Холодное лето.

Автор: bomodskiy Холодное лето для этих мест. Дожди почти не прекращаются, воздух из-за них никак не может прогреться. Море беспрерывно штормит, ветер клонит деревья дикой маслины к земле. Корабли выстроились на внешнем рейде, ночью, словно гирлянды над морем, светятся их дежурные огни. Днём, из-под облаков шиферно-серого цвета лишь иногда выглядывает солнце, но лучи его не несут тепла. От пронзительного крика пикирующих в небе чаек почему-то становится тревожно на душе.

Тем не менее, мы приехали в загородный дом. То ли потому, что устали от города, а может от нечего делать.

Неожиданный визит Ивана, моего двоюродного брата, оживил мой интерес к поездке. Лиза, конечно, женщина вполне способная составить достойную компанию, но десять лет брака не оставили никаких секретов. Она стала частью меня, а я порядком себя утомил. Кроме того, в субботу ждали приезда Отца.

Первый графин с вином достали из погреба в десять часов утра. Мы с братом устроились в обнесённой виноградом беседке с крышей из тростника и кованым флюгером над ней. Внутри, посредине этого сооружения стоял достархан, чуть поодаль дубовый стол. Всё это когда-то сделал мой Отец. Я не уставал удивляться его мастеровитости и энергии, с которой он кидался во всевозможные строительства.

Мы с братом укрылись от всего мира, и пили вино. Впереди от нас, за обрамлённым густым камышом берегом, разливалась река. Мы видели рыбацкие лодки, что проходя у берега, своим шумом поднимали в воздух диких уток. За нами, под могучими кручами светло-кирпичного цвета, бушевало море. Разделившая воду коса трепетала от шквального ветра.

Лиза просила не налегать на спиртное, я, естественно, напился. Перед самым приездом Отца мы с Ваней были пьяны достаточно, чтобы вызвать его раздражение.

Утром я проснулся рано. Всё тоже серое полотно застилало небо. Ветер поутих и чайки, перестав издавать свои унылые крики, улетели охотиться на мелкую рыбешку. Смотритель загородного дома приветствовал меня жалобой на плохой клёв. Он курил скрученную из газеты самокрутку и сплёвывал табак. Я перекинулся с ним парой слов, взял на кухне баку пива и направился в душ. Оттуда вернулся помолодевший и свежий.
Все спали. Казалось, в целом мире бодрствую только я и смотритель. Открыв второе пиво, я уселся под козырьком и стал разглядывать ласточек. Их гнёзда облепили наш дом со всех сторон. Они вылетали из них, садились на рейку, что-то щебетали и возвращались обратно. Некоторые - громко, расфуфыривая крылья, другие – тихо и вкрадчиво. Самцы – если я правильно понял – подлетали к самкам, голосили наперебой, и возвращались в гнездо, чтобы снова повторить этот круг. Наполненное переливами пения, счастливое и бессмысленное движение от точки к точке.

Я думал о том, что вряд ли хоть одно живое существо могло быть создано с доминантой необходимости поиска сущности собственного бытия.

Появился Отец. Взъерошенный и, очевидно, недоспавший, быстрым шагом он направлялся к кухне. Мы сварили кофе и сели за стол. Отец делал бутерброды с варёной колбасой, говорил и смотрел на меня. Я спросил, с каких пор он ест варёнку, а он сказал, что устал. Он говорил, что я алкоголик, что он не может на меня положится, и всё такое. Я молчал и вскоре его словесный поток ослабел и иссяк. Не было смысла отвечать, так как мы оба знали, что сказанное им - неправда. Он говорил то, что должно было задеть меня, потому что его обидела моя вчерашняя пьянка. Отец отплачивал той же монетой, но по-своему.

Я думал о том, что люди почему-то не способны предоставить возможность себе подобным быть такими, как они есть. Это порабощения личности ещё часто называют любовью.

В конечном счете, мы неплохо побеседовали. Мне показалось даже, что я уловил в тоне родителя оттенки сожаления о сказанном. Только близкие люди способны сделать по-настоящему больно и дать возможность испытать всю полноту чувства вины. Отец не остался и до обеда, собрал вещи и уехал в город по своим делам.

За забором соседский фермер косил траву для скота. Рыбацкая фелюга причалила к берегу и мужики в грязных брезентовых комбинезонах затаскивали на борт сесть.

С третьим пивом я вернулся к своим ласточкам. В один момент их щебетание стихло, вокруг меня воцарилась слегка затронутая отголосками прибоя тишина. Остановилось движение воздуха и вращение земли. Всё перестало существовать и ласточка, бесшумно спорхнув с жерди, спикировала мне на плечо. Я не дышал, мне не хотелось, чтобы она улетела. Птица запрыгнула ко мне на голову, затем опустилась на второе плечо. Она гуляла по мне, словно я стол или стул, камень на мостовой. Она слетела мне на колено, подняла свою головку и внимательно осмотрела меня, чирикнула на прощанье и улетела.

Ваня вышел из дому в прекрасном расположении духа. На плече у него было накинуто полотенце, в руках он держал пасту и щётку. Брат сказал, что видел странный сон, в котором он умер, и превратился в ласточку. В этом сновидении он видел меня и даже сидел у меня на голове. Я заметил, что это странно, он парировал, – нисколько. Он, мол, постоянно подобные сны видит.

Проснулась Лиза. Мы сообщили ей, что ещё вчера арендовали катер и сегодня уходим в море нырять с аквалангами. Обещали наловить рапанов и приготовить ужин.
***
Лодочная станция напоминала корабельное кладбище. Ограждённая прибрежная территория, суда на распорках, как правило, небольшие катера. В нескольких метрах от берега - полузатопленная ржавая баржа, сплошь облепленная чайками и бакланами. Чуть дальше – череда жердей с развешенными сетями. Море, монотонно стучащее волнами о бетонные причалы, казалось мутным и серым. Поднялась волна, и ветер сорвал одинокие капли дождя, они обещали нам вскоре обрушиться шквалом.

В поисках капитана катера мы вошли в пристройку и обнаружили там, очевидно, всех работников станции. Они выстроились кругом и за чем-то наблюдали. Подойдя ближе, я увидел собаку, скрывающую под собой трёх новорожденных щенков. Сука по очереди облизывала каждого из своих детей, выкладывала в ряд, чтобы проще было ловить её сосок. Бендюги, швартовщики, матросы и какие-то подвыпившие женщины с умилением наблюдали за чудом рождения. Ловко и достойно держалась молодая Мама. Я наклонился и аккуратно погладил её. Собака поняла на меня взгляд, в её глазах стояли слёзы.

Капитан - мужик в затёртом комбинезоне и резиновых рыбацких ботфортах - указал на видавший виды семиместный катер с деревянным лавками высоким ветровым стеклом. Мы погрузили снаряжение и несколько бутылок вина, которые планировали выпить на обратном пути. Волны властно подбрасывали катер на своих гребнях; мотор завёлся с пол-оборота, и посудина понеслась прочь. Накрапывал дождь, качка усиливалась по мере отдаления от берега. Я смотрел на крошечные деревья, произрастающие на миниатюрных кручах. Они становились всё меньше, слева показался остров.

Безжизненная земля раскопок, окончание некогда ушедшей под воду косы. Кривые сосны, мелкие, словно в волшебной стране дубки. Вырытые и брошенные археологами ямы, ни одного здания. Посредине - памятник расстрелянному офицеру. Остров можно было обойти за пять минут и стоя на одном его краю, прекрасно просматривался второй. Катер прошел в нескольких метрах от скалистых краёв суши. Двигатель работал громко, из-под задранного носа судна вздымались фонтаны воды.

Человек стоял, опершись о камень, и смотрел в море, будто хотел разглядеть что-то в его глубинах. Мы едва не окатили его, а он даже не поднял взгляд. Я рассмотрел его и узнал. Человек этот совершенно точно был мне знаком, но имени его, я вспомнить не мог. Чувство, должно быть, хорошо известно людям, страдающим амнезией. Увидеть и узнать внешность и не уметь воссоздать в памяти связанную с ней историю. Довольно неприятно, сильно компостирует мозг.

Мы встали на якорь приблизительно в тридцати метрах от острова. Береговая зона слилась в тонкую золотистую полоску. По правую от нас сторону виднелась крупнейший заповедник в отрытом море. Чуть ближе - заброшенная военная фортеция, некогда построенная по приказу Королевы Елизаветы для обороны в Турецкой войне. Сейчас это был пустующий военный городок. Ветер трепал разбитые оконные рамы пустынных казарм; небольшой плац, заросли дикого винограда, перекошенная, обвитая плющом беседка.

Морщась от холода, мы надевали гидрокостюмы. Катер раскачивался, мы переступали ноги на ногу, падали и поддерживали друг друга. Ваня надул и привязал к руке сигнальный буёк. Ярко оранжевый и продолговатый. Капитан хлебал преподнесённое нами вино и, морщась от ветра, смотрел в морскую даль, куда-то в сторону Турции. Казалось, ему не было дала ни до штормовой погоды, ни до наших затей с погружением. Мы «продулись», вычистили маски, проверили уровень кислорода на датчиках. Ваня забыл свинцовый пояс, пришлось закидывать груза прямо в костюм, за пазуху. Усевшись на борта катера, мы сверили часы, и обратным кувырком ушли под воду.

Погода, царившая в подводном мире, разочаровала нас. Шторм намыл на песчаное дно водорослей слоем в несколько сантиметров. Ничего кроме мутной зелени видно не было. Мы смирились с тем, что рапанов на сегодня не наловить и остаток времени проплавали бесцельно. Я не знал, насколько отдалился от катера. Просто плыл не спеша и внимательно разглядывал всё, что удавалось увидеть. Кислород подходил к концу, я вынырнул в нескольких метрах от острова.

Стянув баллоны и ласты, я взобрался по небольшой круче на берег. Хлынувший ливень пеленой застелил всё вокруг. Кто-то сверху расстреливал море миллиардами жидких пуль. Большие и тяжёлые кали и брызги от них – это всё что окружало меня в ту минуту. Я не видел катер и не имел понятия, в какой стороне его нужно высматривать. Со снаряжением в руках, я брёл по острову, надеясь найти точку опоры для ориентации в пространстве. Поливало неистово, не припомню, чтобы когда-то в жизни я видел подобной силы дождь. Ударила молния, затем ещё одна и в отблесках, я увидел человека.

Он неприкаянно бродил по земле. Его одежда вымокла, но он не обращал на ливень никакого внимания. Казалось, даже ждал его, и теперь с наслаждением купался в стихии. Это был тот, кто пристально вглядывался в море, когда наш катер проплывал мимо. Я хотел поздороваться, но не произнес ни слова. Передо мной стоял человек с кудрявыми чёрными волосами, глубоко посаженными глазами, ровным, слегка широким носом; со шрамом над левой бровью и нижней губой. Я смотрел на себя. Этот человек был мной, а может я им. Я завороженно наблюдал за своим отражением.

Перемещаясь по острову, он исчезал за колонами дождя, словно за шторами. Растворялся в потоках капель и воссоздавался в другом месте. Кружил вокруг меня и движения его были чёткими, как у дрессировщика тигров. Он точно знал место, где пропадёт и где появится снова. Я лишь угадывал и вращался, как волчок, стараясь не упустить его из виду. Вскоре у меня закружилась голова, и я рухнул на мокрую землю.
В сознании поплыли образы и обрывки фраз. Лица людей, плохих и хороших. Обиды отца. Упрёки жены. Моё бегство с места на место. Обрывки воспоминаний детства вперемешку с недавними событиями.

Радость.
Раскаянье.
Жизнь.

«Это всё сон», - думал я, закрывая глаза.
«Сон, - вторил мне голос того человека, - мой тревожный утренний сон».