То, что нас убивает.

Автор: Ванька Чернышов "Я дышал синевой, белый пар выдыхал..." В.С. Высоцкий

Зима не располагает к долгим прогулкам. Снег набивается в ботинки, тает, и ноги мерзнут, холод поднимается выше, и вот ты уже весь трясешься, и хочется лета. Помогает коньяк, но ненадолго. Опьянеть по настоящему ты не можешь, и хмель застряет в мозгу плотным комком, не желая разливаться по телу. Фляга опустела очень быстро, мы начали прикладываться к ней еще в автобусе, который довез нас до запорошенного снегом парка.
Снега было действительно много. Он лежал на скамейках, в урнах, на колесе обозрения, а старая бильярдная была засыпана почти до крыши.
- Хочешь еще? – я потряс флягой, в ней еще оставался коньяк. Катя отрицательно мотнула головой. Я допил и сунул флягу в карман, закурил сигарету, протянул ей. Она взяла, затянулась, закашлялась. Я улыбнулся. Кате очень хотелось быть взрослой, выглядеть взрослой, поэтому она делала все это – встречалась со мной, пила со мной, курила невзатяг сигареты. Все это у нее получалось не очень хорошо, но она старалась, и от этого старания иногда походила на щенка, который пытается перенять привычки взрослых собак, недавно попав в стаю. Ее стаей были мы.
Пройдя по узкой тропинке, мы подошли к заснеженному фонтану с гипсовой статуей русалки. У русалки был отколот хвост, а на груди кто-то написал маркером фразу «русалка-давалка». От этого скульптура казалась еще грустней и неприкаянней.
- Смотри, она хотела любви так сильно, что отдала свой хвост, а ног так и не получила. И тут пришли принцы. Уплыть от них она уже не могла, и принцы дали ей любовь. И даже оставили кое что на память. – я показал на надпись. Я смеялся, алкоголь не прошел даром.
Катя хмурилась. Ей было жалко русалочку. Может быть, она даже представляла себя на ее месте, в ее возрасте всегда отождествляешь себя с чужим страданием, пусть даже вымышленным.
Мне нравилось дразнить эту девчонку. Ее реакции были непосредственны, глаза чисты, а как она умела обижаться! На всю жизнь и до гробовой доски. Она любила мистику, наслаждалась ей, находила ее во всем окружающем, создавая для себя таинственный мир из ничего не значащих прогулок и встреч. Как-то я увидел ее выходящей с городского кладбища. На мой вопрос, что она там делала, был ответ – гуляла.
Статуя осталась позади. Мы шли по зимней набережной, слегка пошатываясь от алкоголя и холода. Вечерело. Впереди замелькали огни магазинов.
- Давай купим вина.
- А давай! – я мысленно подсчитал наличность. На вино хватало, но всего на одну бутылку, и мне было ясно, что этого окажется мало. Катя захочет еще, последнее время она пьет почти наравне со мной. Взять водки? К водке нужна закуска или хотя бы бутылка колы, на это денег нет. Меня бы это не остановило, но поить Катю водкой на голодный желудок было стремновато.
Зайдя в гастроном, я сразу прошел к прилавку со спиртным. Катя осталась снаружи, взяв у меня сигарету. Ей нравилось курить на людях. Выбрав спиртное, я направился к кассе.
- Эй, лошара! – я оглянулся. Сзади стояли двое, лысые, в сдвинутых на затылок шапках и расстегнутых куртках-пуховиках. Они щерились в ухмылках и смотрели на длинноволосого парня у прилавка. Парень делал вид, что не замечает. Было видно, что ему страшно. Я столкнулся с ним взглядом и отвел глаза. Во взгляде читался страх и надежда на то. что все обойдется пополам со смиренной готовностью к неприятностям. Я взял два пакета крепленого красного, расплатился и вышел.
Почему он? Почему эти два урода пристали к нему а не ко мне? У меня тоже длинные волосы, одет я вызывающе, и не на много шире в плечах. По каким признакам шакалы выбирают жертву? По запаху? Запаху страха? Я не могу сказать о себе, что я бесстрашен. Я боюсь многого, получить по роже тоже боюсь. Страх физической расправы – вещь особенная, это страх из глубины веков. Ты не хочешь быть растоптанным мамонтом, поэтому уходишь с его пути. Для того что бы тебя не разорвал тигр, ты должен от него убегать. Целые племена снимаются и уходят искать новую стоянку при приближении воинствующих конкурентов. Инстинкт. Сохранить жизнь.
Но ведь эти гаденыши даже не способны никого убить, они скорей сами обоссуться со страху. Чего же мы боимся? Почему мы всегда боимся наглых и уверенных?
Ну что? – Катя успела докурить сигарету и теперь скучала.
- Идем.
Мы шли по освещенной улице, тени от фонарей лестницей падали нам под ноги. Снег был голубым от неоновых вывесок, мимо проезжали машины, выбрасывая кубометры отравленного воздуха в вечернее небо. В рюкзаке у меня тряслись два «кирпича» крепленого красного, и нужно было срочно куда-то зайти.
- В подъезд? – спросил я. Катя кивнула.
Подъезд был теплым и гулким. Лестница спиралью поднималась вдоль стен на четвертый этаж, образуя пролет, возле которого мы устроились. Я часто здесь бывал, особенно зимой. Мы приходили сюда согреться, выпить. Дом был старый, что называется, под снос, и жильцы не особенно докучали нам, постоянно пьяным патлатым придуркам, облюбовавшим их коммунальную собственность. Как-то раз к нам вышел дядька в трениках и майке, с явным намерением учинить физическую расправу. Ему был предложен стакан, его заверили, что «мы не гадим, не наркоманы, сидим исключительно тихо». А когда он услышал аукцыоновскую «Птицу» в исполнении Гарика, то вовсе поплыл. Помниться, дядька еще потом бегал домой за водкой, и из-за двери его квартиры было слышно, как он отбивается от жены и все повторяет: «Ну Га-а-ль, слышь, Галина, ну с мужиками чуток посидеть, суббота же, слышь, Галка…».
Катя молчала. Она смотрела в окно, и мне казалось, что она видит там не вечер и снег, а звездное небо, проплывающее мимо нас, зовущее миллионами огней. Звезды отражались в ее глазах, и от этого становилось жутко и сладко. Она отвернулась от окна и иллюзия ушла, пропала, осталась только пьяноватая маленькая девочка, заблудившаяся в чужих мечтах. Я открыл рюкзак и достал пакет вина.
- Дай я.
- Что "ты"?
- Дай я открою. Я ведь никогда... Я не умею, покажи, куда нажать.
Я показал. Она неловко открыла пакет вина, отхлебнула, передала мне. Я закурил. Дым медленно стелился по подъезду, вино было крепким.
- Скажи, чего бы ты хотел больше всего на свете? - Катя села на ступеньки, прислонилась к стене. Она была уже основательно пьяна. В подъезде было жарко и ее немного развезло.
- Свободы.
- Это невозможно. Свободными только рождаются. Можно только родиться свободным и умереть свободным.
- Откуда ты знаешь?
- Знаю. Я смотрю на своих родителей и понимаю, что они не свободны. Я вижу свою бабушку, и понимаю, что до полной свободы ей один шаг. И я сама, я молодая, я пытаюсь жить не оглядываясь ни на кого, но знаю, что чем дальше, тем меньше свободы мне достанется.
- Не знаю. Я, наверное, проще тебя. мне кажется, что свобода рядом, и она состоит из множества мелких вещей.
- Это как?
- Ну как, вставать когда хочешь, а не когда надо, ложиться спать так же...
- Так мало... Ты такой мелочный, оказывается.
- Не смейся. подумай сама. Человек умное животное. Он может многое. Так неужели ты не в состоянии без чужой подсказки понять что тебе делать? Когда спать, когда есть, когда стихи писать? Где работать, кого целовать, кого ненавидеть?
- Да, наверное, ты прав. Только об этом все молчат. Как будто они все проглотили одну большую рыбу и молчат, выпучив глаза! - Катя пьяновато хихикнула. - Но ведь ты не молчишь? Ты говоришь?
- Да, я говорю.
Она поцеловала меня так внезапно, что я отшатнулся, и ее губы скользнули в миллиметре от моих. Я прижал ее к себе. Ее губы были сухими и обветренными, ей было тепло со мной, она дрожала.
В какой-то момент я протрезвел. Болела голова, невыносимо хотелось пить.
Я поднялся. Рядом со мной на ступеньках кто-то лежал. Я подоткнул ему рюкзак под голову, он заворочался, но сразу же затих. Меня пошатывало. Этажом выше кто-то еще пил, доносились звуки гитары. Меня мутило. Надо было пройтись. спустился вниз. Закурил. От сигареты стало еще хуже, я бросил ее на пол. Нашел на подоконнике початую бутылку водки, налил, выдохнул... Подъезд спал. спали рабочие, учителя, бухгалтеры, дети, старики, молодые девицы на выданье. Я поднял брошенную сигарету, затянулся. Дым пошел по легким, согрел.
Надо было идти домой. Катя ушла еше раньше, я даже посадил ее на такси. Катя. Странная девочка. Маленькая. Глупая.
С ней познакомился Юрка, они ехали в одном троллейбусе. Потом, когда уже все произошло, он говорил мне
- "Она была такая невинная, я просто не мог..." Я спрашивал его : - "Юра, что ты не мог?" Он отвечал - " Не мог...ну ты знаешь, было страшно, девочка." Я не знал.
Я шел по утреннему городу. Пурга не переставала, и снег заметал глаза, падал на асфальт, путал следы.