Расставь сам. Цикл миниатюр. Часть 1.

Автор: Grobik Зачин.

Со временем понимаешь, что на самом деле, писать достойно можно только о трёх вещах – религии, еде и ебле. Это ещё более-менее ценные вещи в жизни. Писать о любви можно тоже, ибо тема эта жива и популярна, но не стоит забывать притом, что любовь, в конце-концов, проходит, а память о хорошем сексе остаётся почти навсегда.
Еда, пища, лакомства или хотя бы простой закусон – такие же необходимые фетиши. Другого слова подобрать не могу. И если не брать в расчёт выдумки идеалистов и гигантов духа – то первостепенные. Без этого человек недолго смог бы продолжать свой род. Секс, трах, соитие и отличное польское словцо «пердоленье» — это то, после чего всегда так хочется что-нибудь слопать. Ну и религия, собственно – третья составляющая без чего еда не стала бы так сакральна, а секс так особенно сладок. Так что – в той или иной степени, но почти все нижеследующие побасёнки касаются этих трёх мировых обезьян, на чьих раздутых трупах, как известно, пересекает вселенский водоём наш благоухающий округлый мирок.


Грибной дождь и споры доброго, вечного.

Дождь идёт который день. Светила не видно – небо серой сковородой шипит над черепом. Это не тот долгожданный летний дождик, который рухнул с небес, поломал шеи тополям и аля-улю. Нееет, это дождик из Макондо, убийственный в своём постоянстве, не крупный и не мелкий, стабильный, мать его. И идёт он уже 4 месяц. Это странно, потому что я живу не в Лаосе, а в обычном русском городке Приседалове. Я такого не заказывал! Я люблю пиво, но не люблю, когда сверху на меня постоянно течёт! Лужи аккуратно стекают в канализацию, их ровные струи несут, переливаясь, кефирные пакеты и рваные пачки горчичников. Я называю их лужами просто чтобы не паниковать. Эти лужи – полноценные водоёмы. Две бабуси короткими гребками гонят байдарку в сторону церкви. Местный поп, потеряв надежду, уж молится Ярилу, лишь бы вышло солнце и просушило его благую плешь. В болотных сапогах влачится домой учительница музыки Сонечка. Все партитуры и нотные тетради погнили в её кабинете, она плачет, только увеличивая общий катаклизм. Дождь конопатит, лупит, шарашит и нет ему конца.
И тут везде, где это возможно, начинают появляться грибы. На троллейбусах, лавочках, в парках и скверах, на милицейских будках, на припаркованных автомобилях – везде начинают мерцать грибницы. Бочки с квасом, клети с арбузами, бетонные плиты и гранитные бордюры; то там то сям распахиваются окна квартир и офисов – визжат бабы, матерятся мужики – люди выбегают из зданий, отряхивая с голов и одежды грибковые наросли. Грибы растут «стремительным домкратом». Семьями и гроздями из-под всех крыш свисают тонконогие лже-опята. По взлётной полосе аэродрома уходит за горизонт ковёр крепких рыжиков. Самолёт заходит на посадку, пассажиры и второй пилот с вёдрами торчат из иллюминаторов – готовятся черпать по ходу. Если смотреть из космоса сквозь сильные очки – весь город в красную крапинку – это яркими мухоморами обросли коммунальные мусорки во дворах пятиэтажек. Маленькие школьные стадионы облюбовали чёрные грузди, колонны здания Гордумы усыпаны чагой, депутатики, выходя покурить на воздушок, складывают в них бычочки. Засидевшегося в канализационном люке сантехника раздавили гигантские маслята. Как каша из сказочного горшочка, грибы наседают на цивилизацию, теснят прогресс, занимают культурный плацдарм.
И становится удивительно хорошо, и тепло, и радостно, когда над горизонтом вырастает самый большой, самый красивый, самый г л а в н ы й в мире гриб. Он встаёт ярким сполохом, как долгожданное спасение, прекрасная панацея. Так грибы наконец-то совсем избавились от настырных двуногих паразитов.


Babylon Forever.

В далекие времена, когда люди строили башню, чтобы взобраться на небеса, господин бог разозлился и за эту дерзость малость наказал всех кого ни попадя – наделил людей разными языками. Нужно думать, что до этого язык был один и все друг друга прекрасно понимали… А тут неожиданно понимать перестали, соответственно – на лад работа не идёт, стройка сорвалась, прораб побегал-покричал, да и плюнул в сердцах. Башня на небо захирела, народцы разбрелися, бог снова захрапел.
Не год не два прошло, а в три-четыре раза больше — задолбало людей такое недопонимание, и захотели они вернуть всё, как было раньше. Засели за учебники, начали учить иностранные языки друг друга. Английский, немецкий и французский половина уже знала. Принялись за венгерский, датский и греческий… Самые отчаянные начали заучивать агглютинирующие языки. Худо-бедно на лицах у людей начало проявляться какое-то осмысленное выражение, стали человечки собираться стайками, набивать стрелки в пивных, ходить в библиотеки, писать письма за границу, слать посылки с теплыми вещами…
Время шло, всё больше народу понимало друг друга, постепенно начали ковырять языки экзотические, подтягивать страны четвертого мира. Языковые конференции, интернациональные полёты в космос, обмен студентами; Илона Давыдова повесилась ночью на лодочной станции. Воинственные народы быстро договорились, нашли общий язык, перестали воинствовать, заскучали, стали выписывать журналы.
Скоро на прежнее место снова начали подвозить раствор, арматуру и шлакоблоки.

***
Фильм был хороший, весёлый, добрый, душевный, большой, хороший, душевный, добрый, весёлый, семейный, умный, душевный, великолепный, хороший, большой, настоящий, дающий пищу для размышлений, хороший, весёлый, большой, душевный, добрый, классный оказался фильм. И хоть начинался он не ахти как, но закончилось всё хорошо – все сошли с ума.


дедушка Велес.

Звонил Иисусу – занято всё время. Наверное, в Интернете.
Писал Мухаммеду – письмо вернулось. Наверное, уехал. Учиться в Гарвард.
Поехал в горы – кричал вислоухому Будде. Чуть не засыпало. Банками из-под Колы.
Шёл между рек Междуречья – кричал проклятья.
Плюнул на всё – пошёл в парикмахерскую. Говорят – да, только что был. Подровнял крайнюю плоть и таки утёк, не заплатив!
Вышёл я в лесок, сел на пенёк, развязал бабушкин узелок. Платочек в горошек, хлеб солью посыпан, сыр горчичкой намазан. Котлетка. Укроп.
Всё протухло, скисло на жаре, пока я мыкался между этих идиотов. Но ничё… Съел. Затошнило, голова закружилась, помутилося в очах, завалился я в травку. Открываю глаза – а он стоит надо мной – борода пушистая, ноги такие красивые.
«Дурачок, — ласково мне шепчет. Дурашка путаная».


***
Все беды России от проклятого Ильича.
Нужно похоронить наконец Ленина. Даже в университете до такого не додумались – а просто выгнали и всё. Выперли монархические профессора баламута, что ж мы его мажем тут бальзаминами всякими?! Нужно похоронить наконец смутьяна Ульянова. А тех, кто хоронил – убить лопатой по голове. А тех, кто бил лопатой – повесить на грядушках в лагере Артек. А тех, кто вешал – уморить голодом в карцере дома умалишённых. А главврача колесовать. А палача растлить и снять кожу с головы. А палачам палача залить рты гипсом. А тем, кто мешал гипс – выдавить глаза на сковороду Тефаль. А тех, кто жарил – петлю на ноги и по степи в галоп! А ковбоев – голой жопой на росток бамбука. А садовода в кувшин со змеями. И… иии… эээ… А… ааа… а… Маятник, колодец. Верблюжья шерсть под скальп. Колодки, испанский сапог, муравьи в печень. Аминь.
Тогда всё наладится.


Библиотеки
(из цикла «Футуристическая бредоваяжурналистика»)

Мало кто знает, что сети государственных библиотек, пронизывающие российские города, созданы ещё задолго до Керенского, библии Мациевского и Упанишад. Прежние цивилизации, гораздо более мудрые, и, естественно, неземные – очень ностальгировали о своих покинутых мирах и четвёртых измерениях. Грустили по дому, вкусной пище, диковинным животным, родному вечернему небу и чуждым нам средствам наслаждения. Отчасти поэтому, отчасти по другим причинам, нам неясным, они расположили библиотеки специальным образом, проецируя виды родных созвездий на топографические карты среднерусской возвышенности. Эта система до сих пор не была разгадана только потому, что эти далёкие созвездия с Земли выглядят совсем-совсем иначе, нежели с других перспектив.
Библиотеками эти постройки стали называться уже позднее, когда в нашем дольнем мире все книги были использованы по назначению – в квартирах и в сельских сортирах на полочке для подтирок всегда лежали аккуратно нарезанные квадратики бумаги с отрывками гюго, куприна, сервантеса и даже евтушенко. Вытереть жопу бахчисарайским фонтаном было по тем временам большим шиком, гиперболоид инженера гарина было не достать, подтереться им ходили в гости к полузнакомым людям! Волошинские строчки… строфы тютчева, афанасия фета… их предпочитали не использовать подольше, откладывали в сторону – они так хорошо освежали неизбежную удушливость уборных.
От бумажек из романов буссенара, уэлса, каверина, дюма и булычёва люди приходили в необычайное возбуждение, после вечернего похода в туалет им снились яркие приключенческие сны. Весь сон они гоняли подтяжками бизонов по прериям, бросались со шпагами на зелёных человечков, причём часто побеждая и — и не тупой массой, а ловкостью и хитростью! Многие дамы, промокнув отвисшие лабиа мажора верленом или ахмадулиной, потом полдня сбивались на велеречивый слог, говорили в рифму – сослуживцы улыбались, понимающее переглядывались, как бы ненароком подсовывали томики марининой и стогова.
Удивительное дело – почти никто не использовал газеты. То ли плохая краска сильно пачкала попу, то ли постоянное газетное враньё вызывало раздражение кожи. Детская литература же наоборот шла на ура – но это по мере возможности не афишировалось, люди стыдятся ностальгии по детству. Такие бумажки берегли, переворачивая андерсена и агнию львовну по нескольку раз со стороны на сторону, как подсохнет.
Ах, люди, люди… Постепенно с хорошей литературы и бумаги высокой граматуры перешли на такой ширпотреб, что задница съёживалась от отвращения. Потом уж пошли и собрания сочинений ульянова-сталина, и книжки-раскраски, и отрывные календари. Целёхонькими остались только кулинарные справочники и поваренные книги – их казалось использовать глупо, неестественно. Когда в домах закончилось последнее печатное слово, стало понятно, что дома теперь не особо-то посрёшь.
Так возникли специальные государственные и частные дома, где книги содержались в идеальном порядке, были строго каталогизированы по авторам и жанрам. Постепенно это стало привычным – не стесняться в выборе литературы при большом скоплении людей. Некоторые даже стали задирать нос, показательно удаляясь к стеллажам с технической литературой или эротической поэзией востока. Все по-разному канали свой кайф.
Отдел новинок зашивался! Народ пёр на халяву, как мухи. Массовые походы в библиотеку в обеденный перерыв стали хорошим тоном. Корпоративные посрачки, клубы по вкусам, литературные посиделки. Выходя из кабинок, люди сбивались в пахучие стайки, делясь впечатлениями. Мрак, какой был подъём воодушевления и расцвет культуры!...
Короче. Так было. Но сплыло. Это дела давно минувших веков. Нынче если кто об этом и помнит – так только узкие-узкие специалисты, литературоведы и архивисты. Традиция почти утеряна, изменилась до неузнаваемости, всё теперь шиворот-навыворот. Лишь адепты малых тайных обществ знают, где можно ещё пройти посвящение, получить допуск к крупицам знания, почувствовать настоящие эмоции, пережить то, что было доступно седым предкам, находившимся на гораздо более высокой ступени чувственного развития…
И лишь в некоторых районных библиотеках традиция ещё чудом живёт и пахнет. Если приспичило, если чувства рвутся наружу или наоборот, чувствуешь себя эмоционально опустошённым – проходите, пожалуйста – мужчины к стеллажу за литерой М, дамы – под букву Ж. Вот, возьмите туалетную бумагу. Да, да… на ней не напечатано ни строчечки – такие уж времена, ничего не попишешь… вот к чему пришли..
Но хоть так.

А.М. Курва
Саропул
Июль 3071 г.


Мерзость правды.

Попробуйте, лазая в Интернете по порно-сайтам, протискиваясь через горы разномастных задов, очумевших титек, мириады развёрстых пиздищ, несчастливых уже от анекдотичного сходства овощей, вагинальных шариков, анальных кубиков и прочего буккаке; полные ротовые полости маянэза, заляпанные кончиной очки; неутомимых латиносов, пискливых японских, молчаливых шведских и задумчивых славянских блядей; благодарные очи с «эффектом панды», яростные соития в жопу, многозначительная дойчланд-капрофагия, попытки вместить в себе метровые лошадкины писюны, французский маникюр и червоны собачьи коки; мерзотные минеты семиклассниц восьмиклассникам, суетливые дефлорации дрожащих троечниц, старухи со внучатами и все прочие яйцы-мотыляйцы……..
Остановитесь на миг среди этого! Остановитесь и добейтесь равномерного дыхания. Остыньте. И попробуйте разглядеть в каждом порно-герое личность!!!
Распознайте заботливых родителей. Углядите доброго ветеринара. Начитанного интеллигента. Агрария, либерала и филантропа. Отличная хозяйка, восхитительная шарлотка, а какой она готовит ликёр! А этот делает авиамодели, собирает значки, очень чистоплотный, документы в стопочке, наглаженная стрелочка, образцовый сотрудник, зимой на лыжах в лес, гантели, открытая форточка, часто семьёй слушают Шуберта, Бизе тож ничё, боимся летать самолётами, перед экзаменом обязательно к Николаю Угоднику, водить хороводы, без оглядки любить, беззаботно дружить, плести венки, рисовать акварели, причёска аккуратная, педикюр, свежая рубашка. Копим денюшки на увеличение пениса.


***
Вопрос о женской смелости и самоопределении в жизни стоит сейчас особенно остро. Время и внешние раздражители требуют от самок всё больших жертв, если они хотят заявить о себе. Раньше, чтобы показать миру, чего она стоит, женщине нужно было просто спереть мамины туфли и, подворачивая лодыжки, независимо пройти к доске через весь класс. Маленькие мужчины мальчишки замирали и переставали сосать пальцы. Маленькие стервы-подружки сжимали губки попкой, начинали крутить на палец косы, переглядываясь. Достаточно было выпендриться по-скромному, по-дедовски – одеть лосины, натереть щёки свёклой, работать водителем троллейбуса. Сейчас, думаю, чтобы все притихли – нужно минимум сняться в порнухе. Чтобы мама заголосила, чтобы папа посеребрился благородной сединой. Всё остальное – чушь, слабачество. Дерзких бизнес-вумэнов и женщин-кикбоксеров теперь море. Это уже не заявка, это типа смешная такая поза, инфантильный закидон. А вот засветиться в пореве – это, гм-гм, шаг. Это гражданская позиция даже, ничуть не менее стильная, чем акт публичного самовозгорания. Но скоро и в нашу дремучую деревеньку придёт обыденная зарубежная мода зарабатывать порнографией на булку с изюмом. Всё больше женщин будет смелеть, занимаясь сексом перед камерами с незнакомыми мужчинами. Начнут поднимать голову даже чрезмерно полные и дамы старше 65-ти. Сексуальный акт с ишаком, с варанчиком, с ласковой ставридой будет «за простюльку», interracial с кыргызом, handjob водителю маршрутки… всё это приестся. Перестанем тыкать пальцами и почёсывать мудя. И снова женщина станет перед выбором – красть мамины туфли или побриться на лысо. Или всерьёз заняться биохимией неживой материи. Надо же как-то заявлять о себе в этом мире потных, наглых, рыгающих, эгоцентричных, самовлюблённых скотов мужчин.


Якоря.

Хорошо было бы, если мальчики рождались с пенисом взрослого мужчины. Ведь мальчик – это мужчина с детским голосом. А мужчина – это мальчик с большой елдой. И тут – представляете – из чрева ревущей белугой мамани протискивается, немного скромничая, отрок 5 секунд от роду – а за ним волочится писюн сорокалетнего мужчины. Тут хирургу главное не спутать его с пуповиной, но, думаю, это и невозможно. Период взросления теперь плотно связан с периодом роста скелета и мышечных тканей. Малыш лежит, не в силах даже перевернуться на бок – не пускает неподъёмный причиндал.
Ах, как это, признаться, по мужски – быть прикованным к месту собственным членом.

***
Сид Вишез загнулся от передоза. Бонн Скотт захлебнулся блевотными массами. Этот способ позже на 9 месяцев приглянулся и Джону Бонему. Умничка Джон Бонэм тоже захлебнулся блевотиной. В замке Джимми Пэйджа. Вот была бы комедия, если Бонэм захлебнулся блевотиной Пэйджа. Или наоборот. Такого история рок-музыки ещё не ведала.
Вот о чём начинаешь думать на кухне известного музыканта, когда ты берёшь у него интервью, но кассета уже закончилась…

***
Бывает, мужчина душится изящнейшим парфюмом – а всё же пахнет собачьим дерьмом, принесённым в дом на ботинках… От этого запаха избавиться очень непросто, и некоторые мужчины пахнут так ещё очень долго даже после смерти.


Пельмени.

Пельмени сводят меня с разумной тропы. Я пьянею от пельменей. Я их бухаю! Я, честное слово, отношусь к ним не как к простому комочку теста и мяса. Я чувствую в каждом пельмене и душу, и силу воли, и шевеления чувств.
Пельмень – это витаминка, таблетка счастья, это еда небожителей. Пельмени живут в своих домиках, как тибетские улитки, только не ползают, потому что ленивые. Ленивее пельменей только ленивые вареники. Когда я съем пельменей, я тоже лежу и никуда не ползаю. Но не потому, что ленивый. Просто у меня просветление.
Когда я прохожу в магазине мимо морозилки с пельменями, у меня разрывается сердце! Они топорщатся в своих целлофановых казематиках, лежат вповалку, и я слышу как громко стучат у них от холода зубы. Им же так холодно. Им хочется скорее в тепло моего дома и жар моей утробы. О! эти противоречивые пельмени.


Казнь карпа.

Я сегодня убил рыбу. Карпа. Зеркального. Приготовил его и съел.
Я и до того готовил рыбу. И чистил её — и бывало так что чистил живую. Бывало на морозе и под дождём — она ещё дёргается, хвостом колотит, а я ей по балде рукояткой ножа хлобысть! — чтоб откинулась — и чистить. Выскоблишь всю, у хвоста и под плавниками особенно, чешую смоешь и брюхо порешь. Засаживаешь нож в клоаку ейную, но неглубоко, чтоб икру не попортить — и взрезаешь до горла точнёхонько между средними плавниками — там где у людей таз. Вот.
Залазишь аккуратно под бошку и ногтями отсекаешь кишки и прочую требуху от черепно-мозговой деятельности. Вытягиваешь весь шмат внутренностей — нужно только не разорвать желчный пузырь — в нём очень невкусная горькая зелёно-жёлтая падлятина. Дальше можно вырезать жабры и готовить. Это всё я умею с детства, папа-рыбак меня научил здорово с этим управляться.
А сегодня… впрочем, всё как обычно, хороший свежий живой карп. Дома он ещё дёргал хвостом — я саданул ему по черепу обратной стороной лезвия — по кухне и мне в морду брызнули мозги и кровь. Надеюсь, что чувствительные граждане уже давно отвалились от этого чтива. А когда я взломал карпу брюхо и вытянул все в жиру молоки — зачем-то раздвинул створки брюшины и посмотрел внутрь.
Сам карп был при смерти в реанимации, но сердце у него билось! Медленно так, нехотя — но гнало холодую кровь по организму. И я смотрел на него — и на свои руки все в жирных сгустках — и думал какую-то очень неприятную и горькую мыслишку. А потом выдрал сердце ногтем и сжал в пальцах — и мне увиделось как оно дёрнулось ещё раз и опало. И я понял, что не просто разделал рыбу, а именно её убил. Причём, как-то нездорово.
А карп был вкусный. Я запёк его с чесноком, майонезом и специями. Половину оставил на завтра. Съем, если не повешусь ночью.

***
В армии кроватки стоят в два яруса. Очень удобно – если на войне солдата разорвало на двое – то ноги с гениталиями ложатся спать на нижнюю койку, а тулово залазит на руках на верхнюю. Утром, когда звучит команда Подъём! – верхушка просто спрыгивает вниз – на свою нижнюю запчасть – пристёгивается ремнём со звездой – и в бой!
А бывало, ноги нажрутся водки с медсестрой и путают кровати – ложатся не на своё место. Тогда тулово долго утром матерится – потому что когда слезаешь, а вдруг чувствуешь, что причиндалы не твои… вот, например, ногти ты стриг недавно. И портянки были свежее. И плоскостопия такого не было… Короче, не твои ноги! И, ёптить, пьяные до сих пор!
Очень это нервирует бойца.


Забытье.

Однажды мой младшенький молоденький братишка так долго играл в компьютерную игру, что я аж заплесневел. Я был тогда болен сердечным недугом – лежал на диване, не в силах поднять ни ногу, ни крыло, ни даже повернуть голову к окну. Я звал домочадцев, просил воды и кусок батона с маком – но голос мой был едва слышен из-за занавески. Голос осип, я почти потерял его, командуя на баррикадах отрядом Вольных Монтажников Высотников 2 года назад в Мариуполе. Я пытался связать наволочку с пижамой и спуститься с дивана вниз, на пол, но пальцы не слушались меня, все изувеченные грубыми корабельными канатами. Пока были силы, я громко пускал газы и протяжно чихал, надеясь привлечь внимание – всё мимо. Родители во дворе переносили с места на место кирпичи, мешали солому с мёдом, работали в огороде, опрыскивали купоросом спаржу. Сёстры убежали в поле жать спелый крыжовник и катать на себе лошадей. Кузены и кузины собирали гербарии в далёком Львове и даже не знали про меня. А брат сидел в соседней комнате и играл на компьютере! Он не хотел слышать никого и не хотел учить уроки. Он даже не рисовал голых тёток в тетрадях – в его-то годы! Я лежал и стыдился этого родства. Мне было слабо и плохо. Я, в общем-то, тоже хотел поиграть на компьютере.
Он так долго играл на компьютере, что когда закончил – даже не понял сначала, что все его родные уже умерли.

***
Ненавижу.
Маленькие.
Туалеты.
Потому что.
Когда ты.
В маленьком.
Туалете.
Хочешь себе.
Вытереть жопу.
То…
Ты..
Обязательно..
Открываешь…
Башкой….
Дверь!
Я это ненавижу!
Особенно в гостях…
Извините.
Наболело.


Наши в деревне есть?

Несчастны жители деревень, по которым идёт война. Какая бы война не была, за какие бы идеалы не боролась – участь селян одна и та же во все времена. Равнодушные к власти, недоумённо принявшие революцию, эмансипацию, продразвёрстку, массовую ликвидацию безграмотных и насильственную христианизацию. Они любят считать зерно в колосе, пробовать на язык почву и рыхлить бороной пашню. Любят делать мёд, пиво и медленно коптить в коптильне окорочек. И не любят они незапланированных гостей. А что они видели в войну? Какой-то столовский нездоровый калейдоскоп! Пришёл немец – сел тебе за стол, положил шмайсер на лавку – и подаёшь ему млеко, курку, яйку и цурку… Пришёл ночью потаённый партизан – убил немца запахом портянки, сел за стол – положил на скамью трофейный клевец. Кушает млеко, пьёт яйки, щупает цурку… Пришёл француз – поднял флаг, спел Марсельезу – съел цурку, трахнул бурёнку… Пришёл красный командир, съёл француза, выпил масло из лампадки, устроил в нужнике засаду. И так без конца!
Естественно, селянин раздражается! И хочет жить спокойно, без стрельбы и суматохи. И хочет он уйти в другое место, подальше от троп этих беспокойных воинственных зверушек. Да вот беда. От немца, от француза, от шведа и поляка можно уйти в лес. Можно. А от партизана в лес не уйдёшь – потому что в лесу другой партизан. А в другом лесу третий партизан. Вот и уходили хуторяне в партизаны. Зато – дождёсся ночи – и уж сидишь потом до зари – ешь, пьёшь, цурке стихи читаешь, на хозяина покрикиваешь.

***
Филантропами и идиотами пестуется мнение, что собака умрёт ради хорошего человека. Так это или не так – надо спросить у собак. Но часто я думаю, что, наверное, я вполне мог бы помереть ради хорошей собаки. Безоглядочно. Тут мы с Алоизычем вполне солидарны.


Литовская ностальгия.

С раннего утра сижу в кафе в центре Вильнюса. За сотни километров от дома пью белое литовское пиво Svituris Baltas, кайфую оттого, что дом далеко и нет мне до него дела. И нет мне дела до моих родных, неродных, друзей и врагов. Совсем меня никто не знает тут, плохо понимает мой язык, и я как бы «в домике». Была такая детская условность – тук-тук, чур я в домике – и никто тебя не трогае. Нет тебя. Я пью это вкусное нефильтрованое пиво с утра, не почитая это за начала алкоголизма. Заказываю вкусный жирный жареный хлеб с чесноком и плавленым сыром, смотрю, как на улице идёт дождь. Мне кажется, я бы так сидел всю жизнь – временами с книгой, иногда с ноутбуком. Я бы жил в маленькой скромной гостинице, завтракал в одном и том же рестаранасе, я был бы, как Набоков в эмиграции. Или тень Бунина. Я бы писал произведения. Далеко от родной речи, от грязных говногородишек, от метрополитена, матери-родины и окрошки на кефире.
Я сижу, смотрю на мелькающих за узорным стеклом пеших ходов, гудки машин редки, Вильнюс живёт в разумном ритме… Мутное белое пиво понижается в бокале, лимонная долька бьётся боками внутри. Тут на кухне раздаётся шипение – остро и громко пахнуло горелым – я подскакиваю, срываюсь с места, будто это у меня на кухне что-то сбежало на плиту…
Одёргиваю себя, опускаюсь назад на скамью. Кухни у меня нет, друзья мои далеко, за окном хорошо и сыро. Хочется стать рыбой и быть как дома.

***
Не хотелось бы открывать большой тайны, но разве вы не обращали внимания на один занятный лингвистический факт? Американец, поляк, венгр, полинезиец, немец, исландец, индус, словак, француз, африканер, бельгиец, каталонец, канадец, китаёза и серб – что объединяет все эти слова? Почему все нации и гражданства – имена существительные? Кто? Итальяшко. Кто? Сомалиец. Кто – якут, монгол, литовец, армянин, швед… И наверное, только одно название является именем прилагательным. То есть, отвечает на вопрос «какой?». Русский.
В одной не совсем трезвой, но оттого пресыщенной просветлениями беседе мы пришли ко мнению, что русский – это состояние души, это признак, описательность и эпитет. То есть, имя прилагательное.
И если так и есть на самом деле, то «еврей» — это наречие, что ли? Как? Быстрей. Как? Сильней, храбрей, длинней, веселей, еврей… Занятная морфология.