Альковные супы

Автор: 4-Q ---------------------------------------------------------------
1.
Альковные супы — это то, что занесёт тебя в самую глухую бездну в твоих поисках. Здесь ты потеряешь контроль, а потом умрешь. Говард умирал в истошных муках., кричал и не мог образумиться.
Альковные супы — это дрожь. Под бешеный топот слоновьих стоп, — и точно так же трясется вся твоя судьба. Говард всегда был никем и до этого момента не боялся превратиться в полное ничтожество. Он всегда напоминал побитого жизнью Микки-Мауса.
Здесь так темно, что ты ничего не можешь различить вокруг себя, и так глухо, что слышно только скрежет почвы под собой, по которой ты идешь вниз. По очень крутой горе посреди сельской дороги. Говард спускался по своеобразной лестнице в ад. Никто не мог сказать как долго это длилось и как Говарду было страшно, — он уже давно побледнел от ужаса, став похожим на злобного перепуганного вампира. Откуда-то появилась ненависть. Хотя, впрочем, — чувства не появляются из ниоткуда. Ненависть вышла из своей комнаты и захлестнула мысли Говарда. Я уверен, что никто не привыкает к тому, как быть собой. И это неважно.
Говард. Говард падал так давно, скатывался на дно столько, сколько себя знал. Почти с самого рождения. И почти с самого рождения он осознавал всё, что с ним происходит. Его уносило в ад, потому что Бог разгневан, да даже — его нет! Совсем нет! Все
попадают ад. И он так же. Своими путями,
но — не подумайте, что я здесь проповедую — все попадают в ад. Чтобы визжать от горящей кожи, отрезать куски мяса от своего тела, а главное — вонять и дряхлеть, и превращаться в огородное пугало Генриха Геббельса.
И — все вы практически всю свою сознательную жизнь готовитесь стать гнилым пугалом в огороде какой-нибудь жестокой и едва ли справедливой власти, почти с младенчества, — лет через четырнадцать, может быть, через шестнадцать, вы начинаете подгнивать, обрекая себя на ужасный путь в царство мертвых. Если бы Говард не знал всего этого, вряд ли бы он сейчас был в рассудке.
Такова плата за поиски на самой большой и слепой глубине ада. Это плата за альковный суп.
Говард не знал куда идти, — полные лужи и камни все время попадались под ноги, и Говард то и дело падал в грязь, от которой шел резкий запах. Запах поднимался из глубины луж и пробирал насквозь.
До кончиков пальцев -
от такой вони, — как будто насекомые два месяца размножались в выключенном холодильнике и за это время образовали огромную цивиллизацию всех ползающих и летающих тварей, каких только возможно, — от такой вони, — и от страха, — женщины обычно впадают в истерику.
Говард тоже хотел закричать, но вместо этого вставал и двигался к альковным супам. Он и до этого был уверен, что вокруг альковных супов всегда много гнили, и повсюду черви, тараканы, мотыльки,
все вши света! Клопы, пауки и гусеницы различных мастей рыщут по нему в кромешной тьме и очень часто попадаются в руки.
Где-то вдалеке уже можно было заметить свет. Говард наглотался воды из луж и его тошнило. Чем ближе был свет, тем больше глубоких гниющих луж возникало у него на пути. Пройдя чуть больше мили (или получаса), Говард понял, что по плечи стоит в болоте.
Адские болота, — это когда все насекомые мира, которых ты только можешь представить, гниют в одном месте. И этих насекомых так много, что они занимают целый океан, — яблоку негде упасть. Ему туда точно лучше не падать.
Говарду повезло ухватиться за плывущее дерево, — тоже гнилое и кишащее короедами с личинками и толстыми червяками. Насекомые пытались сожрать Говарда, словно для них он был свежим куском дерева, но свет разрастался и подходил ближе. Глаза уже привыкали его видеть. Значит, в скромном аду, где большинство дорог ведет в огромную яму для гниения на заднем дворе какой-нибудь жестокой и едва ли справедливой власти, он вышел на более ужасную и болезненную дорогу. Вскоре Говард собственными червивыми затекшими глазами увидел, что плывет к пышному острову.

Под ногами сочилась мягкая почва, а насекомых — хоть и столько же, но их скрыла яркая зеленая листва. По всей тропической жаре (находиться здесь все равно, что в запертой теплице во время солнцепека) мелькали небольшие звери и новые насекомые. Говард отгонял от себя огромных комаров и жирных мух, которые выглядели больше любого петербургского воробья.
Кроме всего Говарда мучило одиночество, — во всем, что с ним происходило, он отчетливо его чувствовал. Это самая долгая и злая пытка человечества. В любом мужчине и любой женщине живет этот тихий и неприметный спутник в ад.И многие пытаются его перебороть, но Говард был спокойным человеком. Как бы ему ни была омерзительна мысль, что себя — не победить, он все равно принял ее во внимание. К тому же Говар знал точно, что он не одинок. Никто не одинок.
Жара ушла прочь. С потемневшим небом уснула половина насекомых. Говард слышал вдали шум пьяной гниющей преисподней и шел навстречу через крепкие ветки деревьев и острые кусты. Никто не одинок, — подумал Говард. Весь искусанный великим множеством насекомых, воняющий самой жуткой чумой на Земле, покрытый толстыми кусками ядовитой грязи и как следует запеченный на Солнце Говард потерял свои последние силы и упал.
---------------------------------------------------------------
2.
Вот он ад, — единственное место, где ты можешь кричать о любви. И ты знаешь, и чувствуешь вкус альковного супа сухими губами и ртом. Он греет твое горло, твой живот и согревает тебя изнутри во сне.
Говард терзался, когда наступило утро. Он проснулся в царапинах и укусах, с забинтованной ногой. Сквозь брешь в соломенной крыше он видел убивающее солнце., рядом с кроватью сидела испанская женщина. Она мочила его тряпки в алюминиевом тазу, и Говард явно не доставлял ей удовольствия. Когда в сокромах ада женщина окатывает тебя разозленным взглядом, любому станет не по себе. Говард
смотрел на измученную испанку, уже давным давно запекшуюся в печи преисподней, на ее ветхое от морщин лицо, на котором под толстой коркой застыли все испытанные этим человеком страдания, и полное отсуствие жизни в пустом взгляде. Она словно по приказу заботилась о Говарде, а он захлебывался отчаянием от ее ненависти и мук и своей беспомощности. Теперь ему хотелось исчезнуть. Раз и навсегда, чтобы никому не доставлять неудобств. Особенно тем, кто когда-то о нем заботился. Просто взять и пропасть, превратившись почти в ничто, словно стать карандашной линией на бумаге, затертой ластиком. А женщина все сидела и полоскала его вещи.
На следующее утро Говард нашел среди медицинских средств местных аборигенов вязкую мазь от укусов и смылся. Нельзя объяснить сколько диких мыслей пронеслось у него в голове за все это время, но отчаяние это хороший знак, — бульон для альковного супа распространяет вокруг терпкое чувство отчаяния. Как будто стирает людей с лица земли. Самая ядовитая жидкость в аду находится в широком награжденном изысканной природной красотой озере, образовавшемся в кратере спящего еще с начала кайнозойской эры вулкана. И заставляет людей убиваться горем.
Местное племя тупело от паров ядовитого бульона, но обычно они и так сутки напролет сидели в питейных заведениях или выпивали в гостях. Говарду было нелегко шагать, — их тротуары оказались очень извилистыми, но он добрался до городской площади.
Любому из местных аборигенов заблудшие могли продать свою душу. Суровые дьяволы напоминали провинциальных алкоголиков. После припадков отчаяния, вечной разрывающей боли, отвращения и усталости почти любой человек был готов продать душу (то, о чем имеет слабое представление, самого себя) за поллитровую бутылку бульона для альковного супа. Досмерти пьяные дьяволы к середине дня уже все выстроились на площади и торговали бульоном. Любой, кто подолгу молчал при разговоре с ними, рисковал отдать душу за просто так.
Среди душ был обычай — они использовали полученный от дьявола бульон в качестве валюты. Так повелось задолго до строительства Эйфелевой башни и даже задолго до первой пирамиды в Египте. Расплачиваться между собой бульоном для альковного супа — это, наверно, самое первое, что начали делать люди в аду. Точно так же первым негласным законом сигареты стали считаться деньгами в немецких концлагерях.
Говард сторонился от продающих себя душ. Они представляли ужасное зрелище, когда раболепствовали в смоге отчаяния перед пьяными облезлыми дьяволами. У Говарда не было денег, но он был умыт, хоть и поцарапан. Люди, продававшие свою душу, напоминали тех, кто соглашается уехать из аэропорта с первым попавшимся таксистом. Страшно было видеть, как внутри них в жалких судорогах еще билась жизнь. Глотая всю глубину бездны.
К вечеру, когда осело палящее солнце, а горячий воздух перестал сыпаться на песок, Говард стоял возле главной городской площади с пятилитровой бутылкой бульона. Еще две такие же бутылки он спрятал в кустах. В полночь Говард уже курил сигарету и с самодовольным выражением лица предлагал продать душу очередному прохожему. Говард отлично понимал, что души — это самая отвратительная валюта во всем мире, под землей и на адской глубине. Это торговля людьми между собой. Правда, эти люди
так сильно увязли в зловонной грязи, от них разило мерзостью и они давно почернели от отчаяния, стали преждевременно седыми донельзя уставшими существами, прислугой у безумных дьяволов. Все эти забитые несчастные измученными шагами проваливались в бездну, где становились похожими на гигантские сухие водоросли — доллары преисподней.
Говард набрал достаточно полуживых душ, чтобы снять себе комнату, купить новую одежду и заказать еду. Альковный бульон закипал в огромной желтой кастрюле на газовой плите. Говард сломил в руках все оставшиеся у него души (мелочь). Они затрещали сухим сеном, и от этого звука у Говарда появилось хорошее настроение. Он прекрасно знал как отвратительно все то, что он сейчас сделал, и сейчас больше всего походил своим обликом на злобного вампира. Говард высыпал крошки душ в бульон, когда тот закипел, и туда же добавил волчью шкуру и прокисшее молоко.
Альковные супы — это самое прекрасное, что только можно попробовать. Любовь не будет страдать, отчаяние — захлестывать, ложь — впиваться в глаза. Не будет вообще никакой лжи!
Суп уже остужался на плитке, в раковине царил бардак, а Говард отскребал грязь от своей кожи, когда в комнату постучали. В дверь вошел пожилой мужчина в сером пальто. Он поглаживал бороду.
— Может, угостишь меня пивом? Раз уж я здесь, то могу позволить себе выпить.
Говард уже привык разговаривать с незнакомцами в городе больниц с соломенными крышами и величественными высокими домами мертвецки пьяных дьяволов. Он отдал незнакомцу бутылку.
— Какими всё-таки страшными могут быть люди. Под скорлупой. — Сказал мужчина.
— Самим себе противны. Да, все такие. — Согласился Говард. — Вниз по высохшему руслу Ахерона, сидя в упряжке псов преисподней. Почти с самого рождения.
— Твой альковный суп очень приятно пахнет. Это, пожалуй, что талант. Я ангел, — местный дипломатический посол. И, раз уж мы оба встретились, то предлагаю отправить тебя назад. — Мужчина снял пальто после того как представился и сел в дешевое кресло.
Даже в гнилом аду можно исповедоваться ангелу, чтобы последний вернул тебя на поверхность Земли. Правда, такой шанс выпадает очень редким людям. Ангелы заранее знают историю, которую ты захочешь им рассказать. И они привередливы к историям.
— Я знаю легенду про этот суп. — Сказал Говард.
Воду в этом вулкане отравили влюбленные. Они огромные — величиной с Богов, — настолько огромные. А
их любовь — это то, что вызывает грозу, ураганы, землятресения и вообще любые бедствия на Земле. Она теплится на огромных камнях по дороге в рай и обдувается легким свежим ветром, когда ей жарко. Это та сила, которая управляет красотой и создает всё прекрасное на Земле. Однажды влюбленные спустились сюда и отравили воду в озере. Они хотели поделиться своим благом, но именно здесь первый человек довел себя до отчаяния. И все, кто пил из озера, вслед за ним тоже теряли любую надежду. Очень скоро это место с отравленным озером покрылось толстым слоем кошмаров и стало называться адом. Преисподней, в которую так или иначе сейчас скатывается гнить всё человечество. Но до всего этого (даже до того момента, когда здесь впервые побывал человек — тогда это уже было адом) местная женщина-волчица смогла приготовить нежный суп на основе альковного бульона.
Мардагайл впервые приготовила суп для самых нежных и добрых чувств. И она же сохранила его рецепт в своей поваренной книге, когда создала нашу галактику.
— Можно приготовить сотни альковных супов, и у всех будет разный вкус., потому что приготовить воду из отравленного источника пытались многие, мы даже не можем представить этих существ, потому что они жили задолго до появления на Земле человека. Их суп получался кислым и либо сразу выводил людей из себя, обрекая на вечный психоз, либо до смертных мук травил колючей ревностью. Эта вода всегда приносила несчастья. Только Мардагайл смогла приготовить суп так, чтобы можно было почувствовать все те легкие чувства, которые хотели нам передать влюбленные, и у меня это тоже получилось. Правда — по моему мнению — такой суп — все равно отрава. Потому что пускает дым в голову, влияет на мозги. В аду ли не знать, что это может пагубно на тебе сказаться. Или нет — все-таки альковный суп по её рецепту не ведет к полному краху. Я отдам бутылку, а дальше: либо небеса пропоют Марсельезу — вот уж не знаю, что произойдет, — либо все останется на своих местах. Люди вокруг продолжат гнить и с неуверенностью шагать в ад. Практически все, — так задумала Мардагайл, — она не случайно оставила влюбленное озеро в кратере вулкана преисподней, когда расплескала нашу галактику по пространству. И исключением правилу станет любой человек, приготовивший альковный суп, — он никогда не сгниет в аду. Всего лишь легенда, конечно, но я это уже чувствую. Побывать в аду было очень неприятно, вот что скажу. От этого даже тебе никогда не отделаться.
— Лишь единицы праведников не попадают в ад. — Сказал ангел. — Да и оказавшись среди них, я все равно здесь. На работе.
— Себя не победить. — Сказал Говард с улыбкой.
— Я знаю, что ты не веришь в религиозную мораль.
— По крайней мере по Библии.
— Ты прав. — Ангел посмотрел в глаза Говарду. — Люди втаптывают себя в ад. Самыми дешевыми способами находят как раздавить себя об обстоятельства и больше уже никогда не спастись. Почти у всех сразу закипает кровь под головой. Человека распнет время и пространство, а потом собаки унесут в ад еще один зловонный труп.
Ангел щелкнул пальцами. Говард очнулся в запущенном беспорядке своей комнаты. В доме отключили горячую воду и свет, Говард мыл голову в потемках ванной, набирая в железный ковш холодную ржавую воду из-под крана и смешивая ее с кипятком из чайника. Банка с альковным супом стояла возле растрепанных книг и блокнотов на письменном столе.
Все люди катятся вниз своими путями. — Говард долго наблюдал в окно. После всех переживаний было вполне естественно наслаждаться обыденностью дьявольских пыток.
Ангел, выпив вторую кружку чая без сахара, сказал:
— Мы живем в обреченном мире.
Говарду понадобилось много времени, чтобы преодолеть в себе впечатления от ада.
— Это всё из-за власти. — Сказал он. — Только самая жестокая и несправедливая власть может позволить хорошенько разгореться концлагерным печам.
— Вы — словно ни в чем не виноватые дети, посреди созданной человечеством помойки. — Ангел скзал это с легкой злобой в голосе.
— Когда-нибудь люди смогут здесь прибраться.
— Ты все равно похож на побитого Микки-Мауса.
Ангел исчез. Говард наспех собрался и вышел.
---------------------------------------------------------------
3.
— Эй, Говард!
Говард подарил банку альковного супа своей возлюбленной. Они поставили банку на антресоли и остались заворожены собой. Говард сдирал загустевшую пленку с царапин.
— Я просто очередной безумно влюбленный человек, Марина. — Сказал Говард.
— Я тоже тебя люблю. Еще сильнее.

Мир осыпался яркими бабочками, — люди не знают, каково это, потому что Гоголь сжёг свой второй том «Мёртвых душ», так и не сумев дописать. Потому что никто не может описать рай дословно. Это похоже на высокоскоростные шоссе в Америке, возле гор. На итальянские улицы в середине девятнадцатого века. Веселье праздника разносится по всем отголоскам вселенной, что сама Мардагайл произнесла слово. Бейте в бубны, когда взойдет солнце, и издавайте радостные крики. Наконец станет всё про очевидно. Луны овал лица провалится с небес! Костры загораются на всех площадях, самозванцы пляшут и веселятся.
Может это и есть одна из причин, по которой Гоголь не смог написать второй том до конца, — у человечества мрачный рай. Но праздник набирает ход, он ровно за сутки охватит города вспышками фотоаппаратов и мерцанием разноцветных ламп в гирляндах. По Земле пронесутся массовые гуляния — это и есть рай.
Новый Год, в который ты скучал, — это оставшийся без внимания Эдем постылых людей. Чувство единства и самый настоящий коммунизм. Гоголь сжег второй том «Мертвых душ», потому что рай — это мрачное место., темные фонари с перебитыми стеклами. И если бы Говард вел праведную жизнь, он был бы там счастлив. Святые лица утрачивают свои черты, когда тебе хочется спокойной обстановки. Лос-Анжелес 1970-х, каким его тогда знал Буковски. Рай — это праздничная речь любого влиятельного политика. Для тебя это закрытый доступ и вечное назойливое напоминание о самом первом несдержанном обещании.

Первая ночь на Земле перед праздником, встретила обычной пустотой из окна. Где-то звенели ветхие душонки — многие влюбленные танцевали как проклятые, потому что выпили альковный суп и потеряли свое моральное состояние. Красота фиалок в дорожной пыли. Об этом писал Хемингуэй. И о блеске в глазах.
Говард, как всегда, бесконечно влюблен в Марину, она хранила на антресолях банку альковного супа и бесконечно любила его в ответ. Спящий на дне ада вулкан грозил никогда не разверзнуться пеплом.
— Тоже тебя люблю. — Сказал кто-то из них.
Солнце ослепило Говарда.
Настоящий рай — это латиноамериканские писатели. И ты никогда не сможешь понять, что это такое.