П. Алешковский, «Крепость»

Автор: bjakinist. (Алешковский П. М. Крепость: Роман. — М.: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2017 с. — 592 с. — (Новая русская классика)

Если поверить, что это и есть «новая русская классика», то какая-то она неклассичная, эта классика. Не значит, что не цепляет. Как раз цепляет, заусенцами — содержательными и чисто формальными. Знаете, будто подошли к вам и рассказывают далекую от вас историю, не особо слова подбирая, то витийствуя, то косноязычествуя. Сперва злишься, потом — да, с грустью, но проникаешься. Проникаешься взволнованностью рассказчика, прежде всего. Рука чешется, да не поднимается его оттолкнуть.

«Крепость» схлопотала «Букера» за 2016 год. А «Букер» — корона для мейнстримовых текстов. И в этом смысле она точно выражает суть романа Петра Алешковского. Здесь все, как хочет сейчашний читатель (главным образом, средне-старшего возраста): злоба дня — и экскурсы в далекое прошлое; нота детектива, нота бытописания, нота Апокалипсиса, нота даже и публицистики. На выходе — аромат знакомый и ожидаемый, чем, впрочем, и дорог: ведь свой!.. Главный персонаж — узнаваемо крепко пьющий, но честный и убедительный, и в конце концов, настоящий Герой.

Про язык я чуть позже скажу — сперва содержание…

Итак, древний город Деревск (прообраз — Торжок) и сперва наши последних лет дни. Здесь вовсю кипит жизнь новой России. Местные и столичные бюрократы (+технократы+бизнес-мены и -вумены) хотят сделать древний городок туристическим центром. При этом интересы различных группировок сталкиваются между собой и с историческим наследием, на котором, собственно, бабосики наварить и надобно. Для них, хозяев новой России, красивый миф важней грустной правды, а эффектный новодел «под старину» толкабельнее на рынке покоцанного временем подлинника. Короче, царство фейка голимого! На страже истины и науки здесь стоит лишь местный археолог Иван Мальцов. От него, «лузера», уходит жена, он лишился работы, но ничто не может понудить его к компромиссу. Не желая встраиваться и пристраиваться, Мальцов уезжает в деревню (где кроме него осталось лишь трое жителей) и дауншифтером прозябает зиму — пишет здесь, впрочем, книгу, которая впоследствии откроет новые горизонты в науке.

Затем Мальцов «возвращается в Деревск и в старой Крепости, обреченной властями на «реновацию», отрывает подземную церковь XI аж века. Про дальнейшее слить не берусь, чтобы не обвинили в спойлерстве.

Параллельно с делами и бедами наших дней в романе рассказывается история далекого предка Мальцова, удалого монгольского батыра конца XIV в., который и с Мамаем дружит, и Тимуру служит, а в конце концов оседает под крылышком великого князя Московского. Прописанная довольно красочно, историческим колоритом расцвеченная, эта линия автору просто необходима несмотря на банальность такого «хода». «Материк, потерпевший крах, стремительно погружался во тьму культурного слоя, полного пустых, калиброванных станком водочных бутылок, вряд ли интересных для археологов через пятьсот лет» — это о нашем «сегодня». И дальше: «Ему (Мальцову, — В. Б.) не давало покоя, как же все это было в Орде, в период еще видимого могущества, когда никто, пожалуй, не ощущал грядущей гибели, предначертанной любой цивилизации». Вектор смысловой ощущаете? То-то же!

Для автора, профессионального археолога, и его такого же героя ясней ясного: «Память — это наша жизнь. Больше ничего нет. Ничего». Мысль вроде и пребанальная, но попробуйте в насквозь, демонстративно, сознательно фейковом мире не подцепить Альцгеймера!..

А теперь о грустном, но неизбежном. Алешковскому прилетело и от критиков, и от читателей по первое число. Критических отзывов для книги, удостоенной премии, предостаточно, и вряд ли они несправедливы. В самом деле, автор явно не оригинальный мыслитель: интеллектуальный уровень романа не выше среднестатистической либеральной публицистики.

Психологом его также назвать мудрено: драма срывается в мелодраму там, где здесь «про любовь» — да и про ненависть тоже. Мастер стиля? Но что вы скажете о таком вот пассаже: «Ее презрение, нескрываемая ненависть прожгли его не испытанным до сих пор адским холодом». Штамп на штампе — причем все чуть ли не из XIX в.? Верно! Писать такими вот словесными «шлакоблоками» позволяли себе полвека назад разве что творцы массовой беллетристики эпохи застоя. Но там штамп, окаменевший оборотец был даже оправданным элементом стиля, ведь ребята пели о мире, который (якобы!) решил основные проблемы и смело смотрел вперед (тоже ведь якобы!); сам про себя веря, что устойчив, как дзот. Алешковский пишет о прямо противоположном — о жизни, которая стронулась и (прежняя) рассыпается на глазах.

Сдается, это не только промахи вкуса и слуха. Ведь есть же в романе и страницы яркие, оригинальные, точные. Да и писал автор не торопясь, шесть аж лет (2009 — 15). Нет, не спешка это, а — паника. Да, та самая паника, ставшая хроникой, даже не слишком и ощущаемой «болящим» из-за своей привычности. Это общее для поколения (1957 г. р. у Алешковского), то общее, что сейчас поверх партийной принадлежности. Отсюда и колоссальная неровность текста, сама по себе как раз органичная для автора.

Он говорит о граде Китеже, который взорвался, но со стороны кажется, что, наоборот, может, и строится? Стройки ведь на руины похожи, особенно по ночам…

И вот мнится мне, прилетает автору не только за конкретные его огрехи, но и за то, что с болью сказал о боли, которую мы хотели б забыть. Этим, собака, царапает!..

23.08.2017