Важное

Разделы

Поиск в креативах

Прочее

Графомания:: - Ларочка

Ларочка

Автор: Игорь Домнин

[ принято к публикации 22:49 30-06-2013 | Na | Просмотров: 1327]

Шел третий день моего пребывания в Отрадном, нельзя сказать, чтобы я скучал здесь, но из-за частых, уже по-осеннему холодных и затяжных дождей приходилось убивать время чтением, вместо того, чтобы воочию наслаждаться красотой здешних мест. Я любил бывать здесь, на даче у своего приятеля Вольдемара, каждый год приглашавшего меня погостить. И на этот раз я с огромной радостью принял приглашение в Отрадное. Дружбой наши отношения назвать было трудно, однако чувство взаимного уважения, оставшееся еще со времени учебы в художественно-промышленном училище, было сохранено нами на годы. Они с женой снимали дачу в начале весны, жили там все лето и осень, и только зимой возвращались в город. Вольдемар почти каждый день ходил на этюды, плодотворно работал, писал, а зимой устраивал выставки в модных художественных салонах. Могу со всей ответственностью заявить, что к тому времени он уже имел определенное значение в столичных художественных кругах. Мне нравились его этюды, было в них что-то исконно русское, отдающее стариной, нравился его дом с террасой, нравился сад, нравилась эта осень, нравились первые осенние утренники, с инеем, с квохтаньем дроздов, запахом яблок, доносившемся сюда из соседних садов, нравились даже эти затяжные холодные дожди, когда можно было читать или коротать время в бессмысленных рассуждениях. Но было еще одно обстоятельство, что наполняло радостью и нежным трепетом мое сердце, когда я принимал приглашение в Отрадное: его жена Лариса.
Не скрою, она была симпатична мне. Меня приятно волновали ее голос мягкий и ровно льющейся, волновали ее волосы, походка, то, как она двигалась легко, без какого-то особого напряжения, волновали ее глаза, карие, казавшиеся мне необыкновенно красивыми, светившиеся каким-то особым блеском. И каждый раз, возвращаясь от них, домой уже по обыкновению холодной или напротив мокрой и сырой зимой, я часто думал о ней, о днях проведенных в Отрадном. И всю зиму я жил воспоминаниями о летних, жарких и погожих днях, об осенних ясных холодных утрах с первыми заморозками, о холодных и затяжных дождях и, конечно же, о ней. И всякий раз, когда ранней весной с еще не расставшим снегом и звонкой капелью по утрам, я получал приглашение Вольдемара погостить в Отрадном, то душа моя трепетала в ожидании скорой встречи с Ларочкой. Нет, я не испытывал никаких мук совести, что поступаю не совсем прилично, испытывая явную симпатию к жене приятеля. Более того, я не видел нечего дурного в том, что бы зрительно наслаждаться красотой принадлежавшей другому женщине. Ведь даже в моих мыслях, или воспоминаниях о ней не было нечего такого, что могло бы вызвать гнев Вольдемара, поэтому чувствовал себя всегда перед ним честно. Он безгранично доверял мне, да и ей тоже, не думая о том, что может вырасти, на почве обыкновенной симпатии.
Каждое утро, Вольдемар отправлялся на этюды. И мы оставались одни. Ларочка, пытаясь развлечь меня, все время рассказывала о его выставках, демонстрировала альбомы репродукций, надменно рассуждая об искусстве в целом и о месте в нем Вольдемара в частности, а когда начинался дождь и ветер бросал в закрытые окна охапки мокрых желтых листьев она тот час же подходила к окну и срывающимся от волнения голосом говорила:
-Где же мой бедный Вольдемар, он опять промокнет и сляжет от простуды, ведь нельзя же так работать, прямо на износ, он совершенно не думает о себе, да и обо мне тоже, я так волнуюсь за него, Николай, — обращалась она ко мне, — ты просто обязан повлиять на него.
И выслушав мое мнение по данному вопросу также продолжала:
-Нет, это определенно серьезно, ты просто должен повлиять на него. Неделю назад он также пошел на этюд, ты не поверишь, потерял очки и провалился в какую-то яму, из которой долго не мог выбраться. Я просто извелась вся в переживаниях, уже не знала, что и думать.
Я усмехнулся:
-Ну, если ты так боишься за него, я буду сам ходить с ним на этюды.
Она насторожилась, и тут же поправилась: Нет, конечно, я не имею в виду буквальную опеку, я совсем не то имела в виду, — зачастила она, я хочу, чтобы ты повлиял на него, ведь нельзя же быть таким рассеянным, полностью думать только о работе, не замечая больше нечего.
Затем она подходила к окну и, всматриваясь в даль, продолжала:
-Ну, где же он, дождь все усиливается, я так волнуюсь.
Мне почему-то не хотелось утешать ее, почему-то было приятно наблюдать ее в роли заботливой жены. Ее причитания, и то, с каким естественным беспокойством и волнением она переживала о нем, только веселило меня. А когда появлялся он, залихватски распахивая дверь, спотыкаясь о разбросанные на веранде ведра, весь промокший, с запахом холодной осенней свежести, она тотчас успокаивалась. Он осторожно ставил мольберт где-нибудь в углу, у стены, потом садился, снимал очки, протирал их величаво, растягивая слова проговаривал:
-Ларочка, мы с Николаем не отказались бы от чая.
И тут она приносила чашки, наполненные душистым липовым чаем, начиналось чаепитие. Вольдемар изредка поглаживая свою козлиную бородку, остриженную клинышком, все время говорил о том, какая прекрасная заря была сегодня, и как ему удалось поймать тон неба. Ларочка говорила, как она волновалась о нем, что он совершенно не бережет себя, а я молчал и все думал о том, что еще кроме привычки, ложных обязательств может связывать двух столь разных людей. Потом Вольдемар, будто внезапно вспомнив, что завтра вновь предстоит вставать до зари и отправляться на этюды, покидал нас. Мы снова оставались вдвоем с Ларочкой. Только теперь это была не та, прежняя Ларочка, а совершенно другая, не печалившаяся о своем муже, стоя у окна, а безмятежно качалась в кресле-качалке, надменно покуривая, сжимая в своих длинных тонких пальцах дамскую сигарету. Была на редкость весела и беззаботна, и так старалась, чтобы это состояние передалось и мне, веселила меня, рассказывая разные смешные и курьезные, а иногда даже пошловатые своей откровенностью истории. Мне было смешно, и когда я давал волю эмоциям, она тут же принималась успокаивать:
- Тише, Вольдемар спит, ему ведь завтра до зари подниматься, что ты, в самом деле, расхохотался то так.
И когда я, успокоившись, просил ее рассказать еще что-нибудь, она отрицательно качала головой, поднималась тихо подходила к окну, и, глядя куда-то в ночь, начинала говорить:
- А вообще-то здесь скучно. Какими бы милыми и дивными не казались бы эти места, ужасно скучно, особенно по вечерам. Жаль, что в этом году ты приехал так поздно. Она смотрела на меня, и в ее взгляде я видел какое-то сожаление, Я молчал, а она все продолжала:
- Скоро ты уедешь, через неделю мы за тобой, начнутся настоящие холода. Вольдемар планирует пробыть здесь до первого снега, а я с каждым днем не могу дождаться возвращения в Москву.
Действительно, — думал я, — к чему ей сидеть здесь, в этой глуши до первого снега. И это уже несколько лет подряд с ранней весны до ранней зимы. Она, будто угадав мой вопрос, отвечала:
-Ведь это все ради него, он должен работать, а я быть рядом. Если я уеду я сейчас в Москву, ведь он не закончит не одной соей работы.
Не знаю почему, но я полностью проникался сочувствием к ней, проникался каким-то странным чувством жить с ней одной жизнью. И я с трудом подавлял в себе желание прижаться щекой к ее щеке, целовать ее, обнять ее тонкий стройный стан. И тут я вдруг вспоминал Вольдемара, и такие мысли казались мне, по меньшей мере, нечестными по отношению к нему, к нашей дружбе, приятельству, и мне становилось не по себе от подобного. И когда я, пребывая в круговороте своих порочных мыслей, говорил с ней, мне виделся он, подглядывающий из-за угла, язвительно улыбающийся, где-то ненавидя и презирая меня. Ближе к полуночи она уходила, желая мне спокойной ночи, и я уже с прежней легкостью рисовал в своем воображении самые смелые дерзкие, картины, они волновали и мучили меня, и я как можно быстрее пытался прогнать их из своего воображения.
Утром я принял приглашение Вольдемара пойти с ним на этюды. Мне всегда нравилось наблюдать за его работой, художника Божьей милостью. Это расслабляло и успокаивало меня, давало какие-то внутренние силы, и окружающий мир уже не воспринимался мной как нагромождение каких-то образов, а попадал в гармонию с собственным внутренним миром, душой.
Ларочка провожала нас долгим взглядом, пока мы не скрылись за косогором. Вольдемар все время оборачивался, махал ей рукой, и в своей манере растягивать слова, произнося их на распев, проговаривал: Беспокоиться.
А мне почему-то было грустно. И все время пока мы брели по лесным непроходным топям, ежась от холода, рискуя в любой момент увязнуть, в почти непроходимых болотах, я молчал, и все думал о Ларочке, видя перед собой ее сухо скучающие, полные грусти глаза, и мне хотелось говорить только о ней и напрасно я гнал от себя эти волнующие мысли, где-то ругая и ненавидя себя за них. И все время пока Вольдемар работал, а я говорил о чем-то совершенно чужом, а он молча слушал, пытаясь поймать тон серого осеннего неба. А когда это удавалось, то был несказанно рад и доволен, охотно поддерживая беседу. Закончив, он аккуратно снял холст с мольберта, поднес неестественно близко его к глазам и, присматриваясь, сказал: Скорей всего єто последнее, что мне удалось написать этой осенью. Чувствую, скоро придется уезжать, до первого снега осталось совсем немного. Да согласился, я скоро и мне в дорогу. Жалко, что в этом году ты приехал так поздно. Мы с Ларочкой скучали. Отношения с соседями у нас не сложились
-Думаю, тебя ждет новый успех на предстоящей выставке.
- Может ты и прав, но только я плачу за это слишком большую цену: с ранней весны до поздней осени я в Отрадном.
Он еще больше помрачнел и с той же печалью продолжал:
-Сам то я готов сидеть здесь круглый год, веришь, так бы и ходил на этюды, в этом вся моя жизнь, но вот Ларочка…
Я не дал ему договорить:
-Что Ларочка?
-Разве ты не заметил, как она скучает здесь, и терпит все это ради меня. Я лишил ее прежнего круга общения, лишил абсолютно всякой светской жизни, она мучается здесь, будто птица в клетке, но терпит все это ради меня, потому что любит, и я ее люблю безумно, просто безумно. Она моя муза, я совершенно не представляю своей жизни без нее, и все, что я делаю, все ради нее, а без нее это не имеет никакого значения, все померкнет, выставки, известность, мои работы, деньги.
- По моему это безумство держать взаперти такую красивую женщину, ты лишаешь ее всего только ради своей собственной прихоти, ты тиран Вольдемар, к тому же страшный эгоист, нельзя выдавать чистой воды эгоизм за настоящее чувство.
Впервые я говорил с ним в таком тоне, не знаю, что на меня нашло, но счел нужным сказать ему это именно сейчас, он не обиделся, напротив, стал соглашаться со мной:
- Конечно, ты прав, я эгоист, держу ее в клетке, но пойми, если потеряю ее, то не переживу этого. Но скажи, если бы она сама не хотела смог бы я силой удержать ее?
- Не знаю, — сказал я, — наверное, нет, но если ты держишь ее здесь только ради страха потерять ее, то ваши отношения напоминают паутину, готовую оборваться в любой момент от легкого дуновения ветра.
- Наши отношения очень сложны. Иной раз мне кажется, что она просто жалеет меня, а не любит, может это просто привязанность? Мы живем с ней как два отшельника, очень уединенно и замкнуто и вполне возможно, что она просто привыкла ко мне, не более, но бывают моменты, когда мне кажется, что она любит меня, и хоть она ни разу ни говорила об этом, я просто чувствую.
Впервые он говорил со мной об этом, ведь раньше в наших беседах он никогда не касался вопросов своих с Ларочкой отношений. Я был удивлен. Мне не почему-то не хотелось больше говорить об этом, и когда мы возвращались, то больше молчал и думал о ней.

Она встретила нас на крыльце, была радостна и весела.
Вечером, когда пили чай, Вольдемар пытался вернуться к нашей беседе, желая оправдать себя в моих глазах, он теперь мучил Ларочку, надеясь на ее снисходительность к самому себе:
- Ларочка, — обращался он к ней,- Николай убежден, что ты здесь скучаешь, и я узурпатор чуть ли не силой удерживаю тебя в Отрадном.
- Скучаю, чуть слышно проговорила она, как ни скучать за десять верст ни души. Ты почти весь день на этюдах, не с кем и словом обмолвиться.
- Нет, он все же убежден, что я силой удерживаю тебя — не унимался Вольдемар.
- Вот еще, — удивилась она, — конечно, не держишь, ты должен работать, и не думать о таких глупостях, и должен понимать, что твой успех, это наш общий успех. А скуку, — она вздохнула, — ее ведь и развеять можно. Говоря это, она натянуто улыбнулась и посмотрела на меня, чуть покраснев.
Услышав от нее подобное, Вольдемар праздновал победу, и как ему казалось, был оправдан высшим судом: Видишь, а то понимаешь, обвинил меня в деспотизме, дескать, держу жену красавицу в клетке, — продолжал он.
Я нечего ему не ответил. Ларочка, принялась убирать со стола. Стали играть в белот. Вольдемар был крайне неудачлив и, не поймав своей игры, убрался восвояси. Весь вечер я только и ждал, когда мы останемся вдвоем, но когда моему тайному желанию пришла пора сбыться, то почему- то испытал необъяснимую и непонятную мне неловкость, с чем это связано я не знал, ведь каждый раз, когда он покидал нас, решив отойти ко сну этого не было. Ларочка подошла к окну и стала смотреть в непроглядную черноту ночи, будто желая разглядеть там нечто необыкновенное: Скоро зима, — начала говорить она, — мы до весны покинем Отрадное, а потом все сначала.
Я сказал, что ведь она по собственной воле находится здесь и все сожаления ни в счет. На что она мне отвечала:
-Тебе легко судить, но что ты знаешь о наших отношениях, что ты вообще можешь о них знать, грустно произнесла она.
И я понял, что сейчас услышу то, что еще никогда не слышал от нее, что- то слишком личное, интимное, откровенное, что болело в ее душе, может быть мучило, не давало покоя. И странное, еще не изведанное чувство захватило меня со страшной силой. И в нем, в этом чувстве перемешалось. Слилось воедино и волнующая чуткая жалость и сострадание и нежность. Я быстро встал со своего места и подошел к ней, как прежде стоявшей у окна, подошел так близко, что даже ощутил ее горячее дыхание.
-Возможно, завтра я уеду, дела, жаль, что пробыл здесь так мало. И вовсе здесь не скучно, а напротив даже мило.
Она усмехнулась:
-Четыре дня и четыре месяца, не идут ни в какое сравнение.
Мне почему-то вдруг захотелось говорить ей нежные слова, обнять ее также же нежно и страстно, слышать от нее те волнующие слова, что не решалась сказать раньше.
-Как жаль, — повторила она, — я думала ты пробудешь еще недельку. Знаешь, я тоже буду скучать. Ты уедешь, а вновь буду одна, Вольдемар все время на этюдах.
Стоя рядом я едва сдерживал в себе желание обнять ее, прижать к себе, расцеловать, но всякий раз, когда уже не мог сдержать себя, то почему-то видел перед собой его глаза, смотрящие как-то по-особому, отрешенно, и мне казалось, он слышал каждое мое слово, вздох, и чем больше я говорил, тем сильнее ощущалось его присутствие здесь, рядом, и чувство, что поступаю нечестно перед своим приятелем быстро заполнило все мое сознание, и я всячески подавлял это чувство, этот бунт совести, понимая, что это единственный путь, к осуществлению мечты, уже давно ставшей заветной. И все же я понимал, что это, возможно, наша последняя ночь, торопил события, но все же не решался на тот, последний шаг, все, откладывая, будто боялся его наступления, желая и одновременно страшась его наступления. А если не решусь на это сейчас, подумал я, то скорей всего буду вспоминать с жалостью нереализованной мечты долгими зимними вечерами, одиноко скучая у камина, слушая как трещат в нем сухие тонкие ветки.
- Тебе пора, завтра рано вставать сказала она, садясь в кресло и закуривая.
Я молча подошел к ней, взял, сигарету из ее рук, положил в пепельницу. Она недоуменно смотрела на меня, с нескрываемым любопытством, будто спрашивая, а дальше то что? И я понял, что для того, последнего шага, что настала та, роковая минута способная дарить такие желанные минуты наслаждения, надолго оставляя их в памяти. Теперь я старался не думать о Вольдемаре, поддавшись минутному порыву, не думать о его доверии, дружбе, не думать вообще ни о чем, кроме нее о того, еще предстоящего быстротечного счастья. И я почувствовал, как какая-то неведомая сила, готовая бросить к ее ногам, стремительно повлекла меня. И стоя перед ней на коленях я бешено целовал ее ладони, прижимаясь головой к ее округлым, тесно сжатым коленям, пытаясь расстегнуть плохо слушавшимися пальцами тугие застежки ее кофточки. Не помня себя от ожидавшего меня счастья я беспорядочно говорил ей какие-то нежные пошлости, клялся ей в вечной любви, а она прерывисто дыша отнимала у моих губ зацелованные ладони и тихо говорила:
-Не надо, как не стыдно и смотрела все с тем — же любопытством и страстью.
А когда ее руки случайно коснулись моего лица и я, почувствовав ту скрытую, нерастраченную нежность, то уже, несмотря на ее просьбы, не мог остановиться. Подхватив на руки, я осторожно положил ее на диван, и все также жадно, в беспамятстве целовал ее губы, глаза, шею, руки. И с каждой новой лаской мы становились ближе к той черте, которую уже мысленно дали слово друг другу преступить тут же в этой комнате, в ее пугающем и настораживающем полумраке, в доме, где мерно дремлет ее муж и мой приятель, но любовная игра настолько захватила нас, что думать о чем — либо другом мы уже не могли…
В часа три она ушла от меня. Я слышал скрип половиц, и как на втором этаже отворилась дверь их с Вольдемаром спальни. Я лежал и думал, как странно: еще несколько мгновений назад она была здесь рядом, и я наслаждался ее присутствием, близостью, а теперь ее нет и только ее тепло, запах духов еще ощущалось, жило в моей постели, и от всего от этого становилось почему-то не по себе. Потом я подумал о Вольдемаре, мне казалось, что он все знает или, по крайней мере, догадывается, я представил его глаза полные тоски, недоумения и ненависти ко мне. Я чувствовал себя виновным перед ним, и вообще в прошедшем, мне было жаль его, но жалость эта была не унизительна, а напротив сочувственна, от нее сжималось сердце, и я не хотел больше думать об этом. Мне хотелось бежать отсюда, в одночасье оказаться как можно дальше, и быстрее забыть обо всем. Меня мучила совесть. На рассвете я вышел в сад. Было холодно. Небо было непроглядно серым, и мне казалось вот-вот пойдет первый снег. Зима вступала в свои права. Теперь как никогда чувствовалось ее дыхание, ее холодное зябкое дыхание.

Теги:

Комментарии

#0 09:03 01-07-2013Na

...Шел третий день моего пребывания в Отрадном... (c)

#1 09:06 01-07-2013Григорий Перельман

да это русская классика, ебать-колотить, не иначе

#2 09:10 01-07-2013Na

кто пребывал в Отрадном более трёх дней, тот поймёт, да.

#3 09:13 01-07-2013Григорий Перельман

значит я чота понял не так, ну и хуй с ним, всё равно степень восхищения безмерна

#4 14:03 01-07-2013Вита-ра

автор, столько слов! это даже неприлично как-то вот так вот гнать...

как будто вы в какой-то словесной цивилизации живёте

#5 12:08 02-07-2013кольман

Да-с, господа. Бедный- бедный муш. Хотя поделом ему, эгоисту. Я бы на его месте не друзей приглашал развлекать супругу , а нанял бы молодого кучера. Зная что он днем пользует твою жену, вечером можно было бы выпороть его на конюшне.

#6 02:16 13-07-2013Лев Рыжков

Афтр! Герой обязательно должен Ларочку по ебалу отоварить и извращенным сексом с ней заняться. Иначе из рубрики не выползешь.

#7 02:34 13-07-2013Полина Репринцева

Лев, дельный же совет гг

Комментировать

Еше свежачок

06:50 03-05-2024

Парк

Солнцу навстречу

[0] [Графомания]

Солнышко правильно в мире поправило
Ход свой холёный над радугой лет.
К северу ближе быть выбрала правило
-Славное, чтобы кричали во след.

Как бы желать больше лучшего нечего
Новью насытиться люди слегка.
Дальше денёк стал от дивного вечера
Всем протяженность его дорога....

[дальше]

20:07 27-04-2024

anton borisov

Тебе

[2] [Графомания]

Далёкие края
Чужбиной мне земля твоя
Стала в юности
Христос меня спасти
Не может
Ложе
Брачное
Невзрачный
Взмах ресниц
Как стая птиц
Разлетаясь навсегда
Прошли с мадам
Её детишки
Когда мальчишками
Мы были
Ты спросила
А в будущем
С мужем ещё
Ты будешь дружить
Я не знал что ответить
И боялся посмотреть
В глаза....

[дальше]

06:51 18-04-2024

Парк

Перерыв перед новым прорывом

[2] [Графомания]

Секретаршу мять всегда мякиною
Шеф любил обычно словно зверь.
Чем ей сучке вежливо отлынивать
Драть даёт без имиджа потерь.

Ведь она всегда на фирме первая
Может плюнуть шефу на усы,
Если он с накрученными нервами
Не кончает долго сукин сын....

[дальше]

14:57 11-04-2024

Madman

КАК Я БЫЛ ДЕПУТАТОМ

[1] [Графомания]

Никаким я депутатом никогда не был. Это такая замануха. Знаете как сейчас фейкуют: "Убили человека! На Красной площади!!!", да ещё капслоком писано... А потом петитом оборачивается, что не убили, а побили, и не человека, а собаку, и не в Москве, а в каком-нибудь Мухозасранске....

[дальше]

16:04 05-04-2024

Мразописец

Робинзон

[1] [Графомания]

Мальчик приехал в дом отдыха в лес,
И на экскурсию ехал автобус.
И спозаранок туда он залез,
Но позабыл он в запарке, растрëпа…

…Деньги, мобильник, кредитки, ключи,
Коими дом открывался евойный:
Память заснула и громко молчит....

[дальше]

Главная	Авторы
Редакция	Сценарное бюро
Откровения	Заслать текст