Расставь сам. Цикл миниатюр. Часть 2.

Автор: Grobik ***
Оказалось, что ничто так не помогает в тяжёлую минутку, как фотографии друзей и просто знакомых, забитые в телефон; уж несколько раз сидел я над бокалом горячительного, бешеный от чувств, противоречащих здравому смыслу; ждал от моря штиля, сам непрерывно создавая ветры ужасающей силы; жевал от бессилия салфетки и картонные «печеньки» под пиво, полируя дактилоскопическую сетку эсэмэсками; один раз удалось мне случайно откусить край пивного стакана – это вкус, несравнимый со вкусом клитора любимой; шквалы презрения сменяются лагунами умиления и всепрощения – ненавидишь сам себя за неумение не прощать; красивые выпуклые камешки мощёных тротуаров – как розовые полужопоньки младенцев – хочется выскочить под дождь и загнать их всех домой, под крышу; вспоминаешь разных трагических персонажей, вычитанных в детстве – высокую гордую тоску Атоса, жёсткую отцовскую любовь Бульбы, невозможную терпеливость князя Мышкина, убийственную милость и животворящую ненависть.
Можно сказать «боже мой, как же я тебя ненавижу» — и это будет признание в глубочайшей симпатии. Можно написать «проклятая сука, иди к чёртовой матери!» — но это будет значить «я готов жить с тобой всю жизнь». Но когда говорить это некому, а бить посуду ты уже не в состоянии, фотографии друзей – это незаменимая помощь.


Борода в другой мир.

А вот хочу себе бороду отрастить. Длинную-предлинную. Один конец привяжу к грядушке кровати, а другой скину вниз и полезу! Буду лезть до самоего пола медленно-медленно и всё это время внимательно смотреть, как люди живут на разных этажах под кроватью. Буду заглядывать в форточки, пугать маленьких и показывать язык молодожёнам, буду останавливаться над пропастью, чтоб перекусить капустным пирогом с чесноком. Ночами буду включать маленький фонарик на каске – пусть лучик теряется в беспроглядной тьме, ничего, главное, что с фонариком ты вроде как не один, и не так страшно. Только слышно, как капли капают со сталактитов – их бульканье затихает с далеким эхом, как в глубине огромной пещеры.
Борода не кончится, я не боюсь – ведь спускаться придётся много-много недель, а за это время она сама естественным образом отрастёт ещё длиннее. Каждые 23 декабря я буду делать на бороде узелки или вплетать какую-нибудь ненужную вещь, например, керосиновую лампу или игрушечную тыкву – чтобы те, кто спустится после меня, знали, который уже год они лезут вниз. Иногда я начинаю по-мальчишески плеваться вниз и слушать – когда слюна стукнется о пол. Проходит каких-то три-четыре минуты и я слышу далёкие матюки. Внизу начинают лаять собаки.
Что там внизу сегодня? Иногда мне кажется, что там широкие тротуары, каменистые проспекты, и быстрые эскалаторы несут-несут людей разной внешности вперёд – на космодромы и в научные лаборатории, в городские сады и центры донорства. У многих на руках повязки с цифрами 2012 – так они выражают социальный протест против плевков сверху.
А иногда мне хочется, чтобы там внизу, на полу, была тихая заснеженная деревенька, как на картинке, которую я однажды подсмотрел в книжке, которую читал мне перед сном невидимый голос. Там крыши домов завалены снегом, как ватой, дымы торчат вверх из печных труб, а на завалинках и в санях сидят-посиживают люди одинакового роста. Кто-то поглаживает валенок, кто-то курит самосад. Щербатые дети катают из влажного снега снежных баб, мужиков, собак и компотный завод. Я спущусь туда босыми ножками прям в снежок и побегу, дурашливо хохоча, до самой бензозаправки. Там в магазине работает Лариска, с которой я познакомился, когда приезжал на каникулы из города. У неё вкусное варенье и мягкие большие сиськи.
А пока я лезу и лезу вниз, и мне уже скучно. Неужели нельзя было купить кровать пониже? Хоть бы посоветовались со мной. Ведь это каждый день так долго спускаться вниз – можно в уборную не успеть и в школу опоздать.


Отдушина.

Чем занят машинист метровагона, пока поезд мчится между станциями? Вокруг темень, стены размазались, лампочки мерцают сурово. А от пассажиров отделяет лишь тонкая дверь с окошком. Окошко прозрачное с одной стороны. Чтобы сделал в такой ситуации любой здравомыслящий человек? Поставил бы на педаль газа половинку кирпича или тяжёлый строительный ботинок, повернулся бы к полупрозрачному окошку, высмотрел бы пассажирку покрасившее, да и подрочил.
Остальные человеческие профессии практически не дают шансов для такой разрядки. Всегда нужно где-то прятаться, запираться в туалете, выжидать, пока сотрудники свалят на обед или в курилку. Всегда есть опасность, что кто-то вломится, даже несмотря на упрямую секретаршу, зазвонит мобильный, заглянет в окно любопытная цапля. В конце-концов, нужно овощами торговать, зубы дёргать, краном управлять, суп помешивать, чертёж чертить, деньги делить – дрочить на поверхности планеты некогда! Но у машинистов метро… Ах, что у них за жизнь!


Дети Гейгера.

Проезжая с подругой мимо института имени Курчатова Игоря Васильевича, я слушал её неторопливый рассказ. В детстве она жила вот в этом доме, совсем рядом. И её папа работал в этом институте. Неважно кем, но сейчас он абсолютно лысый. Даже там. На ум пришли все рассказы о подводниках-атомоходцах, что-де работа рядом с мирным атомом не приносит никакого здоровья, а только лишь убытки. Лысые моряки – это всегда субмаринщики-атомщики. Голый череп и большая стрелка на полшестого. Такая уж легенда, я не сам тут выводы делаю.
Так вот, а прямо напротив курчатовского института ядерной физики и атомной энергии находился детский садик. Такой вполне себе милый садик с качельками и прочими вкопанными разноцветными покрышками. И мне живо представилось, как весёлые потные дети вываливали из корпусов на улицу, дышали свежим наэлектризованным кислородом, кушали вкусные сосульки со свинцовым присмаком, топили в кулачках изотопистые снежки, ковыряли шестыми, самыми тоненькими пальчиками в носах. Воспитатели расхаживали между детишками в костюмах химзащиты, подобные роботам-космопроходцам, поблёскивая стёклами герметичных шлемов, разгоняя детишек длинными баграми, чтоб те не дрались и не обижали уродцев из спецгруппы. Мамы тех, кто уже вырос из детсадовского возраста, не опасались, что их кто-то обидит, зазовёт конфеткой в тёмный подвал или отнимет мелочь. В этот район чужие не заходили.
Курчатовский институт возвышался над микрорайоном, как охранная башня. Мамы говорили детям – сегодня не гуляй долго, вчера уже отхватил дозу, максимум до 300-400 рентген – и домой, понял?! И давали мелочь на новые батарейки для счётчика Гейгера.

***
Одной моей литовской знакомой так нравилось, что ей незнакомый мужчина в каком-то людном месте сказал: «Рыженькая, пробейте талончик»… Она смеялась, рассказывая эту историю, и повторяла, и повторяла её до самозабвения. Я тоже удивлялся – надо же, какой полезный был у мужчины талант – так ласково и тактично сказать девушке «завали ебало».


Купи мыша.

Еду на чужбину в поезде Москва-Брест. Еду на свадьбу к другу, немножечко по-нищенски шикую – напиваюсь в одно лицо в вагоне-ресторане. Приличный такой вагон, не ободранный, порции, как всегда, правда – с булавочное ушко. Салат можно запихать под веко и проморгать. Суп… да что про него говорить – я за ночь потею больше, чем мне его принесли. Начинаю уже не верить, что будет мне весело – и тут случается одна из тех историй, которые пересказывать друзьям нет смысла, но очень хочется.
Проезжаем городишко, где стоянка длится полторы минуты. Городишко непростой – его инфраструктурная образующая – фабрика мягких детских игрушек. Игрушки такие же мягкие, как и то, на чём специализируются до определённого возраста дети. Девать их на фабрике некуда, денег тоже нет, а зарплату сотрудникам платить нужно. Сами знаете, как это бывает у находчивых славян. Зарплату выдали игрушками – мол, реализуйте сами. До розничной сети из этого городка ехать лень, да и смешно – так что работники реализуют мягкие игрушки в проходящих поездах. Этую вота картину-то я и наблюдал.
Продавец – явный сиделец. Худой, костлявый, руки синие от тюремных портаков. Но выражение лица смиренное – дальше некуда. Видать, перековался в нашей пенитенциарной системе в услужливого и робкого гражданина. А в конце вагона за столом в углу сидели две девки. Они ели себе котлеты, выпивали вкусную водку и вряд ли планировали покупать игрушки. Их собутыльники покинули вагон ради перекура – а их место незаметно занял робкий продавец мягких изделий.
-Купите мыша… — просительно загундосил он, глядя в пол. И начал выкладывать, и выкладывать на стол совершенно идиотских мышей. Мыши были серые, красные, розовые, зеленоватые, с одинаково застывшим взглядом и дурацкими непропорционально-немышиными ногами. Девушки испытывали неловкость, ибо продавец своим внешним видом ловко создал у них чувство вины за всё сразу – за произвол судов и тюрем, за тяжкую долю безлошадного крестьянства, за СНГ, за бурлаков на Волге и батраков на Польше…
Почему именно мыши? – от абсурда ситуации я пронёс ложку мимо рта. Вот почему так нелепо и смешно – «Купите мыша?!» Я отвлёкся за окно — увидел в кустах заинтересованную морду лося – а когда повернулся назад, продавца и след простыл. В голове у меня только звучало занудное эхо: «купите мыша… ну, купите мыша!» А за окном мелькали безразличные холодные ёлки, а глубоко под снегом спали в норах маленькие млекопитающие, подарившие заработок стольким жителям глубокой белорусской провинции…


***
Мужчины из-за красоты дерутся, излишне выпивают, становятся поэтами, изнывают в спортзалах, теряют ум, совесть, самообладание и чувство реальности – превращаются в скотов и тряпок.
Работе красота мешает. Полноценному отдыху тоже не очень способствует.
Если сесть и пораскинуть малым своим умом, то красивые женщины, вроде бы, и не нужны. Более того, очевидно вредны. В них нет смысла. Для чего, скажите мне, женщине быть красивой, кроме как ради пустого любования? Объективного эталона красоты, как известно, нет. Видел я красоток 20-х годов XX века – спасибо, не надо. А вспомним эпоху Возрождения! Целлюлитные плотоядные коровы, растекающиеся в античных позах по драпировкам – кого этим соблазнишь сегодня? Так что, красота это очень несовременно и несвоевременно.


В метрополитене им В.И.Ленина

В московском благословенном метрополитене, где люди порхают из вагона в вагон, с ветки на ветку, как птицы, опаздывающие на юг – в переходе на Киевской на коленях стоит бабуся и сухой длинной рукой просит милостыню. Ей подают или не подают, аккуратно обходят или задевают большими сильными башмаками.
Я выхожу из метро на душную улицу, где все неспешно сидят на лавочках, курят кальяны, читают письма Моцарта к Сен-Сансу и играют в японские шахматы. Воздух так свеж, расчесанные шёлковистые собачки сидят по углам, все в бантах и косичках, и пахнут шампунями. Красивые автобусы везут миллионы детей в музеи, с муниципальных вертолётов спрыгивают мороженщики и раздают беременным женщинам пломбир и гематоген. Совсем другая жизнь снаружи, не то, что в этом метро!
Я раскладываю маленькую свою табуреточку, сажусь около ларька с гламурными журналами. Мне 73 года. Все 73 года я торчал внизу, в метро, перемещаясь с работы на работу и иногда засыпая в вагоне, идущем в парк, притворяясь дерматином – для того, чтобы отдохнуть несколько часов и снова перескочить на пересадке с вагона в вагон и работать-работать-работать. Денег мне всегда хватало – на проезд с работы на работу, на вкусные беляши из метрополитеновских крыс и стаканчик кока-колы, и чтобы иногда подать на бедность бабусе на Киевской. Жил я хорошо, зарабатывая на то, что у меня есть теперь… А есть у меня теперь пенсионное разрешение выходить наружу и просить милостыню. Я смотрю на окружающий меня город счастья и свободы. Никто мне тут не даст и ржавой копеечки – к этому я уже привык. Но как приятно сидеть вот так на углу у ларька и просто никуда больше не спешить.


Сила нюха.

Один мой знакомый, которому далось обмануть смерть и вернуться назад на Землю из потусторонних сфер, рассказывал, что в Аду, в общем-то, не так кисло, как нам врут. Все эти бредни про серу, печи, раскалённую олифу – выкиньте их из головы немедленно. Это для средневековых дурачков придумали хитрые поповичи. На самом деле, всё там не так. Как же там было на самом деле, он рассказать не мог, потому что каждому, кому каким-то Макаром удаётся оттуда свинтить, отшибает память начисто. Ни гипноз, ни слабительное не помогают. Единственное, что он помнил – это как сбежал. Каждые семь лет в Аду разыгрывают путёвки в Рай. Это уже всех заколебало, и покупаются только новички, потому что поездку скучнее представить себе чрезвычайно трудно. Делать в Раю нечего – посмотреть некуда, поговорить не с кем, пустота, тупость и белизна такая, что глаза ломит. В общем, второй раз не согласишься.
Ну, а мой приятель согласился. Была у него мыслишка – сбежать назад на Землю. Как раз во время перевозки в Рай есть такая возможность, когда автобус останавливается на пять минут – водитель уходит пробить путевой лист в диспетчерскую, а пассажиры обычно выходят покурить. Так вот, там за магазинчиком при заправке есть такой бак с песком на случай пожара – но песок там только для вида – если залезть внутрь, закрыть крышку плотно-плотно и сказать «гэжмокт», то провалишься вниз и очутишься у старого колодца недалеко от деревни Озерки Калужской области.
-Что же, хочешь сказать, это все знают? Что-то я не наблюдаю массового побега из Ада назад на Землю! – иронизировал я.
-А что тут делать? Мало кто из тех, кто умер, хотел бы ещё раз сюда вернуться, — он пожал плечами.
-Ну, а зачем тогда вернулся ты? – не унимался я.
Он посмотрел на меня глубоко-глубоко, очи его наполнилися фиолетовыми слезами.
-Сирень, — прошмыгал он. –Сирень хочу понюхать. Ещё разочек. Не могу – так люблю сирень…
И правда, за окном как раз зеленел июнь, хотя на календаре моём скукожился в кажущемся бессмертии февраль. И сирень пахла так ослепительно, что я неожиданно поверил в эту дурацкую и неправдоподобную историю.

ЖД

Ночь в поезде – это маленькая жизнь. В поезде, если соседи твои маленькие пугливые старушки или стыдливые студентки из какого-нибудь далёкого города. Или просто – неприветливый эстонец, заносчивый британец и немой молдаванин. Главное – чтобы они больше молчали, пораньше легли спать и не храпели. А лучше всего, чтобы просто опоздали на поезд и вы ехали один. Ночь в поезде – это кусочек детства, когда можешь лечь на живот и смотреть, как за окном мелькают снежные ёлки, мосты, деревушки или просто ничего не видно. Хорошо, если бы локомотив пёр километров 100-120 в час, гудя и пованивая соляркой. Можно заказать чай и пить его ночью, можно включить лампу над головой и читать ночь напролёт. Ночь в поезде это…
… вот странно, сначала хотел написать, как это славно – познакомиться с соседями по купе, поговорить, разгадать кроссворд, покушать, угостить и угоститься, выпить, поспорить, поссориться, набить морду, помириться, почитать, сыграть в карты и уснуть – просто маленькая жизнь, действительно! Но сейчас настроение совершенно другое – хочется ехать в купе одному, да и жизнь хочется прожить, по возможности, где-нибудь вдали от железнодорожных магистралей…

НГ

Новогоднее настроение живёт в тебе, покуда под кроватью дозревают мандарины. И исчезает, когда ты сам начинаешь эти мандарины покупать. Сейчас этого многим не понять. Что такое – ощущение праздника, которое появляется за месяц до Нового Года? Когда под твоей кроватью стоит ящик с зелёными ещё мандаринами и бананами, во дворе в сугробе косится ёлочка, на окнах узоры инея, а тебе 5 лет. Сейчас этого нет, и ты знаешь, что Дед Мороз – это пьяный дядька в красном халате на синтипоне.


КВД

В КВД некрасивых женщин очень мало. Этот удивительный факт я подметил совсем недавно. И правда – красивые девушки сидят в КВД рядами, иногда одни, иногда с молодыми людьми. Некрасивые бабёнки, в основном, толпятся в кабинет дерматолога. А симпатичные – всё больше к специалистам по половым инфекциям. И хотя я понимаю, что всё это очень логично – всё равно, мне очень забавно.


НАКОНЕЦ-ТО,
КОНЕЦ.