Дама из музея

Автор: Владимир Никитин Помни это, помни это
- Каплю жизни, каплю света...
"Донна Анна! Нет ответа.
Анна, Анна! Тишина".
Г. Иванов.

Часто немые глаза красноречивее уст.
«Наука любви».
Публий Овидий Назон


Студенты перешли во «французский зал» музея, где были выставлены картины Модильяни и Гогена. В его центре они увидели стеклянную конструкцию, в которой на мягком кубе лежала девушка, пока не обнаженная, но словно приготовившаяся к близости. У неё был влажный взгляд, губы сверкали. Расстегнутая блузка приоткрывала тонкое изящное белье, на стройных длинных ногах надеты черные чулки. И хотя не было полного обнажения, поза модели, её взгляд и готовность к страсти, взбудоражили и пробудили ответные чувства. А потом ребята поняли, что перед ними живой человек, не экспонат. Помещенный в стекло, как арт-объект современного творчества, словно кто-то решил устроить ловкий перфоманс. Обрадовавшись, что рядом с ними женщина, способная отзываться на ласки и томно стонать, они остановились. Их пульсы от волнения ускорились. А потом им стало заметно другое. Студенты увидели, что зрачки у неё не движутся, что небольшая, но красивая грудь не подымается. Ребята робко присматривались, боясь сказать и слово вслух. Как часто бывает в таких случаях, у многих из них зачесался нос, и в горле ссохлось. Но ни чиха, ни кашля позволить себе они не могли.
Экскурсовод подошел к девушке, вернее, к стеклянной конструкции, в который она была замурована. На стеклах не оставалось следов дыхания. «Она мертва», – подумал он. Вызовите охрану, – произнес вслух.
Студенты все как один отступили. Девушки переглянулись – красота оказалась не живой, а значит, не конкурентной. А парни почувствовали стыд за волнение, природу которого страхом объяснить было нельзя.
Охранник появился через минуту. Он оказался седым мужчиной небольшого роста. Пожалуй, за время его службы в музее это был первый серьезный случай, когда стоило бить тревогу. Он приблизился к объекту без приставки «арт» и разглядел в нем не экспонат, а девушку чуть старше внучки. Прошелся по ней внимательным взглядом, в отличие, от молодых уделив всё внимание лицу и тонкой шее. На ней он рассмотрел красные, свежие следы от удушья, скорее всего, от бечёвки. Его озадачил наполовину очищенный мандарин, который она сжимала в руке, и до сих пор не отпустила. Запах шел яркий и сочный, как солнечный день. Будь он эстетом, он бы отметил, с какой пластикой девушка держит фрукт, как изящно сжаты её тонкие длинные пальцы, насколько правильное положение заняла рука. Как удачно выбран ракурс, если считать, что зрители были одним большим объективом. Как уместно во время движения сползло платье, и упала бретелька, обнажив округлое плечико.
У него единственного находка вызвала одну лишь грусть, без примеси других эмоций. Он спокойно сказал на публику: «Выйдете все из зала, но не из музея. Будет нужна ваша помощь». Проходя мимо экскурсовода и направляясь к телефону, чтобы вызвать милицию и скорую, он бросил на ходу:
– Здесь у нас труп.
И сам не заметил, что держит руку на кобуре, в которой давно, со времени его последней службы, не было пистолета.

Глава 1.

Она была пластичной и вертлявой. Её худоба и живая мимика делала её похожей на вечного подростка. Прической она напоминала Клеопатру – пышные, но не длинные волосы до плеч, ровная до идеальной геометрии челка. При этом прозвали её по имени другой царицы Нила – Нефертити. Прозвище ей дал сам Роберт . На вопрос, почему, пожимая плечами, отвечал: так вертлявая же! В звучании слова Нефертити ему слышалось кручение, окружность, созданная быстрыми движениями, когда невесомая девочка крутит обруч или вертится вокруг оси. А может, балерина делает фуэте. Впрочем, звали её довольно обычно – Анна.
Для акции она решила еще больше похудеть, чтобы вовсе утратить телесность. Но когда критики говорили о дополнительной жертвенности на полотне, изможденном виде, то это все они придумали: ни о какой морали речь идти не могла – женственные формы отвлекали от созерцания искусства.
Познакомился с ней Боб на крыше, хотя встреча произошла чуть раньше – в лифте. Весенним днем он заходил в подъезд, в этакое серое пятно, вокруг которого лежал не стаявший почерневший снег, с мыслью, как бы исполнить пари. Спор, довольно банальный, заключался в следующем – он должен был поцеловать незнакомку, не абы какую, а такую, чтобы при взгляде на неё сбивалось дыхание. Как не трудно понять, дело было в институте на первых курсах.
Когда он забежал в лифт, в нем уже стояла девушка в куртке-косоворотке. Он увидел острые, словно выточенные из гранита черты лица, и светло-серые с голубым отсветом глаза. Чересчур прямая короткая чёлка ограняла и подчеркивала их красоту. Они не поздоровались, что обычно для современного города, и, как будто не замечая друг друга, молчали, изучая зеркало, потолок и даже объявления о пожаре. Причем в её случае смотреть в зеркало было более чем оправданно, – думал Роберт. Отражение дарило эстетическое удовольствие; завораживало; тепло разливалось по телу, трансформируясь в легкую мечтательную улыбку. От девушки пахло чуть сладкой цитрусовой туалетной водой и новой кожаной курткой. Лучше момента не представится, подумал он, и обняв притянул к себе. Вначале она несильно пыталась вырваться, но когда он стал её целовать, то всецело растворилась в поцелуе.
Лифт открылся на последнем этаже: такое бывает, когда никто не успел нажать нужную кнопку или же так необходимо автору для фабульной сцепки. Перед ними был залитый солнцем пустой холл коридора. Номера квартир утопали в лучах. Из света проступала старая зеленая лестница, уходящая на крышу. Но сейчас им казалось, что ступеньки заканчиваются на яркой, ослепляющей вспышке.
– Весной часто забывают закрыть чердак, – сказала девушка, и её лица коснулся луч.
Роберт, не раздумывая стал подниматься наверх. Она шла вслед за ним, в тени его плеч. Тогда она впервые обратила внимания, какие они широкие, и как силен её новый знакомый.
Наверху загорался полдень. Солнце безжалостно избавлялось от всех деталей, ставших второстепенными. Лишь то, до чего оно касалось лучами, оживало, становясь доступно глазу. Это величие и сила не раздражали, ведь исходило она от звезды, не человека.
– Мне нравится солнце, – вспоминал потом Боб. – Смотришь на него и ничего больше не видишь: ни домов, ни машин – свет поглотил их и сделал всё вокруг тенью, чтобы ничто больше не отвлекало от него. Есть только то, что оказалось под его лучами – оно как бог оживляет предметы и людей одним прикосновением.
На крыше они сели около громоотвода. Подставив лицо солнцу, девушка щурилась как кошка; обнимала колени, прижав их к груди. Нифи в то время носила длинные гольфы, не доходящие до колен, высокие ботинки и шляпку-клош, а за спиной маленький рюкзак. Но уже тогда ее глаза завораживали кого угодно, кроме ее друзей-студентов.
Перед ними как на ладони была улица и весь район. И казалось, что вся жизнь точно также видна на ладони и любая её сторона – солнечная. А тень, да разве она была? Если только где-то далеко, за домами и деревьями. И какое ли им до неё дело, пока свет не играет в прятки, а весенний воздух кружит голову, отменяя силу притяжения.
Возможно, они бы и дальше не отрываясь любовались огненным шаром, который полыхал как огромный костёр. Но тень прошла по светилу, и крыша на время погрузилась в темноту . Это позволило им не сговариваясь посмотреть друг на друга и разом понять, что их история сегодня не завершится.
Он отвел глаза и озвучил первое, что увидел:
– Снова фуд-трак приехал в район. Повар делает гриль.
– Ты просто голоден, – улыбнулась она.
– Я не обедал. Шел на вечеринку к однокурсникам отмечать первый семестр.
– Так весна уже!
– Долго отмечаем, – устало сказал Боб.
– Тогда пойдём, поедим. Только для твоих друзей мы давно знакомы. Я – Анна.
В холле в сигаретном дыму они с трудом нашли вешалку, но та вся оказалась завешена одеждой. Куртками забросали и лавку в прихожей, и тумбу, а когда не хватило места, свалили на пол около зеркала. Анна оглядела себя быстрым взглядом, а Боб, стоявший позади, с удовольствием подумал, что ему нравится, как она выглядит, нравится видеть её вместе с собой в одном отражении.
В гостиной были мягкие диваны, но они предпочли кухню, где стоя, компания закусывала водку бутербродами с маслом. В то время им еще казалось, что за каждым бокалом, словно за коробкой с праздничной лентой, таится чудо.
На кухне мелькали имена Публия, Овидия, Назона. Иногда, впрочем, переходя на более очевидные – Марка, Александра, Юлия. В этой компании чествовали дионисийское искусство вместе с его певцом и визионерское творчество, чье озарение лежит в пограничье, в ситуациях близким к вечности, когда берега уже размыты. Они восхищались проклятыми поэтами, строки которых были овеяны морфином и сладким вкусом абсента; японцами, ушедшими в иной мир на полном скаку, с надменной фразой: «Человеческая жизнь не стоит и строки Бодлера», самим Бодлером, Гогеном и Модильяни – всеми, чьи жизнь была разбиты вдребезги и загублены, нередко с их прямым участием. Теми, кто исправно выполнил «работу умирания». Чьи судьбы пролегли между двух написанными ими же фраз: «На город опустилось время убийц» и «Время боготворит язык». При этом для смерти совершенно необязательно было умирать. Одиночество, в том числе, в эмиграции, отрезанность от языка и паствы, служили не меньшим подспорьем для удачных строк.
Анне на минуту показалось, что тяжелые и сумрачные судьбы поэтов прошлого служат оправданием легкомыслия собравшихся, но это было справедливо лишь отчасти. Дотлевшие жизни обреченных благословляли на самопожертвование в честь единственной доступной вечности – через строки, неумирающие благодаря новым читателям, живущим в разных веках. И эти ребята, боявшиеся пафоса на бумаге больше банальностей, на словах не пытались его избегать – так действовала молодость, увлеченность, алкоголь. И компания, где такие разговоры, были уместны.
Звучали цитаты, среди которых она запомнила одну: «Только обесчеловечивание может сделать искусство настоящим, отдалить от мелодрамы. Но при этом, когда изображаешь что-то совсем не так, как мы видим это в действительности, необходимо конкретизировать победу и в каждом случае предъявлять удушенную жертву...».
Боб говорил, смеясь и щурясь от солнца, и Анна понимала, что она сейчас его единственный зритель и целиком от ее внимания зависит убедительность выступления, красочность риторический фигур. В ее силах было сделать так, чтобы он потерял ритм беседы, запнулся, начал подбирать слова. Но ей доставляло удовольствие наблюдать за ним; хотя слушала она не очень внимательно. Анне хватало светлого лица Роба и его гордости от того, что она и слушатель и поклонник.
Когда дно бутылок высохло, он вызвался сходить в магазин неподалеку, только чтобы подышать воздухом, легким и свободным от дыма; и она пошла с ним. Они брели по улице и говорили обо всём, кроме самого главного. Что не будет через годы этих палаток, в которых они ищут пиво; сменятся продавцы, уедут на родину хозяева, у которых подчас «занимали» товар до стипендии. Пешеходная дорога исчезнет, превратившись в часть магистрали. Многих, кто ждет их дома (мечтая о глотке холодного пива, горячем поцелуе, ночным прогулках по пустым, весенним улицам и конечно, о венце, как минимум, лавровом), тоже не будет; во всяком случае, в их жизни.
Боб делился:
– Я бы хотел отключить телефоны, зашторить занавески (даже в самый светлый день!) и никуда не выходить полгода, погрузиться на глубину, словно в подводную лодку.
Было много слов о бегстве от реальности, без понимания того, что пройдет время, и эта реальность сама сбежит от него.
– Тяжело мечтать о том, что сбудется, – с улыбкой сказала она, и Роб тут же замолчал.
Так Анна узнала, что он любит терять только по собственному желанию, и никак иначе. Даже то, что было ему ненужно, оплакивалось им, если исчезало без усилий с его стороны.
Да, сейчас ты отрицаешь реальность, пытаясь возвыситься над всем суетным, – думала она. – И это без сомнения притягательно, ведь в этой спеси ты похож на отца, когда тот был молод. Но пройдет лет двадцать, и ты, как и мой папа, станешь сотрудником компании или учреждения, семьянином и человеком с парой интересных хобби.
И тогда Анна поняла, что в свое время её мать нашла в отце, в этом нервном, уставшем и опустошенном человеке, которого дочка видела всё чаще с закрытыми глазами, обычно лежа.
Вернувшись, они расположились в гостиной среди всей компании. Анна держала lager и смотрела на ребят, размышляя. Кто-то из них станет журналистом или техническим писателем, кто-то уйдет в рекламу, кто-то будет командовать бригадой сборщиков или управлять магазином. И только один продолжит странствия в мире духа, став медиумом.
И вечер шел как надо, и хозяйка квартиры держалась молодцом, лишь под конец праздника неожиданно вошла в ванну к Роберту и после неудачного соблазнения нервно бросила: «И что ты в ней нашел кроме тугой попки». И сразу же выбежала, а через полчаса на кухне бурно отплясывала с поклонником спиритизма. Она была несправедлива к Анне, у которой было немало достоинств, кроме верно подмеченного. Боб же вытер губы и, покинув ванну, нашел Анну в гостиной, где однокашник играл на гитаре «Street Spirit». Он обнял её, и чтобы оставить без пространства для диалога и сомнений сказал, что проводит. И в этом миг раздался выстрел.
После него разом все затихли; солнце прошло по окну, легкие занавески колыхнулись от весеннего ветра. Ребята застыли, будто их ослепило вспышкой. Посреди этого стоп-кадра явственно звучала джазовая композиция Secret Love, солнечная и пыльная как воспоминание о счастливых временах. Запись была старая, и казалось, что иголка патефона скрипит на пластинке. Анна с бокалом наблюдала, как в комнате кружится цветок ольхи. Мельком она заметила на балконе парочку ребят, прервавших разговор, но не торопившихся узнать, что же произошло в квартире.
А потом с кухни вбежал парень по прозвищу «Три топора» и извинился за шум – из подручных средств ему удалось на спор смастерить взрывпакет небольшой мощности.
Разговор возобновился. Они обсуждали новую выставку, ругали современное искусство, перфомансы и акции. К ней подошел «топорный» студент – будущий ресторанный критик, оплачиваемый гурман и дегустатор редких вин. И спросил, любит ли она ходить по музеям. После чего выдохнул и запил вопрос портвейном «Три семёрки».
Она мягко улыбнулась:
– Я люблю ходить по пустынным залам музеев, когда нет посетителей. Выставка давно идёт или мало кому интересна.
– Не понял, зачем?
Она пожала плечами:
– Мне нравится атмосфера, там я чувствую себя как дома. А когда я посещаю популярные экспозиции, то зрители отвлекаются на меня, а я не люблю отвлекать ценителей.
Фразу она закончила посреди молчания. Боба поначалу кольнуло то, что она сказала. А потом он улыбнулся и понял, что Анна может приходить на чужую территорию и побеждать, становясь центром внимания. Он поспешил увести её на балкон, где могли комфортно разместиться только двое.
Приближалась ночь. Хозяйка квартиры и все гости пошли в соседний клуб. Анна и Боб не сразу поняли, что остались в гостиной и в квартире одни. Темнота вызывала желание близости. При этом, пока они стояли на расстоянии в два шага, оставалась что-то большее, что-то сродни мистики.




Глава 2.

Под крышей небольшого мотеля го¬рел керосиновый фонарь, который скорее слепил ему лицо, чем освещал улицу. Он – это Боб, висевший в этот предрассветный час на уровне 3 этажа, с радостной мыслью, что дома в курортном городе невысокие.
Окно, из которого он вылез, негостеприимно темнело. Там лежала, притворяясь спящей, юная особа. Около – Боб не мог видеть, но с ненужной в его положении четкостью представлял – стоял мужчина в костюме, согнувшись над её холодной постелью. Он внимательно смотрел на её лицо, вздымающуюся от не очень ровного дыхания грудь, и морщился от тяжелого запаха рома и колы.
Если бы он выглянул в окно, то увидел бы, как из его же одежды сплели подобие каната, на котором висел и медленно, силясь не шуметь, спускался Роберт.
Как только высота уменьшилась раза в два, Боб отпустил руки и оказался на земле. Он успел прижаться к стене мотеля, когда окно со скрежетом распахнулось, и потянуло табачным дымом. Человек в пиджаке не просто курил. Мысли его витали на избитую тему: долго ли он будет мириться с той, что лежит сейчас в вызывающем белье, притворяясь спящей. Притворяется, чтобы избежать одиночества.
Боб смотрел на фонарь и отчасти понимал мужчину. Но он сам оказался в номере по ошибке, не сумев вовремя уйти, когда вечеринка переместилась в отель.
Тус¬клый свет валь¬яж¬но па¬да¬л на брус¬ча¬тую до¬рогу. В не¬бе не¬тороп¬ли¬во плы¬ла лу-на – всё вокруг казалось окрашенным в си¬ний сум¬рачный цвет. И ас¬фальт был си¬ний, и деревья, и мост и прис¬тань, и рес¬то¬ран, пла¬ва¬ющий на во¬де, слов¬но ко¬рабль. Над темным морем висел плотный пред¬рас¬свет¬ный ту¬ман. Ка¬кие же сейчас дома, – думал Боб, прислоняясь к прохладному камню, волшебному после жаркого дня в субтропиках. – Тоже совершенно синие.
От аромата свежей сочной травы, впитавшей в себя ночную прохладу, шла кругом голова. Впереди, за мостом, вертелись от ветра крылья мельницы, кружась в полете. Сейчас эта башня была музеем для туристов, а когда-то, век или два назад, там мололи муку.
Боб представил себя со стороны, как мельник смотрит на него сверху, со своей башни, а между ними на вечернем кадре или полотне раскинулся мост.
Мотель, в котором он оказался, был у са¬мой прис¬та¬ни. Свой номер он снять не успел. Сюда его доставил паром, а дальше…
Он сошел на берег и побрел вдоль полосы моря. Деревья послушно наклонялись, словно соглашались с его словами. А говорил он себе под нос и говорил следующее.
Её не оказалось в гостинице с названием «Мулен Руж», не встретил он её и одноименном клубе. Да и в районе, где туристы ищут развлечения и в шутку называют «Красная мельница», он её тоже не нашел. Остается не так много вариантов. Во-первых, он мог ошибиться с островом. Кроме того, она могла просто-напросто солгать. Но тогда зачем писать письмо, зачем проявляться в его жизни спустя годы? Впрочем, с виду логичные вопросы не для неё, а значит, могло быть всё что угодно.
Иногда он останавливался и кидал камни в море; они все как один сразу же тонули.
А потом он увидел туристический трамвай, который ходил от Нового города, где были гостиницы, к Старому.
Роб без особой надежды проголосовал. Загорелый до черноты местный махнул ему рукой и стал тормозить. Он блаженно улыбался, словно и не было сейчас раннее утро.
Боб запрыгнул внутрь и протянул водителю пять евро. Меньше не было, но тот ответил, что еще не работает, а значит, бесплатно. После такой щедрости надеяться на сдачу было бы непозволительно, а потому Роб сразу же забыл о деньгах.
Они разговорились и после ряда любезностей – как долетели и как оценили остров – водитель спросил про родину Боба, откуда тот добирался. Услышав ответ, он поспешил извиниться.
– За что?
– Я не говорю на вашем языке, неудобно.
– Может, от этого языка я и уехал.
– Теперь мне кажется, что я не вполне хорошо говорю и по-английски.
Боб оценил дипломатию веселого местного.
– Куда желаете? До начала работы я могу нарушить маршрут, ехать куда глаза глядят. Правда, земли тут немного, всё больше вода.
– Ну и хорошо, я и дома люблю кататься по кругу. Так что вперед.
– Дома? По кругу?! А мне казалось, у вас там дорог хватает…
Они ехали, а Боб оглядывался по сторонам и иногда бросал взгляд на карту.
– Что ищете так рано?
– Начал я, когда было поздно. Обошел все злачные места с названием «Мулен руж». Район, клубы, кафе.
Они оба одновременно посмотрели на мельницу, которая вынырнула из тумана.
– Сложно назвать это местом злачным, – усомнился Боб. – Тем более красным.
Водитель покачал головой.
– Не скажите. Вечером музей закрывается, а затем предприимчивый сын мельника устраивает там бар, который работает до рассвета. И многим его гостеприимство приходится по душе, особенно белокожим блондинкам.
– Остановите, я выйду.
– Да музей еще не открылся!
– Ничего, мне откроет, – Боб спрыгнул с трамвая и больше на водителя не обернулся.
Он барабанил в толстые двери мельницы, но без толку – они подавляли любой шум. Выбивать их было всё равно, что ломать руками ворота замка. Боб стал подниматься по круговой лестнице на мансарду, где, по его мнению, лучше всего было коротать ночь – рядом с голубями и звездами, под крыльями мельницы, уходящими в небо. Окно оказалось открытым, и он, не раздумывая влез в него, но в темноте звонко стукнулся о раму. Почти тут же получил удар в нос, который прошел вскользь; и только это спасло Боба от перелома. Инстинктивно он ударил двумя ногами и попал противнику в живот. Тот сложился и рухнул на пол. Краем глаза Боб увидел, как девушка выбежала из комнаты, накинув на себя полотенце, и затопала голыми ногами по винтовой лестнице.
– Как её зовут? – крикнул Боб.
– Она сказала, что не замужем.
– Она не замужем. Точнее, не за мной. Как зовут?
– Сказала, что Лилия.
Боб выдохнул и огляделся. В комнате снова была она, уже одетая и спокойная.
– Дверь заперта, – сказала Лилия, словно оправдываясь, почему не сбежала.
Это была очень светлая девушка в короткой рубашке, завязанной на пупке, и в длинном, полупрозрачном платье с юбкой, клинья которой расходились от бедер. На ногах у неё до сих пор виднелся песок. Европейка с зелеными глазами. И совершенно точно не Анна.
– Месье, а вы в курсе, что проникли в чужое жилище и напали на местного? – пришел в себя сын «мельника».
– Я хотел пропустить пару бокалов, и не ожидал, что здесь притон.
– Здесь не притон!
– Возможно, но полицейские консервативны. Для них если есть алкоголь и туристки, и нет лицензии, то…
– Полицейские? – округлил глаза он. – Лучше воспользуйтесь услугами моего бара: коктейли у меня от Бога.
Лилия улыбнулась:
– Да и для притона здесь слишком всё на доверии, без денег, – сказала она.
Они махом опрокинули по холодной текиле санрайз, не заметив льда.
– А девушка по имени Анна к тебе заходила?
– Не пойми меня не правильно, но тут каждый вечер после экскурсии остается много людей, которые не прочь выпить, а дамы нередко задерживаются до утра. И имена они не стремятся говорить.
Боб ничего не ответил.
– Не нашли, что искали? – спросила Лилия, когда они спустились.
Роб поморщился.
– Выпьем в соседнем баре? – предложила она – Не хочется так просто в номер возвращаться.
...Так он и оказался у той стены. Из-за девушки без косметики (после моря и бессонной ночи) с разгоряченным телом и уже без всякого желания к мужчине.
В темноте упала сигарета. Боб с минуту смотрел на тлеющий окурок и пожеванный от нервов фильтр. Пока тот еще дымился, он словно клубок раскручивал будущую историю брака, хотя, по сути, для хорошего рассказа хватило бы одной ночи, после которой не осталось бы ни семьи, ни живой жены. Послышался движок гольф кара – уборщики мотеля начинали свой день. В соседней гостинице заработали автоматические оросители.
Первые лучи солнца падали на строения, выхватывая части зданий из темноты. Архитектурный пейзаж приобретал объем и цвет. Боб еще раз достал мятый лист и в шестой раз за последние сутки перечитал распечатку электронного письма Анны. Это было приглашение приехать на острова, где она должна быть по работе, с указанием места возможной встречи. Воздух здесь опьяняющий, – писала она.
Извинилась за импульсивность и неожиданное приглашение. Указала, какие документы надо взять и даже присоединила анкету. Одна беда, точное название острова в письме не прозвучало. То ли забыла, то ли упустила. Анна любила розыгрыши не меньше шарад.
Боб быстрыми шагами пошел к набережной, безлюдной в этот час. Земля еще была холодный и темной после ночного прилива – через несколько часов она раскалится и заблестит. Пустые лежаки лишь оставшимся на них песком напоминали о людях.
На поле для пляжного футбола в сетке ютился красный мяч. Боб стряхнул с себя все мысли, словно крошки, и бросился к нему. Бывали моменты, когда отчаяние, или всего лишь чрезмерная усталость, накатывало на него сверх всякой меры, и казалось, справиться сил уж нет. Тогда он брал мяч и шел в ближайший двор, чтобы с кем угодно побегать и побить по воротам.
Роб носился один по полю, и старался не думать о том, что путешествие оказалось напрасным: таким же, как все предыдущие, и поиски ни к чему не привели. Переписка с Анной – последняя форма общения, которая осталась у него. Пытался ли он увидеть её лично или хотя бы поговорить? Поговорить пытался, встречи предлагал, но не преследовал; хотя было время, когда он знал, где её искать. А потом Боб убедил себя, что если без её желания он добьется встречи, то на этом может закончиться даже то немногое, что оставалось. Возможно, думал он, письма для Анны эта форма игры, нежелание отказываться от того, что у неё сейчас есть.
Ей нравилось кричать в пустой колодец, но она очень боялась, что ей ответят. Получается, если брать это сравнение, то Роб находился на дне, наполовину затопленный дождевой водой и теми редкими словами, что падали на него с недосягаемой пока высоты. И большой вопрос, что питало его сильнее.
Последний раз Боб так носился с мячом пару лет назад, около отделения полиции. Туда его привезли по расследованию акции, которую устроила Анна в одном из музеев. Она скрылась, пока охранник вызывал наряд, и поначалу выступала в деле как жертва. На следующий день следователи приехали к институту; её не нашли, зато захватили с собой Боба «для разговора». Машина доставила его к отделению, где попросили обождать: мол, майор, который тебя затребовал, занят. Роб закурил и попытался найти себе занятие, но чтение истрепанных ветром объявлений о розыске много времени не заняло. Около гоняли мяч несколько мужиков в форме и без. Боб выбросил сигарету и направился к ним. Через минуту он уже рвался в атаку, оттесняя от мяча здоровяка в камуфляже. Тот уступал в скорости и движении. После проигранного тайма именно он сказал Робу:
– Ну пойдем, тебя примут.
– Разве майор освободился?
Боб поискал радиопередатчик в ухе полицейского.
– Уже да, – ответил тот и на всякий случай почесал ухо, словно желая стряхнуть грязь. – А в погонах ты совсем, я погляжу, не разбираешься…
Разговор в отделении прошел на удивление тепло, хотя и не без иронии со стороны полицейского. В конце беседы майор дал на память протокол, который был составлен на Боба, как возможного соучастника, но не подписан. И вручил визитку, сказав неожиданную для реальной жизни фразу, место которой в кино: «Будут проблемы, звони». А потом со смешком посоветовал бросить курить.
…Через час, вернув мяч в сетку, Роб шел по мосту, мимо мельницы, застывшей в подлунном мире. Он был вымотан и спокоен. Утренний ветер обдувал разгоряченное тело. Навстречу ему попалась парочка влюбленных, идущая по ограждениям моста. Даже на расстоянии было видно, как они счастливы в этой беспечной прогулке. Весь мир услужливо предоставил им себя, как дополнение к их чувствам.
Они прошли мимо слепого музыканта, играющего на местном аналоге волынки, не замедлив шаг и не повернув голову. Звуки, вплывающие в ночь, казались им чем-то отдельным от некрасивого исполнителя.
Боб замедлил шаг и положил купюру. Музыкант самозабвенно продолжал игру, опустив голову вниз – он знал, что людям на отдыхе некомфортно видеть слепоту.
«Деньги были ему нужны просто для существования. Музыка же была единственным ориентиром, средством выражения и удовольствием в жизни. Как светлячки в темноте, звуки освещали ту ночь, в которую он когда-то погрузился».
Боб не понимал, что отрицая у музыканта другое счастье – прежде всего, счастье любить, он также проходил мимо, как парочка до него.
В опустевшем Старом городе пахло морем и рыбой. По брусчатке летали флаеры с приглашением в клубы и кафе sea-view. В сувенирных лавках были опущены ставни. Таксисты то ли ужинали, то ли завтракали за столиками небольшого отеля, беседуя с хозяином. В тональности их беседы ощущалось недовольство временем, нравами, а главное – скупостью клиентов.
Дальше перекрестка, носящего французское название – здесь когда-то запылил свои сапоги один из маршалов Наполеона – стояла красная телефонная будка. Бобу захотелось сделать звонок, как будто именно с этого телефона Анна возьмет трубку.
Он зашел туда и долго смотрел на кнопки, пытаясь выкинуть из головы номера, оставившие ассоциации в его жизни. Роб мечтал разом избавиться от воспоминаний, хотя бы на время. Он же умел в детстве управлять снами – если ему снился кошмар, он представлял раковину, которая материализовалась в этом сне, умывался и сразу же просыпался. А сейчас, что можно представить сейчас? За стеклом телефонной будки раскинулся парк, и щебетали пти¬цы. Яр¬кое сол¬нце то¬пило тра¬ву, слов¬но зе¬леный мар¬ме-лад. На скамейке, на центральной аллее, сидели все те, ко¬го он знал рань¬ше; да¬же стран-но, как они все умес¬ти¬лись. Сол¬нце выс¬ве¬чива¬ло их ли¬ца. Пе¬ред ни¬ми сто¬ял фо¬тог¬раф с камерой на треноге и призывал к вниманию. Люди за¬мерли; се¬кун¬дная вспыш¬ка уда¬ром све¬та унесла всех. Скамья опустела; остались лишь полусонные цветы в ожидании полноценного светового дня. И никаких воспоминаний.

Глава 3.

– Побежали, трамвай! – крикнула она и припустила к остановке
– Нифи, куда ты, стой! – кричал Боб и бежал за ней, пытаясь на ходу согреться. До того он мужественно делал вид что ему не холодно, но голос и тело стали подводить и подрагивать. Была ранняя весна, Вербное воскресенье, и кое-где еще лежал снег. В легких пальто и куртках за два часа прогулки они продрогли насквозь. В салоне отдышались
– Занимай место, нам на конечную, – сказала Анна.
– А там что?
– Круг. И трамвай идет обратно.
В салоне сидели бабушки с внуками и держали пушистые кусты вербы. Издалека казалось, что белые котята оккупировали коричневые ветви.
– Две недели назад я грелась с кофе и ход-догом на лавочке в парке культуры, и мне было жарко в пиджаке, – начала Анна. – А сейчас зима вернулась во второй раз. Да, а ты нырял на Крещение? – спросила она.
– Нет, – ответил он с досадой. Она кивнула и с легкой улыбкой оглядела Роба, и совершенно не вовремя, его снова пробил озноб. Юноша отвернулся, и на его лицо легла тень. Трамвай въезжал на Западный мост, перекинутый через водохранилище. Солнце облизывало стекла, и было обманчивое впечатление, что на улице почти лето. Он встал и подошел к двери, потом быстрым движением сдвинул рычаг аварийной остановки. Трамвай тряхнуло, и он резко остановился. Боб открыл двери и со словами «Мне нужно здесь», – прыгнул из вагона на ограду моста, а с неё сразу же сиганул в воду. Из кабины выскочила женщина-водитель преклонных лет с добродушным, но очень испуганным лицом, и замерла, не найдя слов кроме: «Он куда?».
Анна не могла сидеть на месте и, ответив нечто ученическое: «Сейчас посмотрю», – выбежала на улицу. Она перегнулась через опоры моста и увидела Боба, который быстро плыл к берегу. В скорости ощущалась воля, холод и страх, придающий бОльшую силу. Анна порадовалась про себя: плыл Боб хорошо, а значит, не сомневался в своей безопасности: это была бравада, глупая и бессмысленная, но безвредная, без признаков безумия и мнительности.
Она не торопясь пошла к следующей остановке – спешить ей было некуда. Как ни крути, Боб совершил глупый поступок, и померзнуть в ожидании ему было не лишним. А уже потом, как он, скорее всего, и хотел, они отправятся греться в теплый дом.
Около него Анна отдала «мокрому герою» ключи и велела подняться, сказав номер квартиры. Сама же зашла в соседний магазин и купила сухое вино с приправой для глинтвейна. Когда она вернулась, Роб уже вполне освоился: принял душ, растерся и даже заварил чай.
– Ты в халате моего дедушки, – улыбнулась она.
– А я-то думаю... Теперь понятно, откуда здесь заварочный чайник, ситечко и даже запах пирожков.
После они варили вино на кухне, включив радио. Анна переоделась в шорты и, сев на стул, подвернула под себя ноги. Облокотилась на руку и с легкой улыбкой смотрела чуть мимо него. Он суетился, хозяйничал, ухаживал. Она же в ответ чаще кивала – в сущности, они были чужими людьми, оказавшимися в одной квартире прохладным весенним днем.
За окном лежал обычный московский пейзаж: детский двор, парковка, жилые дома напротив; люди, спешащие с пакетами в цветах соседних магазинов. Но всего этого он не заметил: то, что было дальше Анны, таяло в дымке на заднем фоне, словно в бокэ.
Глубина резкости позволяла четко видеть только её, остальное было размыто. Боб сказал ей об этом. Она пожала плечами.
– Когда-нибудь ты увидишь лишь грязные окна, и тебе будет грезиться другой мир, от которого ты еще не устал. И будет казаться, что там и есть свобода.
Её мимика завораживала, движения каждой лицевой мышцы внушали трепет. Изменения угла губ заставляли сильнее биться сердце. Иногда в её глазах мелькали отголоски боли. Но делиться этой историей, длинной и обремененной, однако вполне обычной, она не собиралась.
– Что это было? – вдруг спросила она
– Что?
– Прыжок. Хотя нет, подожди, я знаю ответ. Но еще раз увижу, что ты прыгаешь, вот так, просто, не для того, чтобы спасти человека или хотя бы ценности, мы больше не увидимся.
– Да, пожалуй, ты, наверное, волновалась, я не подумал, – сказал, употребляя рекордное количество неуверенностей во фразе.
Она махнула рукой.
– При чём здесь это! Все должно быть продумано, и никакой поступок, даже глупый и хвастливый, не должен пропасть даром.
Лишь спустя время, он увидел в этих словах не досаду и менторство, а что-то большее. Но тогда он в ответ рассказал историю.
– Я был свидетелем одной беседы. Мой друг доказывал теорию с религиозным подтекстом о том, что если падаешь и надеешься за что-то зацепиться, думаешь о страховке, то никогда не спасешься. А его девушка без понимания отнеслась к подобным измышлениям, а потом я увидел, в чем причина. Для него это были просто красивые слова без привязки к реальности. Она падала в детстве с дерева, и ей этого хватило: она сломала плечевой сустав и получила сотрясение. А ему даже нос в драке не разбивали, и никогда ничем, кроме простуды, он не болел. Но, пожалуй, он бы мог сигануть в пропасть скорее от незнания боли. Я слышал от друга отца, что те кто выжил в войне, очень любят жизнь и осторожны.
– Что мы можем знать об этом.
«Мы» прозвучало как явная вежливость, и Боб замолчал.
– Разливай лучше глинтвейн, – сказала она, и день понесся аллюром – время полетело во всю прыть. Незаметно бокалы опустели, и за окном стемнело. Их разговор был похож на игру в ассоциации: они говорили обо всем, что видели или слышали в эти минуты: об архитектуре и навигации в районе, о музыке и напитках, о знакомствах и одежде. И конечно, о ночи.
Когда он возвращался домой, то думал, что хочет быстрее пролистать этот день одним движением руки, лишь бы увидеть Анну быстрее. Сам того не зная, он торопил самые прекрасные часы. Но время было ласково к нему и шло своим чередом, давая насладиться непонятым счастьем.
На следующий день они встретились на Тверском бульваре, после пар. Оба учились в центре – она на факультете моды, он на кафедре прозы.
Боб предложил вместе попить кофе, и повел её в Камергерский переулок, где было так много кофеен и кондитерских, что выбрать сходу нужную оказалось непросто. Пока он колебался, Анна усадила его на скамейку.
– Бери наушник, – велела она, и джазовая мелодия опустилась на хмурый день.
На них падали холодные капли, но Анне было не до погоды.
– Видишь, – показал она глазами. – За стеклом, словно в витрине, мужчина чем-то кичится перед девчонкой, даже отсюда видно как ей скучно. Из натужной улыбки получается недовольная гримаса. А там клерк сидит с ноутбуком, отвечая на рабочую переписку. Он рад, что может сегодня быть не в офисе и не на производстве, где пашут те, кому он сейчас отдает приказания. У соседнего окна парень неохотно отдает девушке меню, у него денег впритык, и он думал заказать то, что заранее прикинул, а теперь может и не хватить. Скоро он пойдет в туалет, чтобы там пересчитать деньги.
– Посмотри, – отозвался Боб на игру. – Вот там окно открыто нараспашку, несмотря на погоду. Второй этаж пиццерии. Их столик тускло освещен, словно уличным фонарем
– Ага.
– Женщина в белом вязаном свитере; рука почти на улице, у неё тонкие пальцы.
– И пара дорогих колец.
– Возможно. Рядом с ней юноша суетится, говорит что-то невпопад, опережая ритм беседы. То подает ей меню, то порывается заменить официанта. Их легко рассмотреть, ведь над их столом горит лампа, и свет от нее выхватывает пару из небытия. Она улыбается ему сдержанно, покровительственно и то же время ободряюще. Иногда ему удается накрыть её холодную руку своей большой ладонью, полной жизненной силы. Она дает ему мгновение обладания, чтобы потом мягко, украдкой высвободить руку. Все дело в том, что она замужем и не скрывает этого. А парень влюблен, он моложе, нетерпеливей, не привык отступать и смотреть дальше одного дня. У него еще нет ничего, что ему было бы дорого. Ничего не построил, не нажил, не заработал, а потому ему неважны чужие достижения, имущество, чувства. Да и ему много не надо, всего лишь быть рядом, а потом вспоминать об этих вечерах. Рука – это все, что достанется ему – рука без сердца и остального тела. Она не позволит себе быть чрезмерно виноватой в своих глазах.
Анна поощрительно кивнула.
– Очень может быть. А может и совсем не так....
– Так.
Она увидела его улыбку и осеклась:
– Ты её знаешь?
– Я сидел ровно на том же месте, что сейчас её ухажер: она всегда любила этот столик.
На Камергерском зажглись фонари, из соседнего театра хлынули люди и молча заторопились домой. А потом наступила тишина, изредка нарушаемая звоном посуды, которую официанты увозили на подносах.
– Не хочу сегодня к себе, – сказала она.
Боб пригласил её в гости, и они пошли пешком до ипподрома и цыганского театра, около которых был его дом. И только через час за ними, уставшими и промокшими, закрылись двери. Он сварил кофе в турке, и всю ночь они проговорили. А их прекрасные и не очень призраки икали бы, если бы не жили своей отдельной жизнью, в которой нет места ни воспоминаниям, ни грусти.



Глава 4.

Боб завел машину и, бросив карту острова на панель, двинулся в сторону гор. Его выбор удивил хозяина салона – тот из всех сил пытался сплавить кабриолет в три цены от обычной малолитражки: «Чтобы наслаждаться пейзажами и фотографировать без помех». Однако как можно снимать на скорости ответить затруднился. Кроме того, пассажиру с открытым верхом грозил солнечный удар, а после заката не было отбоя от насекомых.
Машина была нужна лишь на день – на следующий Роб отплывал на остров, где собирался посетить действующий (но спящий) вулкан. Сейчас же его путь лежал в горную деревушку. Там, вдали от моря, не потрудились построить гостиницы, не ходили туда и рейсовые автобусы. Туристам предлагался один частный дом, который давно превратили в гостевой. Но мест в нем было мало, и бронировались они заранее. К дому примыкала таверна; c её площадки открывался вид на сопки и море с высоты птичьего полета. Справочники, гиды и местные таксисты утверждали, что там самые красочные закаты во всем Средиземноморье. И большинство туристов, посещающих это место, были с этим согласны. Впрочем, даже подобное бесцеремонное утверждение не умаляло достоинств места. Вела туда дорога с крутым подъемом, на которой две машины могли с трудом разойтись, а тротуаров не было в принципе.
На трассе Боб заметил двух голосующих девушек. На таксистов надеяться не приходилось – они стояли в деревнях на парковках или развозили пассажиров, не реагируя на поднятую руку. Водителей могло заманить щедрое вознаграждение, но когда Боб остановил машину, он понял, что девушки рассчитывали исключительно на расположение к их молодости и чувственной красоте. Издалека было видно, что девушки смеются, однако стоило Робу открыть дверь, они стали деланно ссориться.
– Я же говорила тебе, что здесь пешком не пройдешь!
– И что!? Что ты хочешь этим сказать?! Это ты проспала экскурсию. А теперь еще и заявляешь, что нам не добраться в горную деревню?! Смотрите-ка на неё! Я ради этого заката и приехала.
– Вот иди наверх одна, раз ради него. К концу отпуска дойдешь…
Спор начал затухать, и Боб понял, что по сценарию он должен вмешаться.
– Давайте я Вас довезу, – сказал он по-английски.
Если бы они узнали, что он тоже русский, то благодарности можно было не ждать. Вместо неё выразили бы радость по поводу встречи соплеменника в таких сложных условиях, который помог просто так.
По дороге девушки держались сдержанно, мило улыбаясь и аккуратно подбирая слова. Они ровно сидели на своих местах – одна рядом с Бобом, другая на заднем сиденье, – что явно им тяжело давалось, но что позволило Робу рассмотреть их.
Они обе были высоки, спортивны и молодо-беззаботны. Их губы с трудом сходились в ровную линию, казалось, еще чуть-чуть, и они прыснут от смеха без всякого на то повода. Любой встречный пастух, горный козел или церковь на обрыве, возле которой стоял старый священник в черной рясе по жаре, вызывали у них широкие по диапазону эмоции. Боб понимал девушек: на море из местных они видели лишь мускулистых спасателей в коротких плавках, уместных скорее для детей, а живность подавалась исключительно на тарелке. Предполагалось, что на отдыхе туристам нет дела до сельского хозяйства и религии, а потому всё было в диковинку.
Ближе к концу дороги они встретили один из редких жилых домов. Из него вышел мальчик и, сев на мопед, понесся к набережной. Девушки затеяли первый осмысленный разговор:
– А как же он ходит в школу, она же только в низине.
– Вот так и ходит – на мопеде ездит. А когда был меньше, отец возил на своем, – сказал Роб на русском.
Вначале они согласно кивнули. А потом одна из них встрепенулась и воскликнула:
– Йо моё, ты же ...а чего по-английски болтал?! И со смехом снисходительно потрепала его по голову. Она, ближайшая девушка, представилась Алёной, а подруга назвалась очень похоже – Лёлей.
Алёна откинулась назад и привычным движением забросила длинные атлетичные ноги на приборную панель. На счастье редких встречных водителей, она была в шортиках – пусть и коротких, – и они могли с меньшим успехом оказаться в пропасти.
Бобу повезло меньше других шоферов. Вместо пейзажа за лобовым стеклом ему оставалось изучать бело-желтые кеды Алёны, пляшущие в такт музыки, и блестящие от бронзового загара и крема ноги. Лёля в длинной невесомой юбке улеглась в полный рост на заднем сиденье и, закинув ногу за ногу, двигалась под ритм музыки.
Роб решил, что они любят танцы и более ничего. Они были как старшеклассницы, вкусившие свободу, в который не было обременения. И жизнь будто бы исключала возможность повторов.
Дорога в горы так и не стала полностью степной – деревьев вокруг хватало. А ближе к последней равнинной деревне, когда они проехали отвесный утес, начался лес. Он раскинулся на возвышенности и дарил спасительную тень.
– Давай остановимся, – попросили девушки. – Гид говорил, что здесь водятся павлины.
Боба не стоило уговаривать; он запарковался под огромным кипарисом, чтобы машина не сильно нагрелась. Девушки побежали искать павлинов, а он пошел к небольшому мосту – ему всегда нравился ландшафтный дизайн. До него доносились их радостные крики, когда они нашли то, что искали. Слышались щелчки фотокамер. Они звали его, говоря, что тут целое семейство, в том числе, маленькие павлины, похожие на обычных птенцов. А Роб, застыв на мосту, смотрел себе под ноги. Там, в пруду, копошились черепахи и змеи. Рядом была наклеена табличка с призывом к осторожности. А скользнув взглядом по деревьям, он увидел другие надписи. На стволах висели потрепанные объявления: фотография девушки и подпись. У него потемнело в глазах, небо на миг присело и ударилось об землю. Девушка напомнила ему Анну. Он быстро подошел и выдохнул.
Это была фотография нез¬на¬комой де¬вуш¬ки. Роб дол¬го смот¬рел на по¬жел¬тевшую бу¬магу, ду¬мая, сколь¬ко дож¬дей прош¬ло пос¬ле то¬го, как по¬веси¬ли объявление, сколь¬ко по-рывов вет¬ра тре¬пало его, сколь¬ко глаз за¬мира¬ло, гля¬дя на женское лицо. Сколь¬ко мыс¬лей раз¬би¬лось о дре¬вес¬ную ко¬ру: кем бы¬ла, дол¬го ли бы¬ла, за¬чем бы¬ла…
На бу¬маге он про¬читал: Семь лет прош¬ло с тех пор, как умер¬ла моя не¬вес¬та. По-моли¬тесь за неё.
Боб помолился как умел – добрыми словами про себя. Про¬вел ру¬кой по ко¬ре и зас-тыл в мол¬ча¬нии.
Его легонько тронули за плечо.
– Поехали, что уж тут, – тихо сказала Алёна.
Роберт был ей благодарен за интонации, прозвучавшие в её словах. Он почувствовал себя не одиноким, пусть даже сейчас он всего лишь бесплатный водитель, везущий двух веселых барышень в горы. Когда он пристегивался, то усмехнулся одной мысли: С Анной они тоже не виделись семь лет.
Теплый ветер влетал в салон и бился о лица девушек – веселые и беспечные. Рядом с ними и Боба наполняла радость, и он дышал глубже, вбирая в грудь соленый воздух.
Они бросили машину около утеса, за которым находился гостевой дом – до кафе со смотровой площадкой оставалось проделать небольшой путь.
– Жарко идти, – пожаловалась Лёля.
– Представь, как завтра будет на вулкане, – отозвалась Алёна.
Около мини отеля стоял обоз с сеном, а рядом горшочки с мёдом и бутылки с разноцветным лимонадом. На меловой доске были написаны фирменные напитки и блюда.
На смотровой площадке накрыли столы, за которыми расположились туристы. Мест свободных не было, и лишь за крайним, ближайшим к стенам дома столом, под тенью сидел в одиночестве человек. У него было такое гордое и безмятежное лицо, словно он находится на капитанском мостике. В руке он держал фреш.
Лёля направилась к бару, чтобы, по её словам, «достать что угодно с таким количеством льда, чтобы в бокале можно было утонуть». Алёна взяла Боба за руку и повела мимо столиков к краю площадки. Когда они подошли к обрыву, девушка перегнулась через ограждение и приподняла ногу, словно при жеманном поцелуе. Но в данном случае перед ней была только высота, и целовать она могла лишь ветер. Под композицию David Guetta No money no love она вертела в ритм бедрами и смотрела на волны. Туристы, среди которых были пары среднего возраста и старше, отвлеклись от разговоров и напитков, но спустя секунды, снова вернулись к беседе.
– Осторожно, – сказал Боб. Но она еще больше склонилась над пропастью, как будто хотела разглядеть внизу всё в деталях.
Бобу надоело терпеть. Он крепко схватил её бедра и сжал их. Со стороны могло показаться, что мужчина беспокоиться о девушке и сильно держит. Роб знал, что груб, и завтра у неё будут синяки. Но главное она поняла: рисоваться больше не стоит – ночи вместе уже не избежать.
Алёна развернулась к нему лицом и сказала:
– Фотографируй меня! ¬– и протянула фотоаппарат.
Боб посмотрел на кадр, и улыбнулся; ему нравилось быть с яркой девушкой.
– Позвольте побеспокоить, – деликатно сказали через плечо – Я имел честь познакомиться с молодой леди, – он кивнул на крайний столик, за который уже уселась Лёля. – И хотел Вас пригласить, чтобы Вы могли смотреть закат в комфорте. И... я взял на себя смелость поухаживать за вашей второй спутницей, когда увидел, как вы беспокоитесь за…
– Алёну, – подсказала девушка.
– Спасибо, – он чуть поклонился. – Алёну. Мне бы очень не хотелось, чтобы Вы ушли, не найдя места. Вы и Ваши спутницы привлекли к моему кафе еще больше внимания.
– Куда уж больше…
Он благодарно улыбнулся.
За столиком беседа недолго велась на четверых – вскоре разговоры разделились на пары. После еды Боб с Алёной и вовсе покинули удобные кресла, чтобы смотреть закат поближе к краю, где лучше чувствовалась высота. Официант положил скатерть прямо на траву, принес бокалы и фрукты. Алёна села по-турецки и завладела кумкватом – яркий аромат нотками проник в морской воздух. Они ждали.
Желто-красное солнце наливалось цветом всё сильнее, окрашивая за собой небо. Эфир, казалось, поделился на слои, которые выстроились по оттенкам красного: ¬ от нежно-розового до гранатового. Алена прижалась к Бобу; положив голову на плечо, она зачарованно смотрела на закат. А он думал, что это ежедневное чудо природы, которое не перестаёт от этого быть чудом, как и рассвет, они с Анной видели только с крыши своего города, где не было ни гор, ни соленого бриза, ни тропического вечера. И ещё: какое же это особенное событие для жителей полярной ночи, ждущих восхода солнца месяцами. А сейчас он с другой: от неё пахнет морем и пряными духами, её длинные волосы развеваются и путаются от ветра; нетронутое краской лицо излучает красоту. Но может, это закатный свет так удачно ложится на лица? Или сила опьяняющего морского ветра? Возможно, игра теней, притягивающая своей загадочностью? Будет ли всегда доброжелателен к девушкам свет, чья внешняя благосклонность не нужна Анне – он внутри неё.
Играл джаз, и в ночи, как бенгальские огни в руках, осыпались и застывали звуки. Алёна поймала себя на мысли, что ей хочется сложить ладони лодочкой, словно она может их поймать, и оставить на память.
Когда солнце зашло, им подали коктейли с бенгальскими огнями за счет хозяина заведения. Он вышел проводить их до машины и обещался навестить в гостинице, позвонив из лобби-бара. Лёля оставила название отеля и номер бунгало, предполагая, что он не будет торчать в холле и дойдет до их домика именно в тот час, когда она планировала принимать душ. Обратно они ехали почти в полной темноте на дальнем свете; в салоне с разговорами было скудно. Лёля молчала, скорее всего, размышляя о новом знакомстве, а может, просто утомившись. Она теребила губу и хмурила брови, всё больше напоминая непоседу. Редко мелькали дорожные знаки с указанием населенных пунктов и транспортных узлов. Алёна крутила локон и просматривала фотографии на камере. Когда она, наконец, отвлеклась, то только успела крикнуть: «Тормози!».
Машин не было, светофоров и быть не могло, и Боб, снизив скорость, плавно стал тормозить, без резких движений. Но полностью машина остановилась после громкого хруста и небольшого толчка. «Чёрте что», – сказал Боб и снова надавил на газ. Машина поехала дальше, несмотря на ужас Алёны, которая потом всю дорогу утверждала, что они дважды раздавили огромную змею, которая переползала дорогу. Лишь ближе к концу маршрута она сменила тему, спросив у Боба:
– Тебе на экскурсию надо будет взять что-то из номера?
– Нет, всё в багажнике. Я не исключал, что закат в деревне может перейти в рассвет.
– Тогда тебе не надо возвращаться в свою гостиницу – поедешь от нашей к причалу. Она еще ближе, без машины обойтись можно.
– Ага, – вмешалась Лёля. – Только мы тебя на экскурсии не вспомним, сделаем вид, что первый раз видим. Боб?! – переспросим. И скажем, что смешное имя. И правда, смешное... Кем ты работаешь, кстати? Не ди-джеем?
– Журналист, фотожурналист.
– Спать идти не хочется, – закрыла тему узнавания Алёна и почесала под коленкой. – Около нашего отеля прямо на пристани есть коктейльный бар, сплошь из шатров. Там уютно и можно хорошо посидеть. И работает дольше других.
Боб свернул к пляжу, проехав мимо их гостиницы. Кафе оказалось прямо на набережной, часть столов поставили на понтоне. Из еды там продавались только снеки, зато в меню были десятки холодных и сочных коктейлей, обильно украшенных фруктами и кусочками цветного льда. Бар, где смешивали напитки, находился внутри.
Они расположились в одном из шатров, сделанном из парусины. Бриз теребил ткань, и, казалось, что находишься на судне, которое плывет по морю, а попутный ветер надувает паруса. В роли стульев выступали остывающий песок и маты.
Девушки бухнулись на них и стали усиленно растирать себе ноги.
– Весь день ходили пешком, – сказали они. – До встречи с тобой.
Алёна ушла внутрь бара, и вернулась спустя минут пять. В руках у неё была полная бутылка рома, и пара бокалов. Позади шел официант с тарелкой фруктов и льдом.
Лёля после тостов за знакомство и путешествия замолчала и будто бы задремала, улегшись на мат.
– Знаешь, – сказала Алёна, обхватив себя руками. – Всегда мечтала на море пробежаться с... – она подбирала слова. – С каким-нибудь мужчиной.
– На роль «какого-нибудь» я подхожу, – ответил Боб.
Она улыбнулась.
– Тогда побежали. Но я хороший спринтер.
– Что ж, пробежим весь пляж – это уже не спринтерская дистанция.
– По рукам, – сказала она, затягивая веревки на шортах. – Но и выносливость у меня тоже неплохая...
Первую половину пляжа она соревновалась с Бобом на равных, но потом чуть сдала. Как он и думал, на старт и начальный забег у нее ушли все резервы. Расходовать силы постепенно она не умела.
На финише, где он её ждал, Алёна не сбавляя скорости, прыгнула в воду. И он, не раздумывая, последовал за ней. Они плавали в одежде под бледной луной и россыпью ярких звезд, возвещающих о безоблачном завтрашнем дне. Остывшая вода, освежая, бодрила, и они знали, что эта ночь не может не свести их в объятья.
Когда они через час вернулись, шатер был пуст. Официант сказал, что дама отправилась в номер.
В бунгало Роб взял холодное пиво из мини-бара и устроился на диване в холле, напротив телевизора. Включил музыкальный канал и закрыл глаза. Дверь к Лёле была закрыта. Алёна убежала в душ, а позже со словами «хочу спать», прошла в спальню. Боб и не заметил, как она попрощалась.
Морской бриз с открытого балкона должен был усыплять, но пока плохо выполнял свою работу. На следующий день ему возможно предстояла встреча с Анной, но сейчас, прямо здесь, проведя вместе ночь с Алёной, в нем начинало зарождаться едва мерцающее и хрупкое чувство. И он не знал, что об этом думать, и может ли он от этого отмахнуться. История могла пойти дальше, чем просто флирт и роман на море.
Бежать дальше, искать Анну, но для чего? И есть ли у него внятная цель: что он ей скажет, что предложит. И наконец, что ждет он от нее? Он бы с удовольствием отделался от этих мыслей, но даже поговорить было не с кем.
И в этот момент ему на лицо положили руки и провели по шее. Девушка стояла позади дивана, облокотившись. Роб откинулся назад, и его поцеловали в губы. Его удивил запах от кожи, и он открыл глаза. Перед ним стояла Лёля, которая видно так и не заснула после вина. Она была в невесомом пеньюаре, не скрывающем её тело. Казалось, еще один порыв ветра, и девушка останется полностью обнаженной.
До свидания с галантным греком оставалось слишком много времени, что для страстной девушки, взбудораженной уходящим днем, было невыносимо. Боб не стал противиться. А когда Лёля вернулась в спальню, то её подруга с силой старалась закрыть глаза: притворяясь, что спит. Таким образом, сомнения Боба были напрасны – никто утром не захотел никакого продолжения, кроме веселого путешествия на вулкан.
Раз¬бу¬дил Роберта крик ча¬ек. Он налил кофе и вышел на террасу. Ша¬тер то¬нул в утреннем ту¬мане. Парусное судно в гавани на¬поми¬нало ко¬рабль-приз¬рак, плы¬вущий по об¬ла¬кам.

Глава 5.

В тот день в парке был фестиваль фаст-фуда – еды, доступной даже студентам. На выставку «закусочных на колесах» приехали десятки фудтраков. Прямо с колес продавались скорые в приготовлении блюда: сандвичи и гамбургеры, сосиски и тосты. Жарили картошку и мясо на гриле. Можно было попробовать блины и пончики с любой начинкой: от семги до сгущенки. И, конечно же, пригнали грузовик с мороженым и щербетом. Несколько BBQ-трейлеров развернули мангалы.
Шефы делились секретом своей оперативности:
– Всё дело в заготовках и правильном хранении. Это делается на специальных кухнях-фабриках, а потом мы развозим по паркам, где еду доготавливают.
Есть Анна не хотела, и Боб взял мороженое в стаканчиках с шоколадной крошкой. Они решили спуститься к реке, чтобы полюбоваться видом, но всё вышло иначе: там проходило соревнование по кайтсерфингу; для призов достаточно было достойно принять участие, тем самым, прорекламировав новую для гуляк забаву. Одежду организаторы тоже предоставили, и Боб направился в кабинки для переодевания. Анна уселась на набережной, свесив ноги. Она была одета так, словно собралась играть в гольф или теннис: в бело-голубую поло без рукавов, юбку-шорты и светлые кроссовки. На голове – бейсболка.
Солнце облизывало её голые плечи и колени. Боб любовался солнечным зайчиком, примостившимся у неё на бедре. Её глаза при таком освещении казались светло-зелеными, в которых варилось волшебное зелье.
Роб вышел в специальном костюме, похожий на супермена из комиксов. Один из тренеров пригласил спуститься к воде, и проверил, как он держится на доске без движения. Потом он запустил кайт, и Боб понесся вслед за ним, рассекая волны. Анна смотрела на него, но сквозь блики видела лишь силуэт в солнечной дымке, в которой растворялся её друг, резво взявший старт и прыгающий на трамплинах.
После, когда он разоблачался, и смеясь, поправлял мокрые волосы, она тихо сказала:
– Порой кажется, что достаточно накопить ярких моментов, и их хватит на целую книгу или на одну жизнь в браке.
Роберт хотел спросить, почему же этого обязательно будет мало в последнем её варианте, но она уже отвлеклась, позвав его прогуляться вниз реки. Они шли вдоль берега, пока не спустились к бывшей лодочной станции. Теперь здесь был зорбинг, и дети резвились в пузырях, безуспешно пытаясь встать на ноги.
Пошел дождь, теплый и грибной – облака не полностью закрыли солнце. «Как в детстве», – думал Боб. Капли со свистом били по пузырям, в которых дети, лежа без сил, смеялись от души. Он показал на перевернутую лодку.
– Давай залезем туда.
– Мы уже не настолько маленькие, – улыбнулась она.
– Ничего, уместимся.
Под лодкой трава была сухая; пахло мокрым и старым деревом.
– Запах древности, – сказала Анна. – Хотела бы я жить где-нибудь на острове, где зарождалась цивилизация. Ночевать на корабле.
– Ты бы устала от моря, воды.
– Хм, тогда жить в какой-нибудь мельнице, на мансарде.
Ей позвонили. Она взяла трубку и внимательно слушала, иногда нервно переспрашивала. Лицо её стало жестким. Роб не раз замечал, что это её обычная реакция на любые трудности. Не оторопь, не растерянность и слезы, а именно сосредоточенность, которая выглядит как жесткость.
– Я должна ехать, – сказала она.
– Что случилось? – взволновался он
– Зачем спрашиваешь, – резко ответила. – Разве чем-то можешь помочь?
– Чем-то могу, – упрямо сказал он.
Она махнула рукой.
– Я провожу, – сказал Боб, ненавидя себя за то, что в его голосе чуть не прозвучала мольба.
– Необязательно, меня там встретят.
– Всё равно.
Анна передернула плечами, и это снова задело его. Но сжав зубы, Роб встал и подал ей руку, чтобы помочь подняться с земли. В подземке они молчали; Боб держал ее руку с некоторым усилием. Было ясно, что ослабь он хватку, и тонкая ладонь ускользнет. На станции она тихо попрощалась. Он еще раз спросил, чем может помочь. Анна, не ответив ушла прочь.
Она пропала на несколько дней, не реагировала на звонки, сообщения и почту. А через несколько дней ответила так кратко и размыто, что лучше бы вообще не писала.
Они виделись еще несколько раз и бесцельно гуляли по центру. В последнюю встречу Анна пришла простуженная и уставшая. Купила в аптеке респиратор, а ему капли, чтобы не заболел. Отказывалась целоваться – сказала, что ходит вирус. И действительно, глаза у неё были влажные и блестящие. Но всё же Робу удалось её рассмешить – тогда он в последний раз слышал её смех. Странно, но после он вспоминал, что с жадностью ловил каждую минуту того дня, проведённую с ней, как будто заранее чувствовал будущее.
Больше они не встречались. Мимоходом, спустя время, он узнал, что в те дни тяжело заболел и умер её отец. Он хотел выразить соболезнования, сказать слова поддержки, но сделать это не удалось – было некому. Его сожаления и даже плечо не были нужны, как и он сам. Спустя месяцы она вышла замуж, и надолго пропала с горизонта.
А потом вдруг стала отвечать на письма и писать про острова.

Глава 6.

На корабле они разместились в разных местах. Лёля легла спать в трюме, где работал кондиционер. Боб вместе с Алёной поднялись на самый верх, на вторую палубу, оттуда был хороший вид. Но ближе к 11 утра солнце стало распекать немилосердно, а укрытия не нашлось. Алёна попросила нанести на спину крем для загара. Роб втирал, массируя её жёсткое тело, и с него струился пот. Уголки губ девушки застыли в снисходительном треугольнике. Когда Боб закончил, она сосредоточенно изучала птиц, парящих в небе. Большие темные очки закрывали половину лица.
Он спустился на первую палубу и взял в баре холодное пиво. Официанты готовили сандвичи и нанизывали овощи-гриль на шпажки. Их волосы сверкали от геля и воды. Здесь не было солнца, но сильно чувствовался ветер; волны одна за другой накатывали и щедро поливали людей, стоящих на корме. Парочка подростков, мокрых до нитки, но счастливых, болтали ногами, свесив их с носа корабля.
Боб оставался на этом ярусе больше часа, пока полностью не замерз. Тогда он решил вернуться на верхнюю палубу и просохнуть; тем более, солнце сбежало за облака. На лестнице он проверил мобильную почту и нашел новое письмо от Анны. Оно звучало как дразнилка: «Ты где? Я уже на острове. Здесь жарко, особенно около вулкана. Все только и говорят, чтобы спрыгнуть с парашюта в кратер, но никто не решается. Если не найдешь меня, то помни – я пишу тебе где я, но ты сам решаешься, куда ехать. Эти слова не были «водой» – под описание мест подходило несколько островов и даже стран.
К нему подошла Лёля.
– А ты совсем замерз, – сказала и прижалась к нему. Её кожа была горячей. – Знаешь, что мне снилось? Что тот галантный местный станет мой судьбой, и я останусь здесь навсегда.
Она повела плечами, вздрогнув от холода, и присоединилась загорать к Алёне. Боб проводил её взглядом: веселую и еще сонную.
И хотя она имела в виду совсем другое, острова она так и не покинула.

***

Днем вместе с экскурсией они не вернулись, оставшись на пляже. А под ночь Боб сказал, что пора отплывать к отелю. Девушки решили остаться на острове на всю ночь, возможно, им просто не хотелось больше проводить с ним время, а может, опасались штормового предупреждения.
Деревянное судно, капитан которого решился плыть к столице архипелага, напоминало пиратскую яхту. На его верхней палубе устроили дискотеку, но громкая музыка не заглушала порывы ветра. Все, кто хотел спать, пытались бороться с шумом в трюме.
Как всё произошло, никто не понял – посреди танцевальных ритмов раздался сильный треск: корабль осел, накренился и, как потом выяснилось, в трюм хлынули потоки воды. Роб поначалу не заметил крушения, вторая палуба некоторое время была скрыта от суматохи и стихии, но затем и он догадался, что случилось что-то неладное. Самые наблюдательные туристы начали перегибаться через борт и кричать, указывая вниз руками. Стюарды засуетились по палубе, приказывая всем надеть спасательные жилеты.
А потом Боб натолкнулся на капитана, который крикнул: «Все, кто хорошо плавает, за мной», и побежал за ним. Дело было за малым, вытащить тех, кто оставался в трюме. Он бросился к лестнице, ведущей на первый этаж. Дальше всё уже было затоплено, над водой виднелись десятки голов с испуганными лицами. Роберт выделил женщину, выталкивающую на поверхность маленького ребенка, и помог им добраться до безопасного места. Вода прибывала, и уже была с его рост. Он нырнул и стал пробираться к трюму, где должны были находиться те, кто решил лечь и кого мучила морская болезнь. По пути ему встретилась девочка-подросток, которая выбивалась из сил и захлебывалась. Плавать она не умела; била по воде и дергала ногами, но её голова всё глубже погружалась под воду. Она с большим трудом выплывала, отчаянно хрипя и откашливаясь; глаза её были выпучены от страха. Роб понимал, что от паники у неё отяжелели мышцы, и она плохо управляет своим телом. Он взял её за шкирку, как котенка и крикнул, чтобы она расслабилась. Боб плыл с ней, пока она не ухватилась за лестницу, ведающую на вторую палубу. Там она смогла продышаться, держась над водой.
– Иди к шлюпкам, к команде – крикнул он. И повернул обратно, жалея, что потерял время. Он плыл и чувствовал, что корабль сильнее накренился на правый бок. Около трюма выплыл капитан с престарелой женщиной:
– Бери её и быстро наверх!
– Давайте я с вами, она в норме.
Женщина и правда пришла в себя и держалась уверенно.
– Плыви с ней, поможешь сесть в шлюпку. Там я один справлюсь.
Корабль еще дал крен, и вода сильнее заливала судно. Трюм трещал, словно его распирал локтями великан, пытаясь потянуться и зевнуть.
– Лучше я, оттуда можно и не выбраться
– Вылезай отсюда, мать твою, – зарычал капитан. – Не мешай!
Он выкрикнул это из последних сил, и еще бы одного напора мог не выдержать. Но Боб не стал ничего говорить, а поплыл наверх, собирая за собой растерянных, но находящийся в безопасности пассажиров с первой палубы. Он думал об Анне, что если сейчас потонет, то навсегда лишиться её. Без неё он бы не стал капитана даже слушать, А смерть, что смерть? Он не увидит её, однако сможет почувствовать и пережить. Но это ощущение умрет вместе с ним, если он пойдет за капитаном.
Когда он поднялся на палубу, пассажиры и команда уже были в жилетах, и от оранжевого цвета рябило в глазах. К их паруснику подошел спасательный корабль, и люди переходили с борта на борт. Мужчинам дали «зеленый свет» последними. Роб медленно шел по мостику в самом конце, но капитана так и не увидел.
На берегу женщин и детей окружили врачи. Боб долго сидел на песке и смотрел в море, отказываясь куда-то уходить, и подрагивал, пока кто-то не набросил ему на плечи полотенце. Позже к нему подошел полицейский, и спросил про двух туристок, которых видели с ним:
– Были ли они в трюме?
Боб покачал головой
– Они остались на берегу.
– Повезло, – только и сказал полицейский.
Позже Роб узнал, что капитан оказался единственным, кто не выплыл. И нырял он в последний раз уже в пустой трюм.




Глава 7.

Боб вышел из агентства, что находилось около телеграфа, и пошел пешком к Цветному бульвару. Там находился офис издания, на которое он в последнее время работал. Роб остался в журналистике, променяв мир слов на кадры и растровую графику. Работа с изображениями отнимала у него меньше эмоций, чем с родным языком. Теперь он руководил фотослужбой и в его обязанности входили «летучки», редакционные совещания и постановка задач. Всё это Боб не любил, предпочитая лично выезжать на место и проводить съемку. Командировки и задания он предпочитал брать определенного толка – в дальние, необжитые цивилизацией страны, на места стихийных бедствий и в зоны конфликтов.
Роб прошел по Камергерскому быстрым шагом, впервые не смотря на лица людей; не бросив взгляд ни на окно пиццерии под самым фонарем, ни на лавочку около театра. Он торопился попасть куда нужно, и всех встречных воспринимал как досадную помеху – частокол, расставленный на его пути. Так он и бежал, пока один из «столбов» не оказался упорным, и обойти его не получилось ни с первого, ни со второго раза.
– Опять бежишь, студент – услышал он голос. – Но в этот раз без мяча.
Боб оглядел: перед ним было широкое, улыбающееся лицо.
– Куда идешь?
– На цветной, – ответил он, не поздоровавшись, хотя узнал майора.
– Так пойдем, прогуляемся через бульвары. Мне в ту же сторону.
Они шли по улице, облепленной по одной стороне кофейнями и барами, по другой – зданиями государственной власти. Около одного из кафе майор предложил сесть. Заказал эспрессо на двоих и сразу жёстко спросил:
– Что за бумаги?
– Интересный вопрос, – усмехнулся Боб.
Полицейский его смягчил:
– Я вижу, что это документы на выезд и плюс загран в руке. И от ответа зависит: стоит ли тебе делать предложение и затевать разговор.
Роб глянул на бумаги, словно их впервые видел. По ним он должен был снова улетать на острова, но не случилось. В новом письме от Анны, написанном в неожиданно игривом стиле, она снова дала «дорожную карту» и добавила: «На каком очередном закатном острове ты, наконец, найдешь свою женщину? Ведь и в кафе тебе всегда больше нравилась атмосфера, а не еда».
Также она назвала его по имени, чего не было уже очень давно, и сделала это ласково-сочувственно. К этому моменту, когда пикнуло оповещение о новом письме, он успел заполнить анкету в турагентстве. «Здесь, наверное, вай фай», – с ненужной практичностью подумал Роб.
Когда девушка попросила у него паспорт, он кивнул и вышел из офиса.
Сейчас в руках лежали ненужные листы, которые жгли руки.
– Роберт?
– А?! А, да, – Боб положил документы на поднос проходящего официанта и заказал минералку.
– Эти бумаги в прошлом, острова тоже.
Майор улыбнулся.
– Я хочу тебе предложить половинку, половину острова.
– Неплохой подарок.
– Вот именно, – майор достал карту и показал.
–Хм…И?
– Отправим тебя в командировку. С твоей работой договоримся – должность не займут. Хотя чего тебе это профессия: в одном издании пишешь, что Солнце восходит на западе, в другом, что Солнце не уходит с небосклона вообще. В статье во вторник, что белые обидели красных, ну а в четверг, что красные угнетали всех, но больше всего белых…
– Я понял, давай ближе к делу. Тем более, я уже не пишу.
– Именно. Поедешь туда по своей теме – нужны фотокорреспонденты.
– Зная ситуацию…Определённые фотокорреспонденты? Военные?
Майор поморщился:
– Давай пока без этого слова. Скажем так, те, которые могут делать работу в экстренных условиях. Война – это тоже стихия. Особенно когда её не сам начинаешь и не продумываешь, – закончил он с долей усталости в голосе.
– Опережая вопрос. Людей хватает, но раз уж тебя встретил. К тому же, на твоём лице не была написана «ясность завтрашнего дня».
Роб улыбнулся.
– Знаешь, ведь так часто, наверное, бывает. Бежишь, бежишь, и главная цель – пройти как можно лучше каждый новый круг трассы. А потом как будто грохот из сигнального пистолета – и всё, стоп. Без финиша и нового старта. И думаешь, даже у Сизифа оно как-то осмысленнее.
– Тогда берись. Там лишних мыслей не будет. Будет одна – выполнить задание и выжить.
– Прямо как у спецназа, – не сдержался Боб.
– Может и хуже. Те с оружием. Недавно в зоне БД история была. Перебили водоснабжение города, а где ремонтировать надо было – ничейная территория. Туда и разведка не заходила, всё простреливалось. Но ремонтная служба поехала. Из трех вернулись двое раненых. А ведь если потом спросят, журналисты, соседи или дети: а что делал на войне – так ответ не сильно впечатлит: работал в коммунальной службе, водопровод латал.
Они еще долго и неторопливо говорили, минут сорок. Потом, прогуливаясь, дошли до Трубной, где и расстались. На прощание Боб спросил:
– А эти двое водопроводчиков еще работают?
– Нет, – ответил майор.– Один уволился и уехал на материк, к нам. Обустраивается в мирной жизни. Второй решил, что их друг погиб из-за того, что они были безоружны, и сменил разводной ключ на винтовку – теперь тоже воюет.
По дороге Роберт вспоминал, что узнал об Анне за прошедшие годы. Еще в институте она начала подрабатывать визажистом, выполняя заказы в студиях вместе с фотографами. Потом стали появляться частные, персональные обращения от нанимателей, чтобы она делала макияж и прическу. Так она стала известным – в кругах постоянных заказчиков – специалистом MUAR. За последние годы она мелькала в компании звезд на популярных шоу, которые он правда не смотрел и знал о них понаслышке. Нередко путешествовала, в основном по островам, внесенным турагентствами в каталог самых романтичных мест мира. Там она вместе с целой командой отвечала за то, чтобы свадьба обеспеченных сограждан прошла на чужбине на самом высоком уровне, и в первую очередь, чтобы хорошо выглядела невеста.
Насколько он мог судить, Анна вполне состоялась, и чувствовала себя комфортно посреди течения жизни. Он часто думал, почему это случилось именно так, и почему не вышло у него. Были простые ответы: ей хватило нехитрого применения красоты, более прикладного, а главное, востребованного. В её искусстве нуждались чаще; больше людей его ценили и не подвергали сомнению. Но были и менее простые ответы, о которых говорить не имело смысла.
Боб задавался вопросом, что бывает чаще: когда к ней приходят и объясняют, что и как надо сделать, детально проговаривая весь рисунок на лице и ожидая от неё только умелой руки, лишь точного исполнения? Или обращаются к ней и просят раскрыть образ, как она видит и считает нужным, с помощью подвластных ей средств? И тогда перед ней было лицо как белый холст и косметичка словно мольберт.
Один раз, впрочем, они встретились почти вживую. Она участвовала в представлении, которое сама же и придумала. Появлялась то в одном московском парке, то в другом на пьедестале в роли и вместо скульптуры. Его гримировали, и она почти обнаженная в телесном белье, поверх которого была глина, выставлялась как часть ландшафтного дизайна. Этой акции уже было лет пять; Анна радовала посетителей парков своей красотой, которая была лишена пошлости. Шутники утверждали, что с каждым годом в скульптуре всё меньше плоти и больше камня, дескать, он скрывает не только эмоции и чувственность, но и морщины. И наступит время, когда она полностью окаменеет. Идея стала популярной, и ряд парков сделали похожую скульптуру, которая оставалась с ними навсегда – решили, что усадили крылатую Нику в клетку. После чего Анна перестала там выставляться, даже изредка.
В тот день Боб гулял по Нескучному саду. Это был субботник, и редакция хотела заслать практиканта-фотографа, и очень удивились, что Роб поехал лично. Он любил посещать парки весной, к тому же, был не прочь убраться под музыку на свежем воздухе. И там, около Ротонды увидел Анну, вернее, скульптуру. Несмотря на глиняный грим и годы он узнал её без промедления. Она стояла на одном месте, будто вросла в землю, и люди ходили рядом как ни в чем не бывало. А он не мог понять: это Анна «в скорлупе» или же её каменная копия?
Боб подошел ближе к арт-объекту и долго смотрел на него, думая о прошлом. После, не заметив движения, сделал снимок на память. Этот кадр хранился у него в телефоне. Он еще раз взглянул на него, проведя пальцами по экрану, чтобы увеличить масштаб – пока глаза статуи не стали во весь экран. Это были глаза Анны, живые, с застывшими слезинками.

Эпилог.

Их истории мне было трудно что-то противопоставить. Я познакомился с женой вполне обычно, когда совершал пробежку по школьному двору ранней весной – это было единственное окрестное место без луж и грязи.
Я наматывал круги по беговой дорожке и рассматривал через школьное стекло мам на первом этаже: они помогали собираться своим детям. Все они были очень близко, в метрах пяти-десяти от меня, но казались очень далекими: со устроенными судьбами, с жизнями, посвященными будущему. Нас разделяло всего лишь стекло, но оно казалось прочнее и толще любых препятствий. Она вышла из дверей школы, прогуливаясь с ребенком. Грелась на солнце, пока тот рассекал на круизере.
Я бежал и вспоминал про бумаги, которые прочитал сегодня утром на конференции, и на очередном круге остановился около неё. Не помню, что говорил. Совершенно точно не объяснял почему подошел. Просто заговорил как со знакомой, пускай и шапочно. Я рассказал ей о своем дне, как сегодня на втором этаже делового мероприятия прочитал записи, и она стала отвечать...Когда первый раз подлетел сын, она попросила пять минут. Он вернулся еще раньше, но был отправлен восвояси.
– Для них время идёт медленно, – сказал я. – Где для нас пять минут, для них час.
– У Вас есть дети?
– Нет, скорее особенности профессии.
– Детский психолог? – поинтересовалась она.
Я только улыбнулся и объяснил....
Что отвечаю за развитие одного из центральных парков, который был здесь упомянут. И по работе успел мельком познакомиться с Анной. Её историю я мог не узнать, если бы не письма. Я не знаю, зачем она мне их вчера передала; возможно, надеялась, что я сумею их продвинуть, и этот рассказ станет известным. А с ней и сама Анна, сбежавшая скульптура. Дело в том, что со временем все парки сочли оптимальным не приглашать живого человека, а разом установить изваяние, чтобы посетители думали, что Анна с ними каждый день. Хотя сама девушка утверждала, что это она отказалась, а последнее свое представление провела в Парке Горького, откуда сбежала ночью, расколов гипс, как скорлупу.
На следующий день после разговора с Анной я взял с собой распечатки – мне предстояла конференции по развитию выставочно-ярмарочной деятельности в Торгово-промышленной палате. После первых докладов я перешел на второй этаж, где, как обычно, никого не было. Голоса, усиленные микрофоном, доносились и сюда, а потому устроившись на широком диване, около фонаря, я мог разобрать каждое слово. С собой я захватил кофе и со вздохом пресыщенности заскользил глазами по строкам. Постепенно звуки стали глуше; я выхватывал только нужную мне информацию. Затем меня окружил фоновый шум. А потом и вовсе посреди неожиданной тишины я целиком погрузился в текст.
Закончив читать, я вспомнил, что каждый день, когда я делаю пробежку...А впрочем, рассуждать об этом не было времени. Я быстро зашел в гардероб и без промедления покинул здание на Ильинке. И вот сейчас я здесь, перед Вами.

Начало новой истории.

Договорились встретиться за час до тренировки – мяч мячом, но и поговорить по душам никогда не мешает. Они устроились в тени берез, что щедро были рассажены по всей длине аллеи. Каждые пять минут мимо них пробегали два десятка юношей из футбольной секции в клубной форме. Первые несколько кругов команда лидеров замедляла ход вблизи двух девушек. Они хорохорились перед ними, расправляя плечи и задирая головы; сверкали глазами и расточали улыбки.
Когда пошел круг пятый или шестой, и километраж стал внушителен, ребята пробегали без того задора. Обессиленные, с потухшими глазами и медлительные, они не обращали внимания на недавний объект своих симпатий.
– За полчаса мы увидели историю, – сказала одна из девушек, которую мы знаем под именем Алёна.
Лёля, приготовившись к смешку, посмотрела на неё. Она ждала иронии и не ошиблась.
– Историю семейной жизни, почти как у моих родителей. Только ускоренную.
На лавке около них лежали баскетбольные мячи, ожидавшие своего часа. На небе торчало солнце, по-настоящему жаркое в этот майский день. По асфальту благодаря ветру бродили тени – листья, что отбрасывали их, перешептывались между собой.
Лёля после фразы подруги устремила взгляд вдаль. В отношениях она не считала себя экспертом. Её опыт, как впрочем, и подруги, остановился на нескольких ночевках в палатке парней. Они отдыхали в спортивном лагере, на сборах. Программа была насыщена лишь тренировками, и от распорядка и дисциплины стало мутить. Тогда они нашли себе дело, а проще говоря, влюбились. Как должны развиваться отношения они не знали, предполагая, что от танца-поцелуя и дальше до какой-нибудь близости. В итоге в одну из ночей они пошли в гости к ребятам, пока их соседи отправились в самоволку на берег реки. Близость произошла сразу, причём слишком поспешная и окончательная, что заставило их растеряться. Что собственно, делать в отношениях дальше? У парней хотя бы был план на ближайший день: рассказать всем своим друзьям, как они повзрослели за одну ночь.
На счастье, смена скоро закончилось, и над отношениями работать не пришлось. Вернувшись домой, они выкинули из головы и ребят, и ту историю. Так что в полной мере считать её опытом можно было с большим трудом.
– Посмотри, – заговорила Алёна и показала планшет.
– Куда?!
– Вот, в ленте обновлений. Хороший тур предлагается на портале. «Горячий», видно, в последний момент отказались от билетов. Почти даром.
– Мда...В экстрим-лагерь в соседнюю область и то дороже будет.
– А я о чем! Остров, правда, не очень известный, скорее всего, скучноватый, без тусовок. Но зато природа какая – море, горы, леса. Пишут, что один из самых зеленых на архипелаге, вода чистая, бухты без толп. Всегда хотела бегать на закате по пустынному пляжу.
– Одной? – улыбнулась Лёля.
– Ну почти.
– Ок, но тогда будем там сестрами. И назовёмся похоже. Как-нибудь... Ты Алёна, а я Лёля.
¬– Это еще зачем?!
– Ну не знаю. Так веселее. Когда другое имя, не своё, можно делать всё, что угодно.
– Хм... И чтобы ты хотела?
– Встретить кого-нибудь, возможно, местного. Живущего на острове. И остаться там навсегда. Это бы решило все проблемы.
Алёна звонко засмеялась.
– И какие у тебя проблемы?!
Лёля с улыбкой разглядывала свои ноги.
– По всей видимости те, которые я не хочу решать. И точка.











Робин Бобин. Как создать убийцу.
Робин Бобин Барабек
Скушал сорок человек.

Мнительный разум плодит демонов.

I

Вулкан находился на одном из ныне необитаемых островов. Каждый год сотни туристов прибывали к нему, проделав немалый путь: вначале по воздуху, потом по воде. Вулкан прославил остров, но он и убил его жителей – до последнего извержения здесь был небольшой город, лежавший в низине.
Теперь на острове зарабатывали туристические компании, прокатчики яхт, пароходов; и старик, устроивший около вулкана освещающий оазис с прохладительными напитками. Цены там обжигали, но после спуска в кратер и подъема обратно, мало кто мог отказаться от холодного фреша или фраппе. К тому же, кафе находилось под редкими деревьями, что вкупе с зонтами дарило туристам спасительную тень. Называлось заведение по имени вулкана – Эмпедокл.
При таких вводных хозяин кафе мог стать только философом самой верной школы мудрецов – школы человеческой жизни. Он часами просиживал в кафе, щурясь на солнце, словно хотел приобрести еще больше морщин. Как все местные, он не носил шляп и любых других головных уборов, а темные очки считал уделом молодых. Как все местные, которые не разбились по юности на мотоцикле, не погибли в море и не были зарезаны из-за женщины, он отличался особой невозмутимостью.
Он никогда не выбегал на дорогу, чтобы заманить туристов, как бы его дела плохо ни шли. Грек знал: те выходят из автобуса еще бодрыми, им не терпится увидеть вблизи действующий вулкан. Но обратно они с трудом будут подниматься, проклиная всё на свете: что экскурсия проходит в полдень, в самое пекло, что в кратере жарко и пахнет серой и что до моря плестись не меньше часа.
Именно тогда Робин Боб, который в ту пору носил другое имя, сделал первый шаг к вечности, вернее, к её поиску. Впрочем, где еще искать небеса, как не на земле, меньше всего населенной людьми, дальше всего от цивилизации, когда вокруг лишь стихия: море и горы.
Он заказал фраппе, и напиток ему принес сам хозяин.
– Насмотрелись Вы здесь на обессиленных искателей приключений? – спросил «Боб», приглашая к беседе.
– Я видел много людей, идущих под горку, счастливых и обнадеженных. Но когда они возвращались и шли наверх, то были уставшими и равнодушными. Я вспоминал, как мы с женой были молодыми и легкими на подъем. И как потом было тяжело проходить вторую часть пути.
– Это то, что нельзя изменить, – устало ответил «Боб». Говорить об этом смысла он не видел.
Старик присел к нему и повертел в руках бокал с ледяным соком.
– Знаете историю Эмпедокла, в честь которого назван вулкан и остров?
– Историю о мнимом бессмертии? Как он прыгнул в вулкан, чтобы доказать своё божественное происхождение?
– Историю о бессмертии, да. Но не легенду о безумце. Он не ровнял себя с богами, гордыню ему приписали.
И хозяин кафе рассказал свою версию истории. О том, как у того вулкана стояли двое – Эмпедокл и его ученик, имя которого неизвестно. И именно он столкнул учителя в огонь, дабы того поглотило без остатка пламя. Красивую историю убийца придумал на обратном пути, возвращаясь в полис, благо его земляки, греки, были доверчивы.
– Зачем? – спросил «Боб», предполагая зависть или обычную ссору.
– Там, у кратера, где разлито дыхание ада, ему было видение. – Грек задумался. – Детали неизвестны, но оттуда он ушел в убеждении, что чем больше берешь жизней, тем дольше живешь. Жизней людей не случайных, а что-то значащих в твоей судьбе. И учитель стал первым, что неудивительно. По мне, дыхание ада вывернуло ему мозги.
– Он уже был сумасшедшим.
Грек слабо улыбнулся.
– Кого Бог хочет покарать, того наказывает безумием. Быть может, от страха, жары ему явились образы, которые покорили слабый разум. Кто ж знает...
«Боб» пожал плечами. Холодный кофе бодрил, жара отпускала. Однако запах серы становился сильнее. «Сказался ли он на моем знакомом за те годы, что он работает подле вулкана?», – подумал он. И попрощавшись, вышел.


***
В прохладном автобусе он чуть не уснул. Это было чудесное ощущение, когда сидишь в салоне, залитом светом, за окном раскаляется и воздух и земля, а здесь от кондишена бегут по коже мурашки.
Слева от него смеялись две девушки. Они были в коротких белых шортиках, обе высокие даже в кедах, порывистые и бесконечно юные. Их глаза искрились, а мимика менялась каждое мгновение. Молодые тела не могли сдержать энергию и силу, бьющую сквозь них, словно лава. Жар они снимали лишь тем, что дарили его другим, после горячих ласк просыпаясь в холодных постелях.
Они были танцовщицы, как они сказали Бобу.
– Боб?! Смешное имя. Словно горох.
– Или фасоль, мексиканская! А можно вы назовём тебя Мексиканец?
Он улыбнулся.
– Почему нет, я люблю гулять от заката и до рассвета.
– А нас зовут…
Далее он не слушал, а потому не запомнил, как они представились соседу.
После чего девушки развернулись и принялись общаться с Бобом, то и дело сталкиваясь под сидением ногами, которые им некуда было девать.
Дорога несла их в них по серпантину, в столицу этого острова, что располагалась около моря, где и порт.
Но все пассажиры знали, куда бы ни ехал их автобус, для этой троицы он прибудет в бессонную ночь.

…Робин отплыл на рассвете, оставив девушек остывать на прохладном берегу.
Он греб в прогулочной лодке, и каждый взмах веслом оглушал, настолько было тихо в ночном море. Девушки уже и не смотрели ему вслед, они танцевались на берегу, взяв в партнеры початые бутылки рома.
Скоро они исчезли из вида, а перед ним долгое время раскачивались огни гавани, свет фонарей, маяков, прожекторов.
Лестница, которую ему сбросили с корабля, уходила в темноту. Без робости он поднялся на борт, и его ослепило от огней, горящих на палубе. Там все гремело от танцевальной музыки. Капитан улыбнулся ему и сказал на беглом английском: «Добро пожаловать».
Боб пожал в ответ руку, взял у проходящего официанта выпивку и пристроился на носу корабля. Одиночеством он наслаждался не больше 10 минут.
Утром на остров прилетел вертолет спасателей. Он забрал трупы девушек с многочисленными ожогами и следами отравления газом. По первоначальным данным, это были туристки, по каким-то причинам опоздавшие на корабль и вернувшиеся в кратер вулкана. О трезвости не могло быть и речи, а потому следствие пошло по одному пути.

***

Это была еще одна жаркая ночь. Из ливийских пустынь пришел настойчивый гость – горячий воздух Сахары. Казалось, он заблудился и оказался не на тех островах, но здесь чувствовал себя как хозяин. Его порывы сбивали с ног, переворачивали лежаки, валили зонты. Только столетние платаны оставались невозмутимы, и именно под ними прятались люди, которым не спалось в поздний час. До рассвета оставалось совсем немного.
Расстегнутая рубашка на Бобе шуршала как старый корабельный парус. Девушка стояла позади и подставляла лицо горячему дыханию – её кожа устала от косметики, слез и мужской щетины. А больше всего устала от времени и ласки двух мужчин.
Как в её жизни появился второй, она не помнила. Просто возник, как в плохой пьесе. И уверенным движением смел все противодействие. Сейчас её красивые ноги были ободраны и кровоточили. Спуск в этом безлюдном месте не отличался комфортном – огромные, подчас острые валуны словно противились тому, чтобы по ним ходили, как будто хотели сбить спесь с пришельца и согнуть от боли. Но она шла по ним – жестким, влажным и обросшим травой. И ей казалось, что неизвестное морское чудище лижет её ноги шершавым языком. И эти непрошенные ласки вызывали страх и брезгливость.
Он смотрел на неё, в его рубашке на еще мокром обнаженном теле, и думал: завтра к отелю подъедет автобус, самолет унесет её туда, где лежат три билета в зоопарк – для неё, мужа и ребенка. И эти бумажки, словно пропуск обратно в обычную жизнь, в которой для них сегодняшних уже не хватит места.
И в горячем воздухе – запредельная плотность момента, в котором есть всё: растревоженное море, оглушающий стрекот цикад и счастье, только здесь заключающееся в прикосновениях. Припасенный ром сейчас без толку – лишний алкоголь только разбавит адреналин, щекочущий счастьем. Им обоим понятно, что на такую страсть в реальном мире не хватит ни времени, ни сил. И нужна ли она такая, когда есть дети...Впрочем, только у неё.
– Я буду долго помнить этот день, – говорит она.
Он знает, как укоротить это срок. Провести вместе хотя бы неделю обычной жизни. И наваждение пройдет.
Но в ответ только кричит сквозь ветер (шум стихии такой, что цикады надрываются, стараясь его пересилить). Она ничего не слышит, и тогда он просто показывает на одинокий ялик спасателей, что томится у берега – в такой ситуации лучше всего отвлечься, чтобы не врать. Они отплывают, и тонкая как лимонная долька луна кисло наблюдает за парой.
То путешествие на лодке ничем не ознаменовалось, кроме обычных для этого жанра поцелуев, молчания, красивых загадочных пейзажей. Были и расщелины в горах, и встреча рассвета на безлюдном пляже, и горы, проступающие сквозь утренний туман.
И закончилось оно вполне обычно: Боб привез её к отелю, где она должна была сесть на автобус и уехать в аэропорт. Однако домой девушка не прилетела, о чем он узнал только спустя время. Ни звонком, ни любым другим способом в известность никого не поставила. Боб же тут же съехал из гостиницы, не воспользовавшись трансфером, что и дало повод думать, будто бы они пропали вместе.
Впрочем, нашлись они по отдельности: на борту самолета её не было, как не было и среди живых. Тело девушки выловили рыбаки, далеко-далеко от того места, где они прогуливались на ялике. Но недостаточно далеко, чтобы он не обвинял себя, если бы узнал о трагедии.

***
В самолете Боб взял газету. Передовица сообщала о пропаже двух туристов. Последний раз их видели на пляже отеля, оставшимися в одиночестве. Искали их пока без старания – опоздала на обратный рейс только девушка, которую ждал обозленный муж, а потому полиция, склонная к простым решениям, не исключала отсутствия преступления. Зато при возврате изменницы супругу исключить преступление было нельзя.
Не самая лучшая заметка перед отдыхом, – подумал Боб и откинулся в кресле. До кофе оставалось еще минут сорок, и подремать не помешает.
Потом, спустя время, Боб долгими часами спрашивал себя, что он знал о ней, и вспоминал, каждую минуту их недолго знакомства. И невесело думал о том, что чем короче человеческая жизнь, тем важнее и ценнее кажется любое слово и эмоция. За долгие годы мы привыкаем ко всему, хорошему и плохому, и чувства размазываются по жизни слишком тонким слоем.
Они познакомились на живом концерте, на веранде отеля. Он увидел её издали: белое платье, сильный загар, волосы, ниспадающие на лоб. Восточные чуть раскосые глаза, плотные губы. Она была крупновата, выше его, но не полная. Оба как выяснилось позже, не курили, но оба не нашли лучше знакомства, чем в юношестве: он попросил её о сигарете, она сразу раздобыла, а потом направила его принести ром с колой из бара.
Её время наступало ночью, когда около отеля зажигались фонари; туристы переодевались в вечерние наряды, дамы вспоминали о макияже, и около бара было не протолкнуться. Тогда на фоне лишь слегка накрашенных девушек она выглядела ярко и чувственно. Она принадлежала к тем, кто особо хорош, когда много недосказанности и мало света. Ей можно было любоваться в темноте, при свете фонаря, на дискотеке. Отели, с их приглушенными лампами, были её вотчиной. В общем, читатель, они не могли не оказаться на безлюдном пляже, в ночь, когда жаркий ливийский ветер пришел из африканской пустыни.
– Собираетесь спать? – услышал голос.
Ах да, он же в салоне самолета, на взлетной полосе. Поднял глаза и увидел около себя женщину средних лет. Она была в возрасте, уверенная в себе, но что важнее для повествования, обладала достаточно эффектной внешностью, чтобы он ответил: нет. А после того, как она кивнула на заметку и сказала: «Не самое лучшее чтиво перед путешествием», – сон как рукой сняло. Она была ему интересна, эта взрослая горделивая женщина, а большего для недолго знакомства и не надо.
– Робби, – представился он и шутливо протянул руку, как бы с уважением к её положению.
– Элис. Любите сидеть у окна? – спросила она.
– Нет, – соврал он, и они поменялись местами. То, что просто и естественно выглядит у детей, всего лишь поменяться местами, несколько неловко и двусмысленно происходит у взрослых, когда два солидных человека начинают протискиваться в узком помещении, извиняясь, уступая и, в конечном счете, только мешая своей вымученной деликатностью. Всегда не хватает грубияна, который бы просто толкнул на место со словами: «Да сядь ты, наконец!».
– Спасибо, – сказала Элис. – Мы так суетились, что бедняге-соседу пришлось пересесть.
– Да? – рассеяно переспросил Боб. Он никого не заметил.
– Вы раньше бывали в Сочи?
– Нет, никогда.
– Только по заграницам? Сейчас многие осваивают русские курорты.
– Вы словно не из России.
– Я из Франции. В России живут мои родители. И в этом моё конкурентное преимущество – язык, знание истории и иллюзия того, что я знаю, чем живут здесь люди.
– Самокритично.
– Я не обольщаюсь. Если очень давно живешь за переделами страны, то не можешь знать, как устроена жизнь её граждан. Так Вы тоже по делам?
– Что-то вроде того. Одна встреча, на форуме. И то если получится – договоренности пока нет. И посмотрю за день город.
– Не успеете... Если, конечно, у Вас не будет хорошо провожатого, – она легонько коснулась рукой его манжеты.
Робин думал, что следом она тут же предложит быть им, но не дождался. Им принесли кофе с молоком. К нему она достала черный шоколад и надломила его.
– Вкусно пахнет какао, – произнес он.
– Не хотите попробовать? – как будто с обычной вежливостью отозвалась она, но после этого все барьеры рухнули. Несколько раз за время полета, они так увлеченно жестикулировали, что руками задевали друг друга. Они говорили обо всем, что только может прийти на ум, а потом она вынесла вердикт:
– Давай так. Я помогу тебе сориентироваться на форуме, поскольку я организатор и для меня там секретов нет. А ты проводишь даму до гостиницы. Это сэкономит тебе время. Как зовут человека, с которым ты собираешься встретиться?
Он улыбнулся её уверенности.
– Я всех знаю на форуме, – спокойно произнесла Элис. – Десять лет уже организую встречи.
Он посмотрел на неё. Холодные, голубые глаза. Большие ресницы. На вид – около 35, но выглядит ярко и маняще. Черный костюм, который не скрывает фигуру. Взгляд опытный, с легкой блуждающей улыбкой, из флирта всегда готовой перейти в пренебрежение. Ей сложно отказать, поскольку открыто она ничего не предложит. При виде таких женщин невольно возникает нетерпение. Её веселый нрав и юмор способствовали легким контактам и даже такому странному формату, как деловая дружба. Когда люди, которые приносят пользу, еще и приятны в общении.
В аэропорту пришлось задержаться, он уже давно не летал с багажом, а тут надо было подождать её. Как оказалось, она поселилась в гостинице в Имеретинской низменности, около Олимпийского парка, в той же, где планировался форум. Он донес сумку прямо до номера, и в шутку получил монетку евро.
– Здесь же не заграница!
– Скоро будет, – уверила Элис. И предложила попить кофе в ресторане гостиницы. Она сказала, что там могут оказаться люди, которые ему нужны. И так оно и получилось. Таким образом, уже до форума он успел решить почти все свои вопросы.
– А с Вами хорошо – сказал Боб.
Элис только кивнула и предложила прогуляться.

Вернулись они вечером, когда на море уже стемнело. В холле номера Элис, быстро повернувшись, впилась в его губы. Потом с легкой улыбкой стала отступать к спальне, приглашая за собой.
Больше всего ему хотелось снять одежду с этой «застегнутой на все пуговицы» женщины, одно прикосновение которой в обычной ситуации большая дерзость…
Он ушел только под утро. Спустился в кафе, и пока занимался рассвет, пил кофе. На набережной были только рыбаки. Они молча стояли друг около друга на одинаковом расстоянии, словно организовав оцепление. Удочки на реке возвышались как частокол.
К началу форуму Элис не появилась, и помощник генерального спонсора был вынужден звонить в номер. На стук также никто не ответил. А после, горничная, открывшая номер, нашла эффектную женщину, полуобнаженную, лежащую на постели. Она была мертва.

***

Боб сидел на детской площадке, рядом с сожженной песочницей и качелями.
Острова, легкие попутчицы остались в том, другом мире. В этом человеческая жизнь обрывалась так буднично и быстро, что он не всегда успевал запомнить боевых товарищей. Он с грустью вспомнил, как терзался из-за заметки в газете о гибели едва знакомой девушки. Здесь об этом не могло быть и речи – сказывалась нехватка времени и черствость, которая неизбежно приходит, когда смерть становится обычном делом.
Пахло гарью, ветер кружил пепел. Бой был скоротечным, но очень жестким. В его отряде было около трех раненых, противник потерял безвозвратно четыре человека.
Детей здесь давно не было, а детский сад противник разбомбил еще при прошлой атаке. Именно тогда его отряд прислали сюда.
До того Боб ни разу не слышал боевую канонаду. Единственное, что было похоже – это салют, который он наблюдал с воды во время очередного свидания. Они плыли с подругой на теплоходе под мостом Богдана Хмельницкого. На нем толпились зеваки, их дети аплодировали каждому залпу, свесив ноги. Небо взрывалось яркими гроздями. Они отцветали, а потом, как будто обессилив, устремлялись вниз, смирившись с силой притяжения. Боб смотрел в небо, и ему чудилось огромное ночное дерево, с которого опадают перезрелые плоды. Рядом на палубе дети пугались каждому громкому взрыву и пытались укрыться, когда почерневшие холостые заряды растворялись во тьме, не долетая до воды.
Тот день был испорчен довольно утомительным монологом барышни с бесконечным рефреном: почему же он уезжает на очередной остров? Бобу стоило трудов, чтобы удержаться и не объяснить, что остров не бывают очередным, очередной бывает...А впрочем, неважно.
Сейчас он здесь. В его стране или идет, или уже закончилась Олимпиада, во время которой в древнем нецивилизованном мире заканчивались все войны. На его же памяти уже вторая война начинается в Олимпийские дни.
Там же, где соревнуются атлеты, гремят фейерверки, освещая ночное небо.
Но в отличие от салюта, боевые снаряды, что взрываются на его войне, не исчезают, долетая до головы. Им не аплодируют дети, под ними не останавливаюсь пароходы с радостными туристами.
Зато ему здесь не надо впустую оправдываться, а главное, искать наполнение каждого следующего (не нового) дня.


II

***
Заселили их в небольшой отель в Прибрежном кластере. Рядом с их гостиницей было море, холодное и негостеприимное, зато с красочными морозными закатами.
Но главное, близко от работы, – порадовались они.
Они – это несколько управляющих новых, только что построенных спортивных объектов, профи из HoReCa, отвечающие за сервис и питание в Олимпийском парке. От них зависели комфорт и настроение туристов и болельщиков, президентов и спортсменов. Еще в автобусе, который встретил их в аэропорту, они начали знакомиться.
Среди них был и довольно молодой парень. Назвался он Робертом. Заселился в угловой комнате и к общению не стремился. Но только успел принять душ и переодеться, как раздался стук в дверь.
На пороге стоял улыбающийся мужчина в костюме, гладко выбритый, в галстуке.
– Здорово, Роберт! Как насчет пройтись по улочках, узнать, куда Бог закинул? Ты же помнишь меня? Дэн! Мне тут порекомендовали одну шашлычную...И сувлачную!
– Су…что?!
– О, я вижу ты тут впервые. Тогда пошли, расскажу, что к чему.
Роберт кивнул, попросив подождать, пока соберется.
По дороге к остановке ему рассказали, насколько подготовительный период был скомкан, и как много работы ляжет на вновь прибывших.
– А то, что Сочи не видел, – переключился Дэн. – Нестрашно. Город все равно не узнать. О, сувениры!
После чего Боб вынужден был с полчаса ждать, пока Дэн изволит закупиться всевозможными безделушками с талисманами и символикой игр.
– Это жене, а это детям, – пояснял Дэн и без перехода добавлял. – Говорят, на объектах в подчинении много будет молодых девочек, наверняка красивых.
– Да? – из вежливости спрашивал Боб.
– Конечно, мужик. На Олимпиаду только самых-самых согнали.
Глядя на тебя и не подумаешь, – решил Боб, но промолчал. Может, он крутой профи, просто общительный. Хотя редко встретишь человека из сервиса с таким длинным языком в обычной жизни. Профессиональный клоун в кругу друзей редко шутит. А подобострастный официант дома настоящий тиран.
Они миновали несколько шашлычных («здесь невкусно, тут не дают соус, а вот там обвешивают», – авторитетно говорил спутник). И, наконец, оказались в «нужном шалмане».
Впрочем, сложности возникли и здесь. Дэн сразу же перешел на «ты», и попытался резво сдружиться с официанткой. Он подгонял девушку как только мог, говоря о дикой жажде после перелета, но напитки появились в последнюю очередь. Пенное чуть успокоило Дэна, но привередливости не уняло. От салата ему пришлось отказаться. С принесенной порцией он критично ознакомился, и нашел, что курицы там меньше раза в два, чем указано в меню. Дэн продолжал говорить о стандартах питания, когда у Боба зазвонил телефон.
Он с радостью схватил трубку.
– Добрый день, Роберт. Отдел кадров. Завтра утром Вас ждут на объекте. К Большому ледовому можно пройти…, – дальше он не слушал.
Попрощался с Дэном и услышал:
– Да чего ты, завтра получишь аккредитацию, отдыхай…
И пошел к остановке.
Его не пустили в олимпийский автобус без пропуска, и пришлось ждать маршрутку.
– До «Формулы-1», – сказал он, как учили.
Боб сел и с интересом припал к окну. Дороги были отличные, разрисованные олимпийскими символами, с полосами для аккредитованных видов транспорта. Боб знал, что впереди минут двадцать безмятежной езды...
Этим утром его самолет покидал Шереметьево. Весь полет из головы у него не выходила подслушанная год назад беседа: женщина по имени Элис рассказывала о приближающейся Олимпиаде, о том, как здорово было бы принять в ней участие, если бы она не должна была возвращаться обратно во Францию.
Боб внимательно слушал, не особо разрываясь между желанием её как женщины и анализом будущего. Эти вещи он вполне мог совмещать. Больше того, лучшие мысли приходили ему в голову рядом с девушками, которых он хотел.
Элис говорила о больших возможностях, о репутации и знакомствах. Но главное, о череде интересных событий, азартных днях и бессонных ночах, полных всего нового, которые должны были привести к большей концентрации жизни.
Концовку он не дослушал – его несколько раз задели рукой, и он вынужден был пересесть. Да и не страшно: выяснить в каком отеле она остановится, Боб успел...
...Промелькнули современное здание нового вокзала и модные поезда.
Объявили остановку кинотеатра, а после и Формулу-1. Боб подошел к проходной, около которой толпились волонтеры в синих, фиолетовых и зеленых спортивных одеждах. В помещении сверились со списками, дали анкету и сказали зайти получить аккредитацию.
Около входа в парк стояли указатели, некая смесь из пограничных и спортивных фраз: спортивный дворец, КПП.
По дороге ему встретился волонтер на гольф-каре.
– Не знаешь, где «Большой»? – спросил его Боб.
– БЛА? – как будто выругался он. – Большая ледовая арена вон туда, мимо Адлера, а потом проходишь МЛА…
– МЛА? – устало переспросил Боб.
– Ну «Шайба»! Ладно, давай лучше довезу, всё равно пока без толку катаюсь.
Боб запрыгнул в кар.
– Неплохой сервис у вас тут!
Водитель рассмеялся.
– Это сейчас тебе повезло. В дни Олимпиады будем возить только тех, кому тяжело передвигаться: стариков, детей. Так что шикуешь ты только сегодня. Еще успеешь стереть ноги в кровь. А вообще здесь созданы отличные условия для инвалидов. Без барьерная среда.
Боб увидел девочку с неожиданно серьезным лицом, которая смотрела чуть улыбаясь солнцу. Она стояла на перекрестке, и была вся в своих мыслях. И казалось, не обращала внимания на то, что происходит вокруг.
Боб махнул ей рукой.
Она едва кивнула глазами.
– Это же…
– Ага, наша надежда в фигурном катании. Совсем юная, да?
– Да. Без детства.
– Главное, чтобы выиграла, – пожал плечами спутник.
Боб слез с кара. Пузатый «Большой» со множеством пропускных пунктов стоял перед ним, но проходить нужно было через красную зону, через подъезд «только для персонала». Он обогнул склад и около поля для мини футбола свернул. Минуя вход для прессы и атлетов, очутился на том самом месте.
Вот она, Арена, где всё решится! Место свершения. После которого станешь всем или никем. В его случае, выбор еще проще: бессмертие или тюрьма и скорая смерть.
Перед входом была линия, отмеченная красным цветом. Не хватало только желтой надписи: «do not cross the line». Он шагнул вперед, и в него врезались.
В его объятых оказалась чуть пьяная (скорее от азарта) девушка лет восемнадцати, в белой майке с обнаженными плечами. У неё были светлые волосы до плеч и зелено-карие глаза, весело распахнутые южному вечеру.
Она поцеловала Боба в губы, широко улыбнулась, спросив:
– Ты новенький? Тебя к нам в помощь прислали?
Боб, с заминкой ответил, что он новенький, но….
– Чудно, пойдем со мной, на вершине мира не хватало только мужчины.
Он только и подумал, что в принципе, ему тоже наверх.
Девушка повела его через производственные помещения, с надписью «только оператору питания», где их ждал служебный лифт.
Через минуту оказались на третьем этаже.
– Невысоко для вершины, – сказал он.
– Откуда я родом, там выше двух этажей зданий нет. Кстати, я Ирэн!
Боб кивнул и назвал своё имя.
Они вошли в просторный кабинет, в котором при желании могли уместиться человек шестьдесят.
– Вешалка вот, – сказала она и присела за барную стойку. На ней были короткие джинсовые шорты, которые не скрывали длинные жилистые ноги. Такой наряд уместен в парке, для прогулки на роликах, но никак не...
– Завтра я уже буду в скучной форме, с галстуком, – словно поняв его мысли, улыбнулась она. Перегнулась через стойку, вытянула оттуда шляпу и, надев её, вытащила бутылку серебряной текилы.
– Будешь?
Боб мотнул головой и подошел к стеклу. За ним были трибуны и флаги. И под сводами висело огромное табло.
– Завтра здесь будет плавиться лед, а хоккеисты будут крушить борты. Яблоку негде будет упасть, все будут болеть, сходить с ума, радоваться и плакать, – сказала Ирэн, осушив рюмку. – Трибуны будут гудеть, а тут, в кабинетах степенно болеть всякие ВИПы.
«Будет» – это что, её любимое слово? – подумал Боб.
– Помещение великовато для VIP-кабинета, – сказал он вслух.
– Эта корпоративная ложа. Тот же скай-бокс, только людей вмещается больше. Тут собираются сотрудники компании-спонсора. Ну, знаешь, Шкода, Мегафон, Аэрофлот, всё такое. Все кабинеты давно выкуплены. Но далеко не всегда будут заполнены. И тогда в них будем тусить мы, с едой, выпивкой, – предвкушая улыбнулась она. Ирэн словно жила этим ощущением – ощущением завтрашнего дня.
Боб повернулся к девушке, которая взъерошивая волосы, даже не подозревала, насколько помогла ему. Судьба, что ни говори. В сущности, ему больше ничего здесь сегодня не надо. Разве что отблагодарить.
– Пойдем, выйдем на трибуну, – сказал он.
Чуть покачиваясь, девушка вышла за стекло. Он проследовал за ней, достал телефон-фотоаппарат и попросил встать чуть левее. «Чтобы кольца вошли», – пояснил он.
Она покорно выполнила просьбу. Глаза её были теплыми от хмеля усталости и ожидания ласки, которую она хотела видеть хоть от малознакомого человека.
Щелчок – и кадр с красивой девушкой на экране. На фоне – олимпийский лед, который скоро будет горячим. Флаги, готовые взлететь выше небес, и пока что нулевое табло.
– Знаешь, что я хочу, – сказала Ирэн, – Я хочу в кино.
– Что?
– Я тут уже 2 месяц, и ни одной премьеры не видела, всё на работе. А сейчас идет фильм «Волк с Уолл-стрит».
Боб вспомнил про кинотеатр, который проезжал.
– Вот и пойдем туда. Бутылку можешь взять с собой...
Обратно она вывела его через улицу: минуя широкий балкон, они спустились вниз по пандусу. Это была каменная круговая дорога, нависшая над Олимпийским парком.
– Вон там горит «Шайба», – сказала она. – А там «Фишт».
Уже внизу он обернулся и осмотрел место, которое должно решить его жизнь. Большой ледовый напоминал светящийся клош, горевший эмблемой Сочи.
– Пошли, – сказала Ирэн.
В этот день они попали на сеанс в небольшом зале, где сидели одни. А потом час бегали в лабиринтах лазертега, оказавшегося неподалеку. Девушка заманила его туда, и неожиданно Боб оказался в положении ребенка, но без самого главного, без ощущения счастья. В гостиницу он вернулся под утро. Ирэн же в общежитии младшего персонала и вовсе не дождались. Её нехитрый скарб достался коменданту, который разделил его меж недоукомплектованных номеров.

***
Утром во всех соседних номерах завыли будильники. Как казалось, проснулся только Боб, тот, кто не планировал вставать рано. Он включил чайник и в полудреме насыпал кофе. Вышел на балкон и неспешно закурил, вдохнув дым вместе с холодным воздухом. Внизу спала собака, вяло реагировавшая на въезжающие машины. Здесь же осуществлялась погрузка-разгрузка всего необходимого для полевого офиса. На крыльце столовой курили разговорчивые водители.
Вдали виднелось море, а над берегом несся по железной дороге состав.
Боб никогда еще не был на курорте по работе. Море и пляж для него были символами отпуска. Разве что названия окрестностей, локации, возвращали к трудовой действительности: улица просвещения, остановка знания, проспект известия.
Но вокруг не было учителей, родителей. Только директора, управляющие, надсмотрщики. А значит, надо было торопиться. Он быстро принял душ, выпил кофе и, одевшись, спустился.
Коллеги завтракали, стараясь не смотреть друг на друга. Он никогда не видел такого внимания к тарелке с кашей или омлету с сосисками. Лишь бы не поздороваться, как будто говорили их лица. Многие даже не поднимали головы, когда он приветствовал. А потому и он перестал – зачем отвлекать людей. Казалось, они хотят меньше запомниться. Уйти, словно их здесь и не было. Сотни тысяч обслуживающего персонала, как фон для тех, кто приехал сюда блеснуть со всего мира; и для кого четвертное место (а иногда и второе) – худшее поражение. Впрочем, Боб предполагал себе особую судьбу – сделать что-то особенное и не запомниться, совершить поступок, но так, чтобы никто не узнал, кто его настоявший автор.
На остановку он направился отдельно от коллег, предварительно взяв пропуск на открытие Игр. Он не позволял попасть на стадион Фишт, но разрешал присутствовать в парке. Через минут пять приехал автобус. Водитель в брюках и белой рубашке взглядом проверил аккредитацию и вежливо кивнул. Казалось, что в автобусе все друг друга знают, и потому ему было легко пройти незаметно, не здороваясь, и сесть подальше от персонала. Он пристроился около окна, а рядом бросил сумку, чтобы не подсели.
Однако через минуту кто-то приземлился рядом, прямо на его вещи.
– Здоров! – это был голос Дэна. Пахнущего одеколоном, одетого с иголки, в галстуке. Только мутные глаза говорили о том, как завершился вчерашний день.
Боб в ответ пожал руку.
– Ты куда? В «Большой»? Все пути ведут туда! Я там молодежь уму разуму учу. И покажу тебе, что к чему. Без меня заблудишься.
– А твоя работа?
Дэн поморщился:
– Я тебя умоляю.
По дороге Бобу пришлось узнать, что не только олимпийские полосы новинка на этих Играх. Здесь всё в пеший доступности, любой объект Прибрежного кластера. Очень много в соревнованиях выступает женщин – практически каждый второй спортсмен прекрасного пола. А лучше всего на объектах приходится СМИ – их и автобусы возят, и пускают везде.
Они вышли на остановке около служебного входа рядом с водительской столовой. Здесь очередь была небольшой, большинство работников давно трудились в парке. Пальто Боб пустил по ленте и прошел к безопаснику, который быстро и деликатно его обыскал. В парке светило по-летнему яркое солнце, в осенней одежде было жарко.
– Утром встаешь – зима, днем – лето, пожаловался Дэн. – Бегаем как потные мыши. А кто утром утепляется, те уже успели по пять раз переболеть. Сегодня вот до 20 градусов обещают... Но если поедешь в горы, то одевайся теплее. Там и минус бывает.
Боб устало кивнул. Информации было слишком много. Он с облегчением воспринял громкий звук из радио динамиков. И чтобы Дэн на время замолчал, стал немного пританцовывать. Играли «Capital of the cities». Около «Большого» Дэн стал кому-то звонить.
– Что же она не берет,– всё жаловался.
– Кто?
– Ирен, администратор. Отличная девчонка. Она бы тебе пропуск вынесла, чтобы везде тебе были рады. Вчера на дежурстве оставалась, и сегодня снова её смена.
В итоге их пропустили и без звонка. Кадровик провел в помещение, ругаясь на девушку по имени Ирен, что та не вышла на дежурство, не предупредив.
– Если пропадет с мужчиной, оштрафуем, и билеты обратно не купим! – недовольствовала она.
Дэн, тем временем, начал экскурсию.
– На первом этаже у нас концессии, по-русски – буфеты. Тут в основном фаст-фуд, сэндвичи, шоколад, напитки. В одно и то же время открываются все тридцать разом. И торгуют. Цены не ахти какие высокие, в московских парках нередко не ниже. Но дешевле не найдешь – на Олимпиаде у всех цены одинаковые. Посетители перекусывают только в перерывах между периодами. Тоже самое на четвертом этаже. Здесь самые демократичные места и больше всего людей. На втором клаб-левел. Как будто то же самое и одновременно не то. Торговля идет прямо около трибун. Можно не ждать перерыва между периодами, чтобы перекусить: смотришь матч и ешь. Ассортимент почти такой же. Разве что есть комплексный обед, вроде как бизнес-ланч, но раза в три дороже, чем обычно. И на этом же этаже зона Олимпийской семьи, а это уже интересно. Пойдем.
Боба повели в другой конец этажа. После проверки пропусков они оказались в лаунж-кафе, где было много столиков с креслами и диванами в окружении растений и олимпийских флагов. Рядом около барных стоек дежурили милые девочки-студентки.
– Здесь и перекусить можно, и поесть на фуршете, в дни матчей работает шведский стол, с горячим, – продолжал Дэн. – Блюд на олимпиаде завались – до двух тысяч, но ты и так знаешь. На все вкусы, для всех религий и национальностей. Тут у нас бывают политики, артисты, знамениты спортсмены, в общем, олимпийская семья, и её гости. Именно здесь лучше всего смотреть матчи, когда все ложи заняты.
– Откуда ты знаешь?
– Да работал на других соревнованиях. Конечно, ниже уровнем, чем Олимпиада, но тоже ничего. А теперь третий этаж – скай-боксы. Для випов и очень богатых людей. В каждом из них во время матча идет банкет. В день – три игры. Лож – около тридцати. Вот и считай. И это только на «Большом». Есть еще ложи на «Шайбе» и «Адлере». Снять кабинет стоит недешево, но это статусно. Быть богатым и не купить скай-бокс на Олимпиаде – нельзя. Тебе тут, считай, дают на время собственный ресторан, со своим залом, вешалками, столами, креслами, баром, персоналом, телевизорами, туалетом и даже лифтом. Да! А ты-то что будешь делать? Кем назначен?
– Управляющим третьего этажа.
– Ух ты, значит со мной.
– Выходит так. Скажи, у тебя есть список тех, кто будет у нас гостить? Кто в каком банкетном зале сядет?
Дэн улыбнулся.
– Ты обратился по адресу…
Так Дэн принес Бобу пользы так много, что сам невольно приблизил развязку этой истории и решил свою судьбу.

***
А случилось это так. В тот день Дэн совсем истер ноги и после работы решил поехать за кроссовками. Он считал, что для такой покупки подойдет только город Сочи. Боб поначалу отговаривал, даже высмеивал, а потом неожиданно согласился. Стоило Дену упомянуть ночную прогулку с пивом, теплой февральской ночью, по парку Дендрариум, как ирония у Боба исчезла начисто.
– Едем, – решительно произнес он.
Коллеги сели в автобус, отходящий от Олимпийского парка в сторону города.
По дороге, слушая необременительный треп Дэна, он думал об одной простой вещи: можно построить объекты и даже город, создать инфраструктуру и трассы. Но как можно было привить ту доброжелательность и тепло города, которые так расслабляли?
Что ж, тем лучше. В праздник в уютном месте легче потерять осмотрительность. Он посмотрел на Дэна и отвел глаза, когда ослепило солнце.
Весь путь лежал по дороге, устланной светом. В салоне играла музыка-лаунж, редко меняясь на легкую танцевальную.
В Сочи они гуляли по центру и заходили во все кафе, которые им казались уютными. В каждом из них Дэн, словно герой Хемингуэя, считал нужным заказать что-то из бара. В итоге ближе к ночи приятели обрели такое чувство невесомости, что могли раствориться в атмосфере парка среди клумб, цветов и воды.
Когда они добрались до места, вход в парк был уже закрыт. Пришлось лезть через забор. Дэн по пути потерял кроссовок. Боб заботливо подхватил падающий ботинок и взял с собой. Когда Дэн увидел, что приятель даже вытер его платком, то основательно расчувствовался.
По его лицу почти покатилась пьяная слеза, но он сдержал её. Воздух в парке был сочный, пахло остывающей листвой и эвкалиптами. Фонтаны уже не работали, и античные скульптуры смотрелись одиноко. Дэн метался с мыслями увидеть павлина, ночью, в феврале, и отговорить его не было никакой возможности. В итоге они нашли страуса, и Дэн сделал с ним селфи – в совместном Боб ему отказал.
После чего он закатал брюки и полез, сверкая бледными ляжками, купаться в источнике. Обнимал кипарисы и шептал им что-то лиричное и загадочное. Исповедовался Бобу в глубоко неинтересных тому грехах.
А затем сел около скульптуры Адониса встречать рассвет. Мимо проплывали сонные лебеди, занимался новый день, а Дэн неведомо для себя доживал последние мгновения жизни, в полной гармонии с миром. Он так и улыбался застывшей улыбкой, когда его мутные глаза расширились, а затем остановились.
Жизнь ушла из него в секунду – удар ножом в сердце был нанесен крепко.
Робин очень не хотел убивать приятеля, и жалел что приходиться. А потому не дал себе возможности усомниться, всё решил одним движением.
¬ Пусть передаст привет Ирен, – пожелал про себя Боб. – И скажет, что только я здесь раздаю пропуски. Пропуски в один конец...

***

Наконец, настал день, когда Боб должен был совершить задуманное.
Сервис переживал самые большие перегрузки. На матч извечных конкурентов пришло по максимуму зрителей, и персонал зависал у стекол и трибун, чтобы хоть на минуты погрузиться в игру. В итоге администраторам приходилось отвлекаться от хоккея и подгонять младших по званию.
На кухне была жуткая суета, словно на бирже в час торгов – только толчею и шум создавали не брокеры, не «быки» и «медведи», а официанты и повара.
Быстрее всех передвигался директор, который в отличие от всех присутствующих в случае чего терял вполне конвертируемую репутацию и, стало быть, деньги. Его энергия добавляла скорости общей работе.
Бобу тоже приходилось если не ускоряться, то во всяком случае быть там, где он должен – на третьем этаже. Это делало невозможным не только его задумку, но и грамотную разведку, требующую времени и концентрации. Боб всё время был на глазах – то у волонтеров, стоящих в коридорах, как на посту, то у администраторов зала и официантов банкетных залов, то у гостей в ложах.
Приходилось ждать, пока директор исчезнет из служебных помещений, чтобы лично поприветствовать очередного президента или другого VIP-гостя, что случалось не так часто.
В эти редкие минуты Боб стремглав бежал на кухню. Там, уворачиваясь от официантов, толкающих тележки с едой, от шефов с мятыми бумажками, от рядовых поваров, делающих заготовки, от грузчиков, довозивших еще сырья, он пытался понять, когда начнут грузить еду на нужную ему тележку, которая пойдет в ту самую ложу.
Он понимал, что в таком случае жертвами станут все гости кабинета, но зато и скрыться легче – ищи потом виновного. Однако на кухне царил такой хаос, что не перепутать, кому пойдет та или иная тележка, было почти нереально. Узнать что-то от замотанных и нервных официантов и поваров также не представлялось возможным. Повара ему не подчинялись и мягко посылали. Официантки, молодые девушки-студентки действовали скорее на автопилоте и до нужного этажа понятия не имели, куда и что везут. Хуже того, они менялись. Понадобился целый день, чтобы выяснить весь процесс. И тогда его осенило. Он должен сам доставить тележку с едой в ложу. Только он знает, что заказано гостям, и в лифте он сможет добавить все необходимые для смерти «ингредиенты».
Боб дождался, когда на кухне будет суматоха, и сам вызвался доставить еду, словно торопился с заказом. На кухне он оказался быстрее всех официантов. Еле уломал шефа отдать заказ под его ответственность и уже понесся с тележкой к лифту, когда его схватили.
– Какого хрена! – кричал бренд-шеф.
Боб похолодел, ему показалось, что вся кухня из сотен человек смотрит на него. Десятки белоснежных поварских колпаков наклонились в его сторону.
– Я же говорил не подавать без фирменного соуса и без свежего пастернака!
И тут появился виноватый повар, который забыл об этих деталях.
Боба отпустило. Претензии относились не к нему. Еще минута, и он поедет наверх, останется в лифте один на один с заказом.
Бренд сам украсил блюдо и дал отмашку.
Боб поблагодарил его и выдохнул. Он не заметил, как лоб покрылся испариной.
И в этот момент тележку выхватили из его рук.
Молодая и невесомая с виду официантка оказалась на редкость сильной.
– Спасибо, что подстраховали, – тихо сказала она.
Боб сдался не сразу.
– Давайте я довезу, мне туда..
– Не стоит, – твердо ответила она. – Нас штрафуют за плохую работу.
– Но причем здесь это, я же просто хотел…
– Если управляющий выполняет за нас обязанности, то, значит, мы никуда не годимся.
Боб отступил, смирившись с временной неудачей.
В следующий раз ему удалось опередить девушку, послав её выполнять выдуманное на ходу задание. Из лифта он вышел с отравленной едой. И с легкой улыбкой прошествовал по коридору, уверенный в успехе.
Около кабинета его ждал директор, вид у того был разгневанный.
– Это что?! – взревел он.
– Обед в двести пятый скай-бокс.
– В двести пятый?! Ты знаешь, кто там сидит? Ты знаешь, что там золотой банкет?! И сколько заплатили эти люди за хорошую еду?
– Э...примерно...
– Когда та девчонка по ошибке принесла закуски из «бронзы», я ещё понял – студентка. Но ты?! Ты что, не сверялся по меню?
На самом деле Боб был не очень виноват. Кто-то ошибся, дав повару не тот заказ. Тот выполнил и передал дальше, не проверив. Ни официантка, ни Боб по правилам не должны сверять закрытую еду, тем более, в лифте. Лишь в ложе ошибку могли заметить и заменить её. Открывать блюда, да еще и в лифте, было бы нарушением всех правил безопасности. Но Боб понимал, что оправдываться себе дороже. Он только и сказал:
– Может, не заметят? Ну, зачем сейчас менять, убытки же...
И тут директор отличным футбольным ударом отбросил тележку метра на два. Еда и посуда разлетелись по полу.
После чего трибуны, которых до того в коридоре не было слышно, радостно взревели и зааплодировали.
– Шайбу забили, – тихо сказал директор, внезапно успокоившись. – Слушай, разберись с этим. Убытки будут больше, если работать плохо.
Таким образом, еда от Боба по назначению не дошла, а директор спас соседний бронзовый кабинет, куда бы, если бы не его порыв, она бы обязательно направилась.
Именно эта «бронза» потом оставила неприятную запись в книге почетных гостей, ругаясь на задержку, сама не понимая, кого им стоит благодарить не за сервис, а за жизнь.
Стоит ли далее перечислять злоключение Робина Боба? Весь его расчет был на суматоху и хаос, и именно они мешали раз от раза. Дни таяли, а результат не приходил. Один раз он вошел в ложу, зная, что гости кабинета сидят на трибунах, и у него будет возможность подсыпать «специи». Ему удалось отослать девушку-бармена. Оставшись один, он, возблагодарив какого-то своего бога и достал «приправу». В эту минуту трибуны взорвались от крика. Боб вздрогнул и замешкался. А потом улыбнулся. ВИПы будут праздновать взятие ворот, и он всё успеет. Боб не торопясь занес пакетик, когда стеклянная дверь на трибуну открылась, и в кабинет ворвались разгневанные гости.
– Чертов судья! Отменить такую шайбу! И что, черт возьми, Вы тут делаете с нашей едой?! Кто позволил её открывать?!
– Повар забыл добавить приправы, я хотел...
– Не надо! – закричал один, злость на судью он вымещал на Бобе. – Мы сами, уходите! И оставьте нас в покое до конца игры!
– Но подавать напитки...
– Девчонка пусть тихо стоит за баром, как и стояла!
Робин Боб с ужасом ждал окончания Олимпиады. На финал был снят в последний раз кабинет. Но всё пошло еще хуже. Сборная вылетела на ранней стадии. И тот, за кем он охотился, отказался от финала. Оставил лишь билеты на полуфинал, поскольку сдать уже не мог. Значит, время на исполнение задуманного таяло быстрее чем снег в горах, согретых весенним солнцем.
А потом он увидел сон, который был горячим, жарче лавы.
Ему снова снился вулкан. Он стоял с этим господином по имени Н., тот в тунике или тоге, что-то декламирует, улыбаясь. Рассказывает, посвящает. И тогда он делает то, что всегда мечтал – сбрасывает его в жерло вулкана ради бессмертия.

***
Кто же такой этот Н. и откуда он взялся в жизни Боба?
Этот господин появился на свет в Москве, в Старосадском переулке. Подобная география рождения не позволила ему гордиться проживанием в столице, стремиться к переезду в самый центр. Семья была полная, без внешних скандалов, слишком деликатная, чтобы выносить сор из избы, который, без сомнения, имелся.
В школе он учился хорошо: во-первых, ему легко давались предметы, во-вторых, учителя не верили, что он может учиться плохо, и это тоже помогало. Господину Н. сложно было понять, как можно бороться за прекрасный пол – с первых влюбленностей он скорее отвечал или не отвечал взаимностью, и любовные страдания ему были неведомы. Мужчиной он стал примерно таким же путем, лишь поддавшись напору чуть менее юного создания.
Да, он плыл по течению. Но как можно его в этом упрекать, если его течение было быстрее иной горной реки?
После школы он без труда поступил в престижный ВУЗ, упоминание которого в резюме худо-бедно объяснило высокую должность в молодом возрасте. Именно такую он сразу же получил в крупном холдинге, и после этого господину Н. оставалось ей соответствовать. Что-то получалось, что-то нет, но это явно было проще, чем биться за карьеру, начиная с самых низов.
Жену он встретил тоже без всяких проблем, познакомившись с ней через коллег. Недолгое ухаживание закончилось свадьбой, брак добавил некоторых хлопот, как новая должность, но не более того. Обустроившись, он захандрил в семье. От скуки господин Н. легко написал несколько рассказов, которые также без хлопот удалось опубликовать. На фоне других литераторов он выделялся – его произведения дышали жаром, который не находил выхода в повседневной жизни. Деньги и связи дали возможность провести тексты через редакторов. В общем, не прошло много времени, а он поставил новую галочку в своей судьбе. Оставалось одно – власть. Так он и стал политиком. И добился таких высот, что Робин Боб мог отныне его встретить только в одном месте – на Олимпиаде.



***

В день перед финалом Боб бродил по дождливому парку, иногда прячась за палатки с фаст-фудом. Он совершенно «непатриотично» купил хот-дог у конкурентов, выпил кофе из автомата, согреваясь, сбил пару капель с носа.
Под тентом шла мена и торговля олимпийскими знаками разных стран и времен. Здесь, в парке, среди болельщиков и туристов, волонтеров и делегаций, можно быть везде и одновременно оставаться незаметным.
Боб прошел главный олимпийский магазин, где продавались сувениры, полюбовался своим кривым отражением в новомодном здании.
А потом услышал музыку, и, повинуясь порыву, пошел на звук.
Он шел и думал. Ему уже 27, и пройдена та невидимая грань, когда человек под дождем, смотрится романтично. Он посмотрел на себя со стороны. Высокий, пока что стройный. В теплом пальто, с ботинками на толстой подошве.
Боб проходил мимо волонтёров, совсем еще юных девчонок и парней, который фоткались на свои мобильные, но при этом серьезно следили за порядком, а иногда просто помогали туристам.
Перед сценой он остановился. Из динамиков неслось:
– Привет, Сочи! Привет, Олимпиада! Добрый день, болельщики из 100 стран и всякие офигеть какие ВИПы! – крикнули со сцены. – Готовы к концерту? Готовы к неслабой раскачке?
Боб старался рассмотреть музыкальную группу на сцене, но площадка с журналистами перекрывала всю видимость. Зато огромный экран и софиты горели так, что привлекали зрителей, как мотыльков. А потом группа заиграла, без слов, но звук был настолько плотный и всеобъемлющий, что голос был бы лишним. От ритмов хотелось пуститься в танец. Рядом вовсю отплясывала девушка в шляпе, до боли знакомой. С ироничной улыбкой она жевала жвачку. И снова была навеселе. Казалось, что древняя магия, заставляющая оживать под музыку мертвецов, имеет свою власть и на этой широте и долготе. Он старался не смотреть на неё, и желал лишь одного – выпить.

Это была девушка-администратор из скай-бокса, с которой они провели вечер.
– Эй, дылда! – Услышал он, и его ударили в спину. Голос был грубым и хриплым. – За тобой не видно! Подними меня на плечи.
– Что? – растерялся Боб.
– Что-что, подними меня вверх, над головами! Я тебе за это выпить дам, – сказала и убедительно потрясла флягой.
Она поправила шляпу и отбросила челку с глаз. И тогда он увидел её лицо.
И понял, что это не Ирэн. Кроме шляпы и челки – ничего общего.
Он с улыбкой отодвинул от себя флягу и быстро вышел из толпы.
– Эй, ты куда, – пробормотала она. Но через минуту пристала к кому-то еще.
Боб шел по Медаль-плаза, засунув руки в карманы пальто и подняв воротник. Рядом мелькали флаги, шляпы с мордой медведя и индейские перья. Попадались улыбчивые, танцующие чирлидерши, укрывшиеся за плотным гримом и профессиональной улыбкой, как за стеной.
Площадь награждения заполнялась за считанные минуты. Во всем парке одновременно закончились матчи и забеги, и болельщики торопились увидеть церемонию.
Люди были радостными и шумными, наряженными в цвета своих сборных. Боб стоял в сторонке и смотрел, как выступают музыканты. Как ди-джей заполняет паузу. Как объявляют под аплодисменты победителей, как олимпийцы выходят на пьедестал – играет гимн, и поднимаются флаги. И чувствовал себя отчуждённым от всей этой суеты и праздника. Он так и простоял концерт, и хотя казалось, что он находится всего в пяти метрах от толпы, на самом деле Боб был гораздо дальше.
Февральский вечер остужал Олимпийский парк и всех его посетителей, разгорячённых очередным соревновательным днем. Зрители и болельщики расходилось с легкими улыбками на лицах, пытаясь сберечь горячие как пирожки воспоминания, думая, как сохранить их на долгую память. Чтобы даже через годы из неё можно было выудить пару интересных историй, и настоявшимися, приправленными выдумками, подать к семейному столу. Ведь когда мы забываем, мы начинаем фантазировать.
Боб, к слову, почти никогда не помнил ничего в точности, что позволяло ему видеть своё прошлое, а стало быть, и будущее, как ему пожелается.
Покидал концерт он последним, среди запоздалых, но довольных болельщиков. Они шли по пешеходной дороге, выкрашенной в зеленый цвет, которая словно трава стелилась к выходу. Около выхода он замедлился, чтобы взглянуть не торопясь на Олимпийский парк.
Завтра будет не до этого, а потом Робину Бобу придется пропасть. Найдут его на новой войне, окраинах соседнего государства. Или убитым в сражении, или возьмут в плен, как преступника, на котором висит множества убийств. Потом пускай выясняют: сам ли Эмпедокл прыгнул в жерло вулкана, чтобы доказать своё бессмертие или же его столкнули. Контекст подскажет современникам верный ответ. А у потомков и вовсе не будет сомнений.

***
Служебный день начался как обычно. Боб пошел в кафе для прессы, которое открывалось раньше других; попил там кофе и послушал последние сплетни.
Потом продремал совещание операционистов, вяло продумывая деталь за деталью сегодняшнее действие. Затем, щурясь, обошел коридоры третьего этажа, вившиеся по кругу. Олимпийские залы утопали в солнечном свете, щедро поступающем сквозь огромные окна. Там и сям попадались талисманы, к которым выстраивалась очередь, чтобы сфотографироваться. А когда понял, что до начала первого матча остается минут пятнадцать, зашел в нужный скай-бокс – в это время он должен был пустовать.
Но в ложе сидел Гендиректор и пара незнакомцев в костюмах.
– Заходи, чего застыл. Присаживайся.
– Мне нужно еще по этажу пройти, да и сюда гости скоро придут, – нашелся Боб.
– Не придут.
Кажется, он стал понимать. Эти двое не бизнесмены, а он где-то прокололся.
– Не придут, говорю. Господин не захотел смотреть полуфинал без нашей команды.
– Но ведь деньги не вернут?
– Что ему деньги? И, конечно, не вернут. Поэтому мы здесь, и банкет накрыт, как положено. Садись, ешь, пей (но умеренно). Не выкидывать же еду.
– А чье место мы занимаем? – спросил один из гостей ложи.
– Господина Н.
– А кто он?
– "Золотой" заказчик, вот кто, – пожал плечами директор.
– Смотрите, что о нем пишут в сети, – второй продемонстрировал планшет. – Рано заработал свой первый миллион, потом ушел в политику. Увлекается активным спортом, прыжки, сноуборд, кайтсёрфинг. Из скуки написал повесть, и её сразу опубликовали, стала известной. А его жена…
– Ты куда Боб?
– Икры переел что ли, прямо испариной покрылся.
Боб молча вышел в коридор.
Вокруг был огромный спортивный дворец, с десятью тысячами человек, так почему же мир сжался в одной точке? Они еще не встретились лицом к лицу, а господин Н. уже умудрился вывести Боба из равновесия.
Его жену он помнил, помнил и тот рассказ – «Переправу». Они учились вместе в одной школе, располагавшейся в старой Москве в Староконюшенном переулке. Это было заведение, изнывающее под весом аллюзий, реминисценций и исторических параллелей. Район был школе под стать – сюда Гоголь и Булгаков селили своих героев, и от этих литературных соседей оставалось мало места обычному жильцу. (Возможно, поэтому, когда городской житель смог сам решать, как ему дальше жить, он без всякого сожаления избавился от докучливых метафизических приживал, расширив просторы своей материальной жизни).
Когда-то по этому переулку гнал лошадей Пушкин, опаздывающий к Нащокину, отсюда на войну ушел Окуджава, и в этой же школе учился повеса и предприимчивый мастер слова господин Н. И сейчас его тень, о существовании которой он не подозревал, бесилась, что не смогла убить его. Завистливая тень, мечтавшая стать бессмертной.
Итак, Боб вырос в этом районе и также, как Н. быстро понял, что ему нужно от жизни, но в отличие от более удачливого однокашника, не смог этого достичь. Подсматривая за его жизнью, Боб выступал в роле зрителя, который оценивая фильм, всё думает: я же мог его снять или же написать сценарий. Но не снял, не написал, а остался зрителем. Встретив невесту господина Н., Боб для себя решил: вот эта девушка вполне ему пара. Но «суженная», а главное, судьба рассудили иначе.
В этой истории не было борьбы и треугольника – никто кроме Боба так и не узнал о его планах, а узнав бы, ничего не изменил. Боб был из тех, кого проходят, мягко подвигая плечом и тут же забывая. Он был силой трений, материей, которая иногда мешает в коридоре или на дороге. Его мысли и усилия зачастую оставались незамеченными.
Госпожа Н., в свою очередь, была женщиной стремительной, порывистой, понимающей свое превосходство над другими людьми. Её глаза были чуть теплее синего морозного вечера, а холодная улыбка пронизывала, как ветер в промозглый день на набережной. И только в минуты ласки она становилась нежна и лишь дома подпускала к себе ближе обычных приличий. Никогда не показывала на людях, как счастлива и как любит, и никто кроме домашних не мог увидеть её любящие глаза. А потому только муж знал её настоящую, без маски, и именно потому было что-то тайное и заветное в обладании ей...
Боба потрепали по плечу.
– Ты не дослушал, – сказал директор. – Сегодня достой вахту, а завтра можешь взять выходной. До финала и утешительной игры будет перерыв.
Боб непонимающе смотрел куда-то мимо.
– Если не знаешь куда съездить, поезжай в горы. Там красиво, – дал совет директор и пошел мимо.
Куда делся оставшийся день, Робин не помнил. Он его просто исключил из своей жизни. И мы не будем за него цепляться.

***
Рано утром Боб уже был на ногах. Он принял душ и, миновав столовую, пошел к проходной. Там водитель, чертыхаясь, маялся с коробками, которые предназначались для Горной деревни. Грузчиков в подмогу не прислали, и приходилось самому гнуть спину. Боб помог ему и заработал право на автостоп в горы.
Так даже лучше, – уверял себя Боб. – Когда не думаешь о пути, легче придумывается план.
Они имели право ехать по олимпийской полосе, а потому дорога летела быстро.
Уже через минут сорок они стали подниматься по серпантину, всё выше в горы.
Водитель вел и с восхищением смотрел на залитые солнцем сопки. На его морщинистом лице играла улыбка.
– Красота, – сказал он.
– Ты не завидуешь им, тем, кому принадлежат эти курорты, тем, кто нанял тебя? – спросил Боб.
– Как бы я мог увидеть такую картину, если бы не они, если бы не Олимпиада? Да и горы-то им не принадлежат. А кому они принадлежат, у Того свои хлопоты, побольше моих. Что толку завидовать большим людям и могущественным богам?
– Им припишут Олимпиаду, пока ты тут баранку крутишь.
– Что можно приписать? Воспоминания останутся у каждого человека, и я сохраню свои. У каждого из нас своя Олимпиада.
...Машина довезла Боба до входа в Горную деревню. Здесь пришлось выйти, чтобы просветили транспорт. Боба тоже проверили, обыскали и вежливо пропустили. Он оказался в резидентской зоне, святая святых Игр. Среди Олимпийцев, чемпионов, лучших атлетов.
Он шел по центральной улице посреди флагов мира любых расцветок. Навстречу попадались спортсмены с лыжами и фотокамерами. Кто снимал деньги с банкомата, кто нежился под лучами зимнего солнца, на крыльце своего корпуса. Бронзовая от загара спортсменка, выставив мускулистые ноги, сидела на лежаке около бело-красной коровы, талисмана «кленовых». На соседнем здании вывесили огромный плакат (в несколько этажей) с изображенным на нем кенгуру.
Вот он – среди людей, которые сейчас на виду у всего мира! Эту деревню посещают лидеры всех стран, приехавших на Олимпиаду. И он здесь, чтобы убить одного человека. А в итоге бросить вызов всей системе безопасности. Робин Боб станет героем, ненадолго, правда, но о нем заговорят. Спортсменов много, а такой как он – один. Они зажгли олимпийский огонь, у него запылает пламя Герострата.
Не спеша, жмурясь от яркого света, он добрел до столовой атлетов, которую построили для питания тысяч спортсменов. Показал аккредитацию и без проволоки прошел в помещение. Он бегло огляделся, прекрасно зная, что за ним следит не одна пара глаз. Сейчас здесь кроме штатных незаметных охранников были и люди из ФСО – в углу тихо беседовали со своими спортсменами руководители очередной высокой делегации.
Боб взял бутылку минералки из холодильника и присел на единственно свободный стол. По его информации, господин Н. должен будет сегодня посетить гонки бобслеистов. Трасса проходила недалеко от столовой, и у Боба было время, чтобы посидеть и подумать.
Он так и застыл, уставившись в надпись на столе: – «Просьба убирать за собой подносы», когда рядом с ним кто-то приземлился.
– Можно? – спросили лишь из вежливости – голос принадлежал тому, кто не привык слышать возражения.
Боб кивнул, успев увидеть только руки с тяжелыми дорогими часами, держащие синий поднос.
– Подносы разные.
– Что? – спросил Робин.
– Третью деревню посещаю. В прибрежных – белые и зеленые подносы, а здесь синие. Это всё компании суетятся, пытаются хоть цветом отличиться.
И продолжил говорить о том, что Боб и так знал.
– Здесь же как. Все одеты в одну форму, написано название одной компании, а на самом деле фирм около двадцати. Но им запрещено себя пиарить. Ни названий, ничего. Реклама позволена только избранным. Политика чистого объекта – никому нельзя быть заметными, кроме пары-тройки брендов.
Он вытер руки салфеткой.
– Не знаю, правильно ли это с точки зрения фуд сейфети здороваться после того как помыл руки и еще не приступил к еде, но я рискну, – он подал руку
Боб подал в ответ, и поднял глаза.
– Верно я выразился по вашей терминологии? – Он улыбнулся. – Вы же из службы организации питания.
Боб только кивнул. Перед ним сидел господин Н.
– И Вы – управляющий.
– Откуда вы знаете?
– Вы не в форме официанта или администратора, но в одежде спонсора – недешевой. В которой Вас обязали быть. Но при этом на Вас не жалко потратить тысячу долларов. Я первый день в горах, ничего тут пока не исследовал. Скоро ко мне приставят какого-то человека, который всё покажет. Но чуть позже, пока я предоставлен сам себе. Я раньше чем планировал уехал из парка.
– Я готов Вам показать, – ответил Боб. Само провидение благоволило к нему.
– Не сомневался. Я даже знаю, что Вы потом попросите.
«Твою жизнь, ублюдок!».
– И что же?
– Расписаться в книге почетных гостей и фото на память, – улыбнулся он.

***
Н. попросил дать ему час, чтобы переодеться для прогулки, а потом отправиться к подъёмнику – без машины спуститься из деревни можно было только на фуникулере. Боб охотно согласился. За это время он мог потолкаться на кухне и незаметно стащить не самый дорогой нож. Вернее, нож, не принадлежащий шеф-повару (это единственный человек на кухне, дорожащий своими инструментами). Что он и сделал.
Встретились они у Олимпийских колец, и быстро прошли к площадке. Сели без очереди в фуникулер. Подъёмник двинулся вперед, Боб оглянулся. На удивление, вокруг не было ни одних лишних глаз. Куда делись зеваки и туристы?
– Все на финальных играх и забегах, – словно читая мысли, сказал Н.
Ровно посредине, над пропастью фуникулер встал. Горы заливало яркое солнце. Воздух был морозным и вкусным. Господин Н. достал какие-то листочки и стал черкать.
– Что это? – неожиданно для себя спросил Боб.
– Я пишу альтернативное настоящее, хочешь посмотреть? – перешел на ты Н.
Боб взял листочки. Он не планировал читать, скорее, отвлечь собеседника, будущую жертву от убийства. Еще раз продумать все мелочи, куда вонзить лезвие, прежде чем столкнуть. Но волей-неволей вначале одна строка, потом другая осела в его голове. И стали всплывать образы, которые мастерки, в доверительной тональности, нарисовал рассказчик. Два человека в горах садятся на огромной высоте в фуникулер, и один из них выталкивает другого.
– Вы написали это сейчас? – Спросил Боб.
– Нет, конечно, нет. Сейчас мне стало бы страшно так пророчить будущее. Я это написал вчера, когда думал, что в подъёмнике поеду один. Я, знаешь ли, очень боюсь высоты. Боюсь разбиться и этакой беспомощной куклой лететь вниз, парить и на протяжении всего этого времени знать, что ничего уже не изменить. А потом брякнуться и остаться на земле некой субстанцией, уже не человеком, а чем-то таким, от чего будут отворачиваться люди, говорить жене или ребенку: не смотри; а какого-то спасателя или следователя даже стошнит недалеко от места падения. А ты чего так побледнел? Стало страшно?
– Страшно?
– Ну, конечно. В книге же не написано, кто кого столкнёт. И даже при моей болезни высоты я бы поставил на себя.
Боб не знал что ответить. Он-то боялся быть раскрытым, а с этой точки зрения на ситуацию еще не смотрел. Этот треклятый Н. заранее написал о том, что произойдет, да еще и имел шансы воплотить сюжет с концовкой, которая никак не устраивает Боба.
– Не пугайся, я хочу тебе предложить хороший вариант. У меня очень недурная жизнь. По меркам мишени я выбил десятку. По меркам Сэлинджера я должен остановить мгновение и вышибить себе мозги. Но главное, что меня останавливает, я не увижу, что будет дальше. А дальше, и я это предвижу, будет самое интересное. И, конечно, я завидую всем этим читателям и зрителям, которые узнают будущее. Однако я тоже хочу быть если не в первом ряду, то хотя бы просто быть. Поэтому из этой поездки не вернется ни один из нас. Понимаешь?
– Не совсем…
– Я уже не могу сдать назад, я свой выбор сделал. Но если на землю приедет фуникулер, из которого выйдешь ты, как ни в чем ни бывало, то кто поверит, что я погиб?
Боб усмехнулся. Ему предлагали сделку, и всё бы ничего, но ради неё он вынужден был подарить жизнь Н., лишив себя всяких надежд на…
– Чтобы ты долго не думал, я предложу деньги, а главное, будущее. Потому что большими деньгами покупается настоящая жизнь. Боб, я помню тебя, ты учился со мной, это правда. Но звали тебя не Боб. Как – не помню. Но не Боб. Роберт очень обязывающее имя. За ним и человека не видно. Я бы сразу подумал, увидев тебя: Фрост, Рождественский, но я так не подумал. Я не знаю, зачем ты взял чужое имя, и по чести сказать, мне неинтересно. Скорее всего, ты просто хотел попасть на Олимпиаду, нужна была безупречная деловая история, как-то так. И я бы не заострил на этом внимание, если бы не одна вещь. Вчера я познакомился с настоящим Робин Бобом. Ты зря побледнел. Мы не подружились, я тебя не сдам ему. Я всего лишь переводил ему деньги. Он сейчас на войне, и ему и его отряду нужно оружие, оборудование, одежда. А зовут этого полевого командира Робин Боб. И тут я подумал – Робертов много, но ты называешь себя Робин Бобом. И ты украл его историю. И сейчас ты думаешь, что сидишь в этом подъемнике, потому что ты так захотел, но ты сидишь в нём, потому что это моё желание. И даже если ты сбежишь, то Робин Боб всё равно отсюда исчезнет, ведь его здесь и не было. И скажи, мне любопытно, ты его хоть знаешь?
– Первый раз увиделись на острове-вулкане, – спокойно ответил лже-Боб. – А потом был другой остров, около Северной Африки и самолет, на котором мы летели вместе на один форум. Он пару раз толкнул меня, пока пересаживался, и отдавил ноги. Только Боб, боюсь, меня не запомнил.
В этот момент он понял, что бывает, когда что-то доходит до своего края. Оно превращается в противоположность. Когда давление казалось вот-вот раздавит «Боба», он вдруг испытал легкость.
– Тот, кто падает, должен когда-то упасть и перестать бояться высоты, – сказал Н. – Мне и в снах всегда виделось, что я разбиваюсь. Мой мозг питался этими страхами, как сахаром. С чего я только не падал – даже со звезды кремлевской башни.
«Боб» невольно улыбнулся.
– Я вижу, ты согласен. Сейчас ослаблю трос, и мы полетим в пропасть. Вон видишь там камеры? Они запечатлеют, как подъемник резко пошел вниз. А чудесное спасение остается за кадром. Еще важно выложить селфи в инстаграмм. Последний привет с того света.
Н. отпустил трос, и фуникулер двинулся вниз. Они нырнули в облака, а дальше земля стремительно понеслась навстречу. Но потом подъёмник как будто рванули, и он гораздо медленнее поехал в другую сторону.
Перед тем, как фуникулер достиг земли, «Боб» понял, что Н. не обо всем его предупредил. Но сильный удар выбил из него все сомнения, а потом он и вовсе отключился.
Его снова посетило видение. Он стоит около кратера вулкана, перед ним человек в капюшоне и он говорит, говорит. Лже-Боб знает, что в конце обязательно сбросит его в жерло. Но потом оратор снимает капюшон, и перед ним не господин Н., а настоящий Робин Боб.
Тот самый, чью историю он не только присвоил, но и дописал, добавив туда смертельные краски. И теперь на том Бобе висит несколько убийств легких на подъем и очаровательных девушек: утонченной Элис, мечтательной Ирэн и веселой пары туристок, чьи имена он не потрудился запомнить. Лишь помнил, как они удивились, когда поняли, что снова на острове не одни, и никогда больше его не покинут. Имя Робина Боба должно на века быть замаранным в убийствах, которых он не совершал, для того, чтобы еще одна смерть, на этот раз господина Н., также легла на него. И тогда и полиция, и что еще важнее, жена господина Н. уверились бы, что этих трех женщин и удачливого Н. что-то да связывало. Сейчас лже-Боб в своих видениях сталкивает в пылающую, удушающую пропасть (геенну огненную!) не своего бывшего однокашника, а Робина Боба, чью судьбу он попытался украсть.
А значит, от убийства господина Н. ничего не изменится. Ничего.
Но когда он открыл глаза, и увидел это самодовольное лицо, как он насвистывая мелодию сматывает веревку, то не мог не ударить ножом. Таким образом, тень убила своего господина, а господин Н. всё же погиб в Олимпийских горах.

***
Через границу лже-Боба провели вполне официально. Доставили из столицы на хорошем поезде, на вокзал города, еще не охваченного войной. А оттуда на машине переправили в населенный пункт около районов, контролируемых повстанцами. Переправили под охраной каких-то иностранных молчаливых наемников, под эмблемой международной гуманитарной организации.
Чем ближе к передовой, тем меньше гражданских попадалось навстречу. А если и попадались, то старались быстро пробежать, опустив голову вниз. Местные не боялись, просто брезговали смотреть на тех, кто раньше с ними делил эту землю. Около приграничных к войне населенных пунктов отряду пришлось оставить машины и идти пешком. Когда стемнело и передвигаться стало опасно, они разбили лагерь на ночевку.
«С рассветом пойдем дальше, – сказал командир. – Когда их диверсанты лягут поспать».
Они устроили небольшой костер, за ним потек неторопливый разговор.
– А откуда ты знаешь Робина? – спросил командир отряда «Боба».
– Я знаю, что он идет по чужим жизням и не оборачивается.
– В смысле убийца? – спросил солдат.
– Нет, – поморщился лже-Боб. – Он легко проникает в жизни других людей, запросто меняет их судьбы, оставляет воспоминания на всю жизнь, а сам не помнит через мгновение ни имена, ни лица. Он перешагнет через вас и не заметит. И нельзя сказать, что он делает что-то плохое. Он просто унижает своим безразличием и независимостью от тех, кто сам стремится зависеть от него.
– Я не понимаю, – честно сказал командир.
– Мы для него все как тени. Я когда-то в некотором роде был им, – ответил лже-Боб.
– Ну-ну. Мы все когда-то были ими.
Пылало пламя костра, и лица солдат казались масками огненных богов.
Командир поднял рацию.
– Дозорные вовремя не ответили. Возьми пару человек и проверь, – приказал солдату. – Мне это раздолбайство уже надоело.
Тот ушел.
– Не волнуйся, здесь тыл.
– А партизаны?
– Они только на обозы нападают. А скорее сами местные жители крадут товар.
Треск раздался совсем близко, и солдат упал на наших глазах.
– Предатель, – крикнул командир и выстрелил в лже-Боба. Через мгновение он сам упал, сраженный пулей.
«Боб» так и сидел на бревне, не двигаясь, когда на плечо легла рука.
– Ты в порядке?
Он кивнул.
– Задело, что ли...
«Боб» снова кивнул.
– Перетрухал парень, – сказал солдат. Они быстро осмотрели его.
– В ляжку попало. Идти не сможет.
Люди перед ним были в шапках, надвинутых на глаза, и в камуфляжах.
– Нам нужно отходить, Боб, – обратился военный к командиру группы. – Тут наблюдатели, шума будет...
– Бери наблюдателей и дуй на наше КП, обменяете. Этого в город надо. Крови много.
…Так они и встретились, оригинал и двойник, на войне, в чужой стране, один отказавшийся от будущего, другой с чужим прошлым.


***
Они пробирались через темноту и лес. «Боб» мог только довериться своему провожатому – как бы он ни силился смотреть вперед, он не мог понять, куда идти, где город и люди. Сейчас он испытывал примерно те ощущение, что пьяный ночью продираясь сквозь заросли после основательной потери памяти. И если тому могут помочь одинокий фонарь или таксист, едущий мимо, то здесь оставалось только рассчитывать на плечо Боба. Даже если бы не ранение, дороги бы он не нашел. А потом его озарило.
– Здесь есть минные поля?
– Скоро будут. Закрой глаза.
– Это спасет?
– От меня – да. Мне не придется тебя убивать.
Лже-Боб покорно закрыл глаза. Как всякий мужчина, он ненавидел всецело зависеть от другого, но выхода не было. Он с грустью думал, что Боб, спасая ему жизнь, всё больше близится к собственной смерти, становится тем камнем, который необходимо вытащить из стены, чтобы возвыситься над материей.
Моросил дождь. Боб оставался в полной боевой выкладке, на спине у него словно детеныш обезьяны пристроился раненый. Перед ними раскинулся навесной мост, под напором ветра ходящий туда-сюда, словно нитка.
– Мы пойдем по нему, – сказал Боб. И почувствовав, как передернуло его спутника, добавил:
– Другого нет. Нормальный мост взорвали твои провожатые. Теперь их лица засыпает грязная земля, а пройдет время, и местные, чтобы не нюхать вонь, закопают тела в землю. Свои их не заберут. Они здесь для всех чужие. Наемники никому нигде не нужны, особенно мертвые. Держись крепче.
«Боб» кивнул. Иного шанса, кроме как убить настоящего Боба на мосту, у него не будет. Тот шел медленно, осторожно. Каждое движение было выверенным. Он переносил вес аккуратно, без резких движений. Посреди моста он замешкался...И тогда лже-Боб отпустил руку, которой держался, и вытянул нож у своего спасителя. Сделал быстрый замах – бить нужно было на поражение, даже тяжелое ранение не давало верного преимущества. И когда лезвие взвилось над настоящим Бобом, тот оступился, земля ушла у него из-под ног, и он пошатнулся. Тень не смогла удержаться, и Бобу оставалось только наблюдать, как она падала в пропасть с ножом в руке и с гримасой ярости на лице.


***
Я встретился с Бобом на полуострове. В нашей среде его так просто и называли, словно это был единственный полуостров в мире.
Мы сидели в кофейне, за столиком, откуда открывался вид на залив. Боб сильно изменился после командировки, которую он сам себе организовал. Он закурил и попросил еще кофе. Было видно, что некоторые элементы привычного комфорта будоражат его. Пепельница, керамическая чашка, рисунок из пенки, официант с бабочкой...
Я знал, какая мысль будет следующей: на этой набережной также сидели и пили коктейли праздные посетители, также барражировали белоснежные официанты, когда они были там, на войне. Время не останавливалось. А то, что секунды удлинялись, становясь иногда и холодными и бесконечными словно вечность – так это только им так казалось.
– Боб, начнем?
Я потянулся в карман. Он жестом остановил меня.
– В отряде у меня был бывший официант. Говорил, что мы делаем историю. И что теперь здесь, на войне, он прославится, мол, устал быть незаметной обслугой. Убили его быстро, в первом же бою. Так и не узнал его имя. Для нас он остался парнем с позывным «официант». Вот что, журналист, раскопай, как его звали на самом деле. Впиши в свой материал. Мол, геройски погиб и всё такое.
– Так и было?
– Да ну что ты… По дурости сгинул. Но это неважно. У него не меньше прав войти в историю, чем у того, кто из гордыни в вулкан сиганул.
– Мне рассказывали другой вариант это истории...
– Хм… Возможно.
– Вы хотите подарить ему вечность?
– Разве можно её подарить?
– Ответьте мне без записи, почему война в чужой стране, почему смерти? Не боитесь, что потом не сможете избавиться от воспоминаний, снов?
Боб задумался.
– В детстве, когда я учился в начальной школе, мы ходили играть в специальную комнату.
Называлась она, как нетрудно догадаться, игротекой. Моя классная комната находилась в основном здании, а она – в пристройке, в которой учились ребята из «В» класса. Другими словами, это была их епархия. Они чувствовали себя как дома, и часто ходили в игротеку. Чужаков не любили, хотя бы потому, что дети довольны жадные, пока им не становиться скучно играть одним. В игротеке было много игрушек, а в других школьных комнатах их не было вовсе. Посещать её мы могли раз в неделю, не чаще. И то на продленке. Этого дня я ждал и боялся. С одной стороны, как все дети я хотел играть. С другой – мне не нравилось ходить на чужую территорию, я чувствовал себя некомфортно среди непривычной обстановки и детей, которых не знал.
Мне до сих пор снится, как я иду в эту пристройку по пустым школьным коридорам. Сейчас продленка, а потому кое-где выключен свет, и тихо, очень тихо. Боязно идти, а когда достигаешь игротеки, становится неловко. Там все друг друга знают, уже распределили между собой игры и очередность.
С тех пор я не раз попадал в места и ситуации, нахождение в которых одинаково будоражило и пугало. Но что бы ни происходило, мне всегда снится только та игротека. Хотя бы потому, что она была первой. А больше ничего я не боялся, и везде чувствовал себя как дома.
Мы помолчали.
– Начнем? - спросил Боб, затушив сигарету.
Я достал диктофон и нажал кнопку «Запись».


Бессмертная пара.

В окно влетал детский радостный гик и скрип качелей.
– Пускай эта дура спустится!
Пожалуй, это фраза вернула меня в реальность. Нет, я не была той дурой, что стояла на подоконнике московского подъезда и шантажировала кудрявого парня с цыганскими локонами и черной глазами: он любил гитару, любил водку и не любил рыжую девчушку-пацанку. Да, он пару раз проводил её, может, поцеловал, но лезть к нему с чувствами было напрасным делом.
Летний сочный ветер бродил по лестничной площадке, ребята стояли кто где, и как коллекционеры взвешивали: запомнить ли это приключение или нет. Сойдет ли оно за интересный рассказ, что стоит припасти на осень для одноклассников.
Кто-то думал добавить героическое спасение, где он супермен, кто осудить поступок, кто себя самого сделать главным героем – тем, из-за кого столько страданий. Но никто не осуждал, не спасал, да и героем не был. Они быль лишь внимательными зрителями, стремившимися ничего не пропустить и запомнить все в точности. Зачем это было нужно, если они собирались потом переиначивать историю по собственному разумению, а проще говоря, всё переврать, неясно.
Нет, не там подруги познакомились. Да, Алёна была рядом, кокетничая и одновременно отбиваясь от ухажеров, но общения не случилось. И двумя словами не перемолвились, только бросали друг на друге взгляды, предвидя достойную конкуренцию. А потом со смехом вспоминали, что и бороться было не за кого, никто из ровесников не понравился.
Может, во дворе? Зацвела сирень и черемуха, и после неожиданных майских холодов наступила долгожданное тепло. Это был один из немногих просторных дворов в центре столицы, с аллеей, ухоженным садом, в котором высадили тюльпаны всех цветов. Две длинные лавочки без следов ботинок привлекали подростков из окрестных домов. Юных и веселых ребят из благополучных (если говорить о комфортном уровне жизни) семей, которые, конечно, опережали своё время. У них был необходимый уровень протеста – в одежде, причёсках и музыкальных предпочтениях. И достаточный набор свободолюбия – семейное непослушание, нелюбовь к правоохранителям, восхищение перед чужим саморазрушением и романтизированной, в основном латиноамериканской, анархией.
Парень по имени Джерри (настоящего она не узнала, да и это запомнила только из-за мультика) в балахоне с накинутым капюшоном и джинсовке играл на гитаре уже энную композицию, и пока что не было ни одной на родном языке. Чужой язык, судя по всему, демонстрировал прогрессивность и образование. Только в конце вечера он сбросил капюшон, и она увидела худое лицо с серыми ясными глазами. Выразительные, – помнится, подумала она. Паренек был короткостриженый, худой, среднего роста. Прической он выделялся – у половины компании волосы были длинные, у других – модельные стрижки. Казалось, только он не парится по поводу своей внешности, но девушка быстро поняла – он хочет, чтобы так казалось.
Стоп, а причём здесь Джерри, как он забрел в этот рассказ? Она же вспоминала, как они познакомились с Алёной. Собственно, на той посиделовке это и произошло. Подруги ждали однокашников и заслушались гитару, на которой играли ребята постарше, с первых курсов ВУЗов. С тех пор девушки не разлей вода, да и сейчас они вместе. В заброшенном и разрушенном доме в одном из арбатских переулков, в здании, похожем на никому не нужный Колизей. И хуже всего, что здесь никого нет. Впрочем, хорошо, что нет. Что ждать от «хозяина» когда он вернется, неизвестно.

***
С момента их знакомства прошел год, который вопреки предчувствиям не стал судьбоносным. Сейчас им по 16 лет. Наступила новая весна, и тоже прошла, как трехмесячный праздник, от которого ежедневно ожидалось чудо, но так и не случилось. Сегодня последний день мая. Вроде и не было монотонности школьных будней, не мучили ни учителя, ни родители, а всё равно ничего выдающегося не произошло. Целыми днями они были предоставлены сами себе, не утруждая себя ни заботами, ни обременительными хобби.
На небо наползали серые тяжелые тучи, в воздухе пахло грозой. Растрепанные объявления дрожали на остановке. В лужах вспухали пузырьки и плавали семена клёна.
– Когда шел дождь, в лагере нечем было заняться, – тихо произнесла Алёна. – Ни спорта, ни прогулок, ни костров. И оставались с мыслями один на один, и было грустно.
С подругой они прятались под козырьком дома. На следующий день им предстояла поездка в Подмосковье – их взяли помощниками вожатого в туристический лагерь. Уроки закончились пару дней назад, и ровно столько они маялись от скуки.
Под деревом сирени мок позабытый велогон. В этом дворе не боялись оставлять вещи – регулировались и проезд, и проход. За стеклянной входной дверью в подъезд, покрытой каплями, словно мурашками, виднелось мечтательное старенькое лицо вахтерши. Она смотрела на девушек и думала о чем-то своем. Они глядели на детский велогон, и тоже думали о чем-то...
Алёна попыталась найти плюсы во взрослении. Некоторые результаты она озвучила вслух.
– Счастливая твоя сестра. Уже и вуз окончила, и замуж вышла. Ребенок...
Речь шла о старшей, ей было около двадцати пяти.
Лёля кивнула, а потом, очнувшись, сказала без эмоций:
– Разводятся. Сейчас сына делят.
– Делят?! На части что ли? – попыталась Алёна пошутить.
– Почти, – закрыв глаза, Леля протянула руку под дождь.
Стук капель о листья деревьев усыплял. Такой пейзаж принято называть сонным или мечтательным.
– А что случилось с сестрой?
– Муж встретил девушку на работе.
– Обычная история.
– Да не совсем. Сестра её знала, видела пару раз. Зашуганная, тихая, какая-то не ухоженная. А потом она разок пришла с простой прической, с платьем, которое показало, насколько у неё красивые, аккуратные ножки. Ходила по офису, не опустив голову, как обычно, а гордо смотрела в глаза. И муж сестры пропал – за день влюбился. Вернее, вначале захотел с ней переспать. Ну а потом пошло поехало, после того как она отказала.
– Ты откуда знаешь?
– Слышала, как он каялся. Почти плакал.
У подъезда остановилось полуспортивное авто. Из неё выбежал, перепрыгнув через
капот, парень в бейсболке. Не оборачиваясь на машину, он исчез в соседнем подъезде.
Спустя минуту, Алёна спросила у подруги: откуда идёт звук.
– Я думала из твоих наушников, – удивилась та и проверила свой плеер. Выключен. Они взглянули наверх, но окна на первых этажах были плотно прикрыты. Алёна рассмеялась и, хлопнув себя по ноге, подбежала к машине.
– Иди сюда, – призывно махнула. Леля, не торопясь, подошла.
– Отсюда играет. Я сразу узнала мелодию.
– Не заглушил, – пожала плечами Леля. А вспомнив, как торопился паренёк, она протянула руку к ручке и мягко нажала. Дверь плавно приоткрылась, на пару сантиметров. Двор, конечно, был охраняемым. Но подобная беспечность или доверчивость удивляла. Казалось, хозяин решил испытать фортуну.
Алёна снова бросила взгляд на окна, рассчитывая увидеть торопливого парня, но её отвлек звук движка.
Во дворе въехал мотоциклист. Медленно приблизился к подъезду, озираясь. Увидев девушек, он обратился к ним.
– Привет девчонки, чего скучаете?
Неизвестно почему, Лёлю охватил страх. Это было необычное ощущение: они на своей территории, около дома, к которому годами ходили гулять. Позади вахтерша... нет, её уже нет на месте, видно дремлет за журналом; из-за погоды попрятались мамочки с детьми, но всё же двор-то знакомый, перед которым шлагбаум и охрана: здесь даже машину открытой оставляют!
– Мы не скучаем, – Алёна ответила не сразу и без привычной бравады.
– Да ладно! Одни под дождем.
– Мы только вышли из машины. И разве можно рядом с такой скучать?! – засмеялась Алёна и приоткрыла дверцу.
– Хм.. Ваша что ли? И кто за рулем?
– По очереди, – нагло ответила Алёна. К ней вернулась обычная уверенность.
– Хорош трепаться, – резанул мотоциклист. – Садись тогда за руль, если твоя тачка. Иначе я прокачу.
Лёля в этом момент решила, что в машине будет безопаснее, они смогут закрыться. И непременно выбежит хозяин.
– Пожалуйста, – сказала она и быстро влезла в салон на сиденье пассажира. Рядом тут же очутилась подруга. Мужчина внимательно смотрел на девушек.
– Нажми «lock», – сказала подруге Леля и та закрылась.
Парень сел на мотоцикл и улыбнувшись, показал «поехали», тронув газ.
Алёна выдохнула.
– Я не собираюсь сидеть и ждать, пока он разобьет стекла, – резко вдавив педаль, она направила машину в сторону шлагбаума. Его открыли, даже не глянув на водителя.
– Всегда мечтала быть угонщицей, – сказала Алёна, когда за ней опустился шлагбаум. И рванула с места, увидев, что мотоциклист едет следом.
– И куда мы?! – спросила Лёна, сделав музыку тише.
– Доедем до арбатского отделения полиции, а там разберемся. Объясним, почему взяли машину, мол, хотели спасти от этого мотоциклиста.
Лёля кивнула. План был не так плох. В салоне посреди знакомых ритмов композиции она чувствовала себя спокойно. Как ни крути, с ними случилось приключение, которое запомнится. Последний весенний день в Москве обещал быть не таким уж скучным. Страха перед вождением подруги не чувствовали – с 14 лет их учили родители, в безлюдных местах позволяя управлять самим. А полгода назад, когда отец был в командировке в Колорадо, он разрешил ей самой вести машину по сонному Вестминстеру.
С Сивцев Вражка они поехали на Староконюшенный – мотоциклист не отставал, но обогнать не торопился. Около Арбата, когда оставалось метров 50, она повернула во двор, и подъехала к дому, где когда-то её отец парковался, чтобы, как он сказал, пообщаться с полицией. Было это лет 7 назад, но она запомнила.
– Выходи! – крикнула Лёля подруге. Девушки быстро покинули салон, забрав ключи, и подбежали к подъезду. Однако табличка с надписью «полиция» исчезла. Не было и курящих на крыльце людей в форме и бронежилетах.
Мотоциклист зарулил следом, встав в нескольких шагах. Он, наконец, снял шлем – под ним обнаружились растрепанные волосы и слегка надменная улыбка.
– Они съехали отсюда, – сказал он.
– Кто? – спросила Алёна.
– ГИБДД. Вы же их искали? На Остоженке теперь расквартированы. Еще их можно встретить, если нарушая с Денежного переулка поворачивать – тогда сами остановят, – он ухмылялся. – Я думал вас в полицию сдать за угон моей машины, а вы сами сюда приехали.
– Вашей машины?
– Теперь моей.
Он достал какую-ту бумажку и помахал ей.
– А отделение полиции… Я тоже так недавно обознался, когда права получал.
Девушки поняли, что парню не так сильно больше 18. На вид – 22.
– За машину не волнуйтесь. Она моего друга, оставил мне, чтоб я отогнал.
Алёна улыбнулась. Это фраза многое объясняло. Почему он поехал за ними, почему провоцировал, когда они сказали что машина их, и почему её не заперли.
– Оставьте тачку во дворе. И за погоню уж, надеюсь, вы составите мне компанию. Тут недалеко место есть, за музеем телесных наказаний.
– Что?
– За музеем! Пуганные вы какие-то. Ирландский паб, там немало людей, будете не одни.
Не пойдете, я заявлю об угоне, – он рассмеялся. – И не волнуйтесь так, сказано же вам: людей там полно, и охрана есть.



В пабе новый знакомый заказал три чашки кофе и пинту пива, сказав, что отогнать машину будет не трудно. Лёля думала, что он начнет подтрунивать над ними, мол, испугались как дети, и попутно развеивать их страхи, но поначалу он просто пил кофе, не позволяя себе лишних слов, кроме:
– Я думал двор здесь безопасный, а оказалось прямо под носом тачку уводят.
Алена зарделась, а Лёля чуть было не сказала: так из-за тебя же уводят!
Парень очень долго не представлялся, а потом нехотя, отвечая на вопрос, назвал себя Ником. От какого имени сокращение, от Николая или нет, он не пояснил, лишь улыбнулся в ответ.
Ник с интересом, не смущаясь, рассматривал девушек и, пожалуй, стоит их описать. Они выглядели старше своего возраста – этому способствовали высокий рост и косметика: блестящие губы и подведенные глаза. Одна была в джинсовом комбинезоне, одетым на кофту с капюшоном. Вторая в футболке, джинсовой жилетке и бриджах. Обе светленькие, обе в ярких кедах.
– И чем занимаются девушки, кроме угонов?
Алёна пожала плечами.
– Учеба, спорт.
Леля позволила подруге солировать – в общении с парнями она держалась увереннее.
– Иногда танцы.
Ник уважительно сморщил подбородок, но Леля подумала, что ему неприятно. Но что именно? Учёба? Обычное дело. Присутствие спорта и творчества? Но так у кого в их возрасте иначе.
– А ты любишь спорт? – спросила она.
– Бегал раньше. Дается мне это тяжелее и тяжелее.
– Возраст? – пошутила Алёна.
Его передернуло.
– Нет. Уродство ничего не доведенного до конца.
От неожиданности они хором спросили:
– Что недоведенного?
– Всего этого, – он неопределенно махнул рукой, и взгляд его затуманился. –
Везде начали строить, ремонтировать, реконструировать, реставрировать, – об-лагораживать, – напрягся он. – И везде строительные леса, известь, бардак…
– Они хотят сделать лучше.
– Кто и когда это увидит...Лично я вижу разруху, хаос и грязь. А главное, даже не бедность, а убогость тех, кто строит.
– Когда-нибудь достроят всё, – сказала Леля.
– Уже не верится. И доживем ли мы. Тогда для кого это все? – спросил он.
– Для будущих поколений, – заученно сказала Алена.
– Которые с них уже не спросят.
Они говорили о чем угодно: о машинах и мотоциклах, о районе и общих знакомых, о быстрой дружбе и незавершенных делах, о расставании и утратах.
Алёна рассказала, о чем жалеет: что не успеет летом увидеть всех друзей и как следует выспаться, что наверняка не съездит к бабушке на окраину Москвы и не погуляет по городу ночью. А наступит новый учебный год и снова будут бодания с родителями насчет музыкалки, ходить ли ей в школу, совершенствоваться ли в игре на виолончели.
– Тебя заставляют играть? – спросил Ник.
– Заставляют ходить в музыкалку. Хочется все бросить, ведь я никому ничего не должна, но потом выхожу на сцену с ансамблем, и начинаю играть. Инструменты сливаются, и звуки мерцают как светлячки. Но все эти требования ко мне, завышенные ожидания – неизвестно же какое будет будущее; может, я окончу школу и никогда больше...
– Школу? Музыкальную?
– Нет, обычную. Мы в 10 класс перешли.
Ник отшатнулся.
– Шутите?
– Нет, могу паспорт показать.
– Но вы же были за рулем!
– Так это и не наша машина
Ник кивнул, явно собираясь с мыслями, а потом ответил какой-то шуткой насчет школоты.
– Ну да ладно, – закончил он и без видимого сожаления оставил этот вопрос.
Разговор незаметно свернул на тему одиночества, особого, но нередкого его вида – одиночества в мегаполисе. Когда посреди надрывных криков зазывал, хохота праздных бездельников, звонков телефонов и клаксонов машин, голосов миллионов людей, шума баров и сотни парков люди проходят мимо друг друга во всех смыслах.
Ник говорил:
– Я представляю себе большую обшарпанную квартиру с огромной парадной, от которой отходят узкие коридоры, и где-нибудь, в самом тусклом, душном и позабытом, мы бродим большую часть жизни.
– Я как будто вижу старушку, – сказала Алёна, глотнув пенное. – Бродящую по пустой полутемной квартире в полной тишине…
– …и в забвении, – перебил Ник. – После этого невольно покажется, что свет в конце коридора это путь наверх, а не внуки, которые, наконец, явились за наследной площадью или почтальон со счетами за коммуналку.
– Будто она и правда сейчас ходит по коридорам, – вздохнула Алёна.
Ник опустил голову, и, помолчав, тихо сказал:
– Действительно есть такая, внуков может, нет, а может, забыли. Давно хотел заехать, да каждый раз откладывал. Понимаю, что много таких покинутых, но начать стоит хотя бы с одной.
Он снова замолчал и, не поднимая глаз, допил кофе.
Алёна быстро сказала:
– Давайте заедем вместе, – она зарумянилась, глаза блестели.
Леля хотела вставить слово, но не получилось.
– Далеко ехать? – опередила Алёна.
– Да нет, дорогу быстро проскочим. Только продукты купить надо. Составим список.
Он взял салфетку со стола, попросил у официанта ручку и стал с помощью Алёны набрасывать перечень продуктов. Это было так приземленно и понятно, что Леля сдалась. Списки «что купить» мама всё время писала отцу.
Алёна живо обсуждала, подсказывая самое необходимое. Леля не очень участвовала, она не могла избавиться от давящего чувства неестественности. Девушка изучала предметы интерьера, картины с портретами мужчин, чьи лица скрывала темнота на окнах тяжелые шторы и табличку с объявлением «Ищу жену с собакой. Собака должна уметь то и то. Просьба прислать фото собаки».
На улице было прохладно, пахло каштанами. Рядом проехал одноместный гольф кар, чистящий асфальт. Прошла компания ребят в шортах и бейсболках со спортивными сумками, оживлённо спорящих о фильме по комиксам. Пронесся на самокате, обдав ветром и духами, длинный паренек в бриджах с щуплыми ляжками, и даже мгновения хватило, чтобы оценить яркость его зеленых мокасин. Были ли на улице взрослые, в однотонных тусклых пиджаках, в рубашках с подтеками пота с телефонами и ключами от машин в руках? Да конечно были, но Леля их уже не замечала. На улицах висели билборды с премьерами, горели экраны с прогнозом похожей точности – погоды и пробок. Из динамиков неслись мотивы, призванные сделать бодрыми служащих и работников.
Этот город делал невидимыми не только «блеклых и скучных», но и попавших в беду, завязших в долгах, несчастливых, сломленных, отчаявшихся и потерянных. Переживающих разлуку, одиночество и болезни.
От этих мыслей хотелось избавиться действием.
– Поехали уже, – сказала Лёля.
– Садитесь, – Ник махнул рукой на машину,
– Мы уж думали, что сегодня накатались на чужом авто.
– Ну, нет! У меня двух мест не найдется. От меня удирали и по прямой доедете.
Алёна на секунду замялась, но её подруга в задумчивости села за руль и завела машину, приглашая к поездке. Алена села и спросила:
– Ты поведешь?
Та только кивнула и выехала. На светофоре они остановились вместе с новым знакомым.
Он подъехал со стороны водителя и знаком показал опустить стекло.
– Давай, кто быстрее разгонится и дойдет до финиша?
– Машина мощнее, – сказала Леля.
– Ну вот и увидим, – ответил он.
– Если по прямой, то можно, – пожала плечами Леля.
Отказываться было лень. Да и ветра в салоне не хватало.
– Жёлтый! – крикнула она и газонула.
У Лели не было азарта, и она отстала. Мотоцикл взревев, улетел со старта, словно и не было – лишь листья на дороге прибило к обочине. Девушка подняла бровь и вжала педаль газа. Ничего виртуозного она не делала, только газовала, плавно подтапливая. Когда Лёля приблизилась к нему, Ник попробовал покрутиться перед машиной, но её это не смутило, и скорость она не сбавила. В итоге он вынужден был уйти в сторону и пропустить. Финиш она пересекла первая; впереди был крутой поворот, перед которым она затормозила, как и договаривались. Он же, не тормозя, заложил вираж, и едва не вылетел с дороги. Было рискованно, опасно, но главное бессмысленно – гонка была проиграна. Поняв это, он резко затормозил и крутанул мотоцикл на месте. Но видно рывок с досады не рассчитал, и байк завалился на бок, а вместе с ним и Ник.
– Хорошо, что мы едем старушку навестить, а не на любовное свидание с ним, – улыбнулась Алёна. – А то бы точно всё обломалось.
Ник поднялся на ноги и стал вручную отгонять мотоцикл к обочине. Даже через шлем Алёна чувствовала, как у него пылает лицо. Но когда он подошел к ним, то был настолько спокоен и сосредоточен, что девушка про себя повинилась.
Ник заскочил в магазин с надписью «продукты». Девушки остались вдвоем и оглядывались, словно рассчитывали встретить знакомого. Не так далеко они забрались от привычных мест…
Он вышел с пакетом, из которого проглядывали кефир и бананы.
– За мной, – сказал он и направился по тропинке во двор.
Компания быстро миновала старую кирпичную пятиэтажку, около которой нос к носу стояли машины жильцов. Дальше был котлован и остатки почти разрушенного и разобранного здания. А еще через двадцать шагов ветхая трёхэтажка с немногочисленными целыми стеклами в окнах. Около нее не было машин и, судя по виду её ждала судьба соседа – снос в недалеком будущем. Ник, не останавливаясь, вошел в покосившуюся дверь, и тихий вопрос Лели «нам сюда» завис в воздухе. Внутри от здания сохранились перегородки и лестницы на следующие этажи.
По одной из них они поднялись на этаж. Дверей не было, лишь некоторые сохранившиеся стены отделяли прежние комнаты. Ламп не осталось, провода свисали с потолка.
Алёна шла впереди, медленно ступая и смотря под ноги. По мере отдаления от окон и естественного света видно становилось всё хуже, под ногами попадались сломанная арматура и стекла от бутылок. Лелё показалось, что Ник запнулся, и она услышала звук падения и стон Алёны. Она прошла вперед, и видя что Ник медлит, сделала пару шагов. А потом или она стукнулась в темноте о каменные перекрытия, или потемнело в глазах уже после удара, девушка не поняла. Сознание затуманилось, ноги подогнулись, и она упала на холодный шершавый камень, где её окутал затхлый запах. Только успела позвать Ника по имени. И почувствовала, как кто-то ее переворачивает, говорит «сейчас», «сейчас», кладет удобнее. Вытирает пот с нее или кровь, а она говорит, слыша стон Алёны, «помоги ей». И проваливается в сладкое беспамятство.
Очнулась она от птичьего щебетания и запаха известки. Снизу тихо звала Алёна по имени. Она попыталась двинуться, но не смогла.
– Кто меня связал? Где Ник?
– Надеюсь далеко.
– Он что, не помог тебе?
– Ты сошла с ума? Он меня и подтолкнул, сбросил вниз. Ты связана?
– Да, ноги.
– А ты?
– Руки.
– Значит, можешь идти.
– Нет, на ногу встать не могу.
Лёля помолчала.
– Ты помнишь ту дуру рыжую, что попыталась прыгнуть с подоконника?
Алена почувствовала, что боль в руках ушла – может, глупые вопросы отвлекли? ¬¬¬¬¬
– Несчастная любовь.
Эти слова после знакомства с парнем, который привез в разрушенный дом и связал, были несколько смешными.
– Там не было ни любви, ни несчастья. А у нас как минимум половина. И зачем ты о ней вспомнила?
– Почему такие истории не происходят с подобными девчонками? Которые не хотят жить.
В ответ тишина.
– Что мы ему сделали?
Алёна пожала плечами:
– Унизили, так он думает. А с тобой что?
Лёля сидела, вытянув ноги. Она оперлась на руки, чтобы встать, но тут же рухнула. Суставы не слушались, при попытке перенести вес, вспыхивала боль.
– Башка раскалывается. Думала, сама врезалась. А это он меня головой о балку.
Снизу доносился шорох, как будто кто-то копошился.
– Стоп, ты сказала: нога болит? Одна сломана?
– Одна, и кто тебе сказал, что сломана! Уж научилась на баскетболе и единоборствах падать. Сильный ушиб, скорее всего. Но и прыгать на одной могу и легко наступать на вторую.
– А бежать?
– Бежать не побегу, а идти могу.
– Я не о том. Мы сможем убежать отсюда, если освободишь меня?
– Конечно. Он мне руки не связал, решив, что я в отключке и ходить не смогу.
Она поднялась к Лёле и принялась распутывать веревки, приговаривая:
– Стоило весь день вести себя как доверчивая дура, чтобы получить шанс. Нас еще тренер учил – внуши сопернику свою слабость, чтобы недооценил.
Леле стало не по себе. Алёна никогда столько не говорила в сложных ситуациях. А значит, напугана.
– Алён?
– А?
– Всё будет хорошо, я уже свободна, и мы убежим. Да и он не вернется. Просто хотел нас проучить. За угон, за нападение, за самоуверенность.
– Он унижён, вернее, чувствует себя так. И он может вернуться.
Девушки услышали скрип двери и замерли. Первые несколько минут они надеялись, что пришел кто-то еще. А потом уловили возню и бормотание. Это был Ник, и в полной тишине они разобрали обрывки слов:
– А я, а мое будущее, разве кому-то есть дело? Это у них естественный отбор, но ничего, из него тоже бывают исключения. Я нарушу его. Школьницы, будущее поколение! Сейчас всё им, всё для них, идут как по шпалам. Между мной и миром как будто стекло, и между мной и будущим – стекло, но я разобью его!
Смысл был неясен, но очевидно присутствовала обида.
Ник стал подниматься по лестнице.
Леля убрала руки за спину, словно еще связана. Алёна шепнула ей:
– Я встану, спрячусь за перегородкой, зайду к нему со спины и долбану как следует.
– А как следует? – нервно пошутила Леля.
– Сильно, чтобы не встал быстро, – и спряталась.
Ник шел и говорил, повышая голос.
– Тебя, наверное, уже ищут родители. Те, что оставят тебе квартиру, дадут образование. А мне мои не оставили ничего, кроме долгов, неоплаченных счетов и памяти о потерянной квартире, которую у них отобрали. И не осталось фотографий и прошлого. Знаешь, что такое, когда нет памяти? – закричал он. – Когда в квартиру вламываются и не дают ничего вынести, даже фотографий? И родители бегут оттуда, не борясь, бросая даже школьный альбом, письма близких, памятные документы. И ты никто, ничто в мире, где всё фиксируется, а без этого человека и нет.
Его дыхание становилось сильнее.
– Я думал взять от жизни хоть что-то, когда первый раз вас увидел, решил, что кому-то нравлюсь. А вы еще школьницы, и всё это снова бесполезно («он что, нас в чем-то обвиняет?», – пыталась понять Лёля). Думал, что мне преподнесли подарок, который изменит направление моей судьбы. Вы, кто-то из вас, неважно кто, даст импульс, что взвинтит темп моей жизни и позволит поменять всё с ног на голову, разом добраться до вишенки, минуя бесконечно сливочный торт. Мне будет ради чего идти на вершину, я стисну зубу, возьму волю в кулак и добьюсь всего, что решит проблемы раз и навсегда.
Ник поднялся и стоял около Лёли. В глазах лихорадочный блеск и признаки одержимости. Под углом в 45 градусов за его спиной осталась Алёна, которая держала в руке кирпич.
– А вы всего лишь малолетки, скучающие от устроенности в судьбе, ищущие приключения посреди комфортной жизни, от которых прока нет. У вас уже всё устроено: и будущее, и образование, и квартиры вам купят или оставят, и на работу устроят. Вы на всех смотрите свысока, смеетесь над трудностями, над теми, у кого что-то не удается, над каждым падением…
«С мотоцикла?» – хотела переспросить Леля, но удержалась.
– Но и у вас будут неприятности. Я научу вас жизни, покажу её правдивую сторону, которую стыдливо называют изнанкой. Узнаете что такое голод, что такое жить в бараке, а главное, что значит бояться завтрашнего дня, не быть уверенным в будущем.
Алена ждала момента, иногда Леля видела ее вытянутую руку, но Ник резко крутил головой, и рука девушки убиралась. А потом он внезапно сказал:
– А чего твоя подруга в нашей беседе не участвует? Сейчас я её сюда приведу, если живая. Здесь, разом и решим всё. Не хочу, чтобы мучилась, ожидая своего часа.
И он понесся вниз.
Алёна вышла, в руке у нее был камень, на лице нетерпение и желание во чтобы то ни стало применить орудие по назначению.
А потом они услышал истошный крик. Это был вопль, в котором слова слились воедино. Ник кричал, что она ответит, если он не найдет её подругу, если сбежала, он вернет её, а иначе…Голос у него стал лютым, утратив человеческие тональности.
Алена показала, что спрячется, чтобы ударить. Но Ник поднялся по другой лестнице и оказался ближе к Лёле. В руках у него была длинная балка.
– Пусть твоя подруга выйдет. Иначе я размажу тебе голову.
Он стал приближаться, замахиваясь. Неясно было, знает ли он, что Алёна здесь или пугает. Леля понимала, что она отобьет один-два удара, после чего не останется здоровых рук, чтобы защищаться. Алена вышла.
– Бросай камень, – приказал он ей и улыбнулся.
Она бросила.
Ник улыбнулся.
– Вот теперь точно всё. Когда вас не станет, мир не заметит. И не вздрогнет. Вы, как и я, пройдете мимо настоящего и не останетесь в будущем.
Он замахнулся… и их оглушил звук, от которого они присели и заткнули уши.
Глаза у Ника застыли, изо рта полилась кровь. Он грохнулся со звоном вместе с балкой, подняв клубы пыли. Позади него стоял тот, кого они приняли за хозяина машины. А когда он нагнулся и сбросил бейсболку, что мешала осмотру, они узнали Джерри.
Он деловито хлопал по карманам Ника, не подающего признаков жизни. Достал ключи и засунул себе в карман.
Подруги молча наблюдали за его действиями. Алена решила выяснить: можно ли им уже радоваться или еще рано. А потому произнесла «спасибо».
Тот отвлекся на них, словно только заметил.
– Это вам спасибо, – неожиданно ответил. И достал бумажку.
– Запрятал гад расписку.
– Извините, что угнали машину. Мы от него убегали, – повинилась Алёна.
– Вы?! Я думал он взял. Ну это даже лучше. А то бы он забрал своё.
– Я не понимаю, – сказала Леля.
Джерри показал листок бумаги.
– Расписка моя, что отдаю машину за долги. Плохой вышел месяц, кризис, торговля не заладилась.
–Ты ему был должен? – спросила Леля.
– Не совсем ему, у него работа такая – плохие долги трясти.
Леля помолчала.
Алена сказала, успокаиваясь.
– А мы думали он псих.
– Что?! – недоуменно спросил Джерри. – А…вот в чем дело, – он засмеялся. – Для вас это противоречие. Вы думаете, если за деньги убивает, то не псих?
– Ну да..
– А может ему нравится так деньги зарабатывать? Не все психи бескорыстные, хотя многие энтузиасты своего дела, тут вы правы – и он снова засмеялся.
Лёля поняла, что хочет выбраться отсюда, но до квартиры и родителей сразу не дойдет – ноги ватные, подкашиваются.
– Джерри, выведи нас отсюда, куда угодно, просто чтобы сесть и попить чай среди нормальных людей.
– Я не лучше него, – и сам же усомнился. – Не сильно лучше.
Джерри достал из кармана Ника телефон.
– Чья трубка?
– Моя, – сказала Алёна.
– Звони в полицию или 112, скажи, что убивают. А когда приедет наряд, убийца будет уже обезврежен, а вы спасены.
Леля взяла трубку и глубоко вздохнув, начала набирать номер. При первых её словах снова громыхнул выстрел, и она закричала. А в трубке всё говорили: «едем», «едем».

Они сидели втроем на полу, полукругом, почти так же, как раньше во дворе. И ждали.
А потом Леля просила:
– Зачем ты выстрелил?
– Для правдоподобия. Слишком спокойно начала разговор. В окно, чтобы без рикошета. А вот крик был убедителен. И теперь, когда приедет полиция, они узнают, что была два выстрела. Предупредительный и …последний. У меня и так проблем хватает с этим народом.
– Мог бы и нас предупредить...
– Зачем? Так достоверно, – он довольно мило улыбнулся.
Есть подонки, которые вызывают расположение, – подумала Леля.
– Джерри?
– Ну.
– Как ты задолжал им? Чем ты занимаешься?
– Понимаешь, есть вещи, без которых некоторые люди не могут прожить. С ними я и помогаю, с доставкой. Иногда мимо рынка, налогов.
– Лекарства? Медикаменты?
– Ну почти, медикаменты… И хватит об этом, – обрубил он и поднес к расписке поцарапанную Зиппо. Бумагу вспыхнула.
– Джерри, помнишь, мы говорили о революции в латинской Америке? Так героически звучало.
– Она просто далеко. Когда убивают на фоне экзотических цветов, звучит интереснее. Но смерть везде смерть.
Он курил и смаковал сигарету, словно в последний раз. Леля закрыла глаза, и ей было необычно спокойно, как редко когда бывает. Словно в последнюю минуту она успела запрыгнуть на уходящий поезд. Через минуту подъехала полиция.

***
Спустя неделю подруги шли по Охотному ряду, решив пешком дойти до Тверской, а там уже сесть на метро. Около них остановилась машина, которую они сразу же узнали.
В окне показалась голова Джерри. Как ни странно, обе были рады его видеть.
– Куда идете? – спросил. – Если по пути, докину.
– На секцию. Олимпийский резерв.
Он прикинул что-то в голове.
– На Ленинградку… Садитесь.
В салоне он сказал:
– Только заедем в одно место по дороге, на Тверской. Друга надо выручать.
– А что с ним?
– Да ничего такого. У меня же в последнее время профессия – спасать людей из переделок. А никто не платит, не дает ордена. Наоборот, обвиняют, полицейские преследуют.
– Преследуют не за это, – серьезно сказала Алёна.
– Скучная ты. И будешь дальше так правду мужикам в лицо говорить, совсем плохо на личном фронте будет.
Алёна покраснела:
– Это мы еще посмотрим.
Джерри оставил машину на аварийках около отделения полиции и, снова не закрыв, понесся внутрь.
Вышел он с другом – высоким и словно отстранённым от навязчивой действительности. Около остановки 31 троллейбуса Джерри его высадил.
– Спасибо, старик, – сказал тот, когда вышел. И было неясно: благодарен ли он, что легко отделался или нет.
– Зря промотался, – сказал Джерри. – Его бы и так отпустили: хороший офицер попался. Даже визитку ему дал.
– А кто это? – спросила Лёля.
– Это? Боб или Роб для друзей. Но ты о нем не думай, у него в последнее время такой кавардак в жизни, что опаснее моего скромного бизнеса. Тебе вот о чем думать надо.
И он показал на огромный рекламный экран, на котором туристические компании крутили картинки экзотических стран, демонстрируя пальмы и белые пески. Солнце заливало пейзажи, шёл пар от горячих источников, дымилась земля и вскипала вода в кратере вулкана.

2 глава.

Алена стояла на носу яхты в белой короткой юбке, а два местных, плывущих по делам, за ее спиной темпераментно спорили, когда она задерется: через один порыв ветра или два. Они были уверены, что гостья не знает языка. Так оно и было, но Алёна уже неплохо чувствовала интерес мужчин. Перед очередным порывов ветра, она, повернулась к ним лицом и сама задрала юбку. Местные с обалделой улыбкой уставились куда им было надо, но увидели только маленькие шорты. Они были с чувством юмора и вместо разочарования радостно засмеялись. А когда она показала им язык, восхищенно захлопали.
– Эх, был бы я молодым, обязательно поухаживал бы за ней, – сказал пожилой. – Приплыл бы, поработал до вечера, пока туристы на вулкан идут. А потом бы на пляж ее позвал, показал бы закат в горной деревне.
Его более молодой спутник только улыбнулся.
– Ты, наверное, так и сделаешь, – продолжил тот и вздохнул. – Тебе проще. К тебе и так приезжают закаты смотреть.
– Так и не так. Я приглашу ее подругу.
Он кивнул на Лелю.
– Она тебе больше нравится?
– Дело не в этом. Эта девушка, которая нас порадовала, вечером уже будет занята. А та, возможно, ещё не успеет влюбиться с первого взгляда.
– Я стар, но мудр ты, – кивнул поживший местный.

– Леля, смотри какой остров! – закричала Алёна.
Она показала на небольшой клочок земли; на нём виднелись два одиноких здания: жилой дом и церквушка. Рядом с ними тут же оказался добровольный гид, который уже был на экскурсии, где рассказали об этом острове.
– Здесь жила семья: местный и чужестранка. Поженились и обосновались на острове. Построили дом, растили детей. Упросили префектуру, чтобы для их семьи соорудили церковь. И власти пошли на встречу. Дети выросли и отправились в шумные города. Пара, прожив десятки лет в браке, развелась. Бывшие муж и жена разъехалась кто куда. Она в соседнюю страну, он на другой остров. А священник остался, сейчас его паства – туристы.
Парень замолчал, а потом сказал, что не все истории так заканчиваются, и если заранее думать об этом…
Алёна поняла по заминке, что сейчас он попробует познакомиться и, извинившись, быстро отошла к Лёле. Та сидела и смотрела на прозрачное море сквозь стеклянное дно корабля.
– Ты чего? Это не Красное море, здесь ничего не увидишь. Ни разноцветных рыбок, ни красочных кораллов.
– Но мы всё же взяли тур на корабль со стеклянным дном. Зачем?
Алёна пожала плечами:
– Так лучше. Взгляд не упирается в стену.
– И мысли…
Ближе к полудню корабль причалил. Подруги воспользовались предложением, чтобы исследовать остров с моря, и не прогадали. Рано поутру они отплыли, и пока солнце не ушло в зенит, успели восхититься вечными пейзажами мест, в которых когда-то жили боги так похожие на людей. Это были беспечные, голые боги, наслаждающиеся жизнью в этих местах, и их можно было понять.
Пока матрос швартовался, девушки разглядывали зеленые сопки гор, таящие в облаках. Лёля спрыгнула с палубы, хотя местный пытался подать ей руку. Он всплеснул руками, мол, уязвлен подобной жестокостью, но девушка только рассмеялась. Лёля огляделась: веселая и полная сил одним движением преодолеть любое препятствие.
Она смотрела на солнце, которое застыло в небе как огненный шар. Еще часа три-четыре воздух будет горячим, обжигающим рот при дыхании. А потом можно идти дальше, исследовать остров. Ей не терпелось за день-два обойти всю округу; что она будет делать в оставшиеся каникулы, Лёля не думала. Она засыпала с нетерпением и просыпалась с нетерпением, желая разом покорить любое труднодоступное место на острове. Впереди ее ждала пыльная Москва, суета, 3 курс, за время которого хорошо бы уже со многим определиться. Рубикон пройден, позади осталась радость о начале студенчества, узнавание, новизна. Теперь надо думать наперед, чтобы не застояться, как на скользкой эстакаде, надо газовать, чтобы не откатиться.
Вышли они в нескольких километрах от гостиницы, в портовом городке острова. Вернее, называлось место в справочнике «village», но перевести её как «деревня» было бы неверно. Здесь же был пляж, туристические магазины и прокат квадроциклов. Мимо проносились уставшие от жары мотоциклисты со сгоревшими плечами и шеями. В полуденную жару они передвигались в шлемах. Лучше всего было кататься после 8 или 9 вечера, но к этому времени у приезжих студентов и старшеклассников, а именно они брали напрокат мопеды, кончалась аренда.
Кругом были шатры кафе, чьи зонты призывно развевались.
– Я не хочу идти сразу в номер, – сказала Леля. – Давай здесь перекусим.
Она показала на кафе на втором этаже. От солнца там укрылись местные, искавшие отдых в законную сиесту. Они оживленно говорили, смеялись, словно и не было на улице жары. Все они занимались незамысловатыми ремеслами, но лица их беспечно сияли.
Один из них встал и подошел к девушкам, ловко жонглируя подносом.
Те пожелали только холодное: гаспаччо, арбуз со льдом. И под конец взяли пару фраппе. Леля, сделав заказ, направилась помыть руки. В одном из залов она задержалась.
Там рассматривал меню непривычно бледный молодой человек. Он напомнил ей незадачливого рассказчика с историей двух влюблённых на маленьком островке. Когда она возвращалась, парня уже не было.
Ближе к 5 вечера девушки вышли из номера. Лёля настояла на прогулке вместо пляжа. На вопрос куда, неопределенно махнула рукой. Они вышли за ворота гостиницы, и пошли по дороге к соседней «деревне». Мимо проносились редкие малолитражки с туристами, едущими на самостоятельные экскурсии. Почти в каждой из них сидел пассажир с огромной картой.
Они обошли всю соседнюю деревню за часа два, а когда Алёна собралась обратно подруга ей сказала: если мы пройдем еще, то день будет казаться больше. Но и второй точкой в маршруте история не ограничилась. Леля всё звала и звала дальше. А уже на полпути к горам предложила смотреть закат в высокогорной деревне с обзорной площадки ресторана.
– Мы туда сами не дойдем
– Плевать. Солнца нет, пойдем, пока хватит сил.
– Ты не понимаешь, нам гид говорил – только на машине можно добраться или автобусе. Это долгий подъем вверх по серпантину, без тротуаров.
– Дорога сама куда-нибудь выведет, – весело заверила Лёля.
А потом без перехода спросила:
– Помнишь, два года назад – последний день весны – слова того психа?
– Слова не помню, да и зачем?
Лёля как будто не услышала.
– В чем-то он был прав. Я скучаю по неизвестности, по чужим берегам, дороге в неизведанные места. Если в ночи горит фонарь, я думаю, а что там дальше: куда не достает свет. Жизнь идёт по расписанию, как раньше говорили, чинно. Но все перемены как будто часть прописанного маршрута, мы делаем крюк, реже срезаем, но оказываемся в той же точке. Любые изменения скорее прихоть – они ничтожны. Я не хочу, как он говорил, не знать доживу ли я до завтра, не хочу умирать от голода, я хочу другую неизвестность, не хочу знать наверняка, как пройдет мой завтрашний день.
– А сейчас знаешь?
– Может без мелких подробностей, но знаю. Хочется пере – она прыгнула вперед. – прыгнуть сразу много ступенек, увидев конец дороги и обрыв, разбежаться и…
– Разбиться?
– Нет, оказаться на той стороне или в водопаде! Который вынесет туда, где ни разу никогда не была. Я хочу всё делать впервые, стать исследователем, первопроходцем.
Я помню небольшой дедушкин участок, там стояли качели, на которых я взлетала до небес, а иногда просто раскачивалась туда-сюда, и меня переполняла энергия, а рядом в гамаке лежал дедушку и улыбался: мне, теплу, своим мыслям – светлым как занавески солнечном утром. И мне казалось, что вот я способна на всё и даже больше, а он смирился, что ли или устал, и был доволен малым. А потом я поняла: у него в душе был мир, а у меня не будет.
– У тебя шило, – пошутила Алена.
Та не откликнулась на шутку.
– Если в походе на полюсе застигает метель или снежный буран, самое важное, чтобы не замерзнуть насмерть, идти что есть сил, не останавливаться, погружаясь в спасительный казалось бы сон. И только тогда есть шанс выжить. У меня вот такое же ощущение, что если не буду бежать, упаду замертво.
– Убедила, – засмеялся Алена. – Ради твоего здоровья я готова идти дальше, пока сама не упаду без сил, и по мне не проедут пара мопедов.

Подруги направились дальше, блуждающие и далекие от всех встречных прохожих как две кометы. Около последней равнинной деревни, когда по краям дороги попадались всё чаще кустарники вместо деревьев, вдали появилась машина.
Девушки проголосовали. Леля узнала Боба, Алёна – нет. А он их вряд ли запомнил после одной встречи.

***
Утром их друг засобирался в гостиницу, и предлагал уехать вместе. Так странно думала Леля, спать с ними двоими, не имея ни малейшего расположения ни к одной, он может, а отплыть без них, нет. Какая неуместная галантность: отказываясь садиться в лодку вместе с Бобом. Всё что могло случиться, уже произошло, и ждать от него нечего, ни сюрпризов, ни то, что останется у нее в душе. Роб их даже не вспомнил, а ведь оказался рядом в тот самый день. И сейчас, когда она увидела его за рулем машины, то подумала, что это неслучайно. Но он был влюблен, этот парень, и не в её подругу Алену, которая его очаровала лишь на время, пока горит закатное солнце, смеется серебристая чайка и каллистемон пахнет лимоном, а главное, пока не появилась та, другая.

Боб удивился отказу, но не сильно настаивал. Когда он отплывал, они плясали с ромом, а в душе у Лёли был надрыв, словно её бросили, и губы кривились от попытки сдержать рыдания, и лишь издалека могли сойти за улыбку.

Прохладным утром на острове стало легче дышать: сероуглеродные испарения от тумана не так били в нос, и воздух стал чище. Шлюпка Боба растворилась на горизонте, и глаза у девушек закрывались сами собой. Солнце ласково согревало – Лёля улеглась на плед, который они позаимствовали в кафе под честное слово. Рядом, недолго повозмущавшись, устроилась Алена.
Оставалось пару часов до тех пор, пока земля и воздух нагреются. Тогда же должен был подойти следующий по расписанию теплоход. Заснули они прямо там же, в тени дерева. Сон опустился как туман и мгновенно захватил Лёлю. Ей снились горделивые высокие корабли, бриз с моря, тугие паруса и залитая солнцем палуба. Ей снился отстранённый Боб, правивший судном, на котором они были одни. А потом каким-то образом в сон закралась змея. Она извивалась и шипела. Лёля проснулась – рядом лежала Алена, а над ней нависал, словно собираясь поцеловать или укусить какой-то мужчина, и шептал малопонятные слова. Лёля закричала, тот быстро отпрянул от подруги и уставился на неё.
– Змея! – крикнула она, смотря за его спину. Нападавший обернулся, и этого мгновения хватило Алене, чтобы подтянуть к животу ноги и резким движением отбросить его от себя. Он отлетел на метр и, перекувырнувшись, стал подниматься. В его руке в солнечном свете сверкнуло лезвие. Нож! – поняла Лёля. Но страх не парализовал её – всё это уже происходило, но тогда было много хуже. Они оказались связаны, и нападение произошло неожиданно. Сейчас они вдвоем здоровы, могут двигаться, готовы к атаке. Они быстры, не так слабы и спокойны – нет смысла впадать в панику. Это, по сути, еще одно соревнование, но с очень высокими ставками, что должно помочь собраться и победить, если получится. Или убежать, протянуть, время, притвориться мертвыми. Не так далеко кафе с напитками, правда, до него еще надо добежать, и в такую рань там никого нет, но на кухне есть ножи.
Мужчина приблизился, и Лёля узнала его – она видела его в кафе в порту, а еще раньше на корабле, тот, кого так небрежно и легко отбрила Алёна.
«Эх, Алена, танцы на палубе корабля перед мужчинами и одновременно надменность к ним до добра не доведут».
А вслух только произнесла:
– За что?
Лёля хотела разговорить его, потянуть время, не рассчитывая на то, что он успокоится. Но человек перед ними не был зол или взбешен, он выглядел полностью спокойным, разве что был раздосадован прытью жертв.
– Вините его, – он кивнул в сторону моря.
– Кого?! – спросила Леля. С ужасом ожидая услышать Бога или Посейдона, но не услышала.
– Этого Боба, – он задумался, а потом, рассмеявшись, добавил. – Нет, меня. Он – это я.
И если бы не нож, он бы потер ладоши – настолько довольным выглядел.
– Вы пытаетесь отомстить Бобу, но при чём тут мы? – выкрикнула Алена.
– Мне нужна жизнь Боба, но не он сам. Его жизнь, в которой он убивает двух девушек после ночи с ними двумя
И хотя это было совсем неуместно, Лёля пошла румянцем. Напрямую о произошедшем с Аленой она не говорила – да и сейчас вряд ли стоило. Сложно понять, что это было: предательство по отношению к подруге или взаимная дурость, помутнение или наваждение. Стоп, – осекла себя Леля. – Если захочешь узнать о помутнении, посмотри на человека перед собой. Его глаза ей напомнили того, кого убил Джерри, и хотя это был совершенно другой человек, но во взгляде у них было много общего. Один блеск, одно выражение, а потому Леля не надеялась ни на отрезвление, ни на мгновенное просветление – и это помогло им не умереть сразу.
Первый удар пришелся в «молоко», лезвие рассекло воздух, но рука не сразу вернулась на место. Противостоял им явно не злодей из боевиков – Алена успела быстро ударить ногой, но сил чуть не хватило. Рука нападавшего ушла назад, но нож он не выронил. Подруга сразу выбросила вторую ногу и угодила в бок.
Лучше было бежать, но Алена поверила, что сможет справиться и постаралась выхватить нож. Леля не успела подскочить, а тяжелый удар в голову отбросил Алену к самому краю пропасти. Она упала на колени, а когда встала, слегка покачивалась и трясла головой. Ник явно трусил подходить к ней ближе, держа нож по направлению к Леле, а потом ударил ногой. Алена увернулась, но отошла назад, а затем, обернувшись, зашаталась и упала в обрыв.
– Смотри-ка сама, сама! – обрадовался «Боб» и затрясся, подпрыгнув на месте. – И ты, теперь ты иди сюда!
Леля без слов пошла к обрыву – она не столько боялась ножа, сколько хотела увидеть подругу живой. И чудо произошло – под ногами у Лели был обрыв, а дальше выступ размером метра три, не больше; там и сидела на корточках Алёна, приложив палец к губам и показывая прыгать.
– Давай, давай, – кричал «Боб».
Алена повернулась, посмотрела на небо и перекрестившись, сделала шаг в пропасть.
– Сама, сама сиганула! – слышала она крик.
Подруги легли и притихли, словно и с такой высоты умудрились расшибиться. Но это предосторожность оказалось напрасной; Ник не спустился и не бросил взгляд вниз. Они слышали, как он какое-то время слонялся около обрыва, но к краю не подошел: или боялся оступиться, или брезговал увидеть и оставить в памяти расшибленные тела двух молодых девушек.
Ник ушел, а они всё еще лежали, не двигаясь. Леля прошептала:
– Пахнет сероводородом.
– Ты сегодня мне напомнили про ту история.
– И ты подумала, мы притягиваем неприятности?
– Я подумала, что благодаря ей мы сейчас живы.
– Ты не испугалась?
– В этот раз не особо, а когда пропустила удар, притворилась, что в нокдауне и теряю сознание. Я обернулась и, посмотрев вниз, увидела выступ.
– Я почти поверила, что он из тебя вышиб дух.
– Да ну что ты, бьет как баба.
– Ну-ну не обижай баб, – засмеялась Лёля, а спустя минуту спросила:
– Алена?
– А?
– Тебе не жарко?
– Пока ничего не чувствую.
– Мы лежим на какой-то кипящей жидкости. Не прижимай лицо к расщелинам, у меня руки и ноги обожгло.
– Надо выбираться, – Алена встала и начала отряхиваться. – Скоро повалят первые туристы, а мы в таком виде.
Леля молчала.
– А ты о чем думаешь?
– Знаешь, мне понравились два парня – на машине одного я заехала в тот дом, где чуть не умерла, а из-за второго меня пытались сбросить в пропасть.
– Невеселая статистика, – согласилась Алена

Первые туристы действительно появились довольно скоро – это были счастливцы, чью группу записали на раннюю экскурсию, когда еще сохранялась ночная прохлада. Гиды, увидев девушек, попросили водителя автобуса отвезти их в больницу архипелага. Именно там их навестили полицейские и, услышав рассказ, предложили легкую мистификацию, чтобы было проще поймать преступника. Не зная, что девушки живы, он не станет прятаться, не «уйдет на дно» – рассуждали они. Местные газеты должны были выйти с заметкой о найденных в кратере вулкана двух девушках, а также о следах ожога на телах жертв. Без слов о том, что они живы и в целом здоровы.
Впрочем, следователи не знали, что тот, за кем они охотятся, сам задумал мистификацию, которая делала их план несостоятельным.