О том как я любил трижды за вечер

Автор: fuego7 Всем привет, меня зовут Дмитрий. Мой любимый актер – Джонни Депп (я смотрел все фильмы с ним – от «Пиратов» до «Эдварда» и «Гилберта Грейпа», кстати, последний рекомендую всем ныне присутствующим к просмотру, если вы любите хоть чуть-чуть пораскинуть мозгами, и вдруг вам будет интересно увидеть самую молодую роль Леонардо диКаприо). Так вот, это я к чему. Друзья, а их у меня ровно 7 (забавно, да, как в Святом Писании), называют меня Джонни. За этим, вторым именем, последовала страсть к изучению английского. Помню, как расклеивал стены стикерами с новыми словами, а по вечерам, укутав колени теплым пледом, смотрел какой-нибудь американский сериальчик, вроде «Теории большого взрыва» или «Отбросов», без перевода, и запивал все это английским зеленым чаем. А еще я пил шотландский виски и курил «Бенсон» и «Хэджес». Но все это в прошлом.
Сейчас мне 23, и если кому интересно, через полмесяца стукнет 24. Поверьте, я умею отмечать Дни Рождения. За последние 5 лет я дважды встречал утро в отделении полиции, еще 2 раза просыпался на крыше какой-то 17-этажки (хотя насчет этажей я не уверен, был не в состоянии посчитать точно) и однажды, открыв глаза, подошел к первому прохожему, чтобы узнать где, блин, я. Оказалось, в Твери. И рядом еще не проснувшиеся друзья.
Чем я занимаюсь? Вообще? Ну, я студент одного из элитных университетов этой страны. Люблю философию и высший экономический анализ, не люблю ходить на лекции. Думаете, в них есть какой-то смысл? Нет, не хожу, конечно. Я не делаю то, что вызывает у меня апатию. Никогда не понимал людей, которые жалуются на что-то и все равно продолжают это делать.
Мое вероисповедание? А это тут причем?
Ну, вроде я рассказал о себе, меня зовут Джонни, и вот моя история.
Пятница. Я решил пропустить субботние пары и теперь могу хорошенько отдохнуть. Да, отдых бывает разным: для кого-то это клуб в центре Москвы и алкогольные коктейли, для кого-то – ужин в уютном ресторанчике, вроде «Эларджи», а для кого-то – чтение на мягком диване нового романа Ника Хорнби. Я собираюсь прогуляться по центральным улицам этой огромной столицы: сегодня вечером 15 градусов тепла, мягкий ветер и ясное небо. Знаете, иногда хочется просто побыть одному, наедине с собой и ласкающим щеки ветром. Разобраться в своих мыслях, лучше узнать свое внутреннее «Я». В такое время обычно я забываю телефон дома, надеваю наушники и ухожу в мир собственных размышлений. И пролетающие мимо машины – сладкие парочки шумных светлячков, рекламные плакаты – оживающие картинки из какого-то параллельного мира, а люди – пролетающие мимо меня птицы.
Я говорю по телефону с мамой, выключаю его и бросаю на диван, который я, кстати, купил совсем недавно в «Икее», будучи увлеченным его кожаной обивкой кремового цвета, чуть закругленной формой и двумя подушками, которые я подкладываю под ноги, когда ложусь спать. Знаете, часто вещь вызывает какую-нибудь ассоциацию. Например, этот диван мне напоминает облако, на которое хочется лечь и уснуть в знойный летний день. В магазине были другие диваны: черный, с заостренными углами, похожий на «Квадрат» Малевича; красный, бархатный, такой высокий, как один из этих лондонских автобусов. Еще голубой с джинсовым покрытием, разрисованный внизу иероглифами, смысл которых, понятен, видимо, только дизайнерам. Кожаный, создающий впечатление, будто его искупали в капучино . Еще совершенном белый, бардовый, фиолетовый с золотой окаймовкой и много других. Кстати, вы знаете, что при выборе дивана важно обращать внимание на его цвет? Например, красный возбуждает и делает более агрессивным, фиолетовый способствует проявлению творческих навыков, а желтый, говорят, поднимает настроение. Цвет моего дивана хранит в себе тайное спокойствие.
Я смотрю в зеркало и вижу пропащего гуляку высокого роста, худого телосложения. Особенно поражает тонкость рук, выдающийся дистальный эпифиз и выступ гортани, отбрасывающий полутень на добрую половину шеи. Модная стрижка «андеркат». Очки «Вайфарер 2140». Белая сорочка с закатанными по плечи рукавами. Светло-серая жилетка на пуговицах, в один цвет с бруками. Тело разделено на две ровных части черным узким галстуком, с почти незаметным клетчатым рельефом. Ярко-коричневый ремень и ботинки. На левой худой руке – большие часы «Феррари». Но мой взгляд не может сойти со вздернутого, смотрящего, как и я, куда-то вверх, носа и объемной, ярко-алой нижней губы. У европейцев нижняя губа тонкая, несколько сухая. Мой тип – нечто среднее между африканской и западно-азиатской губой. Порой я ощущаю ее тяжесть. Но все-таки самая отличительная черта – небольшая диастема между верхними зубами, которая периодически забавляет меня по утрам. При желании я могу протиснуть туда десятикопеечную монету.
Я трижды орошаю себя туалетной водой «Секси Мэн» от Каралины Эрреры, кладу в сумку недавно вынятую из моего мини-бара бутылку «Джек Дэниелса Олд №7», красные вакуумные наушники с красующейся английской буквой «б», в последний раз смотрю в зеркало. Делаю панк-рокерскую гримасу и закрываю за собой дверь. Снаружи, конечно.
Уже смеркается. Солнце медленно, как таящее масло, прячется за горизонт. Ветер сегодня действительно теплый, истинно европейски-равнинный климат. Я делаю первый глоток. Чувствую шар горячего свинца, катящийся от основания языка в недра желудка. Стая мирно сидящих на земле голубей неожиданно, разом, как будто по чьей-то беззвучной команде разлетается в разные стороны. Один из них просвистел над моей головой. Я делаю второй глоток. Некоторые встречающиеся люди, особенно в возрасте от 40 лет (уж что-что, а возраст я по внешности могу определить) неодобрительно смотрят на содержимое в моей руке. Рядом со мной проезжает «Шеврале Лачетти», где-то на тридцатке, чуть не задев меня правым зеркалом. Третий глоток.
Вхожу в метро. Люди удивленно смотрят на мою худую, как костыль, руку. Прохожу турникет. Вот уж за что я люблю свой возраст, так это за социальную карту москвича. Прохожу к последнему вагону, несколько раз слушая рев уезжающих и приезжающих составов. Я делаю четвертый глоток, чуть больший, чем прежние. Надеваю наушники, включаю «Chinawoman», прибавляю громкость. Глоток. Поезд отправляется.
Станции мелькают. Люди входят и выходят. Играет Show me your face, Keep in Mind, Aviva. Реклама настойчиво предлагает мне вложить деньги под 12 процентов и купить новенький «Сузуки» в кредит. Вагоны дрожат, как кастрюли с кипящей водой. А я начинаю ощущать истинный вкус спирта. Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – старость.
Знаете, иногда многое может измениться в один момент. Например, ты выиграл в лотерейный билет или тебя сбила машина. Кстати. Самое обидное – когда тебя сбивает какая-нибудь старая отечественная телега, на скорости около 50, потому что больше ехать она не может. Старое железо легко прогибается под тяжестью твоего тела, а тормоза скрипят так сильно, что их можно услышать в соседнем парке развлечений. Шум, мерзость, шокированные взгляды, - в общем, ничего хорошего. Другое дело, когда ты оставляешь след от своего тела на «Ниссан Кашкай» или на «БМВ Икс 6». Сразу чувствуешь себя частью чего-то важного. А вы когда-нибудь пробовали спрыгнуть со здоровенной яхты на ходу? Уверяю, все ваши миллионы пролетят перед глазами и обернутся миллиардами.
Что? Что у меня изменилось? Я подъезжаю к Александровскому саду, вагон полупустой, рядом со мной никто не сидит (а вы сели бы рядом с человеком, держащим открытую бутылку в руке?). Двери открываются. В плеере играет «Russian Balerina». Напротив садится девушка. Что-то внутри меня застывает. Я не помню, куда еду. Ее стройные, как ветки молодого бамбука, ноги в темных колготках, узкая юбка длинной по середину бедер. Открытое плечо и ключицы, такие хрупкие и красивые. Кудрявые, особенно завивающиеся на плечах, каштановые волосы, напоминающие переплетенный орнамент древних книг. Чувственные, чуть открытые губы. Тонкий, аккуратный, в высшей степени этого слова, нос. Темные, подобные ночному горизонту, брови. И глаза. Большие, томные. И блестящие. От слез. Она смотрит всюду и одновременно никуда. На всех и одновременно лишь на меня. Боюсь, если бы человеку требовалось все время контролировать дыхание, и это не получалось бы само собой, я бы задохнулся в тот момент.
Она проводит своей тонкой ладонью по щеке, вытирая скатившуюся слезу. Я не знаю, сколько мы уже едем. Что будет, ударь вы молотом по наковальне? Искра? Наши взгляды сошлись. Я не могу пошевелиться, я – камень, и вечность застыла у меня перед глазами. Она отводит взгляд. Смотрит в пол, в соседний вагон. Поправляет волосы. А потом неожиданно выпрямляется, подходит и садится рядом со мной. Молчание, и – вопрос:
-Не угостите? Неловко спрашивать, но мне сейчас так паршиво.
Я протягиваю ей «Джек Дэниелс». Язык как будто онемел.
-Могу я вам помочь?
Она делает два искренних глотка и говорит:
- Брось, не спрашивай у меня ни что случилось, ни моего имени. Все это сейчас не имеет значения. Ты любишь американский виски?
-Я люблю тебя.
Она смеется. Я люблю девичий смех, такой звонкий и искренний.
-Не любишь, а желаешь. Никогда не люби.
Я чувствую себя купринским Соломоном. Mierda, я оставил телефон дома
-Можешь написать мне свой номер телефона?
Она проводит ногтем указательного пальца по моей щеке, увеличивает силу, царапает меня. Прижимается ко мне, обвивает руками шею, целует. Мои губы, язык, тело растворились в странном нектаре вспыхнувшей пожаром страсти.
-Зачем? Я желаю тебя сейчас. Ни завтра, ни вчера, никогда больше. Только сейчас.
Притягивает меня к себе за галстук, стирает языком выступившую на щеке кровь. Снова целует, кусает губы. Пересаживается ко мне на колени. Я чувствую ее, она чувствует твердость. Жилетка распахнута, средние пуговицы сорочки расстегнуты, женские руки дьявольски ласкают меня.
Прижимаю ее к себе. Чувствую талию, бедра, ноги. Еще одна остановка. Вагон практически пуст. Ее блузка расстегнута. Молодые, упругие груди соприкасаются с моими горячими ладонями. Чувствую запах ее волос. Аромат помады. Ее соски твердеют. Бедра круговыми движениями вонзаются в мою плоть, а язык – в душу. Напряжение внутри меня возрастает до предельной точки. 451 градус, по фаренгейту. Я – пламя. Я – животное. Я не контролирую себя. Рука самовольно залезла под юбку.
Вдруг незнакомка вскакивает с меня. Только сейчас я замечаю, что эту маленькую сценку страсти нашего любительского театра наблюдают несколько человек в другом конце вагона, среди них ребенок в желтой куртке. Да, желтый цвет поднимает настроение, но подними меня еще – и я сломаю потолок затылком.
Я чувствую дыхание девушки нижними мышцами живота. Ширинка расстегивается. Я чувствую секундный холод – а потом – жар. Я не помню точно, что происходило. Помню только, что схватился за ее кудрявые волосы, трогал шею, плечи. И в один момент ад и рай соприкоснулись. День и ночь стали едины. Буря и корабль встретились ударом. Я почувствовал себя Зевсом. Солнцем. Атомом. Иисусом. Вечностью. Я чувствую свое сердце. Я – одно большое сердце. Не верите? Хотите найти кого-то, счастливее меня в тот момент? Обойдите все пространства и времена. Но вы не найдете.
Она подняла голову и впервые улыбнулась. Выпрямилась и парой ловких движений застегнула блузку. И потом спокойно:
-Моя остановка.
В этот момент двери открылись. Я – брошенный Иисус.
Не Земля крутится вокруг Солнца – Солнце крутится вокруг меня. Выхожу из вагона. Я – на противоположном краю платформы. Смутно вижу два приближающихся желтых. Шум, гул, скрип – все это где-то вдалеке от меня. Еду к центру (каким-то чудом я все еще помню, что собирался сделать). Меняю плейлист. Рука дрожит, как березовый лист во время бури. Ставлю «Sea Wolf». O Maria!.
Несколько глотков «Джек Дэниелса». Осторожно, двери открываются и закрываются. И правда, все двери в нашей жизни когда-нибудь закроются и оставят нас мокнуть под холодным дождем одиночества. Все, кроме двери в материнский дом.
«Следующая станция – Охотный ряд». Я встаю, иду по ногам сидящих – их больше не существует для меня. Я – обреченный на одиночество Данко.
Эскалатор. Лестница. Глоток виски и свежего вечернего воздуха. Да ладно, какой свежий воздух в центре Москвы, спросите. Мы прожили двадцать столетий с момента самой известной казни и более пятидесяти – с появления первых цивилизаций. Мы – нежеланные дети технического прогресса. Вернитесь назад и предложите египтянину или шумеру свой «айфон 4с» (привезенный прямиком из Штатов в один из первых дней после начала продаж) – он станет колоть им орехи. Хотите свежего воздуха? Отправляйтесь в Майерхофен, Тибет или в пригороды Лимы, в крайнем случае, купите «Дрефт» - альпийскую свежесть или как его там. А еще, говорят, в Японии есть такие кабинки: платишь несколько иен, надеваешь на голову шлем-трубку и дышишь первоклассным, чистым воздухом. Это я к тому анекдоту, мол, может вам еще за воздух платить?
Натыкаюсь на идущих навстречу людей. Офисные клерки, молодые юристы с зализанными назад волосами, менеджеры по продажам, не выпускающие из рук телефон, пока толща земной коры не перекроет связь. В своем опьяненном сознании я сравниваю их с виноградом: вот идет маленький, светлый – кишмиш; а сейчас передо мной проскакивает молодая спелая изабелла; прямо за ней – две смеющихся представительницы сорта шардоне. Я смеюсь и глотаю виски. Виноградинки оглядываются на меня. Шепчутся.
Под ногами – брусчатка. Слева от меня проходит отряд дружинников – несколько парней в выглаженной форме с широкими ленточками на рукаве. Я раз 5 платил штраф за распитие алкоголя на улице. Один, кстати, до сих пор не оплачен. Генералы смотрят на меня, но не сокращают шаг. Я стараюсь идти ровно, вкладывая в каждый шаг всю свою аккуратность. Пытаюсь ориентироваться по брусчатке, но она предательски расплывается в моих глазах. Отряд обошел меня и продолжил свой маршрут патрулирования. Я до сих пор ощущаю дух законности.
Иду к Красной площади. Навстречу – группа неформалов. Несколько фриков с зелеными, фиолетовыми залакированными волосами, поднятыми вверх, как будто гравитация отказалась принять их. Рваные джинсы, грязные футболки. В руках – по самокрутке (поверьте, их я сразу отличу от фабричных сигарет). Растерянный взгляд, истеричный смех, видимо, им хорошо. Кстати, у одного из них – борода, как у Эдварда Нортона в «Иллюзионисте». Только у этого парня она раскрашена в три полосы: зеленую, желтую и красную. А вы когда-нибудь проезжали на красный?
Еще один глоток виски. Приближающиеся силуэты четырех девушек. Все ближе и ближе. Вы были когда-нибудь на море? Смотрели на горизонт? Слушали шум прибоя? Наблюдали за приплывающими кораблями? Вы были на море?
Звонкие голоса, смех. Стук каблуков по многовековому камню. Клац, клац. Развевающиеся на ветру волосы. Легкие взмахи рук. Вы когда-нибудь видели, как летают морские чайки? Глоток. Вот они рядом. Стало тише. Клац, клац. Проходят меня. Глоток.
Тут одна что-то шепчет своим подругам, останавливается, поворачивается. Снова шаги, теперь одиночные – все громче и громче. Оборачиваюсь. Подруги вдалеке.
- Не найдется прикурить?
В ней что-то было. Что-то сильное, бесстрашное, вызывающее. А вы бы подошли к незнакомому пьяному парню за сигаретой?
Достаю завалявшуюся пачку «Мальборо» из сумки. Ищу зажигалку. На пачке написано, что курение убивает. Но эту девочку оно не убьет: красота бессмертна.
Подкуривается. Вдох. Выдох. Дым – мне в лицо. Я улыбаюсь. Есть мнение, что улыбка – это смертельное оружие. Скажите это японцам.
Девочка скрестила руки. Ноги соединяются в одну нежную линию. Черные туфли, с десятисантиметровыми каблуками. Ее лицо? Вы видели Натали Портман в «Лионе»? Они похожи, только у моей спутницы - более выраженные губы, тонкий нос и еще более тонкие брови. Кстати, вы знали, что в Финикии густота бровей говорила о величине благосостояния, и плохообеспеченных девушек заставляли их выщипывать. А взгляните на брови Моны Лизы. Вы правда думаете, что Леонардо не знал толк в женщинах?
Моя спутница в момент развеяла мои сомнения в том, что блондинкам идет каре. Короткая юбка не спасает от ветра ее стройные ноги. Кстати, мини-юбка была открыта миру в 1965 году некой госпожой Куант. В последующие годы произошел настоящий бум, поменявший мир моды навсегда. Но еще в Древней Индии брахманы заставляли надевать короткие юбки своих молодых красивых рабынь. Известен также случай с неким римским рабовладельцем Фаллием, жившем во 2 веке до нашей эры и отличившимся тем, что разрезал одежды своих рабынь, оставляя их тела практически неприкрытыми, имел более двадцати внебрачных детей, а перед смертью сознался в многочисленных изнасилованиях и убийствах.
-Любишь выпить, ковбой?
Чувствую себя героем очередного дурацкого американского фильма. Кстати, если вам интересно, первоначально ковбоями называли американских пастухов скота.
-А ты любишь просить у незнакомых алкоголиков закурить?
-Когда вылетишь из 11 класса, перепьешь на вечеринке и сделаешь аборт в 17 лет, а потом устроишься официанткой в один из самых грязных баров этого города, полюбишь многое. В свои 19 я видела то, что многие не увидят за всю жизнь. Думаешь, я молоденькая простачка? Поверь, я опытнее и старше тебя.
Вдыхает дым, так глубоко, что, кажется, с ним вот-вот выйдет и часть ее души.
-Эти сигареты тлеют в унисон моей жизни, так зачем мне цепляться?
Поправляет волосы. Говорят, девушки делают это в двух случаях: когда парень им нравится и когда хочется что-то исправить в своей жизни, так почему бы не начать с прически?
-А ты когда-нибудь стоял на крыше старой двенадатиэтажки и смотрел вниз, на проезжающие машины. Они же все куда-то направляются. И только я – в никуда.
Мне становится жалко эту девочку. Будь я Ноем, ее я бы первой поднял на ковчег. Вдруг она начинает смеяться. Берет у меня виски. Глоток. Смех. В этом смехе что-то странное, как будто он выражает победу над жизнью. Так смеялся Ахиллес перед смертью.

Она достает вторую сигарету и говорит:
-Вот что, я бы хотела взять себе всю пачку и эту зажигалку (мне её, кстати говоря, подарила подруга из Гамбурга). Я куплю у тебя их.
Я улыбаюсь как клоун, не прошедший кастинг. В ее глазах – жизнь и пустота.
-За что? Оставь себе, на память, потом будешь дымить и вспоминать того пьяного доброго парня.
-Нет. Я куплю.
-Купишь?
-Да, вот.
Она полезла свободной рукой в свою тонкую, будто пустую, сумочку, заметно поношенную, с небольшими потертостями по краям. Что-то ищет. Я ощущаю себя ребенком, на глазах у которого фокусник залез рукой в шляпу и вот-вот вытащит кролика или шоколадку.
-Черт. Ничего нет.
Я почему-то не удивлен. На моем лице легкая улыбка, её – озадачено.
-Только это.
В руке – «Контекс». Я смеюсь, искренне, как малыш – над отцовской гримасой, и удивленно.
-Зачем мне это?
Она выхватывает у меня бутылку. Глоток.
-Пойдем.
Ведет меня в сторону Мавзолея. За руку. Я смотрю на ее худые, сильные ноги. Стук каблуков. Белые волосы. Молчание. Мы понимаем друг друга без слов, как два муравья, несущие одну тростинку. Мимо проходит еще один отряд дружинников, они пялятся на нас, на нее. Из меня вырывается усмешка, из нее – жизнь. Ее рука такая маленькая, как будто это восьмилетняя девчонка тащит меня на аттракционы, чтобы прокатиться на американских горках (кстати, в некоторых европейских странах их называют русскими – при Екатерине II были сооружены сани на колесах для катания по горкам).
Мавзолей. Дух Советского Союза перебивается ароматом ее духов. Оборачиваюсь. Люди как будто испарились. Может, я нахожусь в параллельной Вселенной? Или сплю? Мы огибаем гробницу-памятник Ленину. Теперь, вместо каблуков, я слышу стук наших сердец.
Она, улыбаясь уголками губ, открывает упаковку. Я слышу ее дыхание. Прижимаю к себе. Целую, в губы, шею, нос, глаза. Она смеется. В этом смехе – жизнь и смерть, торжество и пустота, обреченность. Она расстегивает на мне все пуговицы, которые попадаются ей под руку. Она обнимает меня. Кусает мое ухо. Надевает на меня силиконовую пленку. Я задираю ее коротенькую юбку вверх. И обнаруживаю, что под ней ничего нет. Ее фигура напоминает сосуд, и я должен его заполнить, собой. Мы одновременно глотаем воздух. Мы – едины. Она обнимает меня и двигает бедрами. Я согреваю их своими теплыми руками.
Ее движения все быстрее. Дыхание – слаще. Все вокруг становится светлее. Светлее. Светлее. И вдруг – полная темнота. Я вскрикнул. На этом месте когда-то родился Союз, а теперь рождается новая жизнь. Жизнь, которая начинается так поздно и не прервется никогда. Я чувствую себя творцом. Моцарт творил музыку, Мольер – живопись, я творю историю.
Голова поднята вверх. Ничего не вижу, кроме неба, звезд, созвездий. Вот Медведица, Лира, Персей. Вот Ореон, Секстант, Хамелион. Ее тело – звездная карта. Ее сердце – Проксима Центавра. Я очистил ее, а она – меня. Холодные брызги моря бьют в лицо.
Новорожденная курит сигарету, целует меня и просит проводить до метро. Мы идем молча.
-Пока.
-Пока.
Что-то во мне изменилось. Глоток. Что-то черное, мерзкое осталось позади. Чувствую себя солдатом Ремарка, только что вернувшимся с того самого западного фронта и принимающим душ впервые за пару лет. Чувствую себя ребенком, только что покинувшим чрево матери. Вы видели когда-нибудь, как рождаются дети? Из женщины вынимают маленький дергающийся кровяной комочек, мокрый и сморщенный. В общем, зрелище не для слабонервных. Многие папаши падают в обморок.
Ночной ветер пронзает меня насквозь. Застегиваю жилетку. Поправляю галстук, которому сегодня изрядно досталось. Иду по Охотному ряду. Слева Госдума олицетворяет законность и порядок. Справа рекламные листы предлагают 30 каратов чистого золота, а местный ресторан – чашку кофе, за две тысячи. Кстати, каким бы фанатом ароматного напитка вы ни были, не советую пытаться узнать, как делают самый дорогой кофе в мире – индонезийский Копи Лувак.
Театральная площадь. Слева – памятник Карлу Марксу. Вы любите театр? Фундамент был заложен в 1920. Памятник открыли в 1961. Позднее монумент вождю марксизма назовут «холодильником с бородой». Вы бывали когда-нибудь в живом театре? Идея равенства и братства. Дружбы народов и господства пролетариата. Что общего у театра и революции? Красные ленточки, отряды пионеров и огромные очереди. Занавес однажды опустится.
Вхожу в метро. Я уже говорил, что люблю студенчество за социальную карту? Лестницы, эскалаторы, реклама. Скоро – очередной концерт Задорнова и распродажи в «Летуаль». Поднимаюсь в город рядом с табличкой «Метро – Площадь революции». Глоток. Иду по Никольской. Кстати, в XIX веке улица была центром книжного мира Москвы – здесь располагалось 26 букинистических лавок из 31 существовавшей тогда в городе. Хотите сборник стихов Пушкина или новый томик Гоголя? Вам – сюда.
Простилается Ветошный переулок. Подхожу к ГУМу. Его огни влекут меня. Вы слышали что-нибудь про генетическую память? Определенная часть отношения к окружающему миру перешла к нам от далеких предков и обратилась инстинктом. В древности человек всегда стремился к огню: с его помощью можно согреться, приготовить только что забитого мамонта, защититься от хищников. Первое, чему научился хомо сапиенс – разводить огонь, и только потом – осознанно размножаться и воевать. Огонь ассоциировался с жизнью. Этим объясняется, почему мы так любим ночной город, фейерверки, пожары и файер-шоу. Кстати, некоторые ученые считают, что мы боимся крыс и тараканов, потому что когда-то они были значительно больших размеров и представляли опасность для наших предков. А вы слышали что-нибудь про эффект бабочки?
Укладываю «Джек Дэниелс» в сумку. Поднимаюсь на второй этаж. На третий. Вижу кинозал. Да, туда я и хотел. Иногда так бывает, что ты не подозреваешь о том, что знаешь, чего хочешь. Смотрю репертуар: крутится лента «Последнее танго в Париже». Следующая культовая работа Бертолуччи после «Конформиста». Он и Она. Никаких имен и разговоров по душам. Чистая любовь без стереотипов и постулатов. Импровизация мужского и женского начала. Марлон Брандо и Мария Шнайдер. Покупаю у девушки с забранными в хвост волосами и милым голосом билет на первый ряд. Мне нравится смотреть кино на первом ряду. Тогда между мной и экраном никого нет. Никто не мешает мне полностью раствориться в картине, прочувствовать, пройти через нее. Никаких затылков и стаканчиков с Кока-колой.
В зале темно. Я прохожу к первому ряду и сажусь в центр. Рядом только один любитель смотреть кино с откинутой назад головой – девушка с прямыми, малообъемнымными волосами.
На экране – старая квартира с большим открытым окном и голыми стенами. Разбитое зеркало. Покосившиеся шкафы. Он молчит. Она медленно идет по скрипящему полу и говорит: «Обожаю старые дома!». Он так же молча сидит на полуразваленной батарее, держит что-то в руках. Никакого участия в сцене, настоящая отверженность. Она произносит: «Рядом с камином надо поставить кресло». Он молчит. Перебирает что-то руками. А потом говорит: «Кресло должно стоять возле окна».
Правильные черты лица. Верхняя губа чуть вытянута к носу. Уголки слегка загнуты полумесяцем и создают спокойную, уверенную улыбку, ни на секунду не покидающее ее лицо. Вы когда-нибудь видели Джоконду? А Мадонну? А Марию Магдалину?
Он опирается лопатками на голую стену и говорит: «Кровать слишком большая». Она, не снимая сапоги, проходит по ней, поперек, и неожиданно произносит: «Я не знаю твоего имени». – «У меня его нет». Абсолютная отверженность. Спокойствие, граничащее с помешательством. Она спрашивает: «Хочешь знать моё?». Вдруг Он срывается, набрасывается на Нее, затыкает рот ладонью и кричит: «Нет, не хочу! Мне ни к чему твое имя. У тебя нет имени. У меня – тоже. Имен не существует. Я ничего не хочу знать. Ничего». - «Чокнутый».
Нос в профиль напоминает прямоугольный треугольник. По женским меркам, чуть шире обычного. Глаза ясные. Северо-европейский миндалевидный тип с глубокими, чуть закругленными веками и приподнятыми внешними уголками. Ресницы – крылья черного ястреба. Когда они смыкаются при моргании – кажется, наблюдаешь нечто великое. Вы видели глаза Джин Штримптон? А Ондри Хэмберн?
Голая по пояс, Она прогуливается по комнате, прикрывая грудь красной подушкой, и медленно, как будто вспоминая, говорит: «Полковник. Зеленые глаза, сапоги блестят. Для меня отец был Богом. Он был красив в форме». – «Все это полная чушь». На Ее лице – недоумение, гнев, презрение. «Что? Не смей». И бросает в Него подушку. Он небрежно отбрасывает ее, продолжает играться с чайным набором. «Любая форма – дрянь. Все. Что за этой дверью, - дрянь. Я не хочу ничего знать о твоем прошлом». Подносит чашку к губам. «Он умер в 58-ом, в Алжире».
Я двигаюсь к ней, медленно, как тигр. Одно кресло, второе. Она не обращает внимания, а когда я сижу рядом с ней, неожиданно спрашивает: «Как вас с этим сюда пустили?»
-А вы что, знаете закон, запрещающий пить виски в кинотеатре?
Улыбается.
-Почему вы сели так близко? Сзади полно свободных мест получше.
-Я люблю кино. Приходится жертвовать комфортом.
Немая пауза.
-А вы?
-Я тоже люблю. Кино. Вам нравится Феллини?
-Признаться, я смотрел только «8 ½». Любимый режиссер?
-Он много рассуждает о счастье. Вы верите в счастье? Знаете, что это?
-Вряд ли. А вы?
-Я думаю, это иллюзия. И она мимолетна. Счастье напоминает мыльный пузырь, наполненный табачным дымом. Счастье завораживает. И уплывает от тебя. Любое движение, желание – и пузырь лопается, а дым рассеивается в воздухе. И вот через пару мгновений остаются лишь воспоминания. В курсе физики нам говорили: ничто не пропадает в никуда и не появляется из неоткуда, просто меняется форма. Это ложь. Счастье исчезает. Всегда. Оно мимолетно. Как этот фильм. Взгляните, кадр меняется кадром, и от предыдущего остается лишь воспоминание. Кино – чем-то схоже с счастьем, поэтому мы его любим. Поэтому римляне придумали выражение Carpe diem. Не думайте о будущем и не вспоминайте прошлого. Только так можно стать счастливым.
Ее шепот слаще карамелизированного поп-корн, хруст которого исправно раздается сзади. Я готов слушать ее вечно. Глоток, последний.
-Ты не считаешь нас несколько странными?
-Меня всегда привлекали странные люди. В школе, например, я встречалась с необычным мальчиком, хоть и стеснялась этого. Он был умным, носил очки и говорил чушь. Мы с тобой странные хотя бы потому, что в час ночи, вместо того, чтобы спать или сидеть дома с родными и близкими, смотрим кино 72-го года в кинотеатре на первом ряду. У нас нет ни поп-корна, ни кока-колы со льдом. Но кто сказал, что это плохо – быть странным?
-У нас есть мы.
-И мы мимолетны. Как мгновение. Как счастье.
Я чувствую небывалую легкость. Я – тот самый пузырь табачного дыма, который вот-вот лопнет. Наши руки соприкасаются. Чувствую холод ее ладони. Сжимаю ее в своей руке.
Дверь открывается. Домой возвращается Она. «Привет, чудовище». Тишина. Она кладет свой чемоданчик в перекошенный комод. Он лежит на полу, ест сыр, запивая водой, и говорит: «Принеси масло». – «Я спешу – меня ждет такси». Он повторяет: «Принеси масло». Через пару мгновений она бросает на пол брикет сливочного масла. Он откладывает сыр в сторону, притягивает Ее к себе, поворачивает спиной вверх, наваливается. Стягивает с нее синие джинсы-клеш. Тянется рукой за маслом.
Незнакомка прижимается ко мне головой. Я чувствую тонкий аромат ее гладкой кожи. Она поворачивается к экрану. Я целую ее ухо, прикусываю мочку, играю с ней языком. Наши ноги скрещиваются, я познал всю трогательность ее колен. Ее рука на моем лице. Я целую ее ладонь, пальцы. Внезапно она придвигается еще ближе, обхватывает меня, целует в шею. Чувствую ее ресницы, дыхание, волнение. Ее язык, такой наглый и ловкий, оставляет след на моем подбородке и сливается с моим языком, как два близнеца, нашедшие друг друга после многих лет.
Повсюду полки с книгами. В ее руке – пистолет. «Ты была в Африке, в Азии, в Индонезии, но я тебя нашел. (Щелчок) Я люблю тебя. Я хочу знать твое имя». – «Жанна». Выстрел.
Чувствую, как учащается мое дыхание. Мне не хватает воздуха, кто-нибудь, откройте окно! Я представляю себя поездом, который несется все быстрее, пыхтит и гудит, и вот-вот врежется в стену. Все имеет конец, счастье, железная дорога, я, вы. Я прибавляю скорости. Колеса начинают скрипеть. 200 метров до стены. Я слышу пение чаек. Вы видели когда-нибудь морских чаек? В кабине темнеет. Я слышу гром. Ветер свистит миллионами голосов. 100 метров. Я – несусь, все быстрее и быстрее. Небо плачет. Свист становится невыносимым. В этот момент я не человек, я – нечто большее. 10 метров. Я взлетаю. Столкновение. Я разбился.
Она кладет голову на мое худое плечо. Молчание. Стук двух любящих сердец.