Поэзия (часть II)

Автор: Лев Рыжков 3. Три новости

Лехе снилось, что он снова в той квартире. Стоит, в руках перфоратор. Ночь и страшно. И окно развороченное - отчего-то кладбище напоминает.
И еще понимает Леха, что это Толяныч его сюда пригнал ночью. Работать.
Ложная сновидческая память быстренько состряпала фальшивочку, которая, вроде как, объяснила Лехе, что он тут делает. Ну, и имеем ввиду, что Леха не знал, что спит. Со всеми бывает, что думаешь во сне, будто не спишь.
Короче, ладно…
- Ночью будете работать! Ночью! Поняли, лять, идиоты. Хуже чучмеков, лять.
- Так все спят же, - взвыл Митютя. Он тоже при том разговоре, типа, был. Куда б делся? – А мы с перфоратором.
-Ваши проблемы, днем надо было работать!
Тут во сне Леха застонал. Это слышала только Ксюхина дочка 14 лет, Кристиной ее, кстати, зовут. Она регулярно подслушивала стоны, которые издавала в соседней комнате мамаша. Кристина терзалась, спрашивая себя: «А чем я хуже?» Кристина давала торжественную клятву перед зеркалом. Она клялась, что приведет домой, к себе в комнату, первого же попавшегося уебана. Завтра же. И они будут так стонать, что мамуля оглохнет. И посмотрим, кто круче! Клялась и прыщики давила.
Но вернемся к Лехе и к его сну.
Дальше во сне они с Митютей оказались в той квартире. Времени два ночи. Два дебила с перфоратором и временем до утра.
- И кто начнет? – спрашивает Митютя.
А Леха думает, вспоминает, что за пацаны тут, в подъезде живут? Могут ли навалять? Девчонки знакомые с детьми? Да, вроде, нет никого. Только бабка вот тут, на этаже, живет. На площадке стояла, пока Леха днем туда-сюда поэзию спасал.
- Прости, Митютя, не могу, - говорит Леха. – Давай лучше ты на себя грех этот возьмешь?
В темноте стоят, свет не включили почему-то. А, может, и нет его – старичок, который обои пачкал, может, не платил?
- А с каких фигов я? – отвечает Митютя. – Ты накосячил, ты и начинай.
- Мне объяснять надо по-человечески, - завелся Леха. – Может, я, сука, тупой? И намеков не понимаю.
- Ладно тебе, - включает заднюю Митютя. – Давай монетку подбросим?
Митютя запускает в карман ладонь свою корявую, вычерпывает из штанов горсть мелочи, а в ней – пятисотка.
- А откуда у тебя бабло? – интересуется Леха. – С утра же не было ведь? Ты же четыре дня не бухал? И пивас ты на песочнице пил за свои. Э, братан, я, выражаясь языком дипломатических протоколов, подозреваю в этом какую-то нездоровую хуйню.
- Так расплатился Толяныч, - давит беспомощную лыбу Митютя.
- А я что – лысый? – Леха хлопает себя по недавно выбритой макушке. Никому не смешно.
- А тебе заплатит, как сделаешь, он сказал. У него, говорит, есть суровый разговор дисциплинарного характера с этим фраером. С тобой, то есть.
- То есть, ты можешь сейчас свалить, и к тебе вопросов не будет?
- Ну, да.
- То есть, я еще и «спасибо» должен тебе сказать, что ты пришел?
- Ну, хорош бы я был. Так что перфоратор ты первый включаешь.
- Ладно! – вздыхает Леха. – Хуй с тобой, золотая рыбка. Начинаем перформанс!
Он хочет включить перфоратор. Но через развороченное окно на втором этаже в жилплощадь входит призрак. Это старик – иссохший, бледно-желтый, вонючий. Сразу становится тихо и вязко. Леха пятится, но спотыкается о матрас.
«Это – дед, который на обоях писал!» - понимает Леха.
- Вссступаешшшшь в права, - Дед бледно-желтый, как хорошая курица. – Не согнисссссь под ношшшшей.
Леха пробует отмахаться перфоратором, но тот тяжелый. И дед – прозрачный. Лехин инструмент сквозь него проходит.
Леха оборачивается. Но Митюти уже нет. Съебался, хитрец. Вместо него стоит Маша. Леха вдруг понимает, что она – тоже за деда.
Вспотев, Леха просыпается и какое-то время сидит на своей половине дивана, глубоко дышит, осознает реальность.
***

Утром Леха позвонил Митюте. После полутора секунд светского разговора Леха спросил:
- А ты где вчера деньги взял?
- Так Толяныч заплатил.
- Возникает резонный вопрос: а мне?
Леха стоял на балконе, среди банок, ведер и громоздкого хлама. Курил.
- А Толяныч только мне дал. И то половину, не как договаривались.
Юлил Митютя, выкручивался.
- А мне, Митютя? Мне?
- Мне очень жаль, Лехан. Вот честно.
В нижней части спины стало отчего-то холодно. Возникло ощущение дежа вю.
- Чего я еще не знаю? – спросил Леха.
***

Виталя – бывший, получается, босс - делал вид, что скучает в Лехином присутствии. Он смотрел в другую сторону, орал в трубку по каким-то другим делам, которые, получается, Лехи уже касаться не будут. Лехе было обидно.
- На вот, - достал Виталя из кармана тощий конверт с деньгами. – Бывай. Приятно было поработать.
- Я тоже пиздец, как наслаждался, - произнес Леха. – Но хоть поясни – за что меня? Где я накосячил-то?
- Да сам же все знаешь.
- Нет, погоди. Я ему нанимался только окна ставить, а не помоечниками командовать.
- Да не в этом дело, - поморщился Виталя, словно у него болел не зуб даже, а вся челюсть. – Толяныч просто – сам знаешь – наш постоянный заказчик. Если мы его еще и раздражать будем – он к другим хуеплетам уйдет. Только и всего. Ферштейн?
- Ну, типа.
- Все, давай. Ты хороший пацан, все у тебя будет чики-пики. Но с кем-то другим.
Руку протянул.
Крыть нечем. Рукопожатие. До свидания.
***

Что делать, прошелся по пивасу. Восемь пятьсот в конверте оказалось. Еще по-Божески. Даже жить можно. Вот только следующие деньги – совсем не известно, когда у Лехи появятся.
Что делать дальше – было не особо понятно. Это еще попробуй – найди таких в городе, кто бы под Толяныча не гнулся. Хотя, наверное, есть такие. Но надо пацанов поспрашивать.
Жизнь, как то и бывает в безработицу, мгновенно обросла целой кучей совершенно дурацких дел с самой смутной перспективой. Тот скажет: «Свистну, как чо узнаю». Второй пообещает, десятый. Толку – абсолютно хуй.
Потом надо будет в Интернете посмотреть. Резюме написать – тоже целое дело. Газету с объявлениями придется внимательно читать.
Ну, и от Ксюхи выслушать придется.
***

Леха не хотел этого разговора. Но его было, судя по всему, не избежать. Все, что мог Леха, это оттянуть его на как можно дальнее время. К тому же Ксюхе завтра на работу. Может, спать пораньше ляжет. И тогда неизбежная хуйня вообще в светлое послезавтра перенесется.
И Леха принялся убивать время. У ларька на Тепеляевской постоял со смутно знакомыми пацанами. Потом с Ежом и Бяфой под мостом отдохнули. Потом те пошли в гаражи спайсы курить. Леха не пошел. А направился к Федору в гараж. Поковырялись в пол-руки в его «таврии».
Душевно и хорошо в итоге заканчивался день. Пять пив и 250 водочки под закусь вымыли из души гадкий осадок. И домой, то есть, к Ксюхе, Леха шел в хорошем настроении.
***
А в коридоре стояла его сумка.
И еще Ксюха стояла.
- У меня муж вернулся, - полушепотом сообщила она.
Леха покосился в сторону кухни. Там кто-то громко жрал, чавкая и грохоча ложкой (или чем там).
- Пока у мамы поживи, - напутствовала Ксюха.
Леха хотел спросить, почему он только сейчас об этом узнает. Но тут из кухни, сыто порыгивая, появился…
- Здоров, Ряпа, - изумленно застыл Леха, запоздало протягивая ладонь для пожатия.
- Здоров, - ответил бык. – Руку не жму, жирная. Тебе чо здесь нужно?
- Да это ему для сеструхи барахло передала Галка, - вмешалась Ксюха. - Ну, я тебе рассказывала… С утра же тут поставила. Ты чо – не видел?
- У тебя сеструха есть? – прищурился Ряпа.
- Ага. Двоюродная.
- А, - Ряпа потерял интерес и принялся ворочать во рту зубочисткой.
Ксюха вытолкала Леху в подъезд.
- Пиздуй отсюда на всех парах, пока он сытый и добрый, - напутствовала она Леху.
- Ты мне никогда не говорила, что Ряпа – твой…
- А ты не сильно-то интересовался.
- И надолго он тут?
- Я не знаю, Лешик, вот честно. Я тебя наберу, как что ясно станет. Все, давай!
На кончиках Ксюхиных усиков подрагивали микроскопические частички губной помады. Леха принял поцелуй.
А потом Ксюха его оттолкнула, и Леха пошел. С сумкой.
***

По пути он успел взять полуторную баклажку пиваса, и через пустырь и «Спар» пошел к матушке в общагу.
Вдалеке, на Партизанском бульваре, громыхал трамвай: «Вот так! Вот так!»
«Вот так! – мысленно поддакивал Леха. – Вот так, блять!»
«Тогда внезапное изменение обстоятельств моей жизни казалось мне катастрофой, - напишет Леха позднее. – Я еще не знал, что изменение потока судьбы оказывается разрушительным. За новую жизнь приходится платить уничтожением жизни старой».
***

Матушка не удивилась, выдвинула раскладушку.
И вот то, что она не выказала никаких эмоций, возмутило Леху.
- А ты мне, мамуля, и не удивлена совсем.
- Я как раз звонить тебе хотела. Думала: сегодня-завтра это сделать.
- Ну-ка, ну-ка! – Леха на секунду даже прекратил отцеплять над кроватью сетку.
- Отец твой умер, - ровным, как бетонная плита, голосом сообщила матушка.
- Ну, что я могу сказать? – Леха продолжил возню с сеткой. – Умер Максим, да фиг с ним.
Сетка поддалась, и Леха стал прикидывать, куда ее потащить? То ли с окна высыпать? Но нападало в этот раз нормально, килограммчиков на шесть. Еще пришибет кого, если вдруг люди под окном окажутся. Значит, придется на помойку тащить. То есть, по коридору, а потом четыре этажа вниз, опять по коридору, мимо вахты. А там придется пиздеть с вахтершей. Мол, здрасьте, тетя Клава. Вернулась ваша надежда и слава. Сюда-то шел, проскочил, спала она у телека. А обратно навьюченный пойду – проснется. Ну, и ладно.
- Не говори так, - сказала матушка.
- А почему, мамуль? Я его вообще ни дня в жизни не видел. Без него вырос. Ну, был и был. Спасибо ему, конечно. Но рыдать рыдмя не буду, ладно?
- Он в Москве долго жил. Потом сюда вернулся, больной весь. А к концу – вообще слег. А я – не знала.
Матушка вдруг едко так, заразно заплакала.
- Ты с ним вообще виделась?
- Виделась. Тебя издали показывала. Ты тогда на Фрезерной окна ставил. Жара была. И ты по пояс голый там мелькал. А отец твой – он говорит: «Похож чуть-чуть на меня. Но здоровяк, говорит, я таким не был».
- Да что за день сюрпризов, дорогая редакция!
Леха свернул сетку. Сверкнула неожиданная мысль.
- А скажи, мамуль, он не на Тельмана жил?
Матушка вдруг перестала плакать и с подозрением посмотрела на Леху:
- Откуда знаешь?
- Подожди-ка! – Леха отставил в сторону мешок. – Кажется, нам надо поговорить…

4. Похороны

Зря Леха боялся.
В гробу лежал совсем другой старик.
Хотя кто его знает на самом деле. Сон – он когда снился? Давно уже. Лицо того покойника из памяти стерлось. Хотя что он там говорил? «Вступаешь в права. Не согнись под ношей». Ну, по смыслу, в общем-то подходит. Хотя фигня это все. Просто совпадение.
Лицо человека в гробу не имело, кажется никакого сходства с Лехиным. Ну, ушами, может. Но тоже хуй поймешь. Старик выглядел очень худым, и костюм, в который его обрядили, был ему явно велик. Собственно, гроб тоже могли бы подобрать поменьше.
Гроб поставили на табуретках во дворе общаги. Тот, кого Леха никак не мог привыкнуть называть отцом, никого не знал в этом дворе. Пришли две-три бабки, одна даже поплакала.
- Ну, бывай, батя! – сказал Леха, намереваясь уже завтра затолкать образ этого мертвого человека куда-нибудь подальше в глубины памяти, и не вспоминать о нем больше никогда.
Да и не похож он был на покойника из сна. Тот, который во сне, был желтым, как хорошая курица на базаре. А который в гробу был немного розовый, как курица плохая, всякой фигней наколотая.
Знакомые пацаны с общаги приготовились затолкать гроб в автобус, но тут…
- Подождите!
Леха обернулся. К ним спешила Галина Ивановна Фликс. Золото зубов искрило озорными лучиками весеннего солнышка.
Дрыщи – и Арсентий, и Денис – несли венок. «Великому маэстро от собратьев по перу», - прочел Леха. За ними были еще люди – какие-то девочки, тетеньки, два-три ботаника.
Галина Ивановна поспешила к гробу и, на глазах у ошарашенной матушки, поцеловала покойника. Подошла к Лехе.
- Здравствуйте! – немного стеснительно сказал Леха.
- Вы как здесь оказались? – спросила Галина Ивановна.
- А вы?
- Я не могла не проводить в последний путь величайшего из поэтов современности.
Леха покосился на матушку. Та поджала губы.
- А вы? – спросила Галина Ивановна. –Тоже пришли почтить память?
- Я – его сын, вообще-то.
- Вот как? – отшатнулась Галина Ивановна. – А почему я об этом узнаю только сейчас?
- Я и сам это несколько часов назад узнал.
Среди поэтов мелькнула вдруг Маша. Тоже бежала к общаге. Камера на груди болтается. Смешная такая.
- Так и вы хотите сказать, что вы – сын Колмогурова?
- Ну, вообще-то, у меня другая фамилия.
- А вы на него – похожи. Есть что-то, определенно. А есть ли в вас частица колмогуровского дара?
- Я не знаю, о чем вы говорите, - покачал головой Леха. – Господина Колмогурова я впервые в жизни вижу только сейчас. То есть, в гробу. Он ничего мне не передавал.
- Держитесь! – Галина Ивановна цепко и достаточно сильно стиснула Лехина кисть. – Вы сейчас просто пока не все понимаете. Уход вашего отца – это удар по целому поколению. Его стихи учили наизусть. Да, у него не было оглушительного, стадионного успеха Вознесенского, или Евтушенко. Но и поэтом он был большего масштаба…
***
- …большего ровно настолько, насколько Евтушенко и Вознесенский превосходили числом поклонников на выступлениях. Главное ведь не число, а умение. Главное – отличать кричалки для стада, с примитивизмом эмоций от анатомирования души тончайшим, лиричнейшим скальпелем…
Галина Ивановна была хуже любого грузина с длинным тостом. Грузина хоть понять можно, а что несла зеленоволосая женщина – уже давно вышло из зоны понимания.
Но главное, в чем она убедила Леху – его батя, оказывается, был поэтом. Притом, если верить женщине с зелеными волосами, очень не хуевым.
- Мы очень скорбим об уходе такого талантливого человека, - закруглялась Галина Ивановна. – Надеемся, что и к могиле поэта Колмогурова не зарастет народная тропа. Что будут приезжать на его могилу последователи, продолжатели, да и просто прекрасные люди.
- Надо памятник срочно ставить, - зашептала Лехе матушка, рядом сидела в общажной столовке, где поминали. – А то у них тропа не зарастет, а у поэта нашего – позор, а не могила.
Леха напрягся. На похороны он и так отдал все, что у него было в конверте. Ну, 700 рублей себе оставил. Но это уже на пирожки-сигареты, святое.
- Ну, поставлю, ладно, - шепнул в ответ Леха. – Батя все-таки, какой-никакой. Денег только заработаю.
У матушки тоже денег не было. Все на похороны с поминками выгребла.
- Совершенно неожиданно у великого Колмогурова нашелся сын, - вдруг понесло Галину Ивановну в другую сторону. – Алексей, покажитесь, пожалуйста!
Леха, что делать, встал головой покивал.
- И это хорошо, что великий поэт оставил после себя сына – биологического. А мы – его дети духовные.
Дрыщи и девушки зашумели приглушено, но одобрительно.
Наконец-то, Галина Ивановна перестала грузинничать. А то Леха от нее, надо сказать, приустать успел.
Все выпили, не чокаясь, поели кутьи. Роль тамады на этом унылом застолье, кажется, прилипла к Галине Ивановне.
- Давайте теперь дадим слово вдове покойного, - Женщина с зелеными волосами указала на матушку.
- Я ему не вдова, - тихо, но так, что все услышали, сказала матушка. – Я ему и женой-то никогда не была.
Она встала из-за стола.
- Шалопай он был, -продолжала матушка. – Таким его помню. И даже не с нашего двора он был, не с Ворошиловки. Но такой веселый. И чуб вот такой – кудлатый…
Матушка мягко улыбнулась.
- Ну, и дело молодое. Закружил он мне голову. А как под гитару пел. И Цоя пел, и «Город золотой», и про любовь. Ровно чуть-чуть я его и видела. Но Лешенька вот у меня родился. Сама я его подняла, на ноги поставила, в две смены пахала. И хорошим парнем вырос – не пьет, не матерщинник, спайсы все эти не курит, не уголовник. Но все это, Коленька, если ты это слышишь, произошло без всякого твоего участия.
Тишина за столом стала совсем уж гнетущей.
- А про тебя слухи доносились, - продолжала матушка. – Знала я, что ты связался ты с шелупонью и алкашами.
Поэты негодующе зашушукались.
- А потом от обалдуйства отчаянного в столицу подался, там стихи свои читал. Только пережевала тебя та столица и выплюнула. Может, и были у тебя деньги, но ты все их на квартиру свою угрохал. И больной вернулся. Страшно смотреть. Я с тобой, помнишь, встречалась. Два раза это было. У нас-то проблем много было, и есть. Думала, поможешь. Но увидела, что сам ты – еле жив. Ладно, думаю. Живи как живешь. Только долго ты не прожил. Земля тебе пухом, Коля. Зла я тебе не желаю. А добра ты нам не дал. Пусть Бог тебя судит.
Матушка выпила стопку. Ее поддержали, но не сразу. Нехорошо стало за поминальным столом. Не это ожидали услышать поэты.
- А пусть сын скажет! – предложила Галина Ивановна.
- И скажу, - решился Леха. Сначала он хотел сказать пару-тройку скучных фраз. Типа «любим, помним, скорбим». Но речь матушки словно пробила в его душе какой-то барьер. И в пробоину хлынули мысли.
- Спонтанно буду говорить, - предупредил Леха, чуть стесняясь. – Потому что не готовился. Собственно, о том, что я – его сын, я узнал совсем недавно. Что я могу сказать об усопшем? Стихи его я не читал. И вообще о них только вчера и узнал, вот уважаемые поэты не дадут соврать. И вообще о его существовании не догадывался. Вот пустота в голове там, где должен быть этот человек. Он ничего для меня не сделал, ничего мне не дал. Ну, конечно, я, благодаря ему, появился на свет. Так что спасибо ему. Покойся с миром, батя.
Леха выпил, не дожидаясь остальных.
***
- Зря ты так, - сказала Маша, когда они с Лехой курили на крыльце столовки. – Он же тебе квартиру оставил?
- Да с какого перепугу? – ответил Леха. – Он Толянычу ее оставил.
- Ну, к твоему Толянычу вопросы уже есть.
- Я не хочу с ним связываться. Ну его на хер. Не было у нас этой квартиры – и не надо, обойдемся.
Это они так ночью с матушкой решили. Толяныч – страшный человек. Он никогда не отдает то, на что глаз положил. К тому же на Леху зол (все пришлось рассказать матушке). Пусть подавится. Нам-то самим квартира нужна, но не чтоб с Толянычем бодаться.
- Очнись, алё! – Маша помахала перед Лехиным лицом ладошкой. – Ты – его наследник, понимаешь? То есть, это значит, что тебе будут поступать гонорары от его книг, например.
- Ну, давайте! Я не откажусь.
- И квартира эта, на Тельмана, по-любому твоя.
- Да ну на фиг. Нет. Не хочу.
- Никаких «не хочу» и быть не может, - раздался сзади голос Галины Ивановны.
Леха обернулся. Когда только женщина с зелеными волосами успела к нему подойти? Леха-то и не заметил.
- В этой квартире должны жить вы и только вы, - продолжала поэтесса Фликс, пристальным взглядом вцепившись Лехе в глаза. – Дело даже не в том, что вы – законный наследник. Ответьте мне на один простой вопрос…
- Ну? – сказал Леха. Не нравилось ему это все.
- Как вы думаете, почему именно вы оказались в квартире вашего отца?
- Как-как. Толяныч стеклопакет заказал в нашей фирме. Так и оказался. Других объяснений не вижу.
- Нет, Алексей. Вставить стеклопакеты мог любой работяга. А вставляли именно вы. Почему? Потому что Бог так решил. Это Он решил сорвать покровы многолетних семейных тайн. И именно вас привел именно в то место, где умер именно ваш отец. Какие доказательства еще нужны?
- Простите, но вы меня не убедили, - сказал Леха, давя бычок о мокрый (шел дождик) кирпич столовской стены. – Я – человек не крещеный. И я на эту религиозную пропаганду не поведусь.
- Хорошо! – Поэтесса Фликс сузила глаза. - А если я скажу, что в ваших руках – судьба культурного наследия. Что именно ваша квартира станет объектом поклонения…
- Нет, - покачал Леха головой. – Тоже не убедили. Ваша поэзия – может, и хорошо. Но я с ней не знаком. Я не стану ради нее рвать… ээ… неважно что. Ладно.
- Так приходите на наши поэтические вечера, Алексей. Вы поймете, что поэзия – это хорошо.
- Может быть, - согласился Леха. – Но пока я не готов ради поэзии вступать в контры с Толянычем.
- Чудак-человек, я тебе юриста номер дам, - вмешалась Маша.
- У меня нет денег на юриста.
- Она тебя без денег примет. Знакомая моя.
- Ну, давай, ладно! – вздохнул Леха, зная, что никогда по этому номеру не позвонит.
Маша раскрыла сумочку, вырвала листок из блокнота и стала переписывать туда номер из памяти телефона.
- Вот, видите! – сказала поэтесса Фликс.
- Пока, извините, ваши доводы не убедительны, - сказал Леха, твердо направляясь пройти обратно в столовку. Машинально он взял у Маши бумажку с номером, положил, не глядя, в карман куртки.
- У меня есть еще один, - Фликс и не думала пропускать Леху.
- Ну, и? – спросил Леха, начиная раздражаться.
- Вашего отца убили.
- Что? – переспросил Леха.
-У-би-ли! – по слогам повторила поэтесса. – Не из личной злобы. Просто он был одинокий и пьющий.
- Ну, хватит! – Леха обошел поэтессу и потянул на себя дверь.
- Его убивали несколько месяцев, - продолжала Фликс. – Он умирал мучительно. От яда. Перед самой кончиной он все понял. Его убивали не по злобе. Просто вашему любимому Толянычу приглянулась его квартира.
- И у вас есть доказательства?
- Есть, - сказала поэтесса. – Его записи на обоях.
Леха отпустил дверь и закурил новую сигарету. Снова вдруг захотелось.