Последние каменты юзера Шырвинтъ* в откровениях

Шырвинтъ*: Бобсон — я че за хуй — харя?

Шырвинтъ*: Бобсон — я че за хуй — харя?

Шырвинтъ*: Шизофф. Варианта два. Либо я меняю вот в этом отрезке Владимира Геннадьевича Саньковского на Чижова Антона Саниславовича.
Либо будешь конюхом или порученцем у маршала Понятовского. как тебе лучше?
****??

Владимир Геннадьевич Саньковский консультант по юридическим и финансовым вопросам, а также преданный пес бизнесмена Николая Ивановича Бабурина, известного в Москве собирателя и ценителя старины, сидел за столом своего рабочего кабинета. Он прихлебывал утренний кофе из тонкой фарфоровой чашечки и просматривал в интернете сводки происшествий на сайте ГУВД Москвы.
Саньковский несколько раз щелкнул мышью, взад-вперед несколько раз промотал колесико прокрутки, пробежал глазами по информации, быстро изучил найденный материал и, довольно щелкнув пальцами, захлопнул крышку ноутбука.

Владимир Геннадьевич встал из-за стола, подошел к музыкальному комплексу у противоположной стены, вставил в лоток диск Леди Гаги и вытащил из коробки кубинскую сигару – недавний презент от босса. Хоть сердце Саньковского уже и билось учащенном, или как он его называл — кошачье мартовском ритме, отказывать себе в утреннем удовольствии он не собирался. Что касательно музыкальных вкусов Владимира Геннадьевича, то он был всеяден как медведь гризли. Он слушал все, что угодно, начиная от Кинг Кримсон, заканчивая заслуженной глоткой России — скоморохом Басковым.

Саньковский подошел к окну, с высоты которого открывалась прекрасная панорама на пойму Москва-реки и район Строгино, поправил фотографию на стене, где он собственной персоной, в компании нескольких незнакомых серьезных мужчин был изображен рядом с американским президентом Обамой, пустил в потолок кольцо дыма, и набрал номер на мобильном телефоне.

- Доброго дня, дорогой товарищ, — поприветствовал Виктор Геннадьевич собеседника, — результат вашей работы мне уже известен. Рад, что все прошло гладко. Все, как мы и планировали. Теперь приступаем ко второй фазе. Но это уже, как говорится не ваша забота. В игру вступают другие шахматные фигуры – слоны и кони, то есть, журналисты и блоггеры. Ха-ха, — посмеялся Саньковский над своим, только что придуманным сравнением, — до свиданья, дорогой товарищ, вы хорошо поработали, — закончил он и отключил связь.

— Ха-ха, ах как смешно, Петросян хренов, — ответил на другом конце связи собеседник Саньковского и положил трубку в карман. Как и любой подчиненный, Станислав Адольфович Реннер недолюбливал своего босса. В структуре запутанных и не до конца прозрачных отношений, созданной Бабуриным, Реннер находился где-то посредине, между низшим менеджментом и верхушкой, о высоте и масштабах которой даже сам Саньковский имел смутное представление.
С легкой руки Бабурина, с которым Станиславу Адольфовичу удалось встретиться несколько раз на торжествах представляющих важность лишь для хозяина церемонии, он получил прозвище Куратор. Спустя недолгое время информация о прозвище сползла до уровня низшего управленческого звена и плотно там закрепилась, наряду с почтительно — обиходным обращением Адольфыч.
Телефон прозвонил еще раз. Саньковский извинился, пожаловался на старость, и плохую память и поинтересовался, как обстоят дела на белорусском направлении. Адольфыч, кто кроме оперативных разработок и планирования предстоящих дел, занимался еще и кадровой работой, проинформировал шефа, что и в этом направлении все идет по плану. Нужные люди подобраны, и скоро их введут в курс дела.
- Кто они? – спросил шеф.
- Какой-то отставной мент по фамилии Островский и его малолетняя девка по имени Алефтина, — доложил Реннер.
- Что совсем, малолетняя? – проявили живой интерес на другом конце мобильной связи.
- Не совсем. Лет двадцать, тире, двадцать…, — успел произнести Станислав Адольфович перед тем, как услышать гудки.

- Долбанный педофил, — заорал в трубку Адольфыч и запустил телефон в стену, — кони, сука, слоны… Хер тебе поперек спины – все по плану! Ничего не по плану. Пацана прирезали. А это никак не входило в договор. Этих колхозников белорусских, тоже небось в расход… Да ладно. Если гуляешь с большими собаками – приучись ссать на большие деревья, — немого успокаиваясь, сказал себе Куратор, и принялся извлекать из обломков телефона сим-карту.

Шырвинтъ*: короче Шимпонзе увековечил. он не даст соврать

Шырвинтъ*: Гусар — в айнзатцкоманду СД могу определить. 1942 год вопрос выбора — либо унтерофицером немецким, либо карателем литовским каким нибудь… как тебе лучше?

Шырвинтъ*: Гусар — будешь тогда Юрген Гроссфатеренко

Шырвинтъ*: Гусар — Генрих Штраубе — главный герой. я не могу. понимаешь?
Оксана — я подумаю и вплету. Отчество твое не нужно.

Шырвинтъ*: увековечил Моралеса. он будет — дед Гутин

Шырвинтъ*: Моралес будет героем второго плана, но не жидом. Иначе его расстреляют нахуй.
Он будет дед Саша, или дед Гутин — городской припизженный.

Шырвинтъ*: в общем — вот про Моралеса. читайте кому охота.
кстати Шимпанзе в этом кусочке тоже есть.
****
Жителям города Борисова и присниться не могло, что ровно через 130 лет после Отечественной Войны 1812 года в их город снова войдут французские войска. За год оккупации они уже достаточно привыкли к немцам, выучили несколько достаточных для коммуникации немецких слов и фраз, как вдруг на улицах города зазвучала французская речь. А из некоторых домов, где расквартировался 1-й батальон 683 полка Французского Легиона, вскоре даже зазвучали веселые песни под аккомпанемент гармоники и малогабаритных струнных инструментов.

Солдаты и офицеры немецкого батальона в спешном порядке погрузились на станции в вагоны, которые незамедлительно прицепили к первому проходящему мимо железнодорожному составу и утащили в восточном направлении.
На перроне было двое провожающих; полицай Алексей Кочнев, находящийся там по долгу службы и городской сумасшедший Александр Гутин, которого, как местные жители, так и немецкие солдаты называли просто – дед Саша. Умом старик тронулся на третий день войны, попав под бомбежку и получив тяжелую контузию. На несколько дней Саша выпал из поля зрения своих родных и близких, и появился в городе в тот момент, когда туда вошло бронетанковое подразделение Вермахта.

Первым встретил танкистов дед Саша. В руках он держал каравай с солонкой, а за плечами у деда висела длинная трехлинейная винтовка системы Мосина. Спас его от верной погибели ни кто иной, как сам командующий 4-ой танковой группой генерал-полковник Эрих Гёпнер. Генерал первым распознал в деде Саше юродивого, успел крикнуть офицеру, нацелившему на того парабеллум: «Ништ шиссен», соскочил с брони и с почтением принял дары. Потом он осторожно забрал у деда винтовку, и отдал распоряжение собравшимся поглазеть на танки редким Борисовским зевакам, чтобы они спрятали деда подальше.

Этот добродушный генерал, который впоследствии будет отстранен от командования за проявленную в боях под Москвой трусость, и которого повесят в 44 году в Берлине за участие в заговоре против Гитлера, в тот день доступно объяснил жителям города прописные истины:
- Мы, танкисты, и с мирными жителями не воюем. А вот от тех ребят, что идут за нами, прячьте все. В первую очередь евреев. И психов тоже. Потому что к ненормальным у нас отношение такое же, как и к евреям. Я – исключение. «Алес кляр? Всио поньятно»? – произнес генерал Гёпнер.

Слова танкиста быстро перевели жителям Борисова. Дед Саша в мгновение ока быстро испарился вместе со всеми, и бронетанковая колонна проследовала дальше на восток. Машина Гёпнера унесла на своей броне, так и не отведанное угощение на белом ручнике и Сашину винтовку системы Мосина. Винтовка упала на дорогу и была раздавлена от греха подальше гусеницами следующего танка.

Вслед за танкистами сквозь город прошли пехотные части, а вслед за ними высадился гарнизон, который быстро навел немецкие порядки и расквартировался тут на год. И вот сейчас этот гарнизон погрузился в вагоны и уехал в восточном направлении.
- Видал, Лешка, обосрались кажись немцы под Москвой, — пихнул Саша в бок полицая Кочнева, — силы свежие подтягивают. Воевать некому. Скоро и ты поедешь, ага.
- Сейчас, как дам тебе, дед, прикладом в спину, так ты сам у меня обосрешься, — не посмотрю, что ты у Бахмана почетный дворник и на балалайке игрец, — обозлился Алексей и замахнулся на Гутина винтовкой.
- Тьфу, на тебя, чучело, — сплюнул под ноги дед и пошел на площадь, поглазеть на вновь прибывшую замену.

Стало быть, французики приехали, вслушавшись в речь солдат, отметил про себя дед Саша. За внешностью старика и маской придурка, этот еще совсем не старый мужчина скрывал свой крепкий аналитический ум, крепкое тело и железные нервы. Маскировал большое актерское мастерство, позволяющее ему отираться поблизости с врагом и собирать нужную информацию. А лучшего прикрытия, чем мести улицу перед комендатурой, изображая из себя добродушного идиота, к тому же виртуозно исполняющего на балалайке все что угодно, нельзя было себе и представить. А знания немецкого языка, полученные еще до революции в элитной петербургской гимназии, которые дед Саша скрывал от всех, были огромным в деле подспорьем.
Да и не поздоровилось бы любому, посмевшему поднять на деда руку. Ему бы пришлось иметь дело с немецким комендантом города полковником Хорстом Бахманом — большим любителем музыки и почитателем таланта деда Саши.

- Коман са ва, хлопцы? – радостно спросил дед Гутин французов, облокотившись на борт грузовика?
- Са ва, гран-пер, — удивленно ответил ему вышедший из кабины грузовика майор, — будем знакомы, майор Бернар Лакруа. Эй, дед, куда же ты? – закричал майор вслед этому странному, уходящему прочь Борисовскому клошару. Через секунду он сообразил, что дед не в себе, а его приветствие: «Коман са ва», наверно единственное выражение, которое тот знал по-французски. Ну, да и бог ему судья, решил Бернар, и занялся текущими делами.

Шырвинтъ*: марычев — мне нихуя не нужно. если нужно — то тебе… гыгы

Шырвинтъ*: Куздра — могу тебя сделать типа фрау Ангелики из фильма «Щит и меч» в исполнении молодой Аллы Демдовой.
Ты будешь брать у детей кровь для солдат. Хочешь?
В общем ты следующая за Оксаниусом. и пожалуй хватит баб. может еще одна понадобится и все. но ее должны звать Катя. мне так кажется.

Гусар, я в первой части евреев тысяч шестьдесят уничтожил, и в этой в два раза больше нужно уничтожить. причем это книжка не про холокост. евреи — это как бы пятый план.но без них никуда.

Шырвинтъ*: уну — дед Гутин действительно не говорил, и знал лишь одну эту фразу и еще слово уи. я поправлю терминологию. спасибо.

Шырвинтъ*: Гусар — никак. В белоруссии в начале войны каждый второй был еврей.
Куздра — представляю, как она называла твоего папу(

Шырвинтъ*: Андрей. про предпринимателей мне не хочется. И их не заказывали.
Привет Арлекин

Шырвинтъ*: от романа о предпринимателях до романа о педерастах один шаг. я не буду этим заниматься андрей

Шырвинтъ*: Шизов, так как с тобой быть? я так и не понял? Саньковским будешь?

Шырвинтъ*: Андрей, я не посредственность. я талант. просто живу не там где везет.

Шырвинтъ*: короче андрей, я пишу роман о предпринимателях, просто они предпринимали дела во имя родины, славы и военной доблести. а некоторые даже и евреев спасали. понятно?

Шырвинтъ*: про Броненосца я не буду писать. он будто досадить мне хочет. как шило в жопе прямо.