном доме на черной-черной улице черного-черного города черной-черной страны на черной-черной планете в черной- черной вселенной черной-черной галактике, созданной черным-черным богом… Ел и спал и ни черта не делал. Как тебе ужастик? Знакомо?
- не очень. — Он меня раздражал. Он олицетворял собой все то, что я привык ненавидеть. Надменный, извращенный своим самомнением… Хотелось ударить его, но я не знал, где он. Существует ли он вообще или это часть моего сознания?
- куда пойдем, — его голос прозвучал совсем рядом.
- никуда.
- отличный маршрут! Многие его оценят. — и снова эта улыбка. Она словно вытесняла воздух, заставляя его хрустеть свежевыпавшим снегом.
- я себя чувствую котом Шредингера. Я Жив или мертв?
Он звонко рассмеялся. Как будто летучие мыши пролетели рядом с моей головой, хлопая своими мерзкими крыльями.
- Кто Шредингера? — спросил Он с интонацией, с которой обычно математический гений говорит с первоклассником. — Что за глупость? Даже если разложить существование кота в коробке со смертельным механизмом по теории вероятности, то окажется, что это могла быть кошка, а не кот. Следовательно, у нас уже четыре варианта. Если отталкиваться от них же, то теоретическая кошка и теоретический кот могли устроить в коробке мартовские иды… Ха-ха… И следовательно внутри этого абстрактного ничто в виде коробки наряду с двумя дохлыми животными и двумя живыми уже могут сосуществовать милые котята. Поэтому дурак твой Шредингер, а кот — умничка.
Вот так мы с Ним и гуляли. В полной пустоте. И я невольно чувствовал себя кротом, которого судьба закинула на самое высокое теоретическое дерево в теоретическом лесу. Иногда мне казалось, что мир возвращается. Иногда я готов был поклясться, что видел очертания собственных рук, иногда у меня болела шея из-за тщетной попытки разглядеть чуть более светлый чем все остальное овал солнца наверху.
- Не трать время зря. — слышал я совет неизвестного.
- Как тебя зовут? Я хочу звать тебя по имени.
- Никто.
- Хватит. Не хочешь говорить — не говори.
- Что я могу сделать, если меня так действительно зовут? Никто Никакоевич Никакой к Вашим услугам.
Щелк. Как будто он щелкнул каблуками, оставляя за собой приторный вкус армейской выправки.
Я промолчал и пошел дальше. От постоянной тишины закладывало уши, словно я тонул в огромном заброшенном колодце.
Внезапно Меня похлопали по плечу.
- Максим! Ты пропустил поворот.
- Отстань, Никто.
- Не отстану. Пошли за мной.
Его пальцы вцепились в мою руку и потащили меня за собой.
Я всегда хотела чего-тот большего. Больше чем все. Когда одноклассники лазили по крышам высоток, я выпросила у родителей денег на прыжок с парашютом; когда все поступали на экономические факультеты в вузы неподалеку от дома, я метила на факультет искусств в МГУ. Когда все писали дипломы, я думала о кандидатской.
Лучше. Быстрее. Сильнее. Красивее. Правильнее. Круче.
Иногда мечты разбивались посудой во время ссоры со звонким звуком бесконечности расщепления осколков. Странно, я могла быть чьей-то женой. С ребеночком на руках. Запертой в тесной квартирке с двумя комнатами и пыльной кладовкой.
Да, сейчас я живу в однушке, но это моя творческая лаборатория, это место, где я — королева своих кошмаров. Где каждый день — лишь ступенька, а не огромный лестничный пролет, на котором придется задержаться на долгое-долгое время...
После окончания универа меня не взяли в аспирантуру. Помню, как декан подошел ко мне в своем пепельно-сером костюме, который он носил месяцами, пожал мне руку, краснел, покрываясь испариной, ходил вокруг да около, как человек на необитаемом острове, который не может решиться на поедание себе подобных, а потом сказал: «прости, Лен, но на этот год с аспирантурой у тебя не выйдет. Ты же понимаешь». Я кивнула и ушла с выпускного, так и не поняв, что же я собственно должна была понять.
Слава богу, папа помогал мне. Заботливо пересылал деньги с пунктуальностью верных часов давно погибшего предка. Я могла не смотреть на финансы, на чужие успехи и чужое благосостояние. Вместо этого я стремилась к чему-то большему.
Через 2 месяца мытарств и оттаптывания порогов я устроилась на работу. Да, не предел мечтаний. Маленькая конторка, производящая детские игрушки. Но это не страшно. Закрывая глаза, я видела, как пальцы матерого и известного историка искусств через 20-30 лет забегают по клавиатуре старого ноутбука: «Это была ее первая работа. Она, как настоящий художник, даже в глазах игрушечных кукол смогла оставить крупицу своего безграничного таланта...»
приятно же, черт возьми.
Но уже через месяц работы мои силы иссякли, и я начала халтурить. Моей гордостью стала линейка «пупсов» для девочек. Вроде бы обычные куклы, которых можно пеленать, кормить и укладывать спать, но для создания их лиц я использовала детские фотографии известных серийных убийц. Первой моей работой был маленький Джеффри Даммер. Обаятельный малыш, который плакал, если его долго не кормили. Андрейка Ч.(икатило) стал звездой серии. Когда моей племяшке исполнился годик в качестве подарка я принесла ей именно Андрейку. Моя тетя Лиза еще фальшиво и наигранно восхищалась :«какой милый подарок, Лен! Такая ты умничка», пока маленькая Света в розовом платьеце, сидя на детском стульчике, не сжала Андрейке шею настолько сильно, что резиновая голова упала и вяло покатилась по полу. «Ну что же. Бывает.» сказала тетя и прикрепила голову назад к игрушке. А Света улыбалась.
Мой бывший однокурсник пригласил меня на свидание. Я долго готовилась, купила красивое бордовое платье с большим вырезом на спине. Убила часа два на макияж, старательно вырисовывая идеал на своем усталом лице, подбирала нижнее белье.
В кафе, где он ждал меня было немноголюдно. Парочка студентов наивно целовалась в углу, официанты с «отпечатком гор» на лице уныло стояли у барной стойки. На Его столе стояла бутылка вина.
Сделав глубокий вдох, который заполнил легкие кисельным воздухом, я подошла к нему. Мы мило сидели, болтали где-то полчаса,
а потом:
«Лен, я женюсь».
И домкрат улыбки раздвинул в стороны его красивые впалые щеки, которые в универе казались мне очень глупыми и даже немного мерзкими.
Потерявшись на мгновение ключами на дне сумки, я взяла себя в руки и выдавила улыбку на лице. «Поздравляю». Еще час, еще два. Третья бутылка вина, + шампанское на брудершафт. Вечер покладисто опустился на город, как темное одеяло на голое тело перед сном. Так мы с ним и легли у меня дома, в глубине единственной комнаты, кусая друг друга за губы. Либо либо. Ощущая вместе со вкусом соленого пота капельку необратимости, чего-то неуловимо последнего, что поломалось в наших карманах за годы топтания на месте.
С утра рядом с кроватью стоял свежесваренный кофе и притаясь гуляли вибрации захлопнутой в спешке входной двери.
Лежа в кровати я ревела как дура, пила ЕГО кофе и читала ленту твиттера, иногда даже улыбаясь.
@maxcttv Есть желающие поехать в питер на выходные??? Нужна компания! Rt plz @lenagodown @ maxcttv Поехали.
- Максим. Ты видишь?
- Нет, блин. Ты же прекрасно знаешь, что я ни черта не вижу.
Внезапная пощечина отдалась шипением кожи и звоном в ушах.
- Ты озверел?!
- Нет. — хихикая сказал Никто. — просто пользуюсь преимуществом.
Зрачки покрылись черной скорлупой, отгородив от меня мир нерушимым забором. Я шел в пустоте, но чувствовал всю тяжесть притяжения, случайно спотыкаясь о невидимые преграды. Холодный ветер изредка забирался под рубашку, успокаивая и одовременно заставляя нервничать.
Иногда Никто начинал безудержно говорить:
- Ты знаешь, кто такой Германик? — и тут же, не дожидаясь ответа — Великий Римский полководец, ровесник Иисуса почти что. Лучший из людей. Я помню, как он безудержно рвался в бой и как самоотверженно решил хоронить легионы Квинтилия Вара тогда, когда его собственные солдаты дрожали от страха на поле, усеянном тысячей трупов. А как он умел сплетничать, не поверишь, дружище… Вот помню стояли мы у Амфитеатра, а он такой «Вот видишь Клаудию?», а Клаудия в тот момент как раз прошла мимо нас, кокетливо улыбаясь. Я кивнул. А он мне – «Она вчера вместе со своей подругой Марцией пришла в гости к Корнелию Понтию и...». – он рассмеялся, схватив меня за плечо. — Ладно. В другой раз расскажу, угрюмый. Ну так вот. Этот Германик попал в опалу у императора Тиберия, вместе с которым не так давно он вместе воевал на германском «фронте», а потом — его отравили, и он умер, захлебываясь в своей блевоте, сжимая тонкими пальцами простыни, со зрачками похожими на два маленьких кусочка мела. А знаешь, кто его сынишка? Ка-ли-гу- ла! Содомит, зоофил, извращенец и моральный урод. Ха-ха.
- В чем смысл? — спросил я, на ощупь пробираясь сквозь тьму вслед за Никем.
- Смысл? Ты смеешься что ли? — и он пошел дальше, недовольно бурча себе что-то под нос. А иногда он часами молчал.
-Куда мы идем? – постоянно донимал его я.
- В Никуда. Хаха. Какая тебе разница? Сейчас ты Великую Княжну от перфоратора не отличишь, даже если их поставят прямо перед тобой.
- Но я хочу знать. Мне нужно. Я ничего не понимаю.
-Да расслабься. Никто тоже ничего понимает. – и снова маленький смешок, который оперившимся воробушком вылетел из его рта в пустоту.
Когда Никто молчит, то тишина тоже становится одухотворенной. Она приобретает объем, становясь чем-то большим, чем отсутствием звука. Она становится злой мачехой, которая все-таки готовит тебе завтрак и укутывает плащом в дождливую погоду.
На второй вечер мы устроили привал. По словам Никого, мы находились в разрушенной часовне. Якобы французы ворвались сюда и не оставили и камня на камне, пока не утолили свою жажду наживы и секса с прихожанками.
Я понял, что чувствую боль. Поднеся руку к огню, я почувствовал, как ленточка пламени нежно коснулась ладони и кожа зашипела, как дождь по деревянному подоконнику.
-Ты хоть знаешь, что такое боль? – спросил Никто.
-В смысле? Мне сейчас больно.
-Нет. Сейчас тебе охуенно. — он выждал драматическую паузу, будто стоит на сцене сельского театра- Боль. Вы люди так кидаетесь этим словом. Я помню во времена одной славной революции отловил я одного либераста. Я привязал его к стулу и учинил допрос.
После того, как я раз в двадцатый ударил его по лицу, оставив от его красивых для своего времени зубов лишь намек на шахматную доску, он начал кричать мне в лицо, ты прикинь? Он привязан, его лицо в крови, а он мне: «Роялистская свинья! Тебе не понять, что значит дружба и верность! Нет большей боли, чем предать то, во что ты веришь всем сердцем!». Хахаха. Ты представляешь.
-Ну да. — Пробубнил я, медленно отодвигаясь от своего спутника. Он начинал пугать меня. Дрожь пробежалась по коже, изорванно отдаваясь в конечностях. – И что тогда?
-Тогда я взял иголки и стал засовывать их ему под ногти. Медленно. Кожа под ногтями не привыкла к какой-либо нагрузке, к повреждениям… даже к солнечному свету. Она как ты, Максим, живет в своей маленькой комнатушке, даже не подозревая, что в один прекрасный момент кто-то может постучаться в дверь и уничтожить это маленькое обустроенное счастье. Но даже это меня не устроило. Приятно, конечно, видеть, как иголка медленно протыкает невинную плоть (ха-ха), но этого не достаточно. Тогда я взял щипцы и стал выдергивать его ногти, чтобы посмотреть на результат своей работы. Ты бы видел, как вопил этот херов идеалист. «НЕТ! МОЯ МАМА ПРЯЧЕТ СЕРЕБРО ПОД ПОЛОМ ЗА ТЕМНОЙ ДОСКОЙ! НЕТ! В ШКОЛЕ ПРИ МОНАСТЫРЕ Я СОГРЕШИЛ СО СВОИМ ОДНОКАШНИКОМ ТОМОМ! НЕТ! БОЖЕ СПАСИ».
Никто так увлекся, передразнивая свою жертву, что задел меня в своем припадке отчаянной жестикуляции и повалил на спину.
После того, как он помог мне подняться, Никто отряхнул меня и протянул мне тарелку с горячим супом.
- Осторожней, Максим. Ты не знаешь, что значит боль.
- Вам сейчас больно?
- Очень… Вы даже не представляете. Такое чувство, что меня разрывает изнутри. Это все она. Она… — и после секундной заминки на истеричной ноте — Нет! Они.
Боря сидел в маленькой комнатушке, в которую едва вместились пять рабочих столов для десяти сотрудников. Везде валялись пакеты и фантики от фастфуда, которые по сути заменяли обычную для офисов цветочную фауну. Прям в духе современного искусства.
По мониторам вперемешку бегали открытые окна пасьянса и личные дела собеседников. И каждые десять минут кто-то, отчаянно давясь от скуки, говорил: «все будет хорошо».
Боря работал в службе доверия. Работал долго и без особого интереса. Когда он устраивался сюда пять лет назад, он весь пылал энтузиазмом — собирал материал для книги, надеялся увидеть здесь настоящий калейдоскоп характеров, отношений… Звездное небо человеческих чувств. Но за пять лет работы он быстро понял, что каждому нужно лишь бухать, трахаться, иметь деньги, тратить их по первому желанию и «ебать всех козлов и мудаков, которые портят жизнь» (это дословная цитата одного из собеседников).
Люди сгорали внутри телефонных проводов, утрамбовывали свои души в телефонные трубки, но в итоге все они казались безысходно скучными. Вот и сейчас. Какой-то Максим надрываясь рассказывал о своей жизни.
- Они… Они все меня бросили. Пустота изнутри и снаружи. И она. Она тоже ушла… Я видел ее вчера, она с каким-то худым засранцем каталась на мерсе. Вы бы видели, как она была довольна… Как будто этот богатей инкрустировал ей звезды в глазницы — она сама горела радостью и глаза… ( всхлип) горели. И я понял, что я всегда буду один. Никто! Никого не будет рядом!
- А Ваши родители, Максим? Разве они не с Вами?
- Им нету дела. Им главное, чтобы я работал нормально, полз наверх по карьерной лестнице и бабки зашибал. Когда я сказал отцу… — тут он прервался, чтобы затянуться сигаретой — что Лена меня бросила, он спросил: «Ну вы же не были женаты, денег твоих она не заберет. Ты, кстати, что? Опять поправился?». Ублюдок.
- Вы сейчас не на работе. Вы уволились?
- Нет. Отпуск за свой счет. Да разве это важно?! Я один. Лежу в кровати, смотрю фильмы и плачу постоянно. Не могу остановиться. Глаза как протекающий кран. Постоянно, блять.
И замолчал. Дышал в трубку, как смертники в респиратор. И курил.
Боря начал скучать. Все эти сопли равномерным слоем стекали на его внутренний мир, пока полностью не спрятали его в себе. Вечерами доходило до того, что он сам хотел позвонить по телефону доверия, и наверное позвонил бы, если бы не знал, какие свиньи тут работают. Чего только стоит Илья, который довел парня до слез, требуя рассказывать подробности неудачной сеуксальной жизни. Боря помнил, как Илья включил громкую связь и на весь офис прогремели слова вперемешку с истерикой. «Тогда я… Снял штаны и она увидела мой член. Она посмотрела на меня, потом на него и сказала… Ехидно улыбаясь… Что на секс с калеками не подписывалась и вернула деньги… Сукасукасука. Все вы суки! Это ВЫ ничтожества, а не я! Умрите! Умрите! Умрите!». Короткие гулки, как выстрелы из бластера, разорвали разговор. Илья смеялся. Все смеялись. Даже Боря. Но после этого он долго не мог уснуть.
- Вы тут?
- Да, Максим.
- Вы не отвечали. Вы должны мне отвечать.
- Я знаю, Максим. Что Вы сейчас чувствуете?
- Я… Я чувствую, что увяз. Знаете, когда рабочие заливают бетон на дороге, они ограждают территорию, пока он сохнет. Помню, мы с ребятами окунали руки в этот бетон и следы наших ладоней на несколько лет впечатывались в историю. — он внезапно замолчал, словно проблески светлого детства слишком ярко отразились в глазах. — я чувствую, что увяз в этом жидком бетоне по горло. А все ходят мимо и тыкают в меня своими тонкими мерзкими пальцами. Он хихикают и радуются, что они — не я. А те, кто когда-то вместе со мной влезали в эту гущу, теперь быстро и без всяких, блять, проблем выбрались наружу и тоже тыкают своими пальцами. Прекрасными пальцами..
И он заревел. Заревел, как маленькая девочка, которую насильник забрал у мамы и папы. Отчаянно, будоража своими истеричными вздохами и неразборчивыми словами воздух. Надеясь в слезы выдавить все глаза.
- Максим, вы смотрели нового Гарри Поттера?
- Нет… На торрентах только экранки… А зачем Вам?
- Просто интересно. Думал с девушкой сходить посмотреть.
- Ааа...
У Бори не было никакой девушки.
- Ладно, простите, что отвлекся. Может, Вам следует прибегнуть к помощи друзей?
- Нет у меня друзей.
- Ни коллег, ни бывших однокурсников, одноклассников, друзей по интересам?
- Нет. Мой школьный друг, который в Москве был проездом, вынес из мое квартиры плазму, пока я спал. Ублюдок чертов. Я чувствую, что мне осталось совсем чуть-чуть. Я растворяюсь в воздухе, таю, как Фродо во Властелине Колец...
«Понеслось...» — Подумал Боря, лениво откидываясь на спинку потрепанного офисного стула. Он неспеша открыл в браузере страницу сайта о кино и стал читать рецензии каких-то неудачников к хорошим фильмам. Недели две назад один мудак стал по телефону называть себя Питером Паркером. Боря тогда пробил адрес по номеру и вызвал к нему врачей. Придурка не хватило ни на что большее, кроме обтягивающего костюма Человека-Паука из детского мира. До прыжков с крыши дело не дошло.
Боря старался читать вдумчиво, не отрываясь на минуту, ведь стоило ему отвлечься из трубки острыми бритвами вылетали слова:
-… Убитая птичка упала и я...
-… Вы бы видели его лицо, он покрас...
Нет уж.
Вентилятор лениво описывал круги лопастями. Разрывая пасть Максим ныл в трубку. Коллеги, лениво накручивая телефонные провода на пальцы, бубнили в трубку: «все будет хорошо. Все будет хорошо».
Боря сделал глубокий вдох, пропуская затхлый воздух в легкие как варваров в Рим и сказал: — Максим, у вас есть оружие?
Мы шли в гору. Камни лениво катились по склону, отталкиваясь от наших ног. Никто держал меня за руку, поддерживал пару раз, чтобы я не упал. Земля на ощупь была настоящей, живой, так же сыпалась в руках, между пальцев гроздьями. Камни холодные, как обычно.
Иногда до боли начинало звенеть в ушах. Тревожный звук, похожий на бьющееся стекло, поставленное на бесконечный репит.
-В ушах звенит? – с издевкой спросил Никто.
-Да.
Еще одна звонкая пощечина.
-Мне кажется, ты кое-чего не понимаешь. – начал Никто. Он ушел от меня на несколько метров вперед, поэтому его голос казался глухим звуком, оторванным от него самого. – Это все неправда. Вокруг тебя – сплошная тактильная иллюзия. Ты не находишь, что земля, гроздья которой ты так наивно засунул к себе в карман, точно такая же, как та, на которую ты упал в 10 лет у бабушки в деревне? Разрушенная церковь – это по крупицам склеенный образ церквушки, который так прочно засел в твоей голове? Не?
-Нет… — сказал я, но сразу же начал теряться и проверять на прочность пыльные закаулки своего подсознания. – Вряд ли. Но...
Раздался звонкий смех, который эхом облетел всю округу. Бесконтрольный, как радость маленького, злого мальчика, который подложил родителям таракана в постель.
-И ты поверил? Какой же ты глупый. ЭТО МОЙ МИР. – он подошел вплотную и наступил мне на ногу, вдавив ее в землю. – И тут все происходит именно так, как хочу я.
Я почувствовал легкий толчок в грудь. Из-за придавленной ноги не смог удержать равновесие и покатился кубарем вниз. Как огромное перекати-поле, я впитывал грязь, засохшие ветки и мусор. Кости трещали, болела шея, как будто суставы стали бесконечно бездвижными и срослись с костями. Я падал вниз и в рот попадала земля.
Такая же, как в детстве.
Нас учили, что мир погиб в 2026 году, оставив за собой лишь шлейф из радиоактивной пыли, развалин и кучи трупов. Нас учили, как надо жить. Каждый шаг был расписан на тысячи лет вперед. Мы были готовы каждый раз, когда это от нас требовалось.
Я взглянул на небо, которое после трагедии «26» приобрело нездоровый зеленый оттенок, и увидел отсутствие птиц. Мутные облака разорванными тряпками ползли по поверхности. Я сделал глубокий вдох, который ударил по легким и отдался головокружением на грани с наркотическим опьянением.
Все мы ширяемся. Больше тут делать нечего.
Винтовка приятно стучала о спину при каждом шаге, а фляга на поясе редкими всхлипами воды как будто говорила: «Не парься, бро. Воды тебе хватит еще на сутки». Но дело ведь не только в этом.
Сегодня мы устроили налет на заброшенный супермаркет. Понятное дело, что мародеры зачистили его еще лет 10 назад, но вряд ли они забрали все. Своими цепкими, алчными пальцами они хватали прежде всего еду, сытную питательную и, главное, обычную. Всякие мелочи, вроде водорослей для суши или пакета муки все еще таились на полках магазинов. Главное правило – будь осторожен. Смотри по сторонам, прислушивайся к скрипам и шорохам, держи винтовку наготове. И все будет хорошо.
Остальные райдеры вели себя как дети. Стоило спустить их с поводка и их повадки становились звериными. В них с рождения жило осознание того, что все вымерло и остались
лишь инстинкты. Они правят балом. Я же был человеком более ранней версии, так сказать. Я был с самого начала. Первым в этом дивном новом мире.
Иногда, когда гас свет и оставалась зияющая пустота, я думал о любви. Странная это вещь. Никогда я не заботился ни о ком, не прикрывал ничью спину. Я был один и меня это устраивало. Но во время десятой «перезагрузки», я понял, что в темноте мне хочется кого-то обнять. Просто пропустить чужое тепло сквозь пальцы, чтобы получить немного сил на следующий день. Любовь – как разбитые пиксели на гигантском мерцающем дисплее.
В супермаркете было пусто, но я опасался радиоактивных тараканов, которых после трагедии «26» раздуло до размеров ротвеллеров. Эти твари не просто кусали, они были заразны. Как правило, после их укуса человек умирал на следующее утро, в бреду, давясь зеленой слюной и кровью.
Райдеры бегали, крушили витрины, хватали все, что плохо лежит, подгоняемые электрическим током азарта. Я стоял на стреме у входа. Я знал, что свое я получу в любом случае. Я ждал Героя.
Я знал, что он придет. Десятки гадалок в жалких подобиях городов говорили мне одно и то же – он придет за тобой. И я ждал. Ждал так же, как некоторые ждут детей, после месяцев неудачных попыток, как человек в пустыне ждет воды… Но в отличие от них я точно знал, что он придет.
На небе довольными котятами забегали вспышки молний. Он рядом.
Супермаркет находился на обочине трассы. Окраины просматривались на сотню метров вперед. Но он подошел незаметно. Он был не один, за ним гордо следовала овчарка-альбинос с грустными глазами. Она была бездыханно рада, что ОН рядом.
Броня сверкала на его теле, несмотря на царапины и дырки от пуль. На голове был шлеп, похожий на те, что носили спецназовцы, но даже сквозь прочное стекло я увидел его карие глаза с крапинками в уголках похожими на капельки весеннего дождя.
Герой поднял свой пистолет и направил его на меня.
Он не колебался.
Я бросил свою винтовку. Упав, она подняла в воздух маленькое облачко пыли.
Раскинув руки в стороны, я направился к нему.
Он ждал.
Я хотел его обнять, но не дойдя и метра, я услышал выстрел. По инерции я сделал шаг, потом еще один и рухнул на землю. Из раны в моей груди вырвалась тонкая струйка дыма. Герой пришел за мной.
-Майк, вырубай игру! Что за пиздец у тебя со скриптом? Почему этот райдер полез обниматься? Ты хоть выверял код перед тем как подготовить эту бету?
-Я не виноват. – оправдывался полный программист в клетчатой рубашке и кепке, надетой козырьком назад. – Скрипт этого райдера остался от прошлых программеров. Сейчас сотру его.
-Ты уж потрудись. Эту игру мы должны выпустить уже через три месяца, а у тебя мобы лезут обниматься. Мудак.
«Откуда эти голоса?.. Пустота. Я хочу обнять кого-нибудь, чтобы дожить до утра».
«Файлы стерты».
- Максим, у Вас есть оружие?
На секунду он потерялся.
-Ну… ножи кухонные… Еще вроде пистолет отцовский где-то валяется. Зачем Вам? -Просто хотел убедиться, что вы не причините себе вреда.
-Я еще подумаю над этим.
-Не надо. Вы можете покалечить себя.
Вентилятор все так же рвал лопастями воздух. Лена за соседним столом постоянно стучала тыльной стороной карандаша по пластиковой папке. Стук. Стук. Стук. А за окном метель, и снег ласково сползал по стеклу.
-Погода сегодня хорошая. Да, Максим?
-Если для Вас это хорошая погода, то вы ненормальный.
-Возможно.
Боря не смог сдержать улыбки. Идея уже формировалась в его голове, почти кипела на медленном огне его мыслей. Он не знал, что будет дальше, но это сладкое предвкушение обволакивало его нутро вместо чужих соплей. Это был он:
-Знаете, как-то я ездил с отцом на охоту. Мы забрались глубоко в таежные леса, где даже свет порой не может пробиться сквозь плотно сомкнутые ветки вековых деревьев. Помню, больше всего мы боялись медведей. С ними не поспоришь, даже выстрел из двустволки не остановит такого бугая. Но вот на второй день отец подстрелил оленя. Красивого такого, похожего на бэмби. Его рога – неописуемая красота. Как древо жизни десятка поколений давно умершей семьи. У оленя в боку была огромная рана, которая кратером вулкана выплевывала наружу кровь, но сам зверь еще дышал. Тогда отец велел мне отвернуться, пока сам добивал оленя, и дал мне подержать ружье. А я совсем малой был, лет одиннадцать. Даже вскинуть это ружье нормально не мог, но чувствовал себя очень важным. Внезапно я услышал шорох. Рядом со мной, шагах в десяти оказался огромный медведь. Гордый такой, с клыкастой пастью и очень умными глазами. Я даже помню крапинки на его зрачках, похожие на капли воды. Он посмотрел на меня и, отвернувшись, пошел в другую сторону, не увидев во мне никакой опасности. У меня, ей богу, от сердца отлегло. Еще секунда, и оно выпрыгнуло бы из горла прямо на землю. Я набрался сил, поднял ружье и крикнул «МЕДВЕДЬ!». Косолапый лениво, как хозяин положения обернулся, и я выстрелил ему в морду. Ее разорвало на части и он завалился на бок, как корабль во время шторма. Отец обнял меня, забрал ружье и еще лет десять рассказывал друзьям байки про то, как его храбрый сынок пристрелил в лесу огромного медведя, опасного зверя, готового в клочья порвать свою жертву, не оставив ей ни единого шанса. А я… Каждую ночь вспоминал этого зверя, крапинки на его глазах, добродушную морду и радовался в душе оттого, что даже отец не мог понять, что медведь, а не я, был жертвой с самого начала. Это чувство… Лучше всего на свете.
-Зачем Вы мне это рассказываете? Вроде тут я должен говорить и жаловаться. – Максим снова всхлипнул, но теперь Боря был спокоен. Посторонние звуки куда-то ушли и больше не претендовали на место в его мире. Тесная коморка, коллеги… все это исчезло. Остался лишь оголенный телефонный провод, проводник его идей.
-Просто захотелось поделиться. Знаете, никому этого не рассказывал. Тем более, мне показалось, что эта история будет для Вас полезной.
-Неужели… Знаете, я ведь правда люблю ее. Я помню, что меня дико бесили ее босоножки. Такие, у которых застежка где-то на щиколотке, и подошву и застежку связывают лишь тонкие ниточки. Меня дико бесило, что она эту застежку крепила поверх джинс. Я просто не мог смотреть на ее ноги, когда она была в этой обуви. А теперь… я скучаю по ним. Я бы купил ей сотню таких же блядских босоножек, если бы она вернулась. – Максим начинал плакать, комок подкатился к горлу, а Боря терпеливо выжидал, растворялся в каждом слове… — Я бы, блять, заставлял ее крепить эту застежку только поверх ее чертовых джинс. -Заставили бы?
-Да… ну… то есть...
-Я понял. Не объясняйте, Максим. Скажите, Вы готовы драться за свою любовь?
-Драться? Метафорически или нормально? Ну… с кулаками там.
-А как вы готовы?
-Не знаю… — по скромным бориным расчетам, Максим курил уже седьмую сигарету за разговор. – я не дрался никогда. Ну в школе только разве… Но всегда все заканчивалось тем, что я ваткой затыкал нос, чтобы кровь не запачкала футболку и мама не ругалась. Это трудно. Я толстый, медленный, неповоротливый. В школе меня даже звали Джабба Хатт. -Вы знаете кто такой этот Хатт, Максим?
-Персонаж из Звездных Войн вроде… (всхлип).
-Джабба – один из центральных персонажей вселенной. Отъявленный негодяй, который делает только то, что ОН хочет. Его не волнует внешний вид, он знает, что он умнее, хитрее и лучше всех остальных. Джабба собрал вокруг себя гарем из прекрасных женщин, которые вьются вокруг него, как ленточки огня, вокруг горящего дерева. Его все бояться и он – глава положение. Несмотря на тысячу лишних килограмм, отсутствие ног и мерзкую рожу. Несмотря на то, что Люк победил его в последней части трилогии, это скорее дань сценаристов глупому стадному чувству справедливости. Если бы я писал сценарий, Джабба никогда бы не умер. Такие как он, живут вечно. Вы понимаете, Максим? Ваши обидчики давали Вам шанс стать лучше, не обращать внимания на условности, быть круче и умнее всех, а Вы им не воспользовались.
-Вы смотрите много фильмов.
-Не волнуйтесь, еще я читаю книги по психологии, поэтому Вы в надежных руках.
-Я вам верю. Вы как друг. Вы не сыпете терминами и призывами обратиться к специалистам. Я Вам верю.
Боря еле сдержал улыбку. Уже как пять лет он не открыл ни одной книги по психологии. Да и раньше, он просто листал их, чтобы сдать собеседование на работу.
Он торжествовал. Оставалось главное. Самое интересное. Бесподобно прекрасное, как горящая Троя.
-Максим, Вам надо взять ситуацию в свои руки.
-В смысле?
-Сделайте что-нибудь. Действуйте.
-Я не знаю...
-Никто не знает кроме Вас.
-Я просто погряз в безысходности. Кажется, что стены с каждым днем приближаются ко мне, и скоро меня раздавит… Блять, как же трудно. Я изломан. Я будто поднял целину своих самых грязных мыслей и держу ее на своих плечах.
«Мудак, ты хоть знаешь, что значит поднять целину?» — подумал Боря, но вслух не сказал. Он слушал и наслаждался.
-Я тут каждый день чувствую, как разогревается сковородка под моими ногами. А. ЭТА. ШЛЮХА. НА. МЕРСЕ. БЛЯТЬ. С ХАХАЛЕМ. ДЕНЬГИДЕНЬГИДЕНЬГИ! Ебал я эти деньги, не нужны мне они. Нет, они мне нужны и много, и тогда она увидит! Увидит, как я вместе с десятками шлюх буду ездить на мерсе, который круче мерса этого мудака раз в десять. Она увидит, я буду лучше, похудею. Буду сильнее. Вы поняли?!
И тут хорошо бы пожелать Максиму всего хорошего, попросить позвонить в случае проблем и повесить трубку с теплым и липким чувством выполненного долга. Но Борю это не устраивало.
-И как долго вы планируете этого добиваться, Максим? Год? Пять лет? Десять лет? Поверьте, к тому времени у нее уже будут дети, счастливая семья. И вы проедете мимо нее на своем крутом автомобиле с кучей мятых купюр, следами белого порошка под носом и прекрасными девушками, но она-то Вам уже скажет «не в деньгах счастье». И что тогда? -Тогда я заставлю ее! Понятно? – девятая сигарета.
-Как?
-Я… я буду богат, у меня… будут деньги. Оружие. Даааа. – самодовольно растянул он букву а. – Оружие. И у нее не будет выбора. Я, как Хатт.
-Джабба – всего лишь персонаж, Максим. Не стоит приклеивать себе ярлыки.
По тишине, которая растянулась на секунды, как растяжка с гранатой в подъезде, Боря понял, что Максим задумался. Он спугнул его, потушил фитиль. Но этого он и хотел. После пожара обломки горят уже до конца.
-Я… я знаю. Но я понял. Кажется, я кое-что понял.
-И что же?
-Сила решает все. Достижения. Действия. Я… я должен действовать. Даже жечь, стрелять, но действовать.
Боря огляделся. Обрывки его слов долетали до коллег, поэтому все должно было выглядеть нормально. Как обычный звонок. Лена все еще стучала карандашом. Стук. Стук. Стук. Вентилятор все так же раскидывал в стороны воздух, как заправской каратист из фильмов категории «Б». Все спокойно.
-Знаете, я в Вас верю Максим. Чтобы ни произошло мы останемся. -Да… мы останемся. Как Вас зовут?
-Простите, но я не могу сказать. Это одно из условий нашей службы. -Я понимаю. Спасибо Вам, мистер Икс.
И за секунду до того, как на другом конце провода трубка упала на плаху телефонной базы, Боря услышал звук взведенного затвора. Он был готов поклясться в этом.
Взглянув на часы, он понял, что его смена закончилась еще полчаса назад. Стук. Стук. Стук. Он не спеша снял куртку с вешалки. Аккуратно надел ее. Потом шапку. Поправил ее, чтобы эмблема производителя в виде галочки оказалась ровно по центру лба, и вышел из офиса. Как только он оказался на улице, он побежал, что есть сил. Крупные хлопья снега врезались в его лицо. Ветер, как пьяный друг, пытался сдержать его, но он бежал.
Оказавшись дома, он включил свой допотопный компьютер, открыл «Ворд» и пальцы забегали по клавиатуре:
«- Вам сейчас больно?
-Очень… Вы даже не представляете. Такое чувство, что меня разрывает изнутри. Это все она. Она… — и после секундной заминки на истеричной ноте — Нет! Они!»
Боря начал свой новый рассказ. Впервые за несколько лет. Стук. Стук. Стук.
Мы оказались в пустыне. Песок попал мне в обувь и неприятно пересыпался от мизинца к безымянному пальцу при каждом шаге.
-Постой? Как мы тут оказались.
-Ты еще не понял? Это мой мир. Только я им управляю. Только я его вижу.
И я смирился.
Питер – волшебный город. Я тешила себя этой мыслью. Я взращивала ее в себе с каждым поворотом тяжелых железных колес огромного красного поезда.
Вместе с Максимом мы ехали в Питер. Он мне нравился. Он много улыбался и постоянно кивал головой, как заводная кукла. А уж в куклах я знала толк, все-таки игрушки разрабатывала. Я знала, что он едет к своей девушке, но это вовсе не отменяло дружеского флирта, даже наоборот, желание хотя бы прикоснуться к запрету то и дело разгоралось во мне. Я знала, что ничего не выйдет, но приятно.
Мы пили пиво, говорили о Пушкине, о декабристах, имаженистах и Триумфальной Арке, пока решетки деревьев за окном тихо сливались в одно цельное зеленое полотно на фоне голубого и безмятежного неба.
-Ты смотрела Отступников?
-Неа. А про что там?
-Ну, это фильм Скорсцезе, о мафии, как обычно, но там ДиКаприо играет...
-Не люблю я ДиКаприо, слишком смазливый. Как мальчик. Мне нравятся другие мужчины, с бородой, со сталью во взгляде. – ответила я и спрятала глаза, сделав глоток из бутылки. У Максима была борода и это была прямая подача в его сторону.
Он просто наклонился и поцеловал меня. Я медленно разомкнула губы, как будто нехотя, но на самом деле внутри меня маленький огонь постепенно прожигал лишенную всякого смысла плоть.
-Мы приедем через полчаса. Не ходите в туалет. – голос бортпроводницы вырвал нас из нашей незначительной тайны.
На вокзале Максима встречала его девушка. Миниатюрная блондинка с мутно-голубыми глазами. Они напоминали чистый пруд, в котором недавно выловили пару утопленников Ее
звали Настя. Она недовольно откинула меня взглядом. Но мне то что? Главное, чтобы вписала.
Я позволила Насте и Максиму остаться наедине, а сама отошла в сторону покурить.
Как же много старух на вокзале. И все бы ничего, но их распухшие ноги с выпирающими сосудами пугали меня до жути. Казалось, что кости растворились внутри старческого жира, и все они ходят на огромных водяных подушках. А их взгляд. Как у щенят в темном мешке за секунду до падения в речку.
Максим, изломанно пытаясь деть куда-то руки, подошел ко мне. Он прятал глаза, смотрел в сторону и старался набрать в легкие достаточно воздуха, чтобы на этом потоке сказать все то, что собирался.
-Лен, тут такое дело… ты не можешь у нас остаться. К Насте мама приехала… Там мест нет… понимаешь, да?
Я видела, что он силился понять, расскажу ли я его девушке в порыве злости об этом несчастном поцелуе, устрою ли истерику. Он как маленький мальчик, по приказу старших поднес спичку к бензобаку и, обливаясь потом, ждал: рванет ли?
Но я лишь прикусила нижнюю губу и ответила полушепотом:
-Ничего, я к знакомым поеду. Если устанешь… – выждала многозначительную паузу – От нее, то звони.
Он кивнул и ушел к Насте.
Я тащила за собой огромный чемодан, тысячи раз проклинала неровную плитку и наконец добрела до Дворцовой. Села и расплакалась. Как дура. Приехала отдохнуть, но уже на первых минутах поездки почувствовала себя раздавленной. Гастарбайтер судьбы случайно переехал меня на асфальтоукладочном катке событий. Я чувствовала себя и дурой, и шлюхой, и жертвой. Слезы перемешивались в шейкере с глупыми мыслями, отчего казались и соленей и больше.
Достав телефон, я снова полезла в твиттер. Вспомнила, что еще один знакомый живет где-то на окраине города.
@lenagodown @capitanamericasucks я в питере на несколько дней. Не приютишь? @capitanamericasucks @lenagodown подъезжай. Адрес кинул в личку) Даже рад буду тебя увидеть!
Почему-то я испугалась. Хотелось убежать. Купить на вокзале билеты в Москву, добраться до дома, спрятаться в кокон бесконечно мягкого одеяла и смотреть часами глупые романтические комедии, толстея и не выходя из дома. Но что-то меня удержало. Даже маленькая сцена в моей голове, в которой я снова встречалась со своим однокурсником: «-Лен, я замуж выхожу.
-Круто. А я в Питер недавно ездила! Сейчас расскажу все...»
Я понимала, что это неравноценно, но становилось весело. И я решила, была не была. Поймала такси и поехала по адресу.
От центра – час езды на такси. Водитель часто смотрел в зеркало заднего вида и моя женская паранойя не позволяла мне подумать, что смотрит он не на меня. Минут через двадцать мы с ним все-таки разговорились. Он улыбался, был приветлив и не лишен чувства юмора. По седине, которая замазкой исполосовала его щетину, я оценила его лет на сорок.
-Смотрите, дочурке подарок везу. – сказал он, когда мы стояли на светофоре, и достал с переднего сидения пупса. Одного из моих. Джо (Бантиг). Милая получилась игрушка. – Как считаете, понравится моей пухляшке?
- Да, конечно. – Конечно, ведь я ему не рассказала, что Джо Бантиг убивал толстяков.
Когда мы подъехали по адресу, уже смеркалось. Вечер бледной синей дымкой опускался но город.
-Жалко Вы не в белые ночи приехали. – сказал на последок водитель.
Я кивнула и вышла из машины.
Парня, к которому я ехала, звали Боря. Милый паренек, который тащился от комиксов. Его лента была просто завалена сообщениями о разных Комик-Конах. Еще он неплохо шутил. Для парня.
Он встретил меня у подъезда. До этого я видела лишь его фото, на которых он кривил лицо «по моде», но в жизни был куда симпатичней. Несмотря на то, что он был «бездушно» рыжим, веснушек не было почти. Худой, но не болезненно. Зеленые глаза. Хороший мальчик, в общем.
-Ну что, пойдем?
-Пошли.
Дом был из новых высоток, 20 этажей, симпатичный подъезд со старушкой консъержем, которая встретила меня холодным взглядом, как глава концлагеря – еврея, но когда увидела, что я с Борей, мило улыбнулась:
-Милок, ты себе девушку нашел? – и подмигнула. Мне стало неловко от того, что когда-то эта «милая бабушка» так же бегала по чужим квартирам, влюблялась, занималась сексом, ее губы знали поцелуи красивых мужчин. Но тех губ больше нет. Все клетки давно умерли и были заменены другими. Она ничего не знала, ее тело не помнило ничего.
Квартира находилась на 11 этаже. Милая двушка, в которой на полу лежали упаковки из-под пиццы, а на одной из стен в зале был нарисован Каратель, держащий на мушке Человека- паука.
Он был заботливый, отправил меня в душ, а сам пошел на кухню – готовить ужин, и даже несмотря на то, что всех его сил хватило лишь на то, чтобы приготовить омлет с ветчиной, это все равно было мило. Спустя пару часов к нему пришли друзья. У них была трава, а я и не думала отказываться, Питер-Питер, отдыхаем.
После третьего напаса меня накрыло. Чем труднее становилось дышать, чем легче было думать, жить и общаться. Я глядела в зеркало на свои глаза, в белках которых тонкими ниточками наружу вылезли сосуды, и удивлялась, почему я раньше не курила?
Было всего человек 10, на запомнила я двух ребят (Игоря и Антона) и одну девушку – Иру. С ними мы сидели на кухне, мило общались, пока Боря играл в гостинной в Гитар-Хиро. -Знаете… искусство это концепция… это идея… — говорила я – а что самое главное в идее? -Ее наличие? – вставил Игорь. И мы рассмеялись. Мне казалось, что легкие, как непослушный шарик для гольфа, скоро выпрыгнут из горла, и это смешило меня еще больше. Я пыталась продолжить свой пафосный монолог, но каждое слово разрывалось в клочья от моего неудержимого смеха.
-Нееет. Главное – ее логическое завершение. Ее воплощение. Бесконечность взаимосвязанных идей, которые в итоге действуют по типу цепного механизма. – не краснея я цитировала слова своего преподавателя по теории искусств из университета и казалась себя охуенно умной.
За окном забегали дожди, перебегая дорогу в неположенном месте, падая на лобовые стекла проезжающих мимо машин, заглядывая в окна квартир незнакомых людей.
-Мы- дожди! Мы-дожди! – закричала я, вскочив со стула.
Мои новые лучшие друзья посмотрели на меня и посоветовали хотя бы пару часов не курить. А под утро я оказалось в спальне Бори. Мы занимались скучным сексом. Но человек-то он хороший. В сумраке под одеялом я искренне любила его просто за то, что он никогда не говорил: «Лен, ты понимаешь… ты не можешь...»
Я могу.
-Ты ничего не можешь. – говорил мне никто. – это мой мир.
Нет. Я могу все. Этот мир наполнен мной, поэтому я должен сделать его лучше. Напряжение расползалось внутри меня, как криогенная жидкость внутри плотных пластиковых трубок. Воображение работало, как заведенные механизм. Я могу.
Внезапно на небе появилось маленькое солнце. Его света хватило лишь на то, чтобы выхватить из непроглядной тьмы отдельные силуэты. Песок застывшей водой разлегся на
километры вокруг меня. Я видел свои руки. Я видел самого себя и это чувство взрывом раскрасило мои внутренний мир.
Никто исчез. Его больше нету.
-НЕТ! ЭТО мой мир! – голос звучал откуда-то сверху, сверхсильное эхо резонировало по округе.
Огромная черная акула, внезапно появившись на небосклоне, проглотила мое маленькое солнце, как никчемный шарик для пинг-понга.
И свет исчез.
-Так-то лучше. – Сказал Никто и похлопал меня по плечу.
От бессилия я упал на колени. Но на земле уже не было песка. Был холодный бетонный пол. И даже ветер исчез.
-Знаешь. Давным-давно. Еще до огромных городов и даже до появления металла, ко мне попал один пещерный человек. Весь мохнатый такой, небритый, грязный, одетый в шкуру дикого медведя. Попав ко мне, он нашел где-то в лесу полое бревно. Он ненавидел меня (хаха) и каждый раз, когда я начинал говорить, он стучал по этому бревну. Я даже ритм помню. – Тапа-тапа-така, ведь последний удар он наносил не по полости бревна, а сбоку, не знаю, случайно ли. И он очень быстро умер, ведь у него хватило ума отказаться от моей похлебки, но после его смерти я забрал его самодельный барабан и начал стучать сам.
- Внезапно я услышал звуки глухих ударов – Тапа-тапа-така. Тапа-Тапа-Така. Тапа-Тапа- Така.
-Эти звуки – они прекрасны, а обмудок даже этого не понимал. Он думал, что отпугнет этим злых духов. Но… — Тапа-тапа-така. – В итоге я забил его до смерти этим барабаном. Тапа-тапа-така.
Пришла пора уезжать. Боря проводил меня до вокзала. Мы ехали в машине и он положил руку мне на ногу. Несмотря на похабность этого жеста, я не сопротивлялась. Я привыкла к простым, почти звериным, проявлениям чувств.
На вокзале мы долго обнимались, а потом он отпустил меня и я уехала, а его лицо смазалось в окне набирающего скорость поезда.
В Москве было душно, поэтому я несколько дней не выползала из квартиры, в которой приятно дул искусственный ветер, подгоняемый лопастями вентилятора.
На третий день я заметила у себя на теле черные точки, похожие на маленькие язвы. Я испугалась не на шутку. Первая мысль, которая громки колоколом зазвенела в моей голове – венерическое.
Я проклинала себя, ненавидела, ревела и лезла на стены от стыда, а потом записалась к гинекологу.
Врач, пятидесятилетняя женщина с мягкими руками и строгим взглядам, попросила меня сесть на кресло, несмотря на то, что язвы разбежались не только по ногам и лобку, но вообще по всему телу. Холод кресла ошпарил кожу и я невольно сжала ноги. Флуоресцентные лампы неприятно обжигали сетчатку.
-Посидите тут. – сказала врач и ушла.
Паника захватила меня, как целлофановый пакет, надетый на голову жертвы перед удушьем. Меня трясло, слезы выпрыгивали из глаз бесконтрольно, но я боялась даже пошевелиться – так и сидела в кресле без трусов с раздвинутыми ногами.
Пять минут. Десять. Я ненавидела себя за распутство. Я в пустоту говорила с Богом. Умоляла, лишь бы все было хорошо. Я готова была забить на все свои мечты стать художником, лишь бы все было хорошо. «Боженька, милый, пусть все будет нормально, пусть это будет какая-нибудь глупая инфекция, которая лечится антибиотиками, пусть...» Через пятнадцать минут зашла врач в сопровождении двух полицаев. Один толстый, настолько, что рубашка с резинками внизу едва долезала до пупка, второй худой со впалыми скулами и плохо выбритой щетиной. На его шее торчали несколько кучерявых волосков длиною в мизинец.
-Проедем с нами в отделение.
А я не понимала, что просходит. Лицо залило краской, и разум едва мог выцедить какие-то объяснения. Я сижу в гинекологическом кресле. Голая. С раздвинутыми ногами. Пока два полицая выдвигали мне какие-то непонятные обвинения.
В отделении горел тусклый свет, который подчеркивал убогость старой советской мебели, потрепанных столов, в поверхность которых навечно впечатались следы от нажима шариковой ручкой.
-Откуда у Вас эти следы? – спросил Тонкий.
-Я… я не знаю...
-Вы знаете, что это?
-Нет… я… я же ко врачу пошла...
-Это трупные черви. Опарыши. Вы… — он на мгновение замялся, как будто сам не верил в то, что говорит. – кого-то убили? Может собаку?
-Нет… нет… как я могла.
-Где вы были последнюю неделю, расскажи про каждый свой день.
Я начала рассказывать и про Питер, про все, про Максима, про его тошную девушку, про Борю, даже про траву… Слова на гребне волны паники огромными порциями выпрыгивали из меня наружу. Лишь бы все было хорошо.
За решеткой. Холодное железо давит на пальцы, меня везут на этап. Хотела взглянуть в окно, но и окон нет, глухие стены… Нет. Все будет хорошо.
-Ладно. Сейчас вы пойдете в нашу больницу, там Вас обследуют, а мы пока проверим этого Борю. Обвинений пока не выдвигаем, но Вы останетесь под подпиской о невыезде? Окей? – добродушно сказал Толстый, выковыривая пыль из пупка.
Я как заведенная закивала головой.
Врачи мне помогли. Язвы прошли через несколько недель. Из меня вытащили с десяток опарышей. Каждую ночь я просыпалась и судорожно проверяла свое тело. Иногда меня тошнило от самой мысли… В общем, меня много тошнило.
Каждый день превратился в медленное наблюдение своей собственной апатии. Я вставала с постели, только чтобы сходить в туалет. Ничего не ела. Ничего не хотела. 34 раза посмотрела «Реальную любовь». Потом меня снова вызвали в отделение.
-От наших Питерских коллег выражаем Вам благодарность. Вы навели нас на эту трехкомнатную квартиру… — пафосно начал Толстый.
-Погодите… Боря живет в двушке...
-Нет. В трешке. И в той третьей комнате, которую вы не видели, наши коллеги нашли пять трупов. Все молодые девушки примерно Вашего возраста. Так что Вам еще повезло...
У меня закружилась голова. Воздух, казалось, давил на мой череп, стараясь сжать до размеров маленькой черной дыры. Стены то расползались в стороны, то нестерпимо приближались ко мне.
-Мне нужно на воздух. – сказала я и выбежала из отделения.
Лето распласталось на улице и терпкий воздух медленно обгладывал легкие.
И с каждой секундой дышать становилось легче.
Когда я вышла на работу, то сразу же принесла шефу набросок новой куклы. Мальчика. Его звали Боря.
И жизнь снова побежала по прямой.
Как раньше.
И вижу я солнце, беззащитно лежит на земле, похожее на глубокий колодец, где вместо воды огонь. Маленькое, что можно обхватить руками. Перехватило дыхание, это не похоже ни на что, что можно вычитать в старых легендах, библии или Коране
и снах. И языки пламени хаотично извиваются линиями, похожими на волны. Я стоял и смотрел. Смотрел и стоял. Пока не почувствовал голод. И протянул к солнцу руки, и окунул их в огонь. Но я не чувствовал боли, лишь немного тепла и радости, как на краю
безысходной пропасти, где каждый вздох — подарок. Когда я вытащил руки, они были пусты. Отпечатки пальцев выжжены, как заброшенное поле, на месте линии жизни — абстрактная пустота вездесущего неба. Меня больше нет. Я кричу, но мой голос скачет вокруг меня резиновым мячиком, отдаваясь то тут то там. Остаться. Безумно хочу остаться. И этими руками подарить уют заброшенным в спешке домам.
И в солнце я вижу свое лицо, исковерканное музыкальной дрожью зеркальной поверхности небесного огня.
Я оглянулся.
И увидел пустоту с открытыми белесыми глазами. И вижу чужие души, зарытые в песке. И солнце. И неба как будто нету, лишь черная мгла, как взгляд на черный полиэтиленовый мешок изнутри. Рассвет утопает в тоске. И я шепчу: гори, громче, гори.
И вся огромная пустыня взрывается безупречной вспышкой бесцветного света. И песок начинает ссыпаться с земли на небо, снизу вверх. И каждая крупица это ты, ты, ты, ты и все. Пытаюсь дотронуться до этой непробиваемой стены, но песчинки разъедают кожу. Мясо болтается на тонких нитях порванных суставов. Но я не чувствую боли, лишь улыбка разрывает щеки в уголках губ. Как инверсия потаенных кошмаров мир спит на моих руках. И кажется, что кто-то поделил вселенную(рассвет) на нолик.
И я проснулся.
Я слышу вечность в ее шагах.
Максим проснулся. Он был дома, в Берлине, куда переехал несколько лет назад. Он суматошно носился по комнате, не веря, что он снова видит. Что Никто исчез и он снова жив. По-настоящему. Около часа он любовался на свои руки, на ноги, на слегка выпирающий живот. Потом он завис в ванной, жесткой мочалкой сдирая кожу, но радуясь как дитя чистоте своего тела.
За окном прохожие нелепо суетятся. Ездят редкие автомобили. Таксисты, как бойскауты выставили свои кэбы вряд.
Он посмотрел на отрывной календарь.
27 февраля. 1933 год. Уже как пятнадцать лет он уехал из России. Уже как пятнадцать лет нету рядом Екатерины. Кати. Уже как пятнадцать лет он сам напоминает себе воздушный шарик с гелием, который глупый мальчик случайно отпустил в небо.
Тапа. Тапа. Така.