СССР - страна расистов (часть третья, она же вторая)

Автор: Дашка стояла в стеклянной будке переговорного пункта, пинала ногой, хромоногий дерматиновый пуфик и набирала папин рабочий номер телефона.
На каникулы Дашка домой не поехала. Боялась. Никак не могла решиться и сообщить родителям о своем замужестве.
- Па, привет, это я! Папочка, у меня все хорошо, ты только не волнуйся.
- Па, я вышла замуж.
От неожиданности собственного признания, вжала голову в плечи и слушала, как колотится пульс в прижатой к уху трубке телефона.
- Дооця! Ну, наконец-то. Ты куда пропала? Что за шутки? Мы волнуемся. Замуж она вышла,- раскатистый радостный смех.
- Па, ты не переживай, это правда. Он… хороший. Нам уже комнату в общежитии дали.
- Папочка, папочка, не кричи. Ну, пойми, мы не хотели свадьбы, все эти незнакомые родственники. Они пьют, а потом невесту крадут и водку в туфли наливают.
- Па, не надо, не ругайся, он вам понравится.
- Я не хотела вас обидеть папа…
Казалось, что отец орет на весь переговорный пункт. Губы дрожали и Дашка аккуратно повесила липкую, залапанную трубку.

Через день позвонила домой, младшей сестре.
- Кать, привет. Как дела? Ну что? Как там папа? Кричал?
- Не то слово. Так орал Жиды, что даже соседи притихли. И еще сказал, что лишит тебя фамилии.
- А мама, мама как?
- Мама сказала, что фамилии тебя уже лишили и что, есть надежда, что мальчик вовсе не еврей.
- А папа ответил, что так подло поступить с его дочерью могли только жиды и что, если парень не чистокровный еврей, то значит вторичный или третичный.
- Слышь, Дашка, а ты, что и правда замуж вышла?- хохотала в трубку сестра,- Ты себе не представляешь, что дома творится. Отец требует, чтобы ты немедленно приехала домой.
- Знаешь, Даша…, ночью я видела, как папа плакал. Сидел на кухне, один и плакал.
- Даш, ты, когда приедешь?

Через неделю Даша с Саней стояли на пороге родительской квартиры. Дверь открыл серьезный, одетый в костюм и сжимающий в руках журнал «Вітчизна», отец.
Дашка осторожно просочилась в квартиру, чмокнула его в щеку.
- Папа, привет, знакомься. Это Саня, мой муж, — хихикнула и бросилась к маме.
- Кто ты по национальности?- хмуро интересовался отец у насупившегося Санька.
- УкрАинец,- басил, русскоязычный сын донбасского народа.
Отец вздохнул с облегчением и просиял.
- Ну что, пошли, выпьем… Сынок, — ухмыльнулся и пожал парню руку.
Дашка тарахтела с мамой, о всякой студенческой чепухе. Не давала возможности задавать серьезные вопросы, вынимала из сумки столичные подарки, нахваливала мамины пирожки и всячески мешала отцу разглядеть в Саше подонка, соблазнившего его дочь.

Родителям Саня понравился. Серьезный, мастеровитый и влюбленный в их дочку парень. Дашу папа простил, хотя еще долго обижался за то, что она лишила его такого праздника.
- Ну, не хотела ты большой свадьбы, так мы бы самых близких пригласили. Не дала отцу похвастаться. Эх доця, ничего ты не понимаешь.

Спустя три дня, отец провожал молодоженов в Киев, и с удивлением смотрел, как его дочка уезжает не одна, а с молодым мужчиной, со своим мужем. Он никак не мог поверить, что он сам, лично, доверяет свою, родную девочку кому-то другому, чужому. Что Дашка теперь не принадлежит ему безраздельно, что теперь она чья-то жена.

Общага для иностранцев бурлила, кипела, жгла. Выставленное на показ, варево семейных отношений, поражало необычностью и экзотикой. На кухне толпились жены, по коридору бегали дети, из домашних магнитофонов лились заунывные арабские напевы, ритмичный стук африканских барабанов, латиноамериканские гитарные переборы, дразнящие нёбо португальские песни, джаз, рок и русская попса. Клекот иноязыков утихал на этаже только глубокой ночью.
Общительность иностранцев не имела предела. Семейные вечеринки, заседания землячеств, праздники, дни рождения, танцы не прекращались. Учиться в их общежитии было невозможно. После занятий ребята шли в библиотеку, а вечером погружались в удивительный, странный мир чужеземных студентов.

Марокканцы делились привезенным с родины шафраном и учили Дашу готовить кус-кус. Алжирцы все блюда пичкали красным перцем и угощали пылающим жарким мясом. Студенты из Венесуэлы и Никарагуа открывали секреты приготовления настоящего ризотто. Африканки обжаривали в кипящем масле, отваренный в мундире картофель и выкладывали на огромные блюда золотистые хрустящие шарики.
Соседки учили Дашку красить глаза сурьмой и правильно облачаться в саронг, а мужчины дарили Сане ножи и пытали анисовой водкой.

По соседству с ребятами жили россиянка Ирина и парень из Израиля.
За роман с арабом отец-генерал сначала сдал Иру в психушку, а когда она сбежала из лечебницы, проклял изменницу родины, отрекся от единственной дочери и заявил, что внуки русского генерала никогда не будут служить в Израильской армии.
Когда израильтянин увидал закоченевшую, с ободранными в кровь руками, изгнанную родителями беглянку, у него не было другого выхода, кроме как жениться на отчаянной русской. И они таки родили Израилю нового сына.

В дальнем блоке общаги бурно кипели страсти в семье студента из Перу и юной выпускницы театрального вуза. Кудрявая, блондинистая актриса, дома сидеть не любила, а посетив театральные подмостки, возвращаться к мужу тоже не торопилась.
Когда в конце коридора раздавался грохот распахнувшей двери, звон посуды и бешеный крик: «Эвэтта!!!». Соседи понимали, что домой пожаловала загулявшая Светка.
Перуанскому Отелло было неинтересно выяснять отношения без зрителей. Захлебываясь в сложносочиненных испанских ругательствах, он выкидывал гулящую в коридор и на глазах у очарованных зрелищем иностранцев то замахивался на нее ножом, то падал на колени и просил прощения. Иногда он кричал по-русски: « Эветта! Ты осссень красссивая!» и Светка благосклонно кланялась публике.

Вообще, семейные иностранцы любили выяснять отношения и скандалить именно на русском. Так им было не скучно.
Студенты из Конго, Сэмюэль и Петрина, начинали ссору на английском и у Даши была возможность подучить иностранный сленг. Затем, чернокожий, элегантный, в белоснежной сорочке Сэм, запирался в блочном туалете, а, наряженная в национальную парчу Петрина, ставила под дверью в туалет табуретку, удобно присаживалась и, раскачиваясь из стороны в сторону, начинала громко завывать:
- Твоя мать проститууутка!
- Йес, Петрина, йес,- вторил из туалета Сэм.
- Это все знайууут!
- Йес, Петрина Йес.
Дальше следовал длинный перечень родственных Сэму козлов, дураков, сук и алкоголиков.
Часа через два, печальные темнокожие подруги Петрины, брали ее под руки и утаскивали в комнату, а Сэмюэль так и продолжал вещать из туалета рэперское: «Йес, Петрина, йес».

Жилось ребятам в общаге для иностранцев весело.

Постепенно отступали страх и неприязнь к людям с другим цветом кожи.

До поселения в общежитие для иностранцев Даша и Саня никогда не общались с африканцами, азиатами и арабами. Нельзя сказать, что они их боялись, но эти люди казались им странными, непонятными. Их поведение смешным, а поступки необъяснимыми.
Дело в том, что иностранцы были другими. Другими, иными, непохожими.

В первую очередь они отличались цветом кожи. Почему юные, практически не имеющие жизненного опыта ребята, испытывали чувство отвращения к темнокожим студентам?
Откуда возникала брезгливость? Жалкая, неистребимая, мещанская брезгливость к лоснящейся темной коже, к сладко-терпким запахам тела, к темным сверху и светлым, как будто ободранным внутри, ладоням, к непривычным ароматам их блюд? Деревенская брезгливость, граждан зашореной страны, не позволяла ребятам относиться к иностранцам, как к обычным людям.

Чем светлее была кожа у их соседей, тем проще складывались дружеские отношения, тем ближе, родней они казались ребятам и, тем меньше они ощущали собственные различия.
Жило в душах ребят гнилое, необъяснимое чувство превосходства, продиктованное только осознанием того, что они европейцы и что они белые.

Даша и Саня дружили с марокканцами, израильтянами, латиноамериканцами. Грань отличия между ними стиралась довольно быстро.

Но они никогда не сближались с африканцами и азиатами. Эти люди были для них бесконечно далекими и чужими. Понять их, они даже не пытались. Удивление, смех и неприятие испытывали ребята к людям других рас.
И эти странные, другие люди знали, чувствовали неприязнь славян к себе и отвечали агрессией и ответным пренебрежением.
Они, конечно, замечали, как Даша непроизвольно выдраивает посуду, к которой случайно прикоснулись их руки, как мчится в сушилку снять белье, когда там появлялись африканки, как бесконечно поливает хлоркой общие душевые и унитазы.
- Расистка,- злобно шипели ей вслед обиженные иностранцы.

Эта необъяснимая, стойкая неприязнь, совершенно не касалась детей.
Только дети, черные, желтые, узкоглазые, были выше всех этих расистских предубеждений. Детей хватали на руки, целовали, возились с ними, нянчились, совершенно не обращали внимания на то, что они другие. Дети не вызывали страха, непонимания. Детей просто любили. Любили потому, что они маленькие, беззащитные, потешные, искренние. Дети в общежитии были общие, родные, студенческие.
Дашкин отец, приехавший проведать студентов, оторопело пялился на широкоплечую, чернокожую студентку из Ганы и никак не мог понять это Он или Она. Но вместе с тем, не задумываясь, хватал на руки маленького сына африканки и напевал ему украинские песни.

Сокурсники Даши и Сани симпатизировали иностранным друзьям ребят. Для наших студентов они были в первую очередь друзья друзей и только потом иностранцы. Подобное знакомство убирало различие свой-чужой. Иностранцы сразу становились своими, нашими и не вызывали агрессии и антипатии.

Общага гуляла Первое Мая. День международной солидарности трудящихся всех стран. Никто особо не задумывался об этой солидарности. Праздновали теплый весенний день, дополнительный выходной и хорошее настроение.
В студенческих комнатах пахло огурцами и свежей зеленью. Девчонки нарезали праздничные салаты, а мальчишки закупали спиртное. Дневные шашлыки в парке перетекали в общежитовские гулянки.
В комнатах студентов гудели вечерние застолья, смеялись девчата и разгорячено философствовали парни. Из распахнутых окон общежитий вылетали пустые бутылки из-под вина и водки и плавно приземлялись в распустившейся нежной траве цветущих палисадников.

- Будущее мира за советской молодежью!- уверенно утверждали студенты девяностых.

Разбушевавшийся первомайский вечер требовал благодарного выплеска пьяной энергии. Читалки, и подвалы общежитий загудели басами музыкальных колонок, и компании подвыпивших студентов ринулись на праздничные дискотеки.
Студгородок вздрагивал залпами первомайского салюта, толпы молодежи бродили из одной общаги в другую. Выпитое на лавочках пиво увеличивало степень уверенности в себе и порождало мутное, нарастающее желание, выяснить отношения и поговорить. В темных углах дискотечных залов завязывались мелкие разборки, молниеносные потасовки и приглушенные крики девчонок. На лестничных клетках обидчиво тянули кровавые сопли невезучие кавалеры местных красавиц.
Последние многообещающие медляки, сменялись убойным грохотом ритмов зарубежной эстрады.

- Негры наших бьют!!! — пронеслось от двери.

Грохот падающих стульев, пронзительный гул микрофонов, оборванные провода колонок и усилителей. Злобно-яростная, жаждущая зрелищ и справедливости толпа, хлынула на улицу.

Сбившиеся в стайку, зареванные студентки снова и снова рассказывали всем желающим, как к ним пристали пьяные африканцы, обозвали шлюхами и грубо тянули в кусты. Восторженно повествовали, как из общаги вышли наши парни и бросились защищать своих девушек.
Рыдающая Даша дула на разбитые коленки, а разбушевавшийся Саня светил боксерским разрядом и безостановочно метелил Дашкиного обидчика.
Толпа дерущихся славян и африканцев все увеличивалась. Славян было больше и драка перерастала в расправу.
Пьяная ярость и жажда справедливости бушевала в первомайском студгородке. В ход пошли обломки кирпичей и палки.
Из других общежитий, на помощь своим бежали земляки-иностранцы. Вакханалия пьяной безудержной не знающей границ драки нарастала.
Визжали наши девчонки, гортанно подвывали и бросались в толпу жены и подруги африканцев.
- Бей негров!
- Не уйдешь, падла!
- Ну сссука, держись!
- Завалю мразь черную!
Ливень русских ругательств перемежался отрывистыми английскими, французскими и африканскими проклятиями.
Разъяренные, вошедшие во вкус пьяной драки студенты, теряли грань разумного, не видели черты дозволенного.
В какой-то момент Саня схватил металлическую урну и двинулся навстречу врагу.
Заверещала, заойкала и бросилась за Саней перепуганная Даша.
Студенты столичного вуза, мальчишки, приехавшие из Донецка, Николаева, Запорожья били чужих, отличных от них людей.
Африканские парни из Конго, Нигерии, Ганы, Замбии, Марокко защищались от врагов, от других, не родственных и не похожих на них парней.
Драка чужих и своих превращалась в кровавое побоище.

Бывший афганец, председатель студенческого комитета, запрыгнул на скамейку рядом с общагой и направил на дерущихся, красный, содранный с противопожарного щита, огнетушитель.
- Стояяяять! Слушааай мою комаандууу! Разззойдииись! — срывая связки, орал Майструк.

- Прекратить мордобой! Занять исходные позиции! Поубиваю падлы!- приказывал бывший командир и поливал пеной толпу студентов.

Драка прекратилась мгновенно. Командный голос Майструка был понятен всем и служившим в армии нашим и, не понимающим русских военных терминов, африканцам.

Понурив головы, сплевывая выбитые зубы и роняя на землю намертво зажатые в ладонях камни, студенты разбредались и не глядели друг на друга. Они просто выполнили приказ. Они еще не понимали всей беды произошедшего.
Постепенно, к ним возвращался разум и ужасающее осознание необратимости бытия.
За драку с иностранцами нашим студентам грозили тюрьма и отчисление из университета.

Утром, не дожидаясь разборок, Саня съехал из общаги и написал заявление о переводе на заочное отделение.

В ту роковую первомайскую ночь, в лифте общежития для иностранных студентов, появилась новая надпись.
На испачканной кровью фронтальной стене, слепыми выдранными глазницами зияли нацарапанные ключом буквы — СССР СТРАНА РАСИСТОВ!