антидот

Автор: - Здравствуйте, можно к Вам?
- Я реаниматолог. Вам вероятно к наркологу. Подождите, пожалуйста, в кабинете, за дверью. Он подойдёт вскоре.

Коридоры узкие, белый кафель вокруг. Пол, стены. Зачем тут реаниматолог? Хроников выкачивать с того света? Как там по-научному? Медикаментозное прерывание. Наверно так.

- Значится так, больной. Хотя, какой Вы больной, простите. Вид цветущий, ухоженный. Фотокарточка свежая. На какой срок?
- Максимально. Пять лет.
- Чем обосновано столь категоричное решение?
- Захотелось.
- Понято. Тоже хорошо. Тогда семь русских килорублей в кассу. Сейчас под ампулы не режем. Гель внутримышечно, под лопатку. Через толстую иглу. После проверка.
- А зачем проверка?
- Чтобы удостовериться, что препарат на Вас действует. Сколько дней деинтоксикации?
- Семь.
- Последний раз сколько по времени пили?
- Ровно неделю.
- Что пили?
- Всё. В основном водку. Много. И пиво. Круглосуточно.
- Вот здесь распишитесь, пожалуйста.

***

Весна в этот год мало того, что запоздала. Растеплялось с неохотцей, лениво. Хмурые сумерки словно валились отвесно вниз от самого, прильнувшего к крышам, неба.

Липкой продрисью с утра брызнуло мокрым снегом на замерший в ожидании оттепели город.
Всё бы ничего, но донимал ветер. Стылый, порывистый. Налегал с залива, блуждая промеж каменных коробок многоэтажек. Воровато забирался, паскуда, в рукава, лез настырно за шиворот.

Четверг, что ли, был? Наверно так. Значит, в четверг и началось. Запил наглухо, без совести, да без памяти. Впрочем, что там память. Было бы здоровье.

В субботу утром тёплая утроба поезда выплюнула давешнего пассажира на затерянный промеж лесов полустанок. Одиноко перелаивалась пара собак за двухпуткой. Там, за семафором, горбатились штабеля свежего, остро пахнущего смоляком пиловочника на нижнем складе леспромхоза.

И всё. Тишина да безветрие. С непривычки давило на уши. Наскоро, в два захода, заглотил оставшуюся с ночи пару пива. Прямо тут, на перроне, глядя вслед извернувшейся в повороте нитке уходящего вдаль состава. Привычным жжёным теплом отозвалось что-то жадное, нутряное. То самое, что неумолимо тянет в обратку, стоит только чуть разветриться от хмельного безрассудного жара.

Снег ещё и не думал сходить, но уже порыхлел, отяжелел под лучами апрельского солнца. Скоро просядет к земле, пластанёт бликующими лужами по просёлкам.

Покупной «Карельский бальзам» настоян на травах, если верить этикетке. В те же сорок градусов. Но тягуч, обволакивает гортань. Брошенные в два ёмких глотка полстакана словно сползают вертикально вниз, прогревая тебя, как пробирку над спиртовкой. Пивом на третий день отпиваться уже бесполезно, не берёт. Как воду пускаешь чрез себя. Но крепенькое держит тут же, заволакивает глаза пеленой беспамятства. Как только что родился. И смех и грех, словом. Нет тебе ни жизни твоей, спелой годами, ни обязательств ещё казалось вчерашних, вздетых собственноручно.

В магазине полный пакет светлого в жести и попуткой прочь. Полтора часа просёлком до деревни.

***

Баня. Добротная, с высушенного бруса. Чуть на пригорке, да с жаркой широкой каменкой, как исстари заведено. Пар сухой, резкий в такой бане. Полчерпака и калит волосы, пригинает на полке. Промахался до изнеможения полнейшего пахучим берёзовым веником и на ослабших ногах наружу, в сугроб.

Воскресное утро. Небо высокое, синее. Яркое солнце искрит на белоснежных обочинах, слепит глаза. Дорога до погоста. Там, промеж высоких сосен, пробираться от одной могилки к другой, поминать многочисленную родню. Здороваешься с каждым, начисляешь полтишок, разговариваешь. Тихо так, почти шёпотом, что-то далёкое родное, из детства. Обрывки случайные воспоминаний.

Слёз отчего-то не было. Вроде и стоят они на пороге, клокочут комком в горле сквозь слова, ан нет. Редко прошелестит крылом где-то поверху одинокая ворона, заденет ветку. Ветер легонько чуть шумнёт в кронах сосен и опять безмолвие. Расползается с каждой размеренной стопкой покой внутри. Вроде как и не один.

Вечером потрескивают поленья в печи на кухне. За окном уже непроглядная темь. Водка, вот она, на столе. И роятся в голове воспоминания, наслаиваются одно на другое. Вроде как заново проживаешь что-то близкое тебе, родное до боли в сердце. Потому, как нет иного времени остаться со всем этим один на один.

Понедельник, вторник, среда. Сна уже нет. Так, проваливаешься среди ночи часа на три-четыре в бессвязный морок. Сереют за окном предутренние сумерки. Еда не лезет никакая уже который день.

***

Что там было раньше? Десять лет, как по-писаному, точно книгу листаешь год за годом. Каждый божий день, сквозь дела да заботы неумолимо тянет, ноет изнутри. Снаружи оштукатурено насыро мнимой успешностью, а что, если глубже копнуть? Начинается-то с малого. А потом не то, что сил, а желания нет себя тормозить. Как меха гармоники тянешь себя вразброс, год за годом всё дальше.

И, глядишь, не надо уже никого. Лишь бы туманная завеса не расслаивалась рваными обрывками перед загнанным взором. Словно бразильский сериал вокруг. Посмотрел отрывками очередную серию и обратно. А куда обратно?

***

Спустя дня четыре-пять начинает трясти с утра. И понимаешь сам для себя, либо лечь пластом до вечера, либо дальше. Стоит чуть отпуститься и приходит страх. Паническое, ничем не обоснованное состояние животной тревоги. Будто что-то случится вот-вот, а что? Руки ходуном, кишки пустые, вниз куда-то провалились.

Шаг чуткий, осторожный, словно по первому льду в октябре идёшь. Минуту-другую высидел на табурете, глядя на трясущиеся руки на коленях. Бутылка «Столичной» на столе. Тут уже не до культуры, наскоро, давясь обраткой, из кружки, чтоб не расплескать. За три захода уложил грамм двести, потеплело. Обождать с полчаса и ещё столько же. И всё, новый круг. В сельмаг.

А в четверг с утра словно выдохнул. Отпился. Собрался наскоро и попуткой обратно.

***

- Проходите, пожалуйста. Ложитесь на кушетку, не волнуйтесь. Мы Вам подключим внутривенно, через катетер, антидот. Он будет стоять, что называется, у порога. Как только почувствуете себя плохо, сразу и незамедлительно дайте знать.
- Хорошо, спасибо.

Белый кафель, белые халаты. Яркие лампы над головой в четыре слепящие светом линзы. Кислородная маска справа.

- Последние три часа ничего не ели?
- Да я с самого утра ничего не ем.
- Это хорошо. Дышите спокойно и размеренно, но чуть глубже. Так кровообращение будет быстрее. Как только почувствуете себя плохо, мы Вам сразу же пустим антидот.

Десять грамм разбавленного спирта. Из шприца, под миндалины. Один глоток. Как же вкусно и знакомо.

- И что?
- Секунд десять ждите.
- Может на меня не действует?

Лампы над головой разом уплыли влево. Смазанным бликом мелькнули и темнота. Еле успел рукой слабо махнуть, выдохнул: «Плохо». А дыхание кончилось. Нет его, ни единого вдоха не сделать.

Голос далёкий откуда-то, резкий: «Антидот пошёл, кислородную маску, быстро». Падаешь будто вниз и вниз, камнем тяжёлым, мёртвым. Кислород вкачивается раз за разом, выдох инстинктивный, бесконтрольный.

Опять голоса, как из другого мира: «Секунд десять ещё, динамика пошла». Сколько этих прокачек уже? Двадцать, тридцать? Длинный нескончаемый коридор агонии. А где же белый свет в конце тоннеля? Тут даже тоннеля нет. Адова чернь.

А потом отпустило. Вернулся.

***

Последние три года одинаково было, весной, как по часам. Что-то стреляет в голове и пиздец. Нахуй всё. Себя-то не жалко, вот что самое противное. И вроде знаешь, что нужен ещё, а будто на заднем плане всё маячит. Тут другое. В душе-то весна вечная. И дай волю, недели будет мало. Себе не объяснить, не то, что кому-нибудь другому.

Одно время пробовал, месяца два, а то и четыре держался. После по новой. Иной раз с малого начиная, в другой с головою в омут. А винить кого, кроме себя, грешного? Некого. Вот и весь сказ.