Беспонтовка. Часть 1.

Автор: Виктор Костильбург img src="images.vfl.ru/ii/1446448028/dfdd6e13/10359826_m.jpg" /

Блоха судорожно перебирая лапками ловко варьировала в зарослях шерсти.

— Клац-клац, — промахивалась, щёлкая зубами, молодая кошечка, пытаясь прикусить надоедливого паразита.

Неожиданно чья-то бесцеремонная рука схватила её за загривок и оторвала от земли.

— Трёхцветная, — прогундосил человеческий голос, — Значит должна мышей хорошо ловить.

„Странный голос какой-то, должно быть у него хронический гайморит“, — подумала кошка и на всякий случай жалобно мяукнула.

— Главное, шоб калечная не была, — резюмировал человек, одетый во всё чёрное, и швырнул её на заднее сиденье грузовичка KIA Bongo lll.

«Судя по произношению и по выговору буквы „Г“ — он ещё и „хохол“» — сделала заключение кошка и включила дежурное мурлыканье, а то как-бы чего не вышло.

Только теперь она смогла осознать, что её похитили, и она никогда не вернётся в дом, где девочка Вера гладила её целыми днями, а по ночам тайком от родителей, пускала к себе под одеяло.

— Ишь ластится как! — довольно ухмыльнулся монах Иеремия, неумело управляя автомобилем, направляя его по ухабистой дороге в скит Последних Времён.

Скит Последних Времён оказался солидной усадьбой с маленьким деревянным храмом в стиле древнерусского зодчества „а ля Кижи“ и двухэтажным кемпингом из круглых брёвен посередине. Высокий забор из досок ограждал это место спасения. Рядом со Скитом притулился современный цех по выращиванию рыбы отставного иеродиакона Георгия. Почему отставного? А потому-что из монастыря он, увы, вышёл, а в другой, так-же — увы, не вошёл, зато раскрыл в себе талант в искусственном выкармливании африканского сома. Металлическая крыша его производства сверкала инородным телом на фоне Скита и российского пейзажа полей с берёзовыми перелесками. У ворот георгиевского хозяйства сидели две матёрые кошки: Тося и Муся, мать с дочкой. Они внимательно наблюдали, как отец Иеремия беспардонно переместил молоденькую, хрупкую и ещё не окрепшую кошку прямиком с сиденья на землю одним мановением руки. Здравствуйте, так сказать!

— Смотри, — процедила Тося, что была мамашей, — Какое странное недоразумение к нам прибыло!

— Точняк, мам! И окраска какая-то у неё чумазая, и сама такая тощая! — поддержала её дочурка, догонявшая по количеству жира свою дородную мамашу.

Дело в том, что она уже год сидела на диете с раздельным питанием по системе Герберта Шелтона, но дело не трогалось с мёртвой точки, и она страшно завидовала поджарым кошкам. Из-за этого на неё не обращал внимания даже сиамский кот Бант инокини Христины, у которой стоял презентабельный домик неподалёку в этом же селе, а сей Бант славился как неисправимый развратник, забияка и волокита. Но, мимо Муси он проходил без всяких признаков обеспокоенности даже в марте месяце.

Монах с любовью в глазах посмотрел на кошачью компанию своего соседа. „Настоящие хищники! И мышей ловят тоннами!“ — подумал он.

В это время, подслеповатая старая мышь, страдающая ревматизмом, выползла из-за ворот принять солнечные ванны, погреть дряхлые больные косточки. Кошка-мать краем глаза заметила эту, доживающую свой век, серую рухлядь и лениво хлопнула толстой лапой по голове. Оглушённая мышь грохнулась на спину, поджав скрюченные от ревматизма конечности. Тося неторопливо пододвинула её к себе и впилась в брюшко со стёршейся от старости шерстью. Кровь брызнула в разные стороны.

— Ну, мам! — воскликнула Муся, — Ты уже десятую сегодня ешь! Дай хоть мне!

— Отстань, — ответила мамаша, смачно жуя кишки, — У тебя диета. Ты что, забыла?

Иеремия в восторге всплеснул руками:
— Вот бы мне таких!

Потом повернулся к похищенной им кошке и сказал менторским тоном:
— Учись! Чуня.

Дело в том, что как истинный украинец, все ассоциации у него были связаны с салом и с животными, у которых это самое сало отрезают. А чуня, как известно — это поросёнок в простонародном наречии. И действительно, окраска у кошечки была такая, как-будто её только-что вываляли в грязи.

— Мяу! — призывно раздалось из подворотни и перед кошками предстал собственной персоной Бант. — Мяу! — противным голосом повторил он, и его косоватые, близко расположенные к переносице глаза, как у всех породистых сиамских котов, похотливо блеснули.

Муся-дочь приосанилась, подтянув живот, и её жирные щёки покрыл девичий стыдливый румянец. Сердце у неё учащённо забилось, и едва уловимые феромоны, говорящие о её готовности к продолжению кошачьего рода, распространились вокруг. Но Бант полностью игнорируя Мусю прямиков направился к Чуне. Взгляд его голубых глаз был прикован только к ней.

Мама-Тося, прекратив жевать мышь, с ненавистью подумала: „Дон Жуан хренов! И чем ему моя Мусечка не нравится?“ И от злости чуть не подавилась шерстью своей добычи.

Но коту было глубоко плевать на эти гневные взгляды, и тем паче на целюллитные сбережения старых дев.

— Мяу, новенькая? — спросил он вплотную приблизившись к Чуне.

„Она ни чё так — красивая! И фигура хорошая, мур-р-р, — подумал он. — И девочка ещё совсем“.

Последнее особенно радовало его. Все местные кошки были не первой свежести, потасканны и потрёпанные жизнью. Исключение составляли эти две жирдяйки, что пялились сейчас на него, одна с ненавистью за свою дочь, вторая глупо млея от ожидания, но их объёмы отвращали от себя, и даже нализавшись валерьянки, он никогда бы не приблизился к ним с целью… Ну, сами знаете, с какой.

— Мяу! Новенькая? Тебя спрашиваю, и откуда? Из Москвы, небось? — безапелляционно повторил вопрос Бант.

— Нет, из Козельска с Мехзавода, — испуганно пропищала Чуня, пятясь назад.

Вид здоровенного сиамского кота, который вёл себя так по-хозяйски, её явно страшил.

— С Мехзавода значит, мяу, — промурлыкал Бант, жадно пожирая глазами кошечку.

Вдруг он внезапно прыгнул на спину Чуне и вонзил свои зубы в основание правого уха, чтобы она не смогла вырваться. Та взвыла от боли и отчаяния:

— Так не честно! У меня нет течки! Я не хочу! Я не готова!

Но Бант изогнулся в спине, глаза его ещё больше сошлись к переносице, и он резко вошёл в Чуню.

— Мяу! Девочка! — в восторге воскликнул он и энергично заработал задом.

Чуне оставалось только выть. Муся достала свой смартфон и мстительно начала щёлкать фотокамерой кричащую благим матом Чуню и урчащего он наслаждения Банта. Уж она-то обязательно выложит эту мерзкую сцену в инстаграмме, а может даже и в Вконтакте!

Мама-Тося задумчиво пробурчала, внимательно наблюдая за совокуплением их новой знакомой с местным Казановой:
— А я бы заявление написала об изнасиловании.

К слову сказать, она уже была стерилизована без малого шесть лет.
Услышав шум и кошачьи вопли, монах Иеремия вышел на крыльцо. Картина, развернувшаяся перед его взором, покоробила его монашеские чувства.

— Не успела появиться, а её уже все таскают! — недовольно прогундосил он в нос. — Как бы котят не принесла!

На следующее утро Чуня сидела крыльце и тщательно вылизывала своё повреждённое Бантом хозяйство. Ночь была кошмарной. Снились ужасы: мяукающий сиамский кот, жирная Муся со смартфоном и седой монах. В дом её отец Иеремия спать не пустил.

— На дворе тепло, — сказал он. — Мышей лови. Для этого я тебя сюда и привёз.

Ага, тепло! Октябрь месяц, и первые снежинки периодически падали со свинцового неба.

„Я же не собака, чтобы жить на улице“, — подумала Чуня и решила подлизаться к суровому монаху.

Она прижалась боком к его сапогу и замурлыкала. Но закалённое сердце в молитвенном подвиге отца Иеремии просто так на мякине не проведёшь! Он грозно зыркнул на кошку и отодвинул резким движением ноги.

„Где же ты, девочка Вера?“ — тоскливо подумала Чуня, и слёзы навернулись на её глазах. Она пошла в дровяник, залезла наверх, там лежала старая тряпка, расположилась на ней, и всплакнув ещё раз, уснула.

*******

— Кис-кис, — раздался голос отца Иеремии.

Чуня прекратила наводить утренний марафет и внимательно посмотрела на монаха. В руках он держал блюдечко с белой жидкостью. Молоко! Неужели её здесь будут поить каждое утро молоком? Песня благодарности полилась из кошки журчащим ручейком.

Иеремия криво усмехнулся и ещё раз произнёс:
— Кис-кис, Чуня! — при этом он поставил блюдечко перед собой.

Продрогшая и проголодавшаяся за ночь кошка подскочила и принялась не раздумывая лакать кошачью амброзию. Только потом она почувствовала какое-то странное послевкусие.

— Ну, всё! Теперь сношайся сколько влезет, — довольно прогнусавил Иеремия и ушёл к себе в келию выполнять утреннее молитвенное правило.

Затем Чуню стало подташнивать и у неё скрутило живот. Она отошла к забору и беспомощно растянулась у него.

— Эй, новенькая! На тебе лица нет, — раздался голос мамы-Тоси. — Приболела что ли после вчерашнего?

— Да, нет, просто отец Иеремия напоил каким-то странным молоком, — еле слышно ответила Чуня и прикрыла глаза.

— Странное молоко, говоришь? Хе-хе. Тошнит?

— Да, — ответила Чуня.

— Это он тебя гормональным препаратом от беременности накормил, дурёха, чтобы ты не залетела от Банта! — поучительно сказала Муся. — Он всех кошек, которые у него были травит этой гадостью.

— А зачем? Почему он котят так не любит? — недоумённо спросила Чуня. — Что ему? В дом всё-равно не пускает.

Мама-Тося вальяжно уселась закинув лапу на лапу и сытно отрыгнула. Иеродиакон Георгий накормил её и дочку макаронами с колбасой. Чуня завистливо посмотрела на неё.

— А потому он пичкает своих кошек этим долбанным „Антисексом“. Он по ночам спать не будет от жадности, если кошка съест лишний кусок. Одним словом — хохол и нищеброд! Вот наш отец Георгий — другое дело! У него всё — шик! Тут тебе и колбаска, тут тебе и рыбка, тут тебе и сметанка! Что ты вылупилась? Да-да! И сметану тоже даёт!

— С ума сойти, — восхищённо прошептала Чуня.

— Так, что ты подруга попала в просак! Скоро он тебе всю плешь проест: „Лови мышей, лови мышей…“ Я-то знаю!

Чуня горько вздохнула. Ловить мышей она, конечно, умела. Бывало притащит мышь в зубах, а девочка Вера как закричит: „Мама, мама! Мотечка (а именно так её звали до похищения) мышку поймала!“ — „Да ты что! — воскликнет Верочкина мама, выглядывая из кухни. — Угости её за это кусочком жаренной рыбы“. И Верочка устремлялась к холодильнику, чтобы попотчевать Мотечку горбушей.

Но когда от холода зуб на зуб не попадает и на пустое брюхо, то это уже другое дело. Что и случилось.

— Не корми её, — заявил отец Иеремия другому насельнику Скита Последних Времён, которого звали Виктор. — Пусть мышей ловит и их ест! А то беспонтовка какая-то! Только жрать и просит!

„Ога, а что толку, как-будто ты даёшь! — подумала Чуня. — У тебя снега зимой не выпросишь!“

Есть книга архимандрита Тихона (Шевкунова), называется она „Не святые святые“. В одном из рассказов описан казначей Псково-Печёрского монастыря отец Нафанаил. В чём заключается послушание казначея? Средства считать, да расточительство предотвращать. Жёсткий был казначей. Его образ произвёл на отца Иеремию неизгладимое впечатление. Он стал экономить. Тряпку, купленную в магазине для стирания со стола крошек — разорвёт надвое. И ничего, что потом ни стол толком протереть, ни воду ей не просушить — зато сэкономил! Придёт проживающий по соседству монах Роман попросить старенький улей для пасеки. И ничего, что этим барахлом завалены все углы и грызуны образовали в нём колонии — шиш тебе, Роман, самому надо! Множество инструмента валялось по Скиту и ржавело, но попробуй попроси! Куды там! Всё нужно! В конечном результате он пришёл к мысли, что всё благополучие Скита держится на нём и на его молитвах. Чадо послушания. Вообще, лицам, которые злоупотребляли в прошлом спиртным и наркотиками — надо давать пользоваться духовной литературой весьма осторожно и выборочно, а то прочитанное они каким-то странным образом проецируют на себя и в итоге получается Иеремия. А нервные клетки угробленные ранее — некоторые считают — не восстанавливается. И вот они этими своими остатками пытаются сделать выводы из прочитанного.

Как-то раз сидела Чуня и чесала своё потрёпанное Бантом ухо. У того был коронный приём: перед тем, как приступить к изнасилованию, он вцеплялся ей в правое ухо, чтобы она не трепыхалась. Чуня тут-же теряла способность к сопротивлению и только истошно вопила на всю округу.

«Опять орёт, беспонтовка, — бурчал недовольно Иеремия, просыпаясь в келии от криков Чуни, — Все кому не лень её таскают! Надо бы ей ещё „Антисекса“ дать.»

И на следующее утро травил кошку очередной ударной дозой гормонального препарата. Чуня уже знала, что подмешивает ей монах в молоко, но голод брал верх, и она жадно лакала термоядерную жидкость. А потом передвигалась еле волоча ноги, на что Иеремия реагировал своеобразно: „Какая это мышеловка? Вон как лениво ходить, только жрать и может!“

Так вот, сидит Чуня, расчёсывает загноение и слышит:
— Эй, подруга, подзаработать не хочешь?

Встрепенулась страдалица, огляделась. На заборе сидела соседская кошка-дочь. Складки жира перекатывались у неё под шкурой, и сама она довольно жмурилась на солнце.

— Как это? — спросила Чуня.

— А так это, — ухмыльнулась Тося. — Ты мне наловишь десять мышей, да так, чтобы никто не видел, а я тебе — два африканских сома, правда немного протухших, но годных к употреблению. Давно рыбу кушала?

— Давно, — вздохнула Чуня и вспомнила, как когда-то девочка Вера кормила её жареной рыбкой приговаривая: „Кушай, кушай пушистенькая Мотечка!“

— Хорошо, — сказала Чуня и принялась за охоту.

Весь день она лазила по дровянику, делала стремительные броски, сидела в засаде, и в оконцовке добыла десяток серых грызунов. Положила их рядком и стала дожидаться дочку-Тосю.

— А чо они такие тощие? — недовольно поморщилась Тося, но всех забрала.

Спустя некоторое время она притащила двух дохлых сомов, которые уснули от неизвестно какой болезни, самое прискорбное, что бывший иеродиакон Георгий тоже ломал голову — отчего же они дохнут, но ничего дельного сообразить не мог. А рыбный мор набирал обороты. Вот дочь-Тося и подтягивала ту рыбу, которую должны были утилизировать. Кошке что будет? Ни-че-го! Это вот человек… В общем, сделкой остались все довольны: и Тося, которая на виду у всех игралась с задушенными мышками, чем приводила в восторг Георгиевскую маму, которая с недавнего времени тоже жила в Ильинском.

Особенно восхищался монах Иеремия:
— Вот это настоящая кошка! Вот это хищница! Не то, чтобы наша беспонтовка, — и бросал хмурый (как всегда) взгляд на Чуню, которая даже вздрагивала от его зырканий, как от ударов хлыста.

— Ты её не корми, — повторял он Виктору, — Она этого не заслужила.

Но Виктор тайком давал ей то остатки макарон, то каши отсыпет и разбавит растильным маслом. Он поставил даже специальную замаскированную тарелочку, чтобы Иеремия не увидел. Но Иеремия, как вечный жид, слонялся по скиту и заглядывал в каждую щель. Это он называл — следить за порядком. И в один прекрасный момент Чуня попалась за поглощением макарон у дверей келии Виктора.

— Вот видишь, что ты творишь! — загудел в нос взбешённый Иеремия.

Виктор усмехнулся и пожал плечами. Великий молитвенник схватил кошку за горло и оторвал от земли. Чуня попыталась было разжалобить его мяуканьем, но дыхание у неё спёрло. Иеремия радостно улыбался, садистский огонёк загорелся у него в глазах.

— Не души её! — закричал Виктор и схватил подвижника благочестия, который каждую ночь молится о прощении грехов, за руку. — Ты же монах!

— Да я просто за горло её подержать, шея у неё та-а-акая тонкая! — сладостно произнёс Иеремия.

— Отпусти! — настаивал Виктор.

Иеремия нехотя разжал пальцы и Чуня шлёпнулась в весеннюю жижу из грязи и снега.

А вечером он позвонил, как всегда, Зойке. Пожаловаться на всех и вся. Он регулярно так делал и ревностно выполнял все её указания.

— Эта кошка мышей не ловит, а Виктор её кормит! — гундел он в сотовый телефон.

Зойкины глаза вспыхнули недобрым огнём, нос у неё тут-же заострился, ногти на пальцах стали вытягиваться, и она заскребла ими по столу.

Услышав характерный звук, который издаёт его пассия в гневе, Иеремия забеспокоился:
— Зоя, Зоя! Не переживай! Я это так просто не оставлю!

— Не оставляй, — тихо, словно прошипела, Зойка.

Даже у бывалого Иеремии побежали мурашки по спине от той ненависти, которая исходила из шёпота.

„Вот это духовная сила! Вот как надо молится! Чтобы от твоего голоса люди в ужас приходили и безропотно выполняли все твои требования!“ — благоговейно подумал монах.

*******

Ночью, когда только-только забрезжил рассвет, после трех часов, около домика Зойки, который стоял в поселке Мехзавод, раздалось урчание мотора грузовичка KIA Bongo III. Это монах Иеремия приехал из Скита Последних Времен навестить свою пассию. Он всегда появлялся в такое время, ибо водительских прав у него не было, и он как огня боялся сотрудников ГИБДД по этой причине. Навещал он Зойку регулярно, примерно раз в неделю, но обязательно с ночевкой. Не подумайте ничего плохого! Это был и есть чисто духовный флирт. На задворках Зойкиного дома Иеремия отгрохал себе келлию и упокаивался от трудов дневных именно в ней.

„Муж мой духовный, — встрепенулась Зойка, — молитвенник мой милый за весь род человеческий!“

С этой мыслью она крутанулась на месте, поскребла длинным грязным ногтем по столу и обратилась в… черную грязную крысу! Шерсть у крысы была мокрая, она свалялась сосульками и отвратительно воняла.

„Тьфу, ты! — чертыхнулась Зойка, — Опять осечка вышла!“

Она с сумасшедшей скоростью она метнулась вокруг стола и — оп-па на! Перед нами уже стоит Прекрасная Золушка в Хрустальном башмачке! Маленькая, нежная и хрупкая, скромный взор опушен долу, и девичий румянец смущения играет на щеках с ямочками.

Когда Иеремия тяжелой походкой ввалился в дом, он остолбенел от красоты, которая обрушилась на него при лицезрения Зойки.

— Зоя… Зоя… — голос Иеремии охрип от волнения, — Ты такая… Ты такая духовная! — с этими словами он рухнул на колени.

Тихой павой подплыла Зойка к монаху и погладила его по седым длинным волосам. Хоть он и был от роду сорока двух лет, но от подвигов молитвенных и от интриг по выселению всех из Скита, чтобы остаться там одному, он преждевременно покрылся сединой. От прикосновения Зойки у Иеремии задрожали губы, а из глаз покатилась скупая мужская слеза счастья.

„Сестра моя духовная!“ — восторг охватил сердце пустынножителя и он не в силах сдержать себя, разрыдался.

Зойка прижала всхлипывающую голову Иеремии к своей груди и сладким тихим голосом запела ему на ухо:
— Ты самый молитвенный монах в округе, ты только один можешь тянуть устав Скита Последних Времен.

— Да, это так, — смиренно ответил Иеремия сквозь слезы.

— Но тебе надо освободиться от этой беспонтовой кошки, а потом и от Виктора… — ласково шелестел ангельский голосок Зойки.

— Да, Зоечка, да! Я все сделаю, как ты мне говоришь! — от волнения хохляцкий акцент усилился и буква „Г“ переродилась в „Х“.

— Так сделай же это немедленно, как вернешься! — глаза Золушки сверкнули в полутьме комнаты и на секунду осветили темные углы неоновым светом.

— Хорошо, — слабо ответил Иеремия теряя сознание.

Зойка продолжала гладить голову Иеремии прижимая к себе. На губах ее играла загадочная улыбка. Как все-таки приятно руководить хоть и маленьким, но мужским Скитом! Тем более — Последних Времен.

*******

У Чуни была была особенность — она любила ходить по заборам. Вы скажите: все кошки по ним ходят, что тут особенного? Все то все, но эта, так называемая беспонтовка, так грациозно вышагивала по ограде Скита, что даже мрачный Иеремия останавливался, приоткрыв свой акулий рот.

— Опять выпендривается, — говорил он. — Лучше бы мышей ловила, — и добавлял как всегда, — беспонтовка.

Кот инокини Христины Бант, прекращал свое любимое делание (вылизывание мужского достоинства) и с жадностью смотрел косыми глазами на Чуню. Черный самец из Реабилитационного центра, давний враг Банта и конкурент, зыркал из кустов, ловя с вожделением каждое Чунино движение.

— Мам, а мам, — ныла дочка-Муся. — Наша соседка опять всех котов сюда привлекла! Все только на нее и пялятся!

— Да и хрен с ней, — отвечала мама-Муся, пережевывая выпавшего из гнезда птенца скворца, — Нищебродка! Что ей еще делать?

— Ну, мам, — хныкала Муся, — Я перед этим Бантом прошла несколько раз задрав хвост, показав ему самое сокровенное, а он… он… — Муся заплакала.

— Что он? — перестала жуваться мамаша.

— Он даже не взглянул! — выпалила Муся сквозь слезы.

— Тьфу, ты, — принялась по новой за птенца Тося, — Нашла из-за чего переживать. У тебя такое приданное, любой здравомыслящий кот выберет тебя, а не нее!

— Да мне бы хоть сексом позаниматься перед замужеством! — хныкала Муся. — А то старая дева уже, и это в Ильинском, где кот на коте сидит и котом погоняет!

— Мне бы твои проблемы, — вздохнула мама-Тося, —, а то в этом году что-то птенцов у скворцов мало вываливаются, — задумчиво произнесла мамаша, — Уж не эта ли топ-модель подъедает? Надо бы разобраться.

Дочурка посмотрела на свой объемный живот и опять захныкала:
— Тебе бы, мама, все есть и есть, и я стала такая же жирная, как ты!

— Так в чем проблема? — хищно прищурилась маман. — Давай и тебя стерилизуем.

— Ой, что ты! Что ты! — замахала лапами дочь.

— Ну, тогда не вякай, — поставила точку матерая кошка.

*******

Как известно, каждая кошка мечтает (или мечтала) встретить своего кошачьего Принца. Большого, хорошего, пушистого, с белой мышью в зубах для своей возлюбленной Принцессы. А то, что она Принцесса — уверены все кошки, даже дочка-Муся и (о, ужас!) мама-Тося. Чуня не была исключением. Она целыми днями ходила по забору Скита Последних Времен и вглядывалась в даль в надежде увидеть своего избранника, которого ни разу не встречала. И пускай у нее болело разорванное Бантом ухо и внизу живота, но вера в Принца сияла где-то там впереди маленькой звездочкой, испускающей голубоватые лучики счастья.
И Принц пришел. Уверенной походкой, с разноцветными очами огромный кот ангорской породы. Его густая дымчато-голубая шерсть переливалась на солнце чистотой и здоровьем, в каждом движении угадывалось благородство и необычайная внутренняя сила. Да и физической ему было не занимать, что сразу оценил черный кот из Реабилитационного Центра, как всегда подглядывавший за Чуней, и поспешивший ретироваться в свое заведение. Бант, подкарауливавший кошечку для очередного изнасилования, завыл что есть мочи при виде конкурента и засверкал в гневе косыми мутно-голубыми глазами.

— О, моя Принцесса, — обратился к Чуне прекрасный пришелец, — примите от меня в дар этого белого мыша! — и он протянул кошке слегка придушенного, но еще живого огромного грызуна белее снега.

Чуня от восторга изогнулась в спине, но сдержалась и ответила тихим скромным голосом:
— Да, Принц, я принимаю от Вас этот дар, — сердце ее екнуло, и тепло разлилось по всему телу.

Тепло любви и счастья. Она готова была целую вечность смотреть на своего возлюбленного не сходя с забора.

Бант, услышав слово „Принц“, взвыл нехорошим голосом и ринулся в атаку. Но хоть он и был сиамской породы, что означает — безбашенный, но поднять лапу на атлетичного „ангорца“ он не рискнул. И потому нанес удар Чуне, кометой взмыв на забор. Точнее попытался нанести, так как лапа, которой он хотел покарать Чуню, уже лежала отрубленная в траве. Ничего не понимая, Бант уставился на свою кровоточащую культю. Если до этого его голос был просто нехороший, то сейчас он стал до жути невыносимым. Обитавшие под крышей Скита скворцы засунули своим птенцам в уши бируши, чтобы у тех не повредилась психика.

Несколько африканских сомов всплыли кверху брюхом на рыбной ферме иеродиакона Георгия, скончавшись от сердечного приступа. Мама-Тося подавилась колбасой. А монах Иеремия выронил четки, молясь по ним за весь украинский народ страдающий на Донбассе.

— Пшел вон отсюда, — спокойно приказал Принц новоявленному калеке, послав сверкающий клинок из дамасской стали в ножны. — А не то хвост отсеку по самую голову.

То ли хвост так был дорог Банту, то ли голова его не хотела оставаться одной в этом жестоком мире, но кот выполнил пожелание, увы, принца и ускакал на трех лапах мерзко подвывая.

— О, прекраснейшая из кошек, я, как Принц, горю желанием узнать твое имя! — воскликнул ангорец, по-рыцарски встав на одно колено и воздев лапы к небу.

— Чуня, — ответила кошка, но увидев недоуменный взгляд Принца, замялась и пояснила, — Вообще-то меня звали прежние хозяева Мотей или Мотечкой, а полное имя было Матильда, но потом я попала в Скит Последних Времен не по своей воле, и меня стали звать Чуней, — она горько вздохнула и замолчала.
— Как?! — возмущенно воскликнул благородный кот, — Как можно назвать Даму моего сердца столь мерзким именем?! И почему отменили столь благозвучное „Матильда“?

— Это все монах Иеремия. Он меня выкрал, он меня и переименовал в Чуню, — пояснила кошка. — Видишь ли, Иеремия — хохол, а чунями зовут на Украине поросят. И как истинному хохлу ему везде мерещится свинина и сало.

— Но это же не достойно монашеского звания! Я — ангорский кот из династии Голубошерстных Рыцарей, служивших еще у турецкого визиря Махмуда Мудрого, клянусь на своем дамасском клинке, что заставлю Иеремию сменить тебе имя и относиться уважительно!

— Да, ладно, не надо. Я уж привыкла, — махнула лапой Мотечка.

— О, моя Принцесса! Зато я никогда не привыкну к тому унижению, которому подверг тебя этот монах! — с жаром сказал кот и описал круг над головой своим клинком. Металл кровожадно сверкнул на солнце и со свистом разрезал воздух. Потом кот добавил, — И странно это! Монахи так не поступают! А уж их-то я перевидал на своем веку! А Гора Афон, монашеская республика — это рай для кошачьих! Что-то тут не чисто! — заключил Принц.