Мертвячок

Автор: дважды Гумберт Выпал из бодислайда на битые кирпичи, содрал коленку. Вокруг – какие-то развалины. Рядом, тошнотворная, шумит трасса. Пролетела ворона. Солнце раскисшей просвиркой застряло в стоке хмурого неба.
Ноги (неудобные и тяжелые, как колокола) понесли.
Одна полоса шоссе. Невысокий барьер с острым краем. Уперся руками, тихо взвыл, потряс головой. Пот во все стороны. Мокрая голова, тяжелая, как из брынзы.
Тут изо рта брызнул фонтан, а потом что-то так шмяк, выпрыгнуло и сигануло в траву, пыльную и убитую, никто ее не ласкал никогда.
Нашел, зажал в кулаке, прижал к голому пузу. Барьер, вторая полоса шоссе, плотно набитая гробами на колесах. Визг тормозов, глаза. И - очумелым лосем вломился в подлесок. Там без запинки сделал то, что делают все живые люди, что делает всё человечество с самого своего сотворения. Снова фонтан, только снизу. Откровенный вид чумазого, мускулистого тела, скульптурно замершего на корточках, не вызвал эстетического восторга у двух гражданок, богомолок по виду – юбки до пят, косынки, светлое, чистое всё и тугое, только глаза - шалые, грязненькие, а в них – родное. Зашуршали крахмальные юбки колоколом, замелькали, удаляясь, фигурки меж стройных колонн. Странник взвизгнул, подрыгал конечностями, покатал на плечах буйну голову, отхаркнул сгусток слизи и зычно пропел: «Группа крови на рукаве… Пожелай мне удачи, пожелай мне в бою-у-у…»
Свой, родной язык пока плохо слушался.
Женщин как ветром сдуло. От шоссе разило горелым хитином. За пустошью, сквозь тафтяную дымку, виднелась кучка блочных, вертикальных бараков. Они стояли тесно, как грибы-поганки, а над ними мерцало чешуйками воронье. В сердце толкнулось: «Ты дома».
Заполз под сень понурого боярышника, спрятал голову, зачерпнул горсть земли и немедленно крепко заснул. Большая, лохматая собака нашла, обнюхала, гавкнула, убежала. Больше до самого вечера ничего не случилось.
Вечером напротив остановилась мужская черная машина. Из нее появился доктор Чо. Это был высокий, подтянутый, белый мужчина за пятьдесят в бледно-синем, стального отлива костюме. У него было лицо стоика. Его сопровождали – двужильный хохол с обэриутской фамилией Трибаба и амбал Митька. Доктор сделал несколько снимков, пощупал пульс, поставил укол и распорядился перенести вялое тело в машину. Трибаба и Митька, матерясь, исполнили. Лицо доктора было недвижною маской, хотя на душе у него сразу и Кошки скребли, и пел гамаюн. Обычная спутанность чувств, сплав правды и лжи, кровь – это коктейль.
Ни жив, ни мертв был Странник. Обложенный черной ватой беспамятства, мозг его сжался в горошину.
Когда он исчез в последний раз, от него остались только голова, говно и штаны. Голова оказалась не настоящая, хотя была в точности как настоящая – обманка, голова-дубликат.

Если человек мухлюет, обманывает физические законы, природа, образно выражаясь, издает протестующий визг. Природа не любит чудес. И тех, кто их совершает – особенно. Вот так и находят аномалии. По «визгу».
Прибор был рожден в одной из шарашек, в 40-е годы. Называется он ВВ-2. Или «Вернадский-Вернадский», модель вторая. Но обычно его называют просто Прибор. Солженицын об этом ничего не писал.
Прибор был отправлен на орбиту Земли в составе первого искусственного спутника. Его не раз пытались усовершенствовать, но наиболее эффективной и простой в употреблении до сих пор остается именно вторая сборка. В ней много наития, пузырьковой ловкости ума и рук, да и по внешнему виду она совершенна – просто запаянная наглухо шкатулка с тремя разъёмами (Берия называл Прибор «Евой», но это не прижилось). Вторая модель была предназначена для сбора и первичной обработки обычных, в беспорядке разбросанных всюду секретных данных. Однако проектировщики шагнули дальше и, как бы сев на шпагат, вдруг, неожиданно и для самих себя сотворили устройство, способное исследовать так называемую «ноосферу».
Что такое ноосфера? Ноосфера неотделима от биосферы и является ее «тонким» продолжением, «туком», «жирком». При желании ее можно попробовать и пощупать, если, конечно, есть чем. И вот такой щуп появился, по божьей ли воле, по дьявольскому ли наущению, в одном из уплотнений советской науки. На узкой, как лезвие бритвы, дорожке сошлись экспериментальная физика и гуманитарная мысль, интеллигенция и государство. Однако радоваться, как всегда, было напрасно и рано. Поскольку знание может быть не только силой, но также и ядом, может убить. Что зачастую и происходит.

Вот некоторые базовые положения. Общество нагуливает ноосферу медленно, сгоняет легко. Скорость так называемого «научно-технического прогресса» находится в прямой зависимости от свойств ноосферы. Важнейшим измерением ноосферы является так называемая «пси-чистота». Она же, по сути, есть мера стандартизации языка и общественной жизни. Было условлено определять ее по десятибалльной шкале, от нулевого, «белого» уровня - уровня «льда» до верхнего «черного» уровня - уровня «сажи».
Далее, в процессе изучения молодой «советской ноосферы» (заметно уступающей в качестве «ноосфере буржуазных стран») было совершено поразительное открытие. Оказывается, развитию ноосферы препятствуют так называемые «аномалии». Все эти аномалии – вредные крысы. Пробоины в корпусе корабля. Каждая так называемая «суперспособность» есть изнасилование коллективного бессознательного. Саботаж прогресса и отступление от человечества.
Вследствие этого открытия у Прибора появилась побочная функция, которая вскоре сделалась основной - функция мониторинга и локализации аномалий.
Мало кому известно, что своим прогрессом и процветанием Европа обязана в первую очередь Святой Инквизиции и ряду аналогичных учреждений у протестантов.
Есть поразительное сходство между снимками плесени под микроскопом и сканами ноосферы, сделанными при помощи «всевидящего ока» ВВ-2.
Над Европой начала двадцать первого века ноосфера похожа на причудливый замок из радужных пузырьков. Над Китаем после культурной революции она напоминает пышную шапку лобковых волос. Над Австралией, США и Канадой ноосфера неспокойная, тучная; расходясь на узкие жгутики, снова ссучиваясь в новый узор, она медленно приобретает текстуру стеганого одеяла, привитого от оспы и бешенства. И, вероятно, близятся времена, когда ноосфера планеты Земля станет идеально подстриженным, сочным, нежно-зеленым газоном без неровностей и проплешин; пси-чистота повсеместно достигнет предельной «белой» отметки, люди станут как дети, и ангелы сойдут с небес.
До Революции Просвещение касалось «немытой» России как бы шутя. Но и в Советском Союзе образование ноосферы по целому ряду причин шло туго. Значительный прорыв произошел, когда был изобретен ВВ-2. Тогда и была создана особая следственная группа, которая целиком сосредоточилась на внедрении ВВ-2 в рутину советской жизни. В эту группу входили специально подготовленные на крайнем Севере женщины-следователи. И называлась эта группа Союз Полярных Исследований (СПИ). Все документы, имеющие отношение к деятельности СПИ, впоследствии были преобразованы в северное сияние. Полноценная, связная ноосфера, возникшая в Советском Союзе в 50х годах прошлого века и просуществовавшая три-четыре десятилетия, - всецело заслуга СПИ.
Говорят, проект был до такой степени засекречен, что даже Брежнев не был в курсе «исследований ноосферы». А когда ему сообщили (это сделал, не без заднего умысла, английский шпион Андропов), генсек пришел в неописуемое волнение и пошел в присядку от гнева. Потому что сам был вурдалак. В горле у Брежнева что-то щелкнуло, и он просипел: «Хватит хуйней заниматься!» В результате СПИ было разогнано, и недолгие исследования русской ноосферы прекращены. Последствия были ужасны.
В начале 80х аномалии роем покинули пенаты психлечебниц и, ошалев от попутного ветра, устремились: кто - в объятия природы, кто - к жизненным поприщам, кто – к холодным гармониям беспросветного, серийно-унылого ужаса, а кто и вовсе непонятно куда. Впрочем, вреда от них было не много, одна вонь. Грубое рядно советской ноосферы местами обуглилось, но в целом не пострадало. Слоем тусклого, бесхозного пепла упали они.
Несколько действующих на тот момент ВВ-2 медленно превращались в хлам, дожидаясь своей очереди в рай забытых изобретений.
А потом что-то такое случилось…
Доктора Чо передернуло от одного воспоминания о грязных тех временах, еще не осмысленных, еще не залеченных и не забеленных мыслью историка.
Нет, речь не о том, что зубастые феи безответственной стаей накинулись на русскую ноосферу, как будто она мешок с костями.
Было скорее так. Будто некий неприметный, но напористый дядечка аккуратно свернул ее, как простынку, сунул подмышку, да и был таков. Куда он ее утащил? Быть может, в Африку? Осталась только пружинная сетка. И сквозь нее стала видна… А в ней чутко дремало…

Союз Биполярных Исследований (СБИ) локализовал Странника несколько лет назад. В объективной реальности его звали Герман Пастухов. Он работал в промзоне, играл на тотализаторе (всегда неудачно), имел несколько детей от разных женщин, в свободное от службы время слушал аудиокниги, пил. Способность к осознанной телепортации открылась в нем благодаря нелепому происшествию. Грузовой лифт, в котором он находился, застрял в канун «длинных» праздников.
Тесты показали, что дар Германа неоспорим, но не безусловен. Существовал ряд серьезных ограничений (вес и характер переносимого груза, дальность-периодичность «скачка», моральное и психическое состояние). Свободно и с большой точностью Герман мог перемещаться внутри государственных границ, плюс - в странах третьего мира и бывшего Советского блока. В так называемом «западном мире» Герман испытывал сложности с навигацией (кстати, уже тогда, в процессе тестирования, доктор Чо высказал предположение, что вероятный противник использует какой-то «зеркало» или «заслон»). В общем, Герман еще не освоил свой дар, использовал его глупо и безыдейно, и, как всякий начинающий супергерой, нуждался в мудром руководстве.
После превращения в супермена он подрядился работать нелегальным курьером. Когда его взяли, он имел при себе мешок запретных польских плодов.

Конечно, исследователей интересовал, прежде всего, «секрет фокуса». Точнее будет сказать, субъективная сторона чуда, поскольку с объективной стороны, понятное дело, к чуду особо не подкопаешься.
Сам Герман Пастухов затруднялся объяснить, как же он это делает. Сначала вилял, отшучивался:
«Становлюсь маленьким-маленьким и вроде как ползу по поверхности большого-большого школьного глобуса».
«Проваливаюсь сквозь землю и лечу внутри черной трубы».
«Это просто – как повернуть за угол».
«Вспоминаю отца. Он был гулеван».
Плел, валял дурака. Но вскоре ему пришлось оценить всю серьезность и шаткость своего положения. Человек он был замкнутый, суверенный, предрасположенный к тени. Его рассеянность и наивность удручали. Лишь глаза порой вопияли об избыточной человечности, ясном, живом, подвижном уме, для которого нет преград. Добавьте к этому особую надменность и изворотливость, присущую всем супергероям без исключения. Не сразу, но всё же его удалось втащить на платформу серьезного, мужского разговора. Наконец, он признался, что его необычное умение нагрянуло из внезапно раздавшейся темной бездны ума.
Вот как звучит его сбивчивый монолог в искусной литобработке брата Цаня:
«Я достиг последней степени отчаяния. Самое смешное, что связи внутри застрявшего лифта не было. Почему не работает мой телефон? Почему это случилось именно со мной? Меня как будто незаметно выпилили из обычной жизни. И обрекли на мучительное испытание.
Потом мне стало смешно. Вся моя жизнь представилась мне как череда недоразумений. Я не должен был появляться на свет. Я был жалок, я был ничто. Все использовали меня в своих целях. Природа, государство, отдельные люди. Всем им я должен был как-то платить за свое существование. За свое незаконное место под солнцем. И не было горько, обидно. Я понимал, что так должно быть.
Погасла хмурая красноватая лампочка под потолком, и в мое узилище заглянула могильная тьма. Спустя какое-то время, до меня вдруг дошло, что и Россия, она как и я – тоже ничто. Пустая коробка с темнотой. Знаете, раньше были такие круглые, жестяные коробки из-под эфемерных сластей, и в них можно было вечно что-то хранить – письма, колечки, нитки, булавки, снимки, допустим. Разную мелочь. И вот я понял, что вот этот темный, оставленный на выходные, пустой лифт, где-то застрявший навеки, на все времена, - то есть, просто площадка, какой-то определенный объем, огрызок эвклидова пространства, – это и есть моя Россия. Просто вещь, в которую можно вложить всё что угодно. Меня, тебя, всех. А сама по себе она - ненужная, грязная, бренная, брошенная оболочка. Завалилась куда-то, в погребе или на чердаке, - и лежит. Чего ждет, не понятно. Я и она – мы были одно и то же ничто, понимаете? Ничто одной фабрики, одной конструкции, одного сорта. Для меня это было страшное, невыносимое открытие. Оно пришло из ума, даже из-под ума. Я всецело отдался этому новому, страшному знанию, этому тяжкому чувству. Пускай оно не принесло облегчения. Но дало мне возможность забыться. Я лег на прохладный лист стали и стал вспоминать детство.
Что конкретно? Ну, в общем, это не важно, я думаю.
Ну, а потом я спросонок увидел перед собой на стене как бы серый человеческий профиль. Оказалось, это едва приоткрытая дверь. Да. Дверь во тьме была там. И как я ее раньше не видел? Она без выступа прилегала к стене и была неправильной формы. Сразу напомнило то, что я видел в кино - меловой контур вокруг трупа. Конечно, я немного испугался. Но терять-то мне было нечего. Я потянул ее на себя и пошел.
Какие-то коридоры, лестницы, коридоры, лестницы… Это был лабиринт. Всё было типовое, похожее, как бывает в компьютерных играх. Я шел, подчиняясь какому-то чувству, шел не задумываясь и не таясь. Света становилось всё больше. И где-то через четверть часа я узнал место в одном из корпусов промзоны. Еще через пять минут я уже стоял у шахты проклятого лифта. С другой стороны.
Них… себе! Сбежал по лестнице на вахту и напал на сидевшего там старичка-вахтера. Он был глухой, доверчиво-полуживой. Мне захотелось забить его ногами. Но вместо этого я похлопал старого по плечу и сказал: «Спасибо тебе, Веньяминыч! Ты сделал из меня другого человека». В помешательстве мне показалось, что это он во всем виноват».

Глубинный гипноз показал, что Герман Пастухов сказал далеко не всю правду.
Способность к телепортации была у него врожденной. В дошкольном возрасте, пользуясь слабым родительским контролем, он много путешествовал, - можно сказать, облазил весь мир. Но началась школа, и ему там всё доходчиво объяснили: кто он такой и как оно всё устроено в мире. Способность была надежно забыта.
Снова ее пробудила ненависть. Во время службы в армии, он во сне «прыгнул» на несколько тысяч километров и задушил своего отчима. После чего сразу вернулся обратно. Идеальное убийство! Мозг Германа непостижимым образом развоплотил, передал его тело, а потом снова принял его и воплотил. Это случилось невольно, судорожно, и самим Германом, вероятно, было интерпретировано как дурной, «мокрый» сон...

Итак, не оставалось сомнений, что Прибор зафиксировал в лице Германа Пастухова ценный сверхчеловеческий материал. Да, Герман был способен на многое. Дело было за малым – заинтересовать, вовлечь, мотивировать.
«А Земля? Глобальный Мир? Это тоже ничто?» – то собеседование проводил покойный старший аудитор брат Минь. Как сейчас слышит доктор Чо его шелудиво-ершистый, манерный говорок восьмидесятника.
«Возможно. Не знаю. До этого я еще не допетрил. Не развился, - обстоятельно отвечал Герман. – Это тоже ничто, но другого уровня. Я не такой крутой».
«А скажите, разве вам не хотелось бы… ну, отправиться в нормальную и материальную страну, вроде Италии, или… Ведь не надо же ничего платить перевозчикам? Виз, паспортов не надо. Вы же сам у нас – Паспарту. Разве это не здорово?»
«Ну да, это положительный момент. Это здорово. Но ведь от себя не сбежишь».
«Как это?»
«Понимаете, я ощущаю свой Дар как долг. Это очень тяжелая ноша».
«И кому же вы должны?»
«Человечеству. То есть, человеку в себе... Родине».
«Ага! Так вы патриот? Вы любите Россию?» - ласково подталкивал брат Минь.
«К чему вы клоните? Хотите услышать, что нет, не люблю?»
«Напротив. Напротив!»
«Ну, так люблю. Конечно, люблю. А как же иначе? Раньше я вообще не думал про то, что есть что-то еще, помимо матушки России. Зачем что-то другое, если уже есть она? Мне было плевать, я никогда не бывал за границей и не собирался. И каково же мне теперь знать, что Россия – ничто? Что ее нет и в помине. Понимаете, как это дико и… лихо?»
«То есть, я правильно вас понял, вы хотите сбежать, но не можете?»
«Не могу. Потому что некуда. Везде найдутся какие-нибудь доброхоты. Везде нащупает какой-нибудь невидимый луч».
«Верно. Нащупаем и отшлёпаем! - хохотнул брат Минь. – Ну, а если серьезно. Что вас еще держит… гм… в нашей Лимонии? Только подумайте хорошо, прежде чем отвечать».
«А тут и думать нечего. Всё просто. Знаете, как устроен современный мир? Это динамическая сбалансированная конструкция. Вот дайте листок и ручку. Видите – это Индия. Она – стержень. Выдерни его – и всё, всем кранты. Вокруг Индии вот такой диск широкий. Он из сплава России и Африки (я имею в виду – без Юга, там нахимичили европейцы, и Севера, там ислам). Сплав России и Африки – это сердечник человечества. Он тяжелый, медленный, инертный – и это хорошо. Дальше от центра круги – католический, исламский, буддистский, еще там какие-нибудь сами придумайте. На этих кругах неплохо, в принципе, но уже не то. А самое крайнее и большое кольцо, оно же и самое быстрое – это технически развитые, безбожные страны. Мне там не спокойно. Самое лучшее для меня – это Индия. Я бы там лег на каком-нибудь перекрестке, раскинул руки и ноги и лежал, в небо поплевывал. Но - там слишком жарко. С Африкой – то же. Остается Россия. А в крайних, цивилизованных странах меня как будто укачивает. Крышу срывает. Это трудно объяснить. Словно там всё специально вокруг меня наворочено. Кажется, кто-то хочет сбить меня с толку, отвлечь миражами, пока я хожу по самому краю. Нет уж, мне больше по душе Азия. Плоская, милая Азия. Я не мальчишка, чтобы бегать по карнизам. Вот так, вкратце».
«Да вы смеетесь надо мной? Ведь всё наоборот, - хохочет брат Минь. – Это там свобода, права, безопасность. Вы меня разыгрываете».
«Нет. Это вы хотите меня сосватать насильно. В вашем свободном мире я сам не свой».
По окончании того собеседования брат Минь резюмировал: «Искренне любит Россию. Ноосферу ненавидит. Без сомнения, одержим».

На этой стадии обработки к делу подключился доктор Чо.

Первое, что удивило доктора Чо в поведении Германа Пастухова – это его олимпийское спокойствие. В этом было что-то оскорбительное, даже для такого сдержанного и невозмутимого человека, каким считал себя доктор Чо. На вопросы Герман отвечал не сразу, как будто слова к нему добирались какими-то кривыми, обходными путями, через земные недра или космические пустоши, и он вынужден был напрягаться, чтобы очистить их от помех. Взгляда не отводил, но и нельзя сказать, чтобы смотрел нагло. Глаза грустные, прозрачные и пустые.
После небольшого обмена хмыканьями и гугуканьями, доктор Чо сказал со значением:
«Вы не подскажете, дорогой Герман, что нам делать с человеком, который способен легко убежать из любой тюрьмы?»
«Я понимаю», - спустя две минуты ответил Герман.
«Что вы понимаете?» - доктор Чо принял предложенную игру и тоже стал говорить с большим замедлением.
«Я думаю, такого человека небесполезно убить. Если, конечно, сначала поймать».
«Не остается другого выхода, да?»
«Не остается».
Прошло пять минут, в протяжении которых они смотрели друг другу в глаза, иногда непроизвольно подмигивая. Наконец, доктор Чо слегка улыбнулся.
«Мне очень понравилось, Герман, что вы сказали насчет России. Действительно, существование нашей с вами страны уже долгое время аномально. Она продолжает существовать вопреки всем законам, назло всем врагам. И в этом, Герман, она очень похожа на вас. Вы у нас аномалия. И она аномалия. Я вас правильно понял, вы непритворно любите Россию?»
«Да, - почти сразу кивнул Герман. – А что тут такого?»
«Сказать вам, почему Россия до сих пор существует?»
«Ну… Государство. Армия. Органы…» - небрежно назвал Герман, и лицо его излучило ответную улыбку, такую же легкую и зловещую, какой была недавно мелькнувшая и сразу погасшая улыбка доктора Чо.
«Это всё примитивная бутафория для обывателя. Россия еще существует только благодаря нам. Наш союз - это ее последний оплот и рубеж», - тихо, загадочно произнес доктор Чо.
Дальше он складно, нескучно, как опытный лектор, рассказал про СПИ и СБИ. Подробнее остановился на истории своей бабушки, которая в прежние, ядреные годы была исследователь в СПИ.
Герман слушал с интересом. Когда доктор Чо закруглил, спросил:
«Вы существуете на деньги налогоплательщиков?»
«Раньше – да. Теперь это частная инициатива, - спустя минуту ответил доктор Чо и, после минутной же паузы, пояснил: СБИ существует на наши личные, кровные деньги».
«Я бы к вам с удовольствием присоединился, - с легким смущением сказал Пастухов. – Но денег у меня нет ни шиша».
«Зато вы можете делать то, что не могут другие».
Снова они помолчали.
«Знаете, кто вы? – нарушил молчание Пастухов. – Вы дикие лебеди».
«Почему?»
«Ну, не знаю. Это так, к слову пришлось. Только прошу об одном. Мне по книжкам известно, что ваш брат любит раздавать обидные клички. Так вот – не называйте, пожалуйста, меня Паспарту».
«Так вы согласны?»
Неожиданно Герман закрыл руками лицо и всхлипнул всей грудью.
«Я вас ждал, ребята. Я знал, что вы придете за мной», - взволнованно промычал он.

Спустя какое-то время, его стали использовать в качестве дипкурьера. Он с энтузиазмом встал на новый путь.
Но, к сожалению, Странник (так его стали называть во внутренних циркулярах СБИ) не оправдал возложенных на него ожиданий. Постепенно у братьев составилось впечатление, что не Герман владеет Даром, а напротив – Дар владеет им. И хотя, с его слов, служить делу Мира было его перинатальной мечтой, существовало в нем что-то гораздо сильнее, весомее глупой русской мечты. Да, что-то страшное и роковое. И как раз в той области головного мозга, которая была повинна в чуде телепортации.
Поначалу Магистр Хван души в нем не чаял. Физическое и морально-психологическое состояние Странника было выше всяких похвал. Уровень его патриотизма был 130 баллов по шкале Ойгу-оола. Он уверенно шел к тому, чтобы стать настоящим русским супергероем.
Но однажды его послали в Лондон, и он пропал. Прибор не мог его обнаружить - ни на земле, ни под землей, ни в воде, ни на небе.
Решили, что Германа размазало по изнанке физического мира. Теоретически такое было возможно. Если бы от Германа уцелел хотя бы один долбанный электрон, Прибор бы его непременно засек. Но если он исчез абсолютно, то и фиксировать было нечего.
Странник внезапно «всплыл» через полгода, по месту прописки. Он был подавлен, смущен, замысловато бредил, грезил наяву. Слова из него пришлось выжимать буквально под прессом. Само собой, все жилы из него вытянули, но все равно, картина получилась в расфокусе.
Итак, всё это время он провел в Лондоне. Правда, это был несколько другой Лондон. Более лихорадочный, обветшалый, мокрый, злой. Но отличия были совсем не большие.
В общих чертах, это было похоже на обезвременный Лондон начала 80-х. Еще не построили колесо обозрения по имени Глаз. Темза почему-то стала, разлилась и превратилась в живописное, большое болото с красноватой водой. Британия только что сбросила бомбу на Буэнос-Айрес. Железная женщина по имени Маргарет Тэтчер была на посту премьер-министра уже сорок лет. Железной рукой со встроенным чипом, она проводила политику тори. В результате, некогда богатая и великая страна стала еще богаче и величавее. Все жители Лондона очень любили Маргарет Тэтчер. Жалели, сочувствовали. Как человеку и как умной машине. Ежедневно Маргарет Тэтчер увольняла министров и назначала новых. И каждый житель Лондона мог войти в правительство. Но ненадолго.

Странника звали там Витольд Мрух, он работал сантехником. Истово, не покладая рук, без выходных. Заказы привозила красивая женщина по имени Ванда. В основном, он менял унитазы. Так насобачился, что мог это делать с закрытыми глазами. Но ведь в действительности его задание было другим. Не настолько абсурдным. Он должен был просто… и сразу вернуться назад.
Важный момент. Сразу после установки каждого унитаза, Ванда проводила над ним какой-то странный обряд-инструктаж. Сыпала какие-то засохшие цветочки, клочки книг, мыла в нем голову, заговаривала унитаз или, по ее выражению, «активировала». В остальном, Ванда была вполне нормальной и привлекательной самкой. Странник пытался за ней приударить, она его дико заводила. После небольшого динамо, Ванда раздвинула стройные ноги и таким образом подчинила Витольда своей воле. Сойдя в реальность с глянцевой обложки, она держала Витольда на коротком поводке, чтобы он сильно не напивался. Там все по вечерам напиваются всмятку и ползают в лужах, объяснил он. Там тяжело не напиться. Смурная, сквозящая зазеркальем, волглая атмосфера дичайшего капитализма. Никто никому не должен, никто ни во что не верит. Все население Лондона живет на грани паники, в предчувствии какого-то страшного, катастрофического прорыва. Как иллюстрация - там вошел в моду странный танец «мертвячок». Его завезли в Лондон пленные поляки. Странник изобразил, как его танцуют: прижав руки к тулову, жутковато искривив шею, топтался, крадучись, косолапил, подпрыгивал, похотливо дергал плечами, лицом. Отвратительное зрелище.
Казалось, унитазам не будет конца. И Любовь будет вечной. Но кончилось всё резко и как-то погано. Однажды Ванда не привезла новый заказ и пропала. Он искал ее везде, много дней, всё глубже проваливаясь в удушливое подполье тамошней жизни. Он бросил работу, завел небольшой ломик и поддался общей атмосфере. Его пытались забрать в трудармию на выполнение дренажных работ, но он отбился и стал жить в заброшенном доме с отребьем. Потом пришли какие-то жалкие люди и сказали, что он назначается военным министром. Витольд им не поверил, но все равно пустился во все тяжкие. Как-то раз он блеванул в каком-то туалете – и вдруг узнал один из «своих» унитазов. Витольд стоял перед ним на коленях, не в силах поднять голову, встать, отойти. Его рвало желчью и ужасом. В голове стучала пишмашинка: «Я установил ровно 666 унитазов! Ровно 666!» Вдруг из глубин унитаза густо запахло Темзой, послышался угрожающий рокот, басовитый хорал. Потом что-то полезло, хлынуло. Адский холод, смердящая тьма. Не он уже блевал в унитаз – унитаз стал блевать в него. Тогда он стал проваливаться, туда, в это скорбное, низкое пение, вниз головой, его понесло, закружило… Ну, точно так, как это бывает в комиксах. И это всё, что он мог вспомнить и рассказать.
Казалось бы, состояние Странника объяснялось просто. Он успел привыкнуть - к англо-польскому языку, к красиво и гордо разлагающемуся Лондону с его грязными пабами, канавами и подворотнями. Он прикипел к этой женщине, Ванде, к ее запаху, коже, туману в ее глазах. И вот, возвратившись, как половинка йо-йо, совсем раскис и был похож на отработанный материал. Отводил взгляд, дергался, периодически повторял: «Я видел дьявола» или «Я отжигал с дьяволом». Понять его было бы просто. Если допустить, что всё это действительно с ним было.
«Где ты был?!» - пытали его.
«В Лондоне».
«В каком еще Лондоне?» и т.д.
После этого случая Странника забраковали. И он был надолго помещен под медикаментозную блокаду.
«Не знаю, где он был, но точно не в Лондоне, - подвел черту магистр Хван. – К сожалению, Странник для нас не прозрачен. Мы не можем им управлять. Как тут не вспомнить великого Владимира Семеновича: Он, стал-быть, над нами измывался. Ну, сумасшедший, что возьмешь?»
«А если, - сказал тогда доктор Чо, - а если он действительно был в другом Лондоне? Что если противник применил какую-то защиту и отфутболил его в посторонний, совершенно неважный мир? А может быть и так: что если он обладает способностью перемещаться не только в границах нашей физической реальности? но и между параллельными мирами?»
Сказал – и сник, почувствовал себя идиотом. Магистр Хван похлопал доктора Чо по голове веером и ответил:
«Эхма! Вы, батенька, бредите. Какие еще, к дьяволу, параллельные миры? Нам бы со своим разобраться! Не жалеете вы себя, брат Чо. Вам нужно почаще расслабляться. Знаете, со временем в мозгу накапливаются токсины. Особенно у нас, ведь мы имеем дело с оборотной, отравленной стороной жизни. Однако вы правы в одном – наш враг коварен и бдителен. И где гарантия – что Странник не перевербэ? Где гарантия, что он тот же, что был – добрый, простой, русский парень?».
Доктор Чо пытается вспомнить тот поворотный пункт в истории СБИ, когда все надежды на возрождение русской ноосферы были похоронены, после чего главной целью стало разрушение ноосферы противника. От этого у него начинает болеть голова, и он принимает таблетку.
Был и другой тревожный разговор с магистром Хваном. В неформальной обстановке тот спросил его мнение относительно Странника в частности и русских супергероев вообще. Доктор Чо сказал, что нестабильность Странника, без сомнения, есть проявление внутреннего движения к какой-то невыразимо ужасной трансформации. И, помедлив, добавил, что русские супергерои со временем могут представлять большую угрозу для братства и для духовного здоровья нации в целом.
«Вы сомневаетесь в их человеческой порядочности и патриотизме?» - спросил Магистр.
«Ничуть! – ответил доктор. – Но вы же знаете, что я ортодокс. Мой кумир – Торквемада. Я считаю, что любой сверхъестественный дар является инвестицией темных сил. И я пришел в СБИ, чтобы искоренять аномалии, а не поощрять их».
«И что же вы предлагаете?» - раздраженно спросил Магистр Хван.
«Отдайте их мне! – с жаром воскликнул доктор Чо. – Я их вылечу. Есть старые и проверенные методы. Есть методы новые, дерзновенные. Я всех вылечу! Я спасу эти драгоценные русские души, а потом усыплю».
Этот разговор состоялся незадолго до нелепой гибели Магистра Хвана (на своей даче он наступил на старую мину). И новая «самоволка» Странника, последовавшая вскоре, сыграла на руку преемнику Магистру Хону.
При Магистре Хоне на авансцену вышла русская черная магия и некроманты. А те из братьев, кто занимался поиском и огранкой русских супергероев, оказались отжаты к кулисе.
Новая политика СБИ вызывала глухой ропот среди так называемых «бесов», еще надеявшихся несмотря ни на что реконструировать русскую ноосферу. Доктор Чо, ученик Магистра Хвана, внутренне причислял себя к этой скрытой оппозиции. Но «политический преферанс» был ему скучен. Другое дело - азартные игры парапсихологии.

Верный вороной гелик миновал Хромзавод, оставил по боку мрачные Хомяки и устремился в сторону обветшалых Коммунаров. Странник полулежал на заднем сидении, привалившись к плечу Трибабы. Лицо изможденное, цвета земли с мукой, казалось лицом мертвеца. Он не выглядел сверхчеловеком так же, как Трибаба и Митька не выглядели людьми. Это были человекообразные монстры. Вдруг доктору показалось, что глаза Странника лукаво блеснули из-под опущенных век.
«Что такое ноосфера? – отвлеченно подумал доктор. – Очередное ложное учение или истинное призвание нашего вида? Разумно устроенный мир, мир без чудовищ? Или антиутопия, в которой мы сами перестаем быть людьми? Благо или проклятие?»

Поначалу доктор Чо заподозрил, что второе исчезновение Странника – дело рук так называемых «чертей», то есть сторонников будущего магистра Хона. Рецидив Странника не только привел к срыву важной операции. Он поставил под сомнение саму надежность русских супергероев в деле спасения Мира. Исчезнув вторично, как хитроумный солдат с поля боя, Странник появился год спустя. Его состояние было не столь плачевным, как после «Лондона». Напротив, он был в прекрасной форме, а его интеллект существенно вырос против прежнего, словно он пережил «иллюминацию». Однако слова его уже нельзя было воспринимать всерьез. Это был полный бред. А может быть, и сознательное, циничное издевательство.
Странник рассказал, что там, где он провел этот год своего физического отсутствия, прошло не меньше десяти тамошних лет. Он сражался с гигантскими морскими чудовищами. И сам мог превращаться в чудовище. С ними, чудовищами, иначе ведь и не справишься. Сама география там разительно отличалась от нашей. Суши стало больше, воды меньше. Однако на месте европейской части России и Украины был океан. Он вобрал в себя пол-Европы, Переднюю Азию, шесть морей и смыкался на севере с жалкой, вымерзшей лужей Ледовитого океана. Был он очень глубокий, бездонный практически, и постоянно штормил. Вот как раз оттуда лезли и разбегались по суше невообразимые твари, чудовища. На пепелищах прежних городов, в миражах пустынь, на стогнах полярной ночи зарождались новые царства, народы и культы. Пожалуй, только охотники на чудовищ (все они были оборотни) вели относительно сносную жизнь. Остальным было скверно. Это был, по всем признакам, постапокалиптический мир, мир вечной боли и безнадежной борьбы за калории.
Что касается Странника, он там неплохо устроился. Победив пару чудовищ, стал князем на одном из островов, оставшихся от Кавказа. И всё бы было хорошо, но… как и в «Лондоне», у Странника возникла проблема с женщиной. Захваченная на соседнем острове наложница, ставшая его любимой женой, сама оказалась чудовищем. Да не простым, а каким-то особенным. Когда это обнаружилось, он дрался с ней без перерыва три дня и три ночи. Пока не истек кровью. Но в принципе, он на нее не в обиде, ибо она понесла от него. И ребенок его наверняка станет со временем основателем новой династии, а возможно, и нового вида существ.

Доктор Чо провел немало часов, беседуя со Странником, вникая, анализируя, конспектируя его бред в виде графиков, эскизов и диаграмм. Вовсе не чуждый литературных амбиций, он мог бы прямо сейчас взять и написать книгу. Сделать это было не сложно, поскольку бредовый отчет Странника был уже готовым романом-фэнтази. Но времени, времени для писанины – решительно нет. Мир ускоряется, что-то того и гляди выйдет из-под контроля. Тут не до книг. Только кричать, материться осталось.
Хотя, вот наступит зима, всё завалит снегом, ударит мороз, - тогда поглядим…
- Барин? – сонно-испуганно протянул Митька. – Что делать, если этот хрен проснется?
- Не проснется, - уверенно возразил доктор Чо. – Ну, если проснется, вежливо поздоровайтесь.
- Чем это пахнет от него, не пойму? – поморщился Трибаба. – Как будто горелым, а?
Помощники доктора были надежно зомбированы и подчинялись ему беспрекословно. Странник для них был особо изворотливым психом, которого нужно постоянно иметь в виду.
Доктор Чо бросил взгляд в зеркальце и подумал: «Скоты, неудачники».
- Яйца ему прикрой!
- Да, блядь? А чем? – плаксиво пробасил Митька.

Беспокойство и раздражение. Злыдень памяти услужливо открывает файл с напутствием от магистра Хона:
«Они считают нас унтерменшами. А должно быть наоборот. Братишка Чо, ты должен отучить их чудить. Как хочешь их крути-верти, но только чтоб они больше херней не страдали. А этот твой Странник… уникум херов… пусть сидит и не высовывается. Это недопустимо. Границы должны быть священны! Путь в тысячу ли начинается с первого шага! А если все так начнут прыгать, как блохи? Что останется? Мне все равно, что ты с ним сделаешь, Чо. Главное, - ты просто обязан выяснить, как он наёбывает Прибор».
«Как наёбывает?! – доктором Чо овладевает холодное бешенство. – Вот так и наёбывает. Да плевать он хотел на Прибор… дважды плевал он на Вернадского и Вернадского. Всё бы вы хотели, чтобы вам красную кнопку в сортир принесли. Рубильничек, блядь! Идиот этот Хон. И грубиян. Просто тупая скотина без ума и фантазии. Он порушит всё дело».

Черный короб летел сквозь душистую благодать расстрельной полярной ночи. Доктор опустил стекло и жадно вдохнул запахи искривленного человеческого многообразия. Что он чувствовал к Страннику? Восхищение? Ненависть? Это скепсис или черная зависть? Это кроткая радость или терпеливый, взвешенный страх?
За Нарами потянулось необъятное Новожильное кладбище, с каждым годом всё глубже вгрызавшееся в гнилую утробу Левобережья. Огоньки на земле отступили, погасли, зато ярче разгорелась звёзды.
- Хой! У нас тут что-то в руке, - сообщил Трибаба. – Сувенир.
Доктор свернул на обочину, чтобы внимательно осмотреть предмет - мягкую, тяжелую луковицу, сплющенную с обеих сторон. Вероятно, это были когда-то часы. Стрелок не было. И циферблат был поделен не на двенадцать долей, а на четырнадцать. Изящная вещица. Но держать ее было почему-то противно. В центре лицевой части была как бы луночка. А ниже нее выцарапано (или это была фабричная гравировка?) неприличное слово…
Странно, как странно! Доктор положил вещь в пакет, тщательно протер пальцы салфеткой, задумался, выпал. Очнувшись, со злобой рванул машину вперед.
Из «Лондона» Странник притащил пачку фальшивых денег. Потом была ужасная и невозможная «карта Русского океана». А теперь - эти сломанные часы со словом… Грустно, грустно!
- Доска! – вдруг отчетливо произнес Странник, не размыкая век.
- Что он сказал? – с тревогой спросил Митька.
- Тоска, говорит, у нас чугунная, - засмеялся Трибаба.
- Будь добр, не выёбывайся, - одернул доктор Чо.
Сразу за кладбищем снова сомкнулась синевато-стеклянная степь. С другой стороны мрачной громадой надвинулся лес. Теряясь в черной туши былинного леса, там вилась безупречно ровная дорожка, ведущая к скиту Розовый Фламинго.

Если бы доктор Чо был публичным лицом, и если в каком-нибудь склеротичном ток-шоу у него бы спросили (телеведущая со свежей, незамызганной рожицей, славянский тип, нежный румянец юности, узкие бедра, развитая мускулатура, крепкие плечи, лебединая шея, небольшая, упругая грудь), если бы доктору Чо задали вопрос: «Что удерживает пациентов на территории вашей лечебницы, кроме профессиональной охраны, забора и всевозможных снадобий?» - то он бы ни секунды не медля ответил так: «Прежде всего, доброта, человеческая доброта и участие персонала», а потом, сделав ударную паузу, прицепил бы: «Ну, и конечно, моя философия, философия трансгуманизма. Правильно понятая и разделенная, она создает вокруг себя особого рода поле, поле надежды и смысла, которое никому в здравом уме не захочется покидать».
Конечно, из скромности он не стал бы говорить о том, что и доброта, и философия, и лечебница – это он сам, собственным мозгом и кровью.
Но никто и никогда не позовет его ни на какое блядское шоу. Разве что в качестве писателя, в том случае если его роман «Сокровища/Чудовища Русского океана» приобретет известность и будет неплохо продан. Он готов даже сделать Странника своим соавтором. Хотя Странник выше сует. И доктор Чо тоже хочет быть равнодушным - к славе, к прелести юности и к восхождению на пищевой Эверест. Надсмехаться над кнутом, плевать на пряник.
Секрет счастья прост. Он в цикличности, в однообразии, в строгом режиме дня, в продуманном сочетании диеты и роскоши и, наконец, в крепком, скучном и однородном сне. Здоровый и счастливый человек живет в одном такте и кадре вечности. Так и территория лечебницы представляет собой защищенное место, где ничего не происходит, куда не проникают ветры, запахи, проблемы и существа извне. За прочными стенами, за КПП, за лесопосадками – хаос и ад. Это «альфа», это сразу доводится до сознания пациента. Там, господа душевнобольные супергерои, вам нечего делать, кроме как страдать, заживо гнить, умирать. И не следует трепаться об этом на ток-шоу и в соцсетях. Знаете – вот и помалкивайте. Вам повезло, кто-то оплачивает вашу размеренную и сытую жизнь здесь, в заповеднике-ските. Так цените же это. Если нам повезет, если Бог нам поможет, мы пройдем весь алфавит и дойдем до «омеги». А не оцените – есть и другие лечебницы, не с таким либеральным укладом. Будете не благодарны, вас переведут туда. Если совсем потеряете совесть и вкус – я могу вас проклясть и изгнать, хотя я вас люблю и мне этого очень не хочется.
Пациенты боготворят доктора Чо. Аномалии, что на особом режиме живут внутри Стеклянной Пагоды, не без оснований считают его своим защитником и другом. Кто знает, что было бы с ними, несчастными, попади они в Голубой писец или в Сивую кобылу? А здесь у них есть шанс вылечиться, чтобы стать обычными, натуральными психами. Чтобы потом снова вылечиться и родиться заново в жизнь. Вот тогда их припашут, заставят платить налоги. А пока – чудо нельзя припахать. Бесполезные, жалкие уродцы. Да что говорить! Все жители этой великой страны нуждаются в психической помощи. Но далеко не каждый получит ее. Это же надо понимать.
За всё время существования лечебницы, только один пациент совершил побег. И то потому, что его держало одно только честное слово.
Когда Странник нарушил свой обет и исчез (в обычном своем хамском стиле, невзирая на стены, охрану и препараты), доктор Чо, желая скрыть это от СБИ, нанял внешне очень похожего человека, двойника. Однако не было уверенности в том, что уловка сработала, ведь для братьев несть тайн внутри Грязного мира. Да, Странник дурно с ним поступил, обманул его доверие. Но хоть появился. Мог бы вообще сгинуть навеки. Непонятно, чем этот мир еще держит его. Не иначе, какой-то магнит. Надо спросить, как очнется, вот так, в лоб, напрямик.
«Нет, погоди. Если он возвращается, значит, этот мир настоящий, а не какая-нибудь… гм… косячная аппликация. Значит, его надо, обязательно надо спасать».
С тоской и непонятной, иронической радостью доктор предвидел, что всё, чем он жил столько лет, скоро развалится. Ему очень хотелось уйти от ответственности, стать обычным, простым человеком.
«Брошу, уеду в Швейцарию, насовсем, - по привычке подумал он (будто Швейцария была какой-то эксклюзивной твердыней). – Буду писать, просто так, для себя. Как Nabokoff».
Дорога вошла в широкий, плавный изгиб, и из-за купы деревьев вдруг выдвинулась массивная, округлая, подсвеченная снизу статуя Будды. У Будды были синие очи, блеснул позолоченный лоб, вздрогнули сложенные на груди могучие руки.
Сколько раз уже доктор делал этот поворот – и всё не мог привыкнуть, подготовиться. Каждый раз при явлении Будды сердце подпрыгивало от испуга. Статуя, привезенная из Камбоджи, была зловещим напоминанием о непостижимости и хрупкости жизни.
«Да при чем тут вообще Nabokoff?» - мутно подумал доктор Чо и остановил у шлагбаума.

Посигналил. Никто не вышел из будки. И шлагбаум не шевельнулся.
- Что за?! Митька, сбегай открой.
За первой линией, двухметровой кованой оградой с пиками, через сто-двести метров очищенного от леса пространства была вторая линия – четырехметровый забор с контуром под напряжением. Там у громадных железных ворот, ведущих на территорию скита, в голубом галогенном свете толклись люди. Поверх их голов громко чавкала медленная, вяжущая, ритмичная музыка. Ее почти видимые волны расходились вдоль черных стволов и, отдаваясь от низкого, убогого неба, возвращались на землю тяжелым гудением. Музыка ухала, толпа шевелилась.
Доктор убрал свет фар и начал подкрадываться.
«А ведь это и есть мертвячок!» - догадался он, когда подъехал ближе.
Человек сто топтались на месте, конвульсивно подергивая туловищем и конечностями. Головы их были низко опущены, глаза крепко зажмурены. Бампер машины ткнулся в стол с рядами бутылок, некоторые бутылки со звоном упали, но никто из танцующих не поднял головы, не прекратил странного танца. Не иначе, все были в трансе. Здесь были люди из надзорсостава, из хозблока, из медперсонала. Были и психи, вылеченные от сверхспособностей. Правда, никого из Стеклянной Пагоды доктор Чо не заметил. Один танцевал, стоя на голове. Это был бывший поэт З., обладавший удивительной способностью стопорить и разваливать любое дело, в которое влился. Худые, бледные ноги в сандалиях торчали над головами, как две змеи.
Доктор Чо вышел из машины, медленно обошел сборище, словно фотографируя взглядом, и отрубил стереосистему. Неприятный, парализующий звук, проливавшийся на природу из мощных колонок, резко умолк, и, как дождевая вода с провисшего тента, на танцы обрушилась тишина.
Доктор Фокин, мявшийся близ самой колонки, открыл глаза и мутно, превозмогая себя самоё, посмотрел на доктора Чо.
- Что здесь происходит? – спросил доктор Чо. – Вы что – белены все объелись?
- Ничего подобного, - с достоинством ответил Фокин и оглянулся, как бы ища поддержки. – Это терапевтическая процедура. Общий пикник. Вы сами заверили. Разве забыли?
Из кустов вышли начальник охраны Палтусевич и пациент Снежана Пупко, красивая, крупная девка, которая раньше, до выздоровления, умела входить в зеркала. На пьяном, блинном лице Палтусевича выступил страх.
- Ну ладно. Допустим, выпивка, кокс, косячки. Романтика в кустах, - доктор Чо с ненавистью посмотрел на начальника охраны. – Но это что?! Что вы делаете?
Старшая сестра Хабибуллина скользнула к доктору Чо из гущи народа и забубнила на ухо:
- Это танец такой вирусный. Вы, вероятно, не в курсе. Не смотрите телевизор, ютюб. Везде его сейчас танцуют. Вот, посмотрите, - и стала тыкать пальцем в свой смартфон.
Доктор отстранил ее от себя рукой, повернулся к обществу, надул легкие и громко спросил:
- Скажите, я слишком добрый?
Все молчали, как школьники.
- Ворота настежь. На КПП никого. Танцы ночью паскудные, богопротивные. Скажите, я слишком добрый? – он сделал минутную паузу. – Может, мне всех вас разогнать к чертовой матери?
- Доктор, - Трибаба деликатно тянул его за рукав. – Кажется, этот…
- Что – этот? – доктор Чо с отвращением взглянул на Трибабу.
- Кажется, он того… Ну, приказал долго жить.
Доктор Чо быстро вернулся к своей черной машине и заглянул внутрь. Странник углом лежал на заднем сидении лицом вверх. Не просто спокойствие – умиротворение было на лице его. Доктор пощупал запястье и горло – определенно, пульса не было.
«Теплый еще. Как же это? Не может быть. Неужто я переборщил? Черт, только этого мне не хватало», - подумал он. А вслух сказал:
- Ерунда. Он претворяется. Замер просто. Это… это патологический врун. Отнесите его… в мой кабинет и положите там… на красную кушетку.
- Как скажете, босс, - пожал плечами Трибаба. – А по мне – так он всё. Шо я дохляков не бачив.
Доктор Чо достал из-под пиджака пистолет и дважды выстрелил в воздух.
- Вечеринка закончена. Всё! Расходимся! Спать!
Злость сразу прошла. Сам загреб со стола первую подвернувшуюся бутылку и пошагал прочь, в лес, в точную копию доисторического леса.
«Ну и хрен с ним. Сволочь, гад. Жаль – так и не спросил, где он был. Теперь не расскажет. А это я удачно придумал – с двойником. Вот, скажу братве, вылечил. Но – скучно, боже, как скучно!»