Глубинный народ

Автор: Zaalbabuzeb Тем утром атмосфера в штабе потрескивала, точно Никола Тесла ставил здесь свои опыты. Я крутил головой, пытаясь понять причину общего возбуждения. Наконец ко мне подскочил Пляскин.
— Чо глаза пучишь? — закричал он, пуча глаза. — Все уже знают. Россия вторглась в Украину!
— В смысле?
— Ай! — Пляскин махнул рукой и позвонил в типографию, чтобы заказать антивоенные листовки.
Оказалось, это была не шутка. «Калибры» разнесли соседские склады и аэродромы, а Дед объявил о начале военной операции.
Ближе к обеду собрались все, и Пляскин стал распределять обязанности.
Мне он предложил организовывать молодёжь в Москве. Мол, харэ околачиваться в штабе без дела. Или твой управленческий диплом годится только жопу им вытирать?
Я давно отчаялся изменить что-то в стране, чья суть — малярийные топи. Трясина в головах и сердцах. Но теперь возник шанс если не осушить её, то хотя бы всколыхнуть, воспользовавшись уязвимостью власти. Дед сам себе создал критические условия, и нам надо не цепенеть от военного ужаса, а как можно быстрее расшатать систему.
— Ну чо завис-то, чо завис?! — Пляскин в нетерпении запыхтел, как паровоз из мультика. — Потянешь, не?
«Должно получиться» — решил я. Москвич в седьмом колене, я прекрасно знаю город и организую агитработу так, что Министерство правды разрыдается от зависти и беспомощности.
— Мне б подмогу, — сказал Пляскину.
— Да будет тебе помощник, будет! Есть человечек на примете. Сработаетесь, зуб даю. — Шеф посчитал меня согласившимся и продолжил делать назначения.
Я скрывал воодушевление за покерфейсом, но собака Беня Коткин видел искорки в моих глазах и ехидно ухмылялся. Усмешка как бы говорила: «Отважился-таки не ныть, а сделать что-то реальное? Ну-ну, посмотрим...»
Он то и дело глумился над моей нерешительностью — но я раскусил его план. Издёвки были частью гешефта — они должны были спровоцировать меня на бегство из Мордора. Коткин получал хорошие барыши от беглецов за то, что помогал им эмигрировать.
— Всё жалуешься, как устал от Г’ассеюшки? — веселился он в курилке. — Ну, это ж легко попг’авимо!.. Или не? Или планиг’уешь пускать сопли дальше?
Он хихикал, хлопая себя по коленям, а я со злостью думал: «Я-то решусь. Но — когда придёт время. Ты же при этом не получишь ни рубля, пёс картавый!..»
В общем, домой я вернулся возбуждённый и взлохмаченный, как воробей после купания в луже.
Сразу же поспешил перекусить: из-за кошмарных новостей с Украины пробудился жор.
На кухне ноздри мне щекотнул дурной запашок.
Что за хрень?
Я осмотрел содержимое холодильника, заглянул в пакет с картошкой в углу, в шкафчики. Где-то подгнивает — но где?
Вечером спросил у жены:
— Чуешь вонь?
Марьяна принюхалась, затем покачала головой:
— Тебе кажется.
Но утром скверный запах почувствовала даже Эмма, собиравшаяся в школу.
— Фу, пап! — дочка зажала нос. — Чё за вонища?
«Тут русский дух, тут Русью пахнет» — я улыбнулся, но всё ж удержался от такого ответа.
К вечеру вонь усилилась, и это помогло найти её источник. Разило из пыльно-чёрной глотки вентиляции.
Из-за зловония ужинать пришлось в зале — но так даже оказалось интереснее. Игнорируя военный угар новостей, я включил альбом Ланы Дель Рей и зажёг хвойные свечи, чьи огоньки приятно сочетались с сумерками за окном.
— А чё соседи? — спросила жена. — У них тоже воняет?
Я пожал плечами.
— То есть?! — она отложила вилку. — Ты полдня проторчал дома, нюхал вонищу, а с соседями даже не поговорил?
Сказано это было с той же интонацией, с какой Марьяна любила допекать: «Так ты не собираешься делать ремонт? Не будешь красить прихожую? Совсем не хочешь ничё менять?»
Вообще-то, это раздражало. Прежде жена не цеплялась ко мне так часто, но в последний год что-то изменилось...
После ужина она сама отправилась к соседям, а когда вернулась, доложила:
— У Одинцовых на четвёртом попахивает, — указала на потолок. — И у Гаркуш под нами тоже. Но у них несёт не так сильно, как у нас.
— Значит, вонь — от Софьи Соломоновны?
Марьяна кивнула, и я уловил в её взгляде тревогу.
Старушка, жившая в квартире за кухонной стеной, не открывала. Возможно, легла в больницу или улетела на курорт. По старческой забывчивости не убрала в холодильник продукты, а те испортились, начав вонять так, что чувствуется уже у соседей.
Может такое быть? «Вполне» — ответил я себе. Но этот ответ не успокоил.
Следующим днём в штабе я думал о соседке, а когда пришёл домой, супруга подтвердила то, о чём мы догадывались, но не озвучивали.
МЧСники, вызванные Марьяной, вскрыли дверь и обнаружили Софью Соломоновну на полу. Сине-зелёную, раздувшуюся. Квартира гудела от мух, а смрад был настолько плотный, что хоть отрезай от него куски да суй в банку.
— Я чуть не сблевала на ковёр, — призналась жена, когда мы легли в постель и погасили свет.
Мне и слышать о таком не хотелось.
— А бабуля была хорошая, — я сменил тему. — Жаль, родни у неё не осталось.
— Был кто-то, — ответила жена. — Вроде, на севере Сибири...
Спустя четверть часа Марьяна мирно засопела, а я удивился, как быстро женщины справляются со стрессом.
Под похрапывание жены мои мысли летели над городом, уносились за его пределы, в Подмосковье, в леса, к отравленным рекам, радиоактивным карьерам, в бесплодные пустоши...
Север Сибири... Неужели там кто-то обитает? Разве эти земли пригодны для жизни? Разве способен человек оставаться там человеком?
Уже засыпая, я ощутил жажду. Вылез из-под одеяла и побрёл на кухню. Напившись из-под крана, собрался вернуться в постель, как вдруг за стенкой бумкнуло.
Я прислушался.
Показалось? Или у покойницы проводят дезинфекцию? Хотя в такой час...
Пожав плечами, я отправился спать.
А следующей ночью из квартиры Софьи Соломоновны вновь доносился шум. Некто топал сапожищами, двигал мебель, надсадно кряхтел.
Я не придавал этому значения, пока не произошла мрачная встреча.

Тем днём я проводил в штабе экскурсию для студентов — будущих бойцов-агитаторов. Отвечал на тупые вопросы о России-агрессоре, поил кофе, юморил, как Якубович под солями.
В полночь, вымотанный, но довольный, я доехал на такси до дома и поднялся на свой этаж. Дабы не будить домашних звонком, достал ключи.
Вдруг в двери Софьи Соломоновны щёлкнул замок.
«Опа! Щас и узнаю, кто там ночами шумит» — обрадовался я.
Дверь распахнулась, и в подъезд вышел громадный мужик в грязном комбинезоне.
Заметив меня, амбал вопросительно вскинул брови.
— Здрасьте, — я ссутулился.
Он что-то буркнул, запер дверь и с грацией бегемота стал спускаться по лестнице...
Марьяна не спала: она лежала на диване и водила пальцем по дисплею смартфона.
Я сел рядом. Тепло женского тела успокоило, и я рассказал о встрече на лестничной площадке.
— Ты ж поговорил с ним? — поинтересовалась супруга.
— Хотел... Но ваще, я бы лучше поговорил с дежурным в полиции. Чтоб он отправил наряд вернуть эту гориллу в зоопарк.
Жена фыркнула и снова уткнулась в смартфон.
А следующим вечером, разуваясь в прихожей, я услышал из кухни незнакомые голоса.
«Странно, — подумал с тревогой. — Мы ведь не ждали гостей...»
На пороге кухни я застыл.
Что за мать твою в табло!
За столом восседал вчерашний бугай. Волосатыми пальцами он вертел цельнозерновой хлебец, обмакивал его в кофе и откусывал.
Рядом сидело существо похлипче — судя по длинным волосёнкам, баба. Скуластое лицо её было так схоже с физиономией бугая, что я решил: «Брат с сестрой».
Марьяна колдовала над кофеваркой.
Кроме аромата кофе на кухне висел жирно-прокисший дух. Им, кажется, несло от гостей.
— А, вот и ты! — Марьяна улыбнулась.
Когда я со всеми поздоровался, внутри занялась злость. На жену: за то, что устроила посиделки, не предупредив — и на себя: за то, что перепугался при виде гостей.
Мрачного амбала звали Славкой, он оказался тем самым родственником, о котором рассказывала Софья Соломоновна. Имя бабы было Анюта. В Москву они приехали из Усть-Каряжска.
— Ваша тётя Софья Соломоновна, конечно, была бы против войны, — заметил я. — Она же настоящая москвичка. Европейский человек!
Здоровяк хмыкнул — как мне показалось, чуть ехидно.
Несмотря на ковшеобразную челюсть и низкий лоб, физиономия Славки была всецело славянской. Я, кстати, тоже выглядел чистым русаком — и, что хуже, являлся им.
В России никто не хочет быть русским, и на вопрос о национальности все отвечают: «Так-то я русский, но вообще-то...» — после чего следует упоминание о двоюродном дедушке из Белоруссии или о семиюродной бабушке из Никарагуа. У меня такой бабушки, увы, не нашлось, и я был русским на сто процентов. Как сраный антисемит.
Решив, что у Славки та же беда, я к нему потеплел. А потому достал из шкафчика прошлогоднюю бутылку Курвуазье (так-то я спиртного не пил) и предложил всем дёрнуть за знакомство.
Спустя три рюмки Марьяна вспомнила:
— Мне ж ещё забирать Эмку с плаванья!
Я проводил жену до прихожей.
— Вот видишь? — шепнула она, подмигнув. — А ты боялся.
У меня вспыхнули щёки.
Новости об отъезде из РФ лучших людей, похоже, ослабили мой дух, раз даже в собственном доме я чего-то страшился.
Закрыв за Марьяной дверь, я с улыбкой побрёл на кухню — и во второй раз застыл на пороге.
Славка стоял ко мне спиной, со спущенными штанами. На столе перед ним, раскинув ноги, лежала Анюта. Бугай двигал бёдрами вперёд-назад, а женщина постанывала.
Ноздри резала жирно-кислая вонь.
До меня не сразу дошёл смысл происходящего. Когда же я всё понял, меня затрясло от такого паскудства.
Представилось, как я хватаю кофеварку и разбиваю её о голову Славки, после чего выталкиваю его с бабой взашей. Спускаю их с лестницы. Догоняю и запинываю до потери сознания у мусоропровода... Но затем возникли другие образы.
Амбал отмахивается от кофеварки. Заламывает мне руки, и я оказываюсь на столе вместо Анюты...
«Нет, с таким верзилой не совладать, — понял я. — Даже пробовать не стоит. Единственный шанс сохранить достоинство — бесшумно уйти и запереться в туалете. Сделать вид, что ни слухом, ни духом, что они тут вытворяют».
Сжав зубы, я решил так и поступить. Уже отшагнул от порога, но тут здоровяк повернул ко мне морду, и наши глаза встретились.
Он по-людоедски усмехнулся.

С того вечера у меня испортился сон.
Из-за страха перед насмешками я не рассказал жене о произошедшем, и невысказанное засело глубоко внутри, начав расти, как колония трематод.
Как только я закрывал глаза, лёжа в постели, из тьмы выступала задница Славки. Волосатая, грязная, бородавчатая — она словно ухмылялась мне.
А спустя пару ночей я стал различать шум из-за кухонной стены.
Стоны. Хрипы. Похабные крики, перерастающие в сладострастный вой.
Они казались такими громкими!
Ублюдки трахались каждую ночь, и совокупления их были не человеческими — звериными!
Марьяна мирно посапывала, словно убаюканная ими, а я ворочался: затыкал уши, накрывал голову подушкой или пытался молиться.
Однажды в три ночи я не выдержал: вскочил с кровати и бросился на кухню, где замолотил кулаком в стену.
Пришла растрёпанная жена:
— Чё случилось?!
Я подскочил к ней:
— Ты нихрена не слышишь? Вообще?
Она прислушалась:
— Нет.
Я тоже прислушался.
В ночи раздавались только моё частое дыхание да скрип кровати разбуженной Эмки.
А назавтра Славка с Анютой снова спаривались — но что я мог поделать? Лишь листал ленту с победами ВСУ и ждал, когда соседи закончат. Цивилизованный человек в мире дикарей из глубин Рассеюшки.
Впрочем, вскоре-таки отыскалось средство, помогающее спать беспробудно и заодно не переживать из-за санкций. Это было бухло.

Я стоял в очереди на кассе, и очередь не двигалась.
Покупатели в ней топтались, ворчали, вытягивали шеи посмотреть, из-за кого образовался затык.
Я сопел, поглядывая на смартфон, но время будто сдохло — и даже разлагалось, как Софья Соломоновна.
А мне всего-то требовалось купить снотворного — бутылку «Бьянко» — но из-за какого-то гада приходилось торчать тут полчаса. И почему никто не пнёт тормоза под жопу?
Наконец терпение лопнуло, и я устремился к кассе.
Перед ней ждала тётка с двумя большими тележками. Первая — разобрана полностью, вторая — наполовину. Кассирша ошиблась и сейчас перепроверяла товар.
Я поразился груде набитых пакетов: тётка оголодала, что ли?
Она повернула ко мне лицо, и я увидел те же широкие скулы, что у Анюты со Славкой. Тот же картофелеобразный нос.
— А, вы тоже из Усть-Каряжска? — спросил я.
— Почему из Каряжска? — обиделась тётка. — Из Чалганов!
И она отвернулась к кассе.
Глаза москвичек с годами обретают характерный блеск от накопленных нервозов, а кожа на лицах — соответствующие морщинки. Это хорошо и правильно, ведь жизнь в мегаполисе углубляет психику, делает её интереснее, цветастей. У новых же соседей (как и у тётки из Чалганов) подобных отметин не наблюдалось вовсе: физиономии их выглядели пустыми, как болванки. Казалось, эти люди не испытали ни одного сильного чувства за жизнь, проведя её в каких-то коконах из слизи, на дне червивого болота.
Зато Марьяна чувства испытывала.
Всё чаще она измывалась надо мной, психовала на пустом месте, скандалила. И это, я уверен, было неспроста. Жена ведь не глупышка, и издёвки — наверняка часть чего-то большего.
— Ты куда накупил столько гречки?! — воскликнула Марьяна, стоя на кухне у открытого шкафчика. — Кто её будет жрать?
— Сожрём, — пыхтел я, разбирая пакет. — А чё останется, то обменяем. На тушёнку, там, муку.
Я показал жене банку, которую вынул из пакета.
— Видишь: госрезервовская. Дошло до того, что сучьему режиму приходится опустошать стратегические склады.
И я продолжил заставлять банками стол.
— Она же продавалась всегда, — заявила супруга.
— А скоро не будет! — отрезал я. — В магазин давно ходила? Так сходи, посмотри сама, если думаешь, что я брешу. Там же половина полок пустые! Всё сжирают приезжие!
— Чё? Какие ещё приезжие?
— Такие, — я кивнул на стену, за которой жили соседи. — Сначала режим вагонами завозил южан. А щас вдруг передумал. Типа, все они преступники: создают анклавы, не дают русачкам работать. Насилуют их. Убивают. Ну-ну. Сколько живу, не знаю ни одного, кто бы пострадал от мигрантов.
— А Козубович?
— А чё с Козубовичем?
— А Ягелевы? А твоя троюродная сестра?
Я сжал зубы:
— Всё поганые чекисты устроили.
Марьяна прыснула.
— Да ты поржи, бля, поржи! — мои щёки разгорелись, а руки затряслись.
Я сдавил банку в потных пальцах.
— Будет ещё ржачнее! Щас началась эта бойня на Украине, а власти под шумок вместо мигрантов вагонами завозят этих, которые из Чалганов, из тундры, из тифозных топей. Они везде на улицах! Ты видела нового дворника? А бабищ за кассами в супермаркете? Каждая жрёт, как саранча, как свиноматка, а потом у них — плодячка. Через пару лет они заплодят всю Москву, и их отродьям понадобится жильё — думаешь, они не заявятся к нам? Думаешь, оставят нас спокойно доживать тут? Как Софью Соломоновну? Тебе не показалось странным, что они явились из Усть-Каряжска на следующую же день, как она умерла — и сразу заселились? По-моему, это о-о-очень подозрительно!
Я сглотнул слюну и уставился на супругу.
Она смотрела в пол. По дёрганью её лица я догадался, что внутри бурлят эмоции — но какие?
Наконец Марьяна отчётливо проговорила:
— Да у тебя кукуха уехала, — и покрутила пальцем у виска.
Я не выдержал. Замахал руками, заорал — не помню, что именно.
Затем, придя в себя, осознал, что был прав. Жена в самом деле имела гнусный план. Сегодняшний скандал она тоже спланировала заранее, с целью убедить меня, будто я рехнулся. Будто швыряюсь банками и ору без причины.
Я и сам замечал, что мыслю не так ясно, как прежде. Но подобный эффект мог возникнуть, например, если бы в пищу мне подмешивали нечто дурманящее. Препараты. Марьяна по первому образованию как раз была фармацевтом...
Потом ещё у жены случилась истерика (снова по плану?), когда я поставил оконные решётки и новую дверь — сверхтолстую, с электронным глазком. На них ушли наши сбережения на «Лексус», но разве безопасность не важнее?
Также я купил перцовый баллончик, шокер и нож спецназовца. Когда твари устроят бойню, я буду готов.
Поганей всего было признавать, что я с ними одной породы, ведь у нас общий предок. Поэтому я — лишь отклонение от их типа; болезненное, ненормальное отклонение. Нет уж, охотней поверю, что сама их сущность — иная, обезображенная жизнью в трясинах и ядовитой пищей; или вирусом.
Что, если они были обычными людьми, а потом стали мутировать, как зомби из фильмов? Стали заражать друг друга, передавая вирус через кровь, слюну. Через укусы...
— Эти сведения как-то помогут нам провести антивоенный митинг? — спросил студент.
Агитаторы в штабе смотрели на меня круглыми глазами.
Кто-то хихикнул.
— Тупые малолетки! — взорвался я. — Вы должны знать, с кем имеете дело. От кого исходит угроза. Или вы хотите сами стать такими же? Хотите, а?
Дверь кабинета распахнулось:
— Ко мне! — велел Пляскин. — Живо.
Я шагал в кабинет собранным, на ходу подыскивая слова. Пора объяснить всё начальству. Сам я не справляюсь, это очевидно, но вместе мы придумаем, как спасти Москву.
— Ты ваще просыхаешь? — Пляскин брезгливо поглядел на мои волосы, рубашку. — Почему ещё не провёл митинг? Где раздача листовок? Когда пойдёшь в союз пенсионеров?
— К ним не пойду. Среди них много... этих.
— Каких, к херам, «этих»?! — рассвирепел шеф. — Ты собрался всю агитработу просиренить?!
Я опустил глаза. Он был слишком зол, чтобы выслушать. Чтобы понять.
— Помнишь, я обещал тебе помощника? — Пляскин вытер пот со лба и развалился в кресле. — Маша!
В кабинет вошла незнакомая блондинка — а я ощутил знакомую вонь.
— Передай ей свои дела, — приказал шеф. — А сам иди проспись. На тебя смотреть тошно.
Я наклонился к нему и указал пальцем на вошедшую:
— Как это понимать? Это же сторонница войны.
— В смысле?
— А кто ещё одобряет бойню на Украине? Кто голосует за Деда? Мы, что ли? Обычные москвичи? Да нахрен нам Дед сдался! Его каждый раз выбирают эти. Вот эти вот!
Шеф схватился за голову, бормоча:
— Чё за дичь! Боже, чё за дичь…
И тут я понял: «Ну конечно! Пляскин ведь сам коренным москвичом не был. У него мамка приехала с Кубани. А значит, внутри он может быть таким же, как эти».
Похоже, я сделался для них слишком опасным, так как узнал об их делишках. Вот шеф и решил вышвырнуть меня, заменив бабой из своих.
Ну и гадство же!
В ушах загрохотало, а лицо начало жечь.
— Что ж, шикарно, — прошипел я. — Столько вламывал для партии, а вы тут оказались... такими же. Ну да ничего. Я унюхал ваши кислятины за версту. Я вам покажу свою хату отбирать, покажу. Долго и счастливо будете в ней жить. Долго и счастливо!
И, схватив со стола папку, я замахнулся и отхлестал ей Пляскина по наглой морде.
Затем с разбитым носом и в порванной рубашке я приплёлся домой — на последний клочок твёрдой почвы, которая не уходила из-под ног. От пережитого в штабе мутило — срочно требовалось проблеваться.
Но только я склонился над унитазом, как сразу отпрянул.
Сделав пару вдохов и выдохов, сглотнул слюну и наклонился снова, чтобы рассмотреть.
В воде зеленел сгусток размером с детский кулачок. Его покрывали пупырышки и прожилки, а сквозь слизистую оболочку проглядывался силуэт эмбриона.
Яйцо источало жирно-прокисший дух.
Скривив рот, я достал кокон из воды и изучил под лампой. Чуть сжал — из яйца засочилась слизь.
Я вспомнил, что такая же слизь зеленела на перилах в подъезде. На дверных ручках в супермаркетах и на продуктах. Она явно течёт из тварей. А значит, они — всё же не люди.
От понимания этого мне полегчало.
Но как яйцо оказалось в унитазе?
«Эмка с самого утра в школе, — вспомнил я. — А вот Марьяна ушла из дома только что. Когда вернулся из штаба, в прихожей ещё витал аромат лавандовых духов. Никто, кроме супруги, оставить яйцо в унитазе не мог».
Наконец-то всё стало на свои места.
Неважно, как Марьяна сделалась одним из этих созданий: заразилась или попросту выпустила спящую в ней сущность, главное — она враг. Постепенно она реализует план по выживанию мужа из квартиры: изводит насмешками, скандалами, газлайтингом — чтобы устроить тут рассадник тварей. Вот же сука!
От мысли о предательстве душа будто почернела, а в груди засаднило.
Вспомнилось, как с Марьяной познакомились. В те дни меня тянуло к ней нудно, болезненно — как старух тянет к детской плоти. Потом — женитьба, рождение Эммы. Переезд в эту квартиру...
— Счастье было брехнёй! — сказал я себе, отхлебнув мартини из горла. — И квартира теперь не убежище, а добыча тварей из болот.
Увы, яйцо в унитазе само по себе не подтверждало, что твари — не люди. Доказать их нечеловеческое происхождение могли яйца у них внутри. Слизь под кожей или иное строение органов. Зафиксировать это можно было лишь при вскрытии.

На улице зажглись неоновые вывески, а жены всё не было, и Эмка с плаванья не возвращалась.
Я давно подготовился. Нашёл под кроватью полиэтиленовую плёнку, на которой буду делать операцию, расстелил на полу. Принёс из ванной тазики для сбора зелёной крови и внутренностей. Наточил нож.
«Но где сука Марьяна?! — злился я, допивая портвейн. — Решается судьба моего дома, моей прекрасной столицы, а эта гуманоидная дрянь где-то шарахается!»
C сопением я затопал по квартире, трогая лоб: кажется, начался жар. Вдруг пиликнул смартфон.
Сообщение пришлось прочитать трижды, прежде чем я въехал в смысл.
«Мы с Эмкой погостим у моих родителей, — писала жена. — Прости, не предупредила заранее. Не знала, как отреагируешь. С тобой последнее время тяжело. Пожалуйста, подумай о лечении».
— Да ты ж сука такая! — закричал я.
С яростью я принялся тыкать в смартфон пальцем, как будто дисплей был лицом Марьяны.
Тварь меня перехитрила. Сидит в своих Химках и хохочет. Ну да не все карты биты.
Я нажал на видеозвонок в «Ватсапе», но мразь не ответила. Тогда я повторил. Хрен сдамся.
Сучка ответила лишь на двенадцатый вызов. Появилась её бледно-поганочная морда.
— Привет, — голос мой звучал спокойно, хотя это давалось с трудом. — Я понимаю. Вам надо отдохнуть. Ладно. Только ты забыла кое-чё взять.
Ехидную улыбку я сдержать не смог: она ширилась и ширилась, натягивая кожу на щеках.
— Твоё? — я поднёс яйцо.
Сучка пригляделась, и брови её взлетели.
— Это же... — выдавила она. — Какашка?!
Я расхохотался.
— Ну конечно, — утёр слезу. — И она тебе нисколько не дорога? И ты не испытываешь к ней материнских чувств?
Тварь побледнела сильнее:
— Боже!..
Вот именно, «Боже».
Столько лет она глумилась надо мной, столько лет мучила. Но настала моя пора унижать.
Я поднёс яйцо ближе к камере смартфона — и сжал. С чавканьем зелёная масса полезла между пальцев.
Мой торжествующий хохот наверняка слышали и ублюдки-соседи.
Месть свершилась. Я дёрнул пару стаканчиков виски и оценил оперативную обстановку.
Несмотря на уничтожение зародыша, дело дрянь. Я остался один: ни жены, ни соратников. Кругом болотные оккупанты, а значит, моя битва за Москву проиграна. Увы. Что ещё остаётся? Только одно.
Тяжело вздохнув, я позвонил Бене Коткину.
Пёс был удивлён, что я таки решился, но пообещал всё организовать за неделю. И озвучил сумму. Чтобы её собрать, я вывел с семейного счёта все сбережения, продал в ломбарде цацки Марьяны, а также сдал в комиссионку ноутбук, зомбоящик и робота-пылесоса Жужу.

В пятницу я ждал Эмку возле школы.
Последний урок у неё закончился, сейчас она выйдет и отправится в бассейн.
На школьном дворе оказалось людно: малышей вели за руки родители, дети постарше играли и кричали. Картина выглядела так буднично и идиллично, что мне даже почудилось, будто я вернулся в старую добрую Москву.
Но тут один белобрысый младшеклассник с воплем накинулся на девочку и повалил её на газон. Взобрался на неё сверху и начал резко двигать бёдрами взад-вперёд, хрипло гогоча.
Другой парень попытался его стащить, и тогда белобрысый накинулся уже на него: обхватив сзади, принялся пыхтеть и повизгивать.
Взрослым было плевать — их безразличие меня взбесило.
Сжав губы, я зашагал к гадёнышу:
— А ну завязывай!
Он удивлённо поднял глаза. И вдруг ощерился.
Оттолкнув жертву, бросился ко мне.
Ухватил за ногу и стал елозить по ней, плотоядно рыча.
Я скривился от кислой вони и жара детского тельца. Взял пацана за ухо, выкрутил его и оторвал засранца от ноги.
Он заорал.
Я и не заметил, как набежали взрослые.
— Чего к ребёнку цепляетесь?! — воскликнула тётка в очках.
— А ну отпустил его, — потребовал толстяк в кепке. — Живо.
Я огляделся: среди обступивших насчитал пять-шесть болотных тварей — и подходили ещё.
— Алкашина ему ушко поломал, — причитала усатая бабка, с жаром гладя пацана по всему телу. — Мужчины, чё же вы стоите?
Моя спина обливалась потом. Вытянув шею, я завертел головой и увидел Эмку. Она болтала с подружкой на школьном крыльце и не видела меня.
— Такие только и могут детей бить. А попробовал бы ударить мужика, пьянь!..
— Да куда ему?.. Он же видно, из этих... Которые это самое...
— Да он вонючий педофил! — с ненавистью констатировала болотная мамаша в очках. — Таким надо бы яйца резать.
А болотный толстяк заревел:
— Вот щас и отрежем!
Ко мне потянулись грязные руки, а я крикнул: «Помогите» — и кинулся на старуху. Она повалилась, я проскочил в брешь и, взбежав на крыльцо, подхватил Эмку на руки, после чего устремился с ней прочь.
За спиной я слышал топот, пыхтение и хрипы: «Стой, сука!.. А ну стой!..»
Распугивая прохожих, выбежал на улицу Вавилова, свернул на Губкина, затем пересёк Ленинский проспект. Рядом работало отделение полиции, но мне представилось, как я подбегаю к дежурному, он поднимает голову, и я вижу морду Славки. Он по-людоедски усмехается гнилыми зубами.
Я замешкался, и тут из-за угла впереди выскочил толстяк-яйцерез. Рожа его раскраснелась, как вывеска «Ашана», глазища дико полыхали.
В отличие от болотных тварей, я — москвич в седьмом колене, поэтому мне таки удалось юркнуть в проулок, запутать преследователей на Воробьёвых горах и добежать с Эмкой до дома.
Заперев дверь, я рухнул на пол, тяжело дыша.
«Всё, харэ с меня сопротивления, — решил я. — Существа победили, они в Москве повсюду. Единственный выход — на время затаиться, а после — бежать без оглядки».
Дочь была ошарашена.
— Чё это такое, папа?! — кричала она, глотая слёзы. — Чё это такое?
Когда успокоилась, я велел:
— Собирай сумочку. Мы улетаем.
— Куда?
— В волшебную страну. Где нет войн и чудовищ.
Пока она возилась, укладывая платьица, туфли и кукол, я дежурил у окна с бутылкой текилы.
Раз в пару минут замечал болотных тварей. Они рыскали по двое, трое. В поисках меня ублюдки, похоже, стянули в район целую группировку.
«Весь план насмарку!» — понял я.
До вечера я собирался бродить с дочкой по ГУМу и Красной площади, побыть в Храме Христа Спасителя, а затем — на такси во Внуково... Но теперь мы в осаде.
Впрочем, главное — мы вместе. Самые близкие люди, которые никогда друг друга не предадут, не бросят.
Запиликал мобильник, на дисплее высветилось: «Марьяна». Видимо, сучка не дождалась Эмку из бассейна, вот и позвонила мне.
Вместо того, чтобы ответить, я перевёл телефон в беззвучный режим.
Спустя примерно час донёсся звук клацанья ключа в замочной скважине.
К счастью, дверь на засове. Из подъезда в квартиру не проникнуть.
Я вошёл в прихожую и посмотрел в глазок. Кроме Марьяны — никого. Но это не значит, что болотные твари не прячутся по обе стороны двери.
«Лучше затаюсь», — решил я.
Не сумев открыть дверь, жена надавила на кнопку звонка.
Он верещал и верещал, разрывал уши, сотрясал мозг. Я вырвал устройство и бросил в угол.
Тогда Марьяна с перекошенным лицом, крича, принялась долбить ладонями по двери, пинать её.
На шум вышел амбал Славка — в трениках и майке-алкоголичке. Марьяна стала что-то объяснять, яростно жестикулируя, а Славка слушал со склонённой набок головой. Потом оба исчезли.
Спустя пару мгновений я услышал Марьянин голос.
Тварь звала Эмку.
— Мама, мама! — закричала дочка, и по топоту ножек я понял, что она бежит на кухню.
Я бросился туда же. Схватил Эмку и, зажав ей рот, оттащил в зал.
— Тс-с-с, нас тут нет.
— Там мама! — воскликнула дочка, когда я её отпустил.
— Она больше не твоя мама.
Голос из вентиляции затих. Я заглянул на кухню и прислушался. Тишина.
Но тут за стеной раздался стон. Протяжный, хрипловатый, сладостный... Это была не Анюта.
Стоны делались громче, жарче. Неистовей. С ними смешивались рыки Славки.
Я опустил глаза и с изумлением обнаружил, что мой член торчит, как арматура. Такого не случалось давно.
Тут снова раздались удары в дверь.
Я метнулся в прихожую и в глазок увидел полицейского. Из этих.
Значит, скоро сбежится вся орда!
Я вспомнил, как они взломали дверь Софьи Соломоновны. С моей дверью придётся повозиться чуть дольше, но и её взломают, без сомнения. Мы в западне!
Я подскочил к окну, распахнул его, открыл решётку.
Выкинул свою и Эмкину сумки на улицу.
— Пора бежать, — потащил дочь к окну.
Она завизжала.
— Да успокойся, бля! Это ж только третий этаж. Мы в детстве и не с такой высоты прыгали.
Я прижал брыкающуюся дочь к подоконнику и собрался её приподнять, как вдруг боль обожгла мне палец. Я заорал. Эмка вцепилась в него зубами, а когда я его вырвал, бросилась в туалет.
— Открой! Щас же! — здоровой рукой я дёргал ручку, но пальцы соскальзывали.
Предательница!
Дверь в туалете открывалась наружу: вряд ли быстро её сломаю, а мент долбится вовсю, уже доносится вой сирены...
Ничего другого не осталось.
Я подбежал к окну, взобрался на подоконник, зажмурился. И — прыгнул.

***

Гипс на руку наложили уже в больнице Кито. Укол антибиотиками в прокушенный мизинец сделали там же. После этого я поехал заселяться в общежитие.
Пёс Коткин уверял, что схема отработана. Благодаря ей аж семь «политических» стали гражданами Эквадора. Но, пообщавшись с местными чиновниками, я заподозрил, что пёс привирал.
Пока прошение рассматривали, я дышал тёплым воздухом, отдыхал в парке, потягивал дешёвый кофе в тени пальм и диоспиросов — короче, приходил в себя.
С самого прилёта не читал новости об Украине и не пил спиртного.
Разум постепенно стал проясняться, а события в Москве наоборот — словно погружались в зеленоватый туман.
«Это было, было, — талдычил я себе. — Твари из сибирских болот, оккупация столицы...»
Верилось в это всё меньше.
В Эквадоре дышалось свободно, вот только от чоризо и льяпингачос возник запор. Хотя экзотическая пища обычно вызывает противоположный эффект.
Я тужился на унитазе в общем туалете, а негр в соседней кабинке подбадривал, но ничего так и не вышло.
На восьмой день в животе как будто набился мешок с гравием. Серый от токсикоза я брёл по Чимбакалле, как вдруг почувствовал: гравий вот-вот прорвётся и высыплется.
Я огляделся, но не заметил ни кафе, ни общественных туалетов, а потому побежал в сторону общаги, до которой было всего-то метров четыреста.
На полпути судорога скрутила нутро. Дерьмо забулькало по кишкам, анус сжался, и я понял: не добегу.
Свернув за забор частного дома, я прыгнул в кусты возле мусорных контейнеров и рывком спустил джинсы с трусами. Сзади раздался хлопок и из меня хлынуло.
Когда чавканье утихло, а в кишечнике ничего не осталось, я поднялся и поглядел на горку зелёных яиц в слизи. Облегчённо вздохнул.
Люто захотелось чоризо с рисом и шкварками.
Ну а после обеда недурно бы найти потаскуху с самой жирной жопой в Кито и как следует её оттрахать.