Последние комменты юзера Владимир Павлов

Владимир Павлов: Конечно, нет. Дело в том, что читать эту корявую хуйню невозможно

Владимир Павлов: Уже за это одно плюсану

Владимир Павлов: Странно, что нет синеглазой чуди

Владимир Павлов: Я тоже думаю, что Яша - инкарнация педераста Кнопки. Текст, не взирая на тему, бездарен. Каждое предложение коряво до тошноты. По "стилю", если этот термин здесь применим, напоминает Алену Лазебную, katarina, Адольфика и прочий новоприбывший сор. Из одного гавна вас, что ли, лепят?

Владимир Павлов: Если Яше и Тилве не понравилось, наверное, хорошая вещь. Почитаю обязательно

Владимир Павлов: Яшка старается. Горизонтальные палочки его возбуждают

Владимир Павлов: Всем спасибо

Владимир Павлов: Яша, ты просто смотришь пробитым шоколадным глазом. Как, впрочем, и всегда

Владимир Павлов: Плюсанул. Картинка стоит перед глазами

Владимир Павлов: Однако, получилось двусмысленно. Ну и пусть, гг

Владимир Павлов: Как? Это первое? Таким текстом, я бы сказал, не то что начинать, но и заканчивать прилично

Владимир Павлов: Я думаю, что написать хорошее начало довольно легко, это смогут многие. Из такого начала можно состряпать мини-рассказик. А вот сделать интересной полновесную повесть и тем более роман дано не каждому

Владимир Павлов: О чем и речь, Аня! Я написал это за три минуты. Какой смысл выкладывать такие отрывки, как самостоятельные произведения? Вопрос к автору

Владимир Павлов: Привет, Алексей. Как ты думаешь, можно сказать "хаОсом"? Ну, для придания сниженно-бытового оттенка

Владимир Павлов: Шаня, ну это же гавно

Владимир Павлов: Твоя агония как-то не очень похожа

Владимир Павлов: Подруга изрыгает септаккорды.
Посуда подпевает ей в миноре.
Так лето нашей жизни трубит коду:
В фортиссимо взлетающие ссоры

Владимир Павлов: Ну, похвали меня, Аня

Владимир Павлов: Хватило изюма?

Владимир Павлов: Кто-то клюнул стекло, потом еще раз. Скоро стены больничного корпуса, вымокшие под дождем, стали похожи на мокрую кошачью шерсть. Невидимки клевали лужи. Серая вода, помнившая тысячи дождей, привычно вздрагивала. Вздрагивал и сосед Андрюши, тощий старичок в рваной пижаме. Всякий раз, когда поливало, он вставал с койки и подходил к окну, считая вслух, сколько капель упадет на решетку. При этом его широкие скулы сглаживались, рот искривлялся беззубой улыбкой, а глаза по-детски смеялись. Все остальное время старичок проводил в молчании, лежа под старым одеялом.
– Старикан, одолел считать! – крикнул плечистый Антон, сдавая в дурака. – Я тебя сейчас об решетку головой ударю, дебил.

Сам ты дебил, подумал Андрей, изучая свои карты. У дамы пик была такая же высокая упругая грудь, как у санитарки Юли. Но он не проверял, не знает. А вот Антон действительно дебил, и жил он до этого в специнтернате. Ему пятнадцать. Строит из себя лидера.
– Одна шваль пришла, – посетовал Антон. – Лови две шестерки, малолетка.
– Кто малолетка? Пропишу сейчас… – Отбившись козырями, Гоша шутливо показал кулак. Он явно робел перед Антоном. – Андрюх, а ты как сюда попал? Вафела тебе, – он походил к метису Юре. – Бери, давай. Валю принимай! – Они заржали.
– Андрюха из-за бабы тут, – ответил Антон за него покровительственным тоном. – Скинул ее с балкона.
– Она сама спрыгнула, – раздраженно буркнул Андрей. – И, вообще, я не из-за этого здесь.

Видимо, врачи рассказали медсестрам это запутанное дело, а те не так поняли. С еще большими искажениями история дошла до санитарок. Теперь все отделение знало, что Андрей "за измену выкинул с балкона свою невесту, и та чудом уцелела". Бороться с этими слухами было бесполезно, хотя вначале была попытка. Он вспоминал письмо Лены:

"Ты делаешь мне очень больно, Андрей. Уже не первый раз. Я ни одной секунды не спала эту ночь. Если бы у меня не было к тебе никаких чувств, мне не было бы так больно.
Твое безразличие просто в самое сердце бьет! Тебе все равно – плачу ли я, сплю ли – просто по барабану.
Я, кончено, наивно ждала тебя где-то к часу. Думала, Петрова проводишь и приедешь. Хотелось узнать, как все прошло, думала, все расскажешь. Предполагала, что можно и в три придти, и так уже себя настраивала, чтобы ничем не проявить свою обиду, а в полчетвертого не удержалась, позвонила, сама не узнала свой голос. Это потому, что мне не все равно. Понимаешь!!! Ты просто мне не безразличен.
Еще претензии твои – что я не готовлю и что неласкова с тобой. А раньше как было? Не помнишь?
Я же совсем другой человек, я не могу говорить всяких слов. Разве раньше было по-другому? Я вообще была, в отличие от тебя, нежеланным ребенком, недоласканным, недолюбленным. В этом все корни. Я не могу так просто, как ты, говорить всякие приятные вещи. Я другая, понимаешь!
Мне очень обидно слышать, что я о тебе не думаю, не забочусь. Могу тысячу примеров привести, что это не так!
А уж упрек, что ты меня встречаешь с работы – это вообще нет сил!
Очень жаль, что все пошло не так…"

Это письмо он нашел на столе, когда уже вернулся домой из реанимации. Лена была в тяжелейшем состоянии.