Марсиане

Автор: Zaalbabuzeb ГАРЕМ

Он искал её всюду: в универсаме "Татьяна", в слякоти дворов и скверов, на площади с памятником Ленину, у которого были сколоты пальцы на вытянутой руке, и вместо них торчали штырьки. Всё напрасно. Оставалось последнее место.
Дорога была как серый в трещинах язык, а стволы тополей вдоль неё точно зубы, на которых жевалось ало-золотое, трепещущее. Но ни шороха, ни шелеста не было слышно – только шаги Дениса да его частое дыхание звучали в тишине.
Из-за листвы показалась крыша производственного корпуса. Денис остановился. С тоской поглядел назад, на дорогу, по которой пришёл, и вновь перевёл взгляд на крышу. Сжав кулаки, двинулся вперёд.
И вдруг в нём всё оборвалось, охолонуло. Среди кустов стоял мужчина. Рот его был забран ржавой решёткой. Сам незнакомец не двигался, лишь глаза – чёрные, злые – внимательно смотрели на Дениса.
Цех тонул в клубах дыма, грохоте и воплях. Всё ездило, переворачивалось. Два механических болвана тащили носилки, полные дрыгающихся ног. Из форсунки брызнуло облачко крови. В скелет из хромированных труб поместили живые органы, кишки – существо заклацало, вспыхнуло фарами и поползло.
Денис очнулся, сел на кровати. Сердце дико билось, потную грудь холодило.
Эти кошмары начали мучать его как раз тогда, когда всё в жизни стало налаживаться. Он наконец-то устроился на работу, пускай выматывающую и тупую, зато хорошо оплачиваемую. Благодаря ей можно было снимать квартиру, а главное – жениться на Алёнке. Это и предстояло на грядущей неделе.
Алёнка была рада, потому что любила Дениса, и единственное, о чём она просила, это перед свадьбой познакомить её с будущим свёкром. Сам Денис с отцом время от времени общался – Николай Иванович звонил, раз в полгода выбирался в гости, но про Алёнку ещё не знал.
В большом городе Денису нравилось и совсем не хотелось ехать в Угольск, откуда он вырвался восемь лет назад. Но Алёнка не отступала: нудела, тормошила – и в итоге Денис сдался.
Тряслись в плацкартном вагоне чуть меньше суток. Промозглым утром сошли на станции, Денис заказал такси, сели, покатили через центр. Алёнка глазела в окно – она улыбнулась, заметив у памятника Ленину необычный дефект.
Квартира Николая Ивановича была как давно потерянный ботинок, она пропахла затхлостью и пылью, а к паутинке между оконных рам присох паук. Николай Иванович улыбался Алёнке ртом, а его глаза сквозь огромные линзы очков смотрели куда-то за неё.
Положив на тумбочку деньги, Денис сказал отцу, чтоб вызвал на них сантехника, починить кран на кухне, а заодно купил лампочку в прихожую. Сам он подошёл к окну и долго глядел на ало-золотистую мешанину за ним.
Алёнка сидела в дальней комнате, возле комода. Денис сказал, что пойдёт прогуляться, и девушка тут же затребовала, чтобы он взял её с собой. Но Денис был твёрдый, как мрамор. Нет, в это место он отправится один.
Когда он ушёл, квартиру затянуло тишиной, лишь капала вода на кухне. Затем раздалось шарканье. Оно становилось всё ближе, громче, и вот в комнате появился Николай Иванович. Он навис над Алёнкой, и девушка отметила, что дужка его очков обмотана изолентой.
– А завтра как раз исполнится одиннадцать лет как не стало Денисовой мамы, Надежды, – сказал Николай Иванович. – Рыженькая была, петь любила. А работала она в Гареме. Это если через виадук, по дороге ещё, через рощу. Гаражно-ремонтная бригада называется... Да, работа её тяготила, иной раз приходила как сама не своя, ложилась… Но жить-то на что-то надо было! Дениску растить. Ему как дали инвалидность, так больше никуда и не брали. А пособие – что? Тьфу. Умерла она дома. Сердце.

Алёна Венедиктовна курила во внутреннем дворике банка. Под глазами у неё темнели круги, пальцы с сигаретой подрагивали. Перекур – пять минут. И снова считать, разбирать бумаги, ставить печати. Как и другие работники, Алёна Венедиктовна ненавидела банк и до спазмов в животе боялась лишиться в нём места.
Она по-прежнему была не замужем, хотя добивались её многие. Виктор имел неглубокие глаза технаря и жил с матерью, но всё-таки он больше остальных напоминал того, первого, которого так и не нашли.
И Алёна Венедиктовна согласилась.
Только перед свадьбой ей нужно кое-куда съездить. Повидать старого друга, с которым раз в месяц она говорит по телефону. Заодно сходить там в одно место… Нет, у неё с этим другом ничего нет! Он же в отцы ей годится.


ДОКЛАД

– Тему для доклада выбрал? О ком? – спросила Ульянка.
Они с Джоном шли по двору, кругом высились шестнадцатиэтажки, а в полуденном небе дремал месяц.
– Тупо скачаешь, – констатировала девушка. – Даже не прочитаешь заранее. И снова облажаешься.
Возле ульянкиного подъезда бродил голубь. Он клевал семена карагача, но находил их несъедобными и выплёвывал.
Джон потянулся губами к подруге, но она отшатнулась и фыркнула:
– Брось, – сложила руки на груди. – У нас элитный гуманитарный класс. Чо ты в нём забыл, а? Иди после девятого учиться на водителя автобуса, как собирался. Это самое твоё.
Она развернулась и приложила ключ к домофону. Вильнув попкой, исчезла за дверью.
Джон постоял в растерянности. Они с голубем переглянулись.
Холл библиотеки размером напоминал ангар для Боинга. Джон решительно шагал к стойке на другом конце, а она всё не приближалась.
Наконец он добрался. Большеротая дама потребовала читательский билет и спросила, какую книгу Джон хочет. Спустя пятнадцать минут вернулась с тремя талмудами.
Парень покосился на них. Ему что, по ошибке принесли полное собрание сочинений Водянцева, а не его биографию? Но дама во весь рот улыбнулась. Нет, это биография и есть.
Джон побрёл в читальный зал.
Водянцев родился в Тобольске в семье инженера и учительницы русского языка. У него были братья, двоюродные сёстры, дядья, тёти, бабушки, дед Варфоломей. На страницах книги вся эта орава шумела, бурлила, так или иначе влияла на мировоззрение юного Водянцева. А ещё в книге мелькали города: Тара, Омск, Тюмень – в них Водянцев жил в детстве.
Джон захлопнул талмуд, и эхо от хлопка разлетелось по пустому читальному залу. Весь томище был посвящён Водянцеву до того, как он поступил в ОмГУ – ни ужать, ни вычленить основное из миллиона фактов было невозможно.
Утром вместо школы Джон отправился гулять. Он топтался на остановках, делая вид, будто ждёт автобус, а сам разглядывал людей. К полудню это стало противно и скучно. Тогда Джон купил два беляша – один съел, другой убрал в рюкзак – и двинулся в сторону промзоны.
Он шёл мимо складов, производственных цехов и груд автохлама. Из-за гаражей вдруг с лаем выскочила псина. Джон схватил палку и отогнал её. Потом кинул палку в озерцо – упав в воду, она разметала радужную плёнку и всколыхнула плавучий мусор.
Перед Джоном простиралось поле рыжей травы, а далеко впереди в окружении корпусов и хозяйственных построек торчала градирня ТЭЦ-13. Парень побрёл к ней по рельсам.
Ветерок трепал волосы, Джон поднял воротник.
На полпути он обнаружил в траве проплешину. Сойдя с рельс, достал из рюкзака плед, постелил, сел по-турецки. Сжевал беляш. Отхлебнул коньяку из армейской фляжки.
Градирня напоминала Джону циклопические солнечные часы. Тень от неё, по идее, должна была ползти по кругу, и в том не было никакого смысла… Парень зевнул и вытащил из рюкзака второй том.
Водянцев увлекался герменевтикой с детства – к одиннадцати годам он завершил анализ "Капитала" и взялся за толкование переписки Энгельса с Каутским – но по-настоящему его талант раскрылся в университете. Именно здесь произошло его становление как учёного. Под руководством профессора Бернадского Водянцев написал монографию, которая наделала шума в научных кругах Сибири. Декан филфака Замогильный-Швец тогда сказал, что спустя полсотни лет ни один гуманитарный журнал не обойдётся без упоминания Водянцева. Как оказалось, то была не шутка – пророчество.
…В субботу Джон до обеда просидел на крыше гаража, прихлёбывая чай из термоса и глядя, как гомозятся воробьи. Потом мать крикнула, чтоб он сходил за хлебом. Джон слез, перекинул сумку через плечо и поплёлся к ларьку "Галина".
Новая продавщица Гульнара отказалась продать пиво, затребовав паспорт. Джон заявил: брать выпивку ему разрешает сам хозяин, Джавад. Так что будь лапой и дай-ка банку "Туборга"!
Дойдя до безлюдного сквера, Джон сел на лавочку и открыл колу. Полистал в планшете конференции Фидонета, а когда надоело, вынул из сумки третью книгу.
Только теперь он заметил на обороте титульного листа надпись: "В 5 томах".
Талмуд, лежащий на коленях, охватывал период жизни Водянцева с тридцати до пятидесяти лет. А прожил учёный до ста одного.
Джон открыл на случайной странице. Там говорилось, что после написания трёхтомника по семиотике Водянцев вдруг увлёкся Библией. Его друг, Иван Ильич Герман, в мемуарах писал, как Водянцева поразили слова о том, что ради избранных Бог сократит дни. Сам Водянцев, по словам Германа, молил Господа, дабы его дни наоборот – увеличились, стали длиннее. Ведь ему ещё столько предстояло сделать для науки.
…Джон с Ульянкой шли по дворам. У своего подъезда девушка останавливаться не стала, и они завернули за угол.
– Как твой доклад? – спросила Ульянка, облокотившись о стену.
– Скачаю завтра, – Джон пожал плечами.
Взглянув исподлобья, девушка фыркнула:
– Дурак.
Затем достала пачку сигарет.
Чиркнула зажигалкой и, с удовольствием втянув дым, передала Джону сигарету со слюной и ободком розовой помады на фильтре.
Джон глубоко затянулся и выдохнул вверх, в сторону месяца. Тот смотрел на них с неба полуприкрытым глазом и, кажется, собирался задремать.


НА МАРС

Оля дорешала тригонометрию, переоделась в пижамку и, распустив песочные волосы, легла. Почти заснула, но тут на границе сна скрипнула дверь, и в комнату, сопя, ввалился дядя Араз. Усевшись на кровать, он сглотнул слюну, а ладонь его упала девушке на живот.
– Лэжи, лэжи, – прохрипел дядя Араз. – Всё равно это случится.
Оля хотела позвать маму, но от страха горло будто набилось стекловатой.
Ладонь дяди Араза скользнула ниже, когда же она доползла до низа живота, Оля взвизгнула и инстинктивно кинула руку вперёд. Один палец воткнулся дяде Аразу под глаз, другой – в горячую ноздрю.
Дядя Араз заорал и влепил девушке пощёчину. Оля скатилась с кровати. Вскочила и бросилась к двери, навалилась на неё.
Дверь стукнулась обо что-то с той стороны, к шифоньеру в зале метнулась огромная плодожорка – мать девушки, одетая в грязную ночную сорочку. Женщина затравленно покосилась на дочь и опустила взгляд.
– Мам? – выдавила Ольга. – Ты… ты…
Но сзади грохотал дядя Араз, и Оля побежала в прихожую.
Сквозь летнюю ночь девушка брела в кроссовках на босу ногу, кутаясь в ветровку поверх пижамы. Когда слёзы кончились, а за трубами промзоны засочился рассвет, Оля уселась в рыжей траве у железнодорожной насыпи и с тоской посмотрела на красную звезду над головой.
В этот миг донёсся гудок электровоза.
Метрах в ста на железной дороге стоял ссутулившийся человек.
– Эй! – крикнула Оля. – Сзади поезд! Отойдите!
Но человек и не думал отходить.
Тогда Оля вскочила и кинулась к нему.
Она неслась со всех ног, поезд тоже стремительно приближался.
Домчав, Оля увидела, что человек был женщиной в чёрных футболке, джинсах и с такого же цвета волосами. Схватив за локоть, Оля потащила незнакомку вбок. Та упиралась. Наконец, дёрнув как следует, Оля опрокинула её, и обе они покатились с насыпи. В этот же миг мимо пронёсся электровоз, таща за собой товарный состав.
Под грохот вагонов незнакомка упала Оле на грудь и разрыдалась. Горячие слёзы намочили пижаму и кожу под нею.
В "Ванильном Ниле" Анжела купила спасительнице гамбургер и латте с куркумой, а сама попросила чаю. Выпив чашку, рассказала Оле о своём безвыходном положении.
Деньги, она задолжала Дрыну мно-о-ого! Нет, от него не спрячешься, ещё ни одной девушке не удавалось, и полиция не выручит. Всё равно найдёт и накажет – а ужасней всего, если пришлёт Человека-варенье.
Малиновые губы Анжелы скривились:
– Этот человек… Он… Он ест своё лицо… Ты не представляешь! И так гадко, невыносимо, смачно чавкает!
Анжела вцепилась себе в волосы и стала раскачиваться, кусая губу.
Оля перегнулась через стол и, сжав женщину за плечи, тряхнула:
– Прекрати! Мы достанем деньги. Я тебе помогу.
Анжела замерла. Взглянула на Олю. И та отпустила её, боясь, что не удержится и ухнет в эти тёплые блестящие глаза.
Квартира Анжелы вязла в полумраке. Всюду валялись микросхемы, раскуроченные электроприборы, мотки проволоки да тюбики с непонятными надписями. В центре зала поблёскивал большой квадратный сейф.
– Он для всего малого и ранимого, – пояснила Анжела и отвела Олю в душ.
Потом уложила в постель, присела рядом и взяла девушку за руку, считая удары сердца.
– Завтра выберешь одежду из моего гардероба, – пообещала она. – А теперь спи, спи.
И, чмокнув Олю в лоб, записала в блокноте частоту её пульса.
День предстоял тяжёлый, и утром Анжела дала съесть Оле горсть витаминов.
Герман Степаныч ждал Олю в конторе "Восток и Ко". Надо было забрать у него счета и быстро их отвезти на проспект Реакционеров, 17. Но там Оле объявили, что ещё нужен договор аренды – а без него никак! Секретарша Германа Степаныча сказала, что он кушает в "Вояджере", после чего сразу полетит в Казахстан. Чтоб успеть взять договор, Ольга побежала в ресторан во всю прыть.
Затем с Реакционеров, 17 её послали к некоему Кедру. До него Оля добралась уже в сумерках. Кедр вылез из подвального помещения, смерил Олю взглядом и усмехнулся в пижонские усики – мол, это ты и есть? Повёл в переулок между девятиэтажками.
– Лезь! – скомандовал он, кивнув на пожарную лестницу на стене здания.
Не соображая толком, что делает, Оля стала карабкаться.
На уровне шестого этажа она оцепенела. Ветер трепал волосы и полы ветровки, а сердце било от страха, словно очередью из "Калашникова". Внизу плыли огоньки машин, сверху мрачнело сапфировое ничто.
Наконец Оле удалось глотнуть воздуха, и девушка поползла дальше.
Контейнер с ампулами она нашла на краю крыши за спутниковой тарелкой. Дойдя до другого края, Оля посмотрела на город. Слева от торгового центра "Союз" в лучах ксеноновых прожекторов мерцала ракета.
Вернулась Оля, еле волоча ноги. В душ не пошла – разделась и упала животом на кровать. Анжела замерила ей пульс, надела на руку манжет тонометра, занесла данные в блокнот. Следом погладила Олю по спине, а когда ладонь опустилась до копчика, Оля вдруг ощутила укол.
– Спи, – Анжела улыбнулась. – Ты испытываешь большие перегрузки. Это поможет.
Дни мчались взбесившейся каруселью. Оля всё время не успевала – металась от одного места к другому, спотыкалась и падала, уговаривала кого-то её дождаться, потела. Администратор подпольного казино выматерил её, старуха Кондаковна чуть не побила, а некто Рукавишников и вовсе припустил от Оли в проулок за кабаком.
Больше так продолжаться не могло. После очередного укола девушка с трудом встала с постели и поплелась в прихожую. Лишь сейчас она обратила внимание на то, что на металлической двери поблескивали засовы, рычаги да кодовые замки. Оля стала с ними возиться, Анжела же стояла позади в кружевном белье и наблюдала.
– Я домой хочу, – Оля обернулась к женщине. – Пусти.
Анжела приблизилась к Оле, положила ладони ей на плечи, с теплом заглянула в лицо:
– Ты хочешь отдохнуть?.. Осталось немножко.
Оля всхлипнула, разрыдалась, а женщина обняла её и стала гладить по песочным волосам.
Закончив плакать, Оля подняла лицо, вытерла зелёное под носом. И взяла Анжелу за грудь.
– Ты что?! – вскрикнула женщина и оттолкнула Олю.
Та врезалась спиной в дверь и часто заморгала, порывисто вдохнув, готовая снова зарыдать.
Анжела шагнула к ней. Обхватила ладонями её лицо и поцеловала взасос.
Затем, оторвавшись от Олиных губ, Анжела вдруг стала мрачнеть. Глаза помутнели, а губы презрительно скривились.
– Дрянь! – выплюнула женщина. – Я же люблю его. Его, слышишь!
– Что? – не поняла Оля.
– Зачем я, по-твоему, собираю для него деньги, а? Дур-р-ра!
Дико расхохотавшись, Анжела вцепилась Оле в волосы и потащила в зал, где с распахнутой железной пастью ждал сейф.
Она обладала чудовищной силой – согнув Олю пополам, Анжела всунула её в металлическое нутро и с лязгом закрыла дверь.
Так Оля очутилась в непроницаемом мраке, где было возможно только сидеть с поджатыми ногами.
Первое время она билась о холодные стены, орала, умоляла простить. Снаружи не долетало ни звука.
Шли часы – а может, дни, недели. Оля засыпала, просыпалась от собственного храпа, даже раз сходила под себя. А однажды услышала, как нечто двигалось прямо тут, в сейфе. Оно шелестело, пощёлкивало, шептало. Но, пошарив по стенам, Оля ничего не нашла. Зато вскоре во тьме проступило пунцовое пятно.
Оно росло, пока не превратилось в лицо толстяка – оплывшее и ничего не выражающее, кривое. Под кожей его будто скопилась жидкость, готовая вытечь. Толстяк подмигнул Оле. Поднёс к лицу ложечку и облизнулся.
…Оля была в прихожей родительской квартиры, почему-то затянутая в серебристый комбинезон. Она прокралась по коридору, толкнула первую дверь, вошла. Стол и тетрадки, трюмо, заяц с сердечком в лапках – всё было покрыто пылью.
– Комната, комната моя! – воскликнула Оля и заплакала.
Откуда-то долетел хохоток. Оля вышла из своей комнаты и заглянула в спальню. На кровати сидел дядя Араз, а на коленях у него возилась Анжела.
Когда дядя Араз увидел Олю, физиономия его просияла, как у мальчика Джимми из рекламы, который восклицал:
– Ах, я позавтракал любимыми хлопьями "Несквик"!
Он столкнул Анжелу, и она с визгом грохнулась за кровать. Сам дядя Араз, хрюкнув, поднялся и шагнул к Оле.
Анжела выползла из-за кровати на четвереньках и с голодом поглядела на его ягодицы, заурчав.
– Вот тэперь это и случится, – прохрипел дядя Араз. – Пять.
Предзакатное солнце пальнуло по окнам, затопив квартиру томатным соком.
– Четыре, – гаркнула бабка Кондаковна с потолка. – Ты прошла испытания, ты готова, три.
Оля выбежала в зал – он сделался огромным, как ангар, и повсюду на стенах мерцали экраны, датчики, кнопки.
– Мы верим в тебя! – Кедр оторвался от монитора и салютовал. – Страна будет гордиться. Два.
Оля бросилась к выходу.
Со всех сторон нарастал гул. Пол и стены начали подрагивать, а скоро и вовсе заходили ходуном. Взвыла сирена.
У чёрной двери в конце ангара ждала мать – она с улыбкой вытирала слёзы Олиными трусиками с енотами:
– Доченька… Так стыдно мне, так счастливо, и… Один.
Через оглушающий рокот двигателя и аплодисменты прорывалось нечто, похожее на гимн России.
– Я не хочу, не хочу, не надо! – заорала Оля со всей мочи.
Рукавишников и Анжела схватили её под локти и поволокли к чёрной двери. Та распахнулась, из-за неё ударили излучения.
– Не-е-ет!!!
Олю швырнули прямо в сияние. Она понеслась быстрее и быстрее, набирая дикую скорость, – прямо туда, где клокотал нечеловеческий смех и мелькали силуэты сотен рук.