Путешествие вновь (часть четвертая, 8-9)

Автор: Крокодилдо 8
– Вот только курить здесь нельзя ни в коем случае, – сказал Гуго Экенер, забирая у меня зажигалку. Он снял капитанскую фуражку, пригладил короткие седоватые волосы. – Водород! Сгорим в мгновение ока.
В кабине кроме нас никого не было. Остальные члены команды сопровождения, семь или восемь человек, находились в главном отсеке.
– Водород – опасный вид топлива, – он почесал острую, клинышком, бородку. – Полагаю, скоро мы его заменим.
– Замените на что?
Экенер юмористически взглянул на меня веселыми серыми глазами:
– Пока это коммерческая тайна. Главное, что это обязательно должен быть негорючий газ. Цеппелины – транспорт будущего. Скоро они вытеснят всё: автомобили, пароходы, паровозы и, само собой, аэропланы, – он даже фыркнул. – Вы можете вообразить себе трансатлантический перелет на аэроплане? Нет, наверное, когда-нибудь такое случится! Но! Исключительно исследовательский интерес. Спортсмены ликуют, а финансисты даже не смотрят в ту сторону. Совершенно неинтересно! Удел аэропланов – небольшие расстояния. Однако и в этом случае удобство перемещения – ниже среднего, никакого сравнения с респектабельностью железной дороги или даже с молодецкой лихостью автомобиля. А цепеллины? – улыбка вышла неподдельно мечтательная.
Гуго Экенер вещал приятным баритоном, заражая своим энтузиазмом. Восторг не визионера, но специалиста. Он не просто верил в то, что говорит. Он знал, что так и будет:
– Судите сами, герр Самедов, уже сейчас: 50 пассажиров на борту, скорость до 140 километров в час. В три дня добираемся до Северной Америки. В этот раз несколько дольше, ибо специальный маршрут. Далее: изумительный обзор и строго вертикальный полет, вино в бокалах не шелохнется! Поршневые двигатели «Maybach», бесшумная мощность!
– Это прекрасно, но богатые люди очень любят комфорт. Комфорт, который предоставляют лучшие океанские лайнеры.
– К вашим услугам! Сверхъестественная роскошь! Двухместные спальные номера, умывальные комнаты, просторная кают-компания. Будет и курительный салон, просто надо его обезопасить, это возможно.
– Мало. Это не комфорт, но необходимый minimum minimorum .
– Готовят на борту лучшие шеф-повара! Огромные запасы любых деликатесов и напитков. Великолепная посуда! Картинная галерея, музыкальная гостиная! Сколько угодно джина для американцев! Пиво для нас, немцев! Вино и шампанское – для всех! И поверьте: «Титаник» ещё долго будут вспоминать! Очень жаль погибших, но это отличный аргумент в пользу цепеллинов. А главное, главное: скорость вчетверо-впятеро раз больше. Путешествие мечты! Не желаете, кстати, вложиться в такое предприятие? Вы ведь и в Америку не просто так, а?
– Герр Экенер, – с достоинством произнес я, – мне уже довелось участвовать в одном совместном предприятии. Весьма неудачный опыт. Что же до моего дела в Америке… Вы ведь не стали сообщать мне своих коммерческих тайн о составе топлива? Позвольте и мне о цели визита умолчать благоразумно.
Мы переглянулись и расхохотались.
Я вышел из рубки в салон, занял место у иллюминатора. Приложил ко лбу смоченный «шипром» носовой платок. Залюбовался роскошным видом. Внизу проплывали Азорские острова. Умиротворяющие в своей простоте пейзажи зеленовато-коричневых тонов. Над этими пасторалями возвышалась окутанная дымкой темная громада Пику.
«Надо же, цеппелины», – тосковал я без привычной гаваны. «Цеппелины завоюют весь мир. Заполнят бирюзовое небо своими сигарообразными телами. Цеппелины, цеппелины, а я маленький такой. Что буду делать я? Стоять на земле и испугано глядеть, как они бесшумно и плавно роятся? Кто я? Что я? И, главное, зачем?»
Ровно в 10 утра («a.m.», пользуясь принятым здесь часовым форматом) мы благополучно причалили к мачте аэродрома Лейкхерст, и я впервые вступил на американскую землю. Маленький шаг человека, чуждого всему человечеству.

9
В Нью-Йорке меня встретил управляющий Эзры Глотта. Неприметный человечишка в коротком клетчатом пиджаке, галстуке-бабочка и мягкой шляпе набекрень. Орлиный профиль, над верхней губой полоска усиков – будто нарисованных химическим карандашом. Маленькие руки в перчатках постоянно вертели щеголеватую тросточку. Подчеркнуто предупредителен и приятно немногословен: на все вопросы отвечал четко и подробно, сам же в разговор не вступал.
«Умеет мой чикагский друг (они же все «друзья» в этой своей организации) подбирать людей. Или дрессировать. Скорее, и то и другое».
Мой Рябинин уж точно не хуже вышколен, но я намеренно не стал брать его с собой, желая обставить свой визит как можно проще. Да, многофункционального полковника нет, зато в голове имеется четкий план, а в просторном портфеле аллигаторовой кожи – все нужные бумаги, подтверждение безупречной организации и высокой капитализации компании «ФраФарма». Диаграммы, иллюстрирующие неизбежность дальнейшего роста, – с опорой на беспристрастные цифры. Заключения авторитетных независимых экспертов прилагаются.
На этих страницах нет описаний Америки. Не потому, что я б не справился. Просто не хочу описаниями этой огромной и необыкновенной страны вытеснить главное. Это не путевые заметки праздного любителя. Я пишу жизнь свою. Поэтому только скажу: напрасно Америку назвали Новым светом. «Другой свет» – вот правильное наименование. Другое всё: природа, люди, градусники. Да, термометры не только приборы для измерения температуры. Они – вехи на моем пути. В России – простой и понятный Реомюр; в эмигрантской Европе – не совсем привычный Цельсий, а за океаном – совсем уж чуждый Фаренгейт. Годы, отмеренные градусами.
Гостеприимство мистера Глотта носило воинственный характер:
– Нет, нет и нет, господин Самедов, никаких гостиниц! Я категорически заявляю: вы мой гость и будете жить в моем доме! Точка! В конце концов, я пригласил вас! Это, если позволите так выразиться, пробный шар. Кстати, вы играете на бильярде? Говорят, русские это любят. У нас он называется, «пул», я вам устрою партию с любым игроком, если пожелаете. Не интересуетесь? А лошади? Тоже нет? Что ж, дело хозяйское. Признаться, я и сам всё это не люблю.
Глотт перевел дух и продолжил:
– Я поселю вас в левом крыле. В левом, ха-ха-ха! Вы ведь коммунист? У нас всех ваших соотечественников считают коммунистами. Шучу-шучу, забавляюсь. Три комнаты достаточно? Спальня, кабинет, гостиная. Ваш комфорт – мой комфорт. Джон, – он кивнул в сторону огромного негра в ярко-красной куртке с четырьмя рядами золотых пуговиц, – в полном вашем распоряжении. Я сам – в полном вашем распоряжении. Весь Чикаго, вся Америка – всё для вас. Ха-ха-ха. Опять шучу. Теперь серьезно: не стесняйтесь обращаться при возникновении любых вопросов! Хотите виски с дороги? Скотч? Бурбон? Кстати, поставляет один русский бутлегер, мистическая личность, находится в федеральном розыске. Сам я не пью, но знаете ли вовсе не ханжа, и только радуюсь, когда приятные мне люди позволяют себе рюмку-другую. Ох, простите мне мою болтливость: конечно, вам надо отдохнуть с дороги. Джон, отнеси чемоданы господина в приготовленные ему комнаты. Спокойной ночи, мистер Самедов. Все деловые разговоры – завтра. Кстати, вы любите на завтрак фаршированные яйца? Мой повар их замечательно готовит!
Я так утомился, что уснул, едва улегшись на идеально накрахмаленные простыни. Утром спустил ноги на ковер (кажется, Savonnerie) и осмотрел свои временные владения. Добротная чиппендейловская мебель, несколько хороших фламандцев на стенах, обитых серебристым штофом. Дорого, но скучновато, без изюминки. Впрочем, он же миллионер скромный и богобоязненный. Яйца, фаршированные беконом и сыром, и вправду оказались превосходными. Как и вафли с патокой. Сам Эзра Глотт довольствовался чашкой кукурузных хлопьев с молоком и стаканом какао без сахара. После завтрака он потащил меня смотреть свои химические заводы. Налаживал приятельски-партнерские отношения, играл роль радушного хозяина, у которого нет от гостей никаких секретов. Мимоходом и очень к месту задавал вопросы об особенностях нашего производства во Франции.
За обедом душка Эзра вдруг заговорил о литературе. Он-де очень ценил русских писателей. Особенно его волновали философские романы господ Толстого и Достоевского. «Их общерелигиозная проблематика в рамках осознания традиционной квакерской теологии», – без запинки, но с усилием пояснил он. Шельма здорово подготовился.
Потом мы погуляли по центру города, осмотрели здания Чикагской торговой палаты и биржи. Съели по мороженому в драг-сторе. Вечером мистер Глотт предложил сходить в театр. Нет? Есть мюзик-холлы, кабаре, дансинги. До парижского шика они не достают, но девчонки тут тоже дело своё знают туго. Он толкнул меня локтем в бок и залихватски подмигнул. Гармонично вложил в эту пантомиму веселость скромника, корчившего из себя записного гуляку.
В таком духе пролетели три дня. Эзра Глотт менял стратегии, пытаясь невзначай натолкнуть меня на интересующие темы. В ход шло всё: от попыток душещипательных и глубокомысленных бесед до откровенных призывов прошвырнуться по самым злачным и грязным притонам. Он заставлял меня играть с ним в шахматы, скат и маджонг. Хвалил балет Дягилева и кормил тающими во рту стейками. Угостил ледяным «лонг-айлендским чаем» – валящим с ног коктейлем, составленном на основе полудюжины алкогольных напитков:
– Ведь вы, русские, обожаете чай. И водку! А здесь – всё вместе. Ха-ха-ха! Не шучу, но забавляюсь!
Затем он жестоко раскритиковал сухой закон, как меру экономически невыгодную и антидемократическую по сути. Кстати, тот чай мне действительно понравился, ядреная штука.
Наконец энтузиазм старины Эзры пошел на убыль, а элоквенция стала утрачивать пышность. Офис (или, как здесь говорили «контора») «Глотт Инкорпорейтед» занимал в небоскребе на улице Стейт-стрит целых три этажа. Личный кабинет хозяина компании, откуда открывался баснословный вид на озеро Мичиган, находился на последнем, двадцать шестом.
Мистер Глотт покормил золотых рыбок, вольготно плававших в огромном аквариуме «на 130 галлонов», подошел к окну и задумчиво побарабанил пальцем по стеклу. Сел в кресло, откинулся, прикрыв глаза.
Я решил, что настал решительный момент.
– Мистер Глотт! Дорогой мой мистер Глотт! – я перегнулся через разделявший нас широкий стол красного дерева. – Поверьте, я по достоинству оценил и ваше гостелюбие и умение вести переговоры, – жестом остановил его возражения. – Да-да, переговоры. А не просто «совещательные беседы». Так вот, я действительно впечатлен. Но теперь – к сути. Мы оба деловые люди и знаем, чего хотим. Если отбросить шелуху: вы не просто интересуетесь моей компанией. Вы намерены ее приобрести. Она нужна вам. Совершенно очевидно, что вместе с имеющимися химическими заводами покупка наших активов сулит перспективы поистине ничем не ограничиваемые. Со своей стороны, я искренно желаю вам вполне их использовать. Иными словами, я готов уступить вам «ФраФарму». Более того, я не против, если бы вся мировая фармацевтическая и медицинская промышленность сосредоточились в ваших руках. Вы замечательный руководитель, и это не пустой комплимент. Однако я желаю – хотя бы из соображений элементарной справедливости – чтобы сделка была честной. Вы спросите, что я под этим подразумеваю? Охотно отвечу: вот эту цифру. Я достал любимую «Монтеграппу», раскрутил колпачок и написал на клочке бумаги семизначное число.
Глотт взглянул, нехорошо улыбнулся и качнул головой:
– Это… Это абсолютно невозможно, – сдавленно произнес он.
– Возможно, и вот почему, – возразил я.
Положил портфель на стол. Подтолкнул руками. Деликатно звякнула застежка. Аллигаторова кожа скользнула по полированному махагони.
– Здесь вся документация. Без обмана. В том числе предназначенная обыкновенно только для внутреннего пользования. Ознакомившись с этими бумагами, вы поймете, что предложенная мною сумма более чем оправдана. Не стану кривить душой, я не делаю вам подарок, но смею утверждать, что предложение моё – выгодное. Убежден, что при вашей хватке, и имеющихся возможностях через какие-нибудь пять-семь, много – десять лет – вы вернете вложенные средства. И я буду радоваться за вас. Как радуюсь уже сейчас, предчувствуя, что вы примите правильное решение. Впрочем, какое решение посчитать правильным и принять, как вы говорите, «дело хозяйское». Жду утром вашего ответа, надеюсь он придется мне по вкусу, как пришлись мне фаршированные яйца, которое у вас действительно бесподобно готовят.
Остаток дня и весь вечер я провел в одиночестве. Походил по музеям, зашел в первую попавшуюся закусочную, побывал на боксерском поединке. Вернувшись за полночь в красный кирпичный особняк, я заметил, что в хозяйской спальне всё ещё горел свет.
Когда я спустился к завтраку, мистер Глотт уже поджидал меня. Поздоровавшись, сел, разгладил складки на простых бумазейных брюках, хлопнул себя по коленям и, рассмеявшись, просто сказал:
– Я принимаю ваше предложение!
Так я совершил идеальную сделку. Совместил практическую выгоду с недурственным развлечением от соперничества с акулой, притворявшейся пескарем.
Между прочим, сняв маску травоядного, Эзра оказался весьма приятным в общении зверохищником. Остроумно шутил, настоял на том, чтобы мы для начала выпили шампанского, а затем уже отметили договоренность по-настоящему. Искренно уговаривал меня остаться ещё недельки на две, а то и на месяц, закатиться в Нью-Йорк, Фриско, или Лос-Анджелес. Получив вежливый отказ, он все-таки отправился лично проводить меня на железнодорожный вокзал.
В ресторане мы изрядно надулись лонг-айлендским чаем с кусочками льда из предусмотрительно захваченных с собой термосов. На прощание Глотт, не помню к чему, рассказал мне одну историю:
– Знаешь… Был у меня тут… Не знаю, как точнее назвать, думал, что специалист, оказалось – шут гороховый. Нанял его для написания брошюры по истории нашей фирмы, а заодно и декларации миссии «Глотт Инкорпорейтед». Хорошая бумага, фото и чертежи производят эффект, но главное все же – эта самая миссия… Здорово сказывается на продажах... Так вот, специалист этот справился с заданием, изложил все складно, хоть и мудрено. Так, что мне самому интересно стало про наши мотивации и предназначения. Поэтому я попросил его растолковать некоторые понятия. А заодно и прочитать что-то вроде ускоренного курса по основным философским теориям. За отдельную, заметь, плату: я привык честно платить за оказанные услуги, это тоже – часть моей миссии. Ха-ха-ха. Шучу! Он, естественно, согласился. Сейчас просто необходимо, – он подался ко мне, вытаращив глаза, – абсолютно необходимо владеть такими знаниями и уметь вворачивать всякие словечки в разговор. Иначе в приличном обществе тебя примут за деревенщину. Обидно, а главная штука – вредит бизнесу. Но вот, сдается мне, что за лекции я переплатил. Дьяволов клоун начал про Сократа и прочих перипатетиков, а кончил экзистенциализмом и ещё чем-то. Намешал, скомкал, да ладно. Это ещё куда ни шло. Главное – звучно. Но он очень уж налегал на какие-то «квалиа», будь они неладны. Дескать, есть такая категория, ощущения в чистом виде, в отрыве от образа. Вот он про них нудел-нудел, а под конец давай денег просить: необходимо, говорит, издать книгу, про эти самые «квалиа». И название, негодяй, уже придумал: «Сознание и порядок». Название-то в немецком духе, чуешь? А от немцев во все века один вред: опасные теории, а еще жажда к чужим территориям. Словом, далее я дурить себя не позволил и прогнал его. Зачем я это всё рассказываю? К тому, что, когда мошна тугая, хочется чего-то непонятного, духовного. А надо ли оно?
Когда я уже махал ему рукой из окна пыхтевшего поезда, Глотт вдруг снял шляпу и тревожно прокричал: «Не верю я, что вы намерены совершенно удалиться от дел! Не таковский вы человек!» Паровоз загудел, но я успел услышать вопрос, ядовитый как укус черной вдовы: «Так что же вы будете делать дальше?»
В Нью-Йорке мне пришлось две недели дожидаться своего парохода. Мир цеппелинов ещё не наступил. Услышав в приемной дантиста по радио репортаж о том, как в Манхеттене при задержании был застрелен «неуловимый русский бутлегер», я со скуки решил узнать подробности и наутро купил у черномазенького газетчика свежий номер «Нью-Йорк таймс». Злостным организатором целой подпольной фабрики по изготовлению пшеничного муншайна – дешевого пойла для бедняков – оказался некто Peter Plesnjeff. Дрянная газетная фотография трупа с родимым пятном в форме кляксы под правым глазом не оставляла последних сомнений: то действительно был он. Что ж, кесарю – кесарево, а плесени – плеснево.
Все семь дней пути по океану я продолжал задавать себе один и тот же вопрос: «Так что же делать дальше?»