Важное
Разделы
Поиск в креативах
Прочее
|
Х (cenzored):: - Падение в рай, роман, 1(4)![]() Падение в рай, роман, 1(4)Автор: vik.d Пустила нас его чумоватая старушка-мать.Музыкант сидел в кресле-качалке, накрыв ноги пледом в шотландскую клетку, читал Библию и, определенно, чувствовал себя если не аристократом крови, то уж, по меньшей мере, подлинным денди. Последние полгода денди ничего не делал, лишь раз в месяц мотался в Санкт-Петербург денька на четыре в поисках где-то там затерявшегося вдохновения. Нечто смутное и прилипчивое, произрастающее на почве предчувствий, берущее начало в контекстах наших разговоров о «свободе личности» и т.д., подсказывало мне, что у первопричины музыкантовских настроений между ног тоже болтается член. Окромя сей пикантной детальки (и это я знал наверняка), в северную столицу Музыканта манили продвинутые психоделики. Как я понял, его амант, которому он давал в рот или брал у него сам – открыто мы никогда не поднимали этой темы, оставалось только догадываться, - так вот, тот невский подруг нашего заплутавшего демиурга имел доступ к элитному классу: священным грибочкам, кастанедовскому мескалину, хоффмановской «люсе». Кажется, подруг диджействовал, регулярно наведываясь в Берлин, Лондон, Амстердам, и с обратным путем навозя в свое «небесное» логово достаточные количества мощных стимуляторов. Для вдохновения, по всей видимости, своего. Суть в том, что Музыкант, мало того, что нюхал, закидывался и втетеривался на месте, то бишь в Питере, так помимо этого привозил с собой что-нибудь экстравагантное. Для себя, своих воспоминаний и – изредка – для друзей. Пару раз, под хорошее настроение он и нам предлагал, что называется, внедриться в подкорку и исследовать шифер, отведав круть. Мы благоразумно отказывались. Теперь же сами наведались к нему, внезапно, но вполне закономерно, ощутив желание попробовать иные средства наслажденческого самопознания. Пара лет, проведенных в каннабиноловом дурмане к такому, как казалось – легкому, уклону тщательно подготовили и укрепили решимость. Вот мы и заглянули. - Пришел я в сад мой, сестра моя, невеста; набрал мирры моей с ароматами моими, поел соков моих с медом моим, напился вина моего с молоком моим. Ешьте, друзья; пейте и насыщайтесь, возлюбленные, - зачитал нам Музыкант вместо приветствия, захлопнул толстую, в черном лаковом переплете английскую Библию на русском (забота баптистов), и предложил, - ну что, братья и сестры, откушаем жарехи? При иных обстоятельствах, иные, более серьезные люди за подобное обращение отвесили бы пророку весомого леща, - за оскорбительных сестер. Но мы-то этого чудика знали давно. - А другого ничего нет? – полюбопытствовал я. - Увы… - Музыкант шмякнул самой великой книгой тысячелетия о стол. – Через недельку «марочки» привезу. - Ты знаешь что, Музыкант, - сказал Алекс, - и на нас привези, лады? Денег, сколько надо, насадим. - Ладно, ладно, я так привезу, - отмахнулся Музыкант. – Мама, неси сковородку, - внезапно сорвавшись на исступленный фальцет, гаркнул он, по-собачьи задрав губошлепую мордочку прямо перед собой. Мы присели вокруг круглого плетеного столика. Закурили. Минутку спустя, седовласая маразматичка-мать принесла подогретую сковороду с темно-коричневой шелухой и три тарелки. Вторым заходом – ложечки, чайный сервиз и варенье в пиале на жостовском покоцанном подносе. Музыкант разложил три равных кучки по тарелкам. - Вот, братья, вот так, - он отправил полную ложку в рот, зажевал с вареньем и запил чаем. Я покосился на Алекса, и тоже вкинул «весло». Пожевал. «Жареная рыбья чешуя, - подумал я, - хотя, не противно, масло только растительное чувствуется. Надо бы с вареньицем тоже». - Как семечки, - прожевав и сглотнув, сказал Алекс. - Семечки – дрэк, - Музыкант прихлебнул чаю. – Если бы я не боялся гашиша, я наедался бы им вместо хлеба. - Хорошо сказал, - поддержал я. - Флобер. – Музыкант снова зажевал. - Что? – спросил Алекс. Музыкант степенно дожевал. - Флобер так написал, - пояснил Музыкант. Докушав порцию, он наклонил тарелку – от себя, как детдомовский, - и подчерпнул ложкой зеленую маслянистую жижу. Запил ее чаем и кошечкой облизнулся. - В этом самый цимус. Мы сделали тоже самое. Но не по-детдомовски, к себе. - Мама! - крикнул он, на фальцет не сорвавшись. - А когда нахлобучит? – спросил Алекс. - Вы не ждите, придет само, как экстази. Экстази мы не кушали. Тихо вошла мать и, составив все на поднос, унесла. - Давайте поговорим на отвлеченные темы, - предложил Музыкант и сразу начал. – Вот вы знаете, братья, что Библия Гутенберга пятьсот лет назад была напечатана на бумаге из конопли? Позор, наверное, но мы этого не знали. - Также, как и первый вариант американской Декларации о независимости, – добавил он. - Нет, - мы не синхронно закачали головами. - Между прочим, вот вы, Алекс, как я заметил, весьма уважаете «ливайсовские» джинсовки, - продолжал Музыкант, - а самые первые свои джинсы еврейский юноша Леви пошил из конопли. Причем на них имела место еще одна кнопка, ну там, где… - замялся он, - пока кто-то из приятелей не прижег ей у костра свои… свое…причинное место. После ее убрали. - А когда накроет? – спросил любитель «ливайсов», верный строго своему концентрированному ожиданию. - Никогда, - побуквенно отпистонил Музыкант. Вероятно, оскорбившись невниманием. - Меня, кажется, уже торкает, - в моем животе странно покалывало и в ногах поселился озноб. - Не стоит напряженно ждать, братья, лучше поговорим. Вы видели когда-нибудь Рембрандта, настоящего, подлинник? Музыкант знал, что мы не видели, посему, не утруждая себя ответом, мы дали ему возможность продолжить. - Так вот, и Рембрандт, и ван Гог, и Гейнсборо писали исключительно на холстах из конопли. - Поэтому они такие…такие…эт..как..эво…яркие? – сквозанул в монологи Алекс, немного озадачив всех и самого себя. - Нет, не поэтому, - почти обиделся Музыкант. - Продолжай, продолжай, интересно, - я влил ему необходимый допинг. - Вот, например, - он поочередно, будто испытующе, посмотрел на нас, - вам это ближе. В начале второй мировой Генри Форд в качестве эксперимента сделал из конопли автомобиль. Кузов, двигатель, колеса – ну, в общем, все, из волокон конопли. Горючее, естественно, бензин, но масло – тоже конопляное. - Во напыхивался чувак! – восхитился Алекс. Видимо, ему нетерпелось хоть что-нибудь сказать. - Генри Форд, кажется, «дурь» не курил, - снобом ответствовал Музыкант. - Слушай, Гена, а откуда ты все это знаешь? – спросил я. Никогда не любил обращаться к людям по кличкам и прозвищам. Может, иному человеку это нравится и он горд за свое погоняло, однако мне неловко. Воспитание. - Почерпнул из исторических источников, - горделиво и довольно ответил он. – Я считаю, братья, об элементе, который принимаешь в себя, следует знать если не все, то многое. - А где ты надыбал столько соломы? – поинтересовался Алекс. Музыканту вопрос, чувствовалось, не понравился, но он ответил: - На кладбище… Это дичка, не египетская конопля, - вдруг усмехнулся он собственному утонченному юмору. – Все же лучше, нежели на пустыре. Соки мертвых организмов питали ее, - закончил он патетически. - А когда накроет? Я решил больше не встревать в диалоги и тупо уставился в окно законченным поэтом. Меня уже крыло. Вопреки ожиданиям Алекса. Наверное, у него ленивый желудок. Не помню, что я видел в окне. Помню необыкновенную тяжесть почти всех членов. Почти – потому что дальнейшее предельно несуразно. Потом, в самом начале нелепицы, я бесконечно перевертывался, хотя сидел строго на месте. Люстра приближалась к моей, постоянно приподнятой голове – я специально ее приподнял, чтобы не уткнуться носом в ширинку и не кувыркнуться через себя. Люстра грозно близилась, точно спускаемая на тросу, а когда отчетливо виднелись грани громадных бусин чешского стекла, всегда рывком поднималась вверх. Лишив ее шанса однажды рухнуть мне в лицо, я включился в беседу. - Нет, нынешние телки минет делать не умеют, - убеждал Музыканта Алекс. – Вот прошлое поколение, те да, спецы. Алекса, как я понял, перло вовсю, как волка по бездорожью. - Мне кажется, дело совсем не в ленности или неумении поколения. Ни одна женщина в мире не сделает минет мужчине так, как это сделает другой мужчина. И тут я вспомнил, что Алекс в шестнадцать спал со своей родной тетей, в Майкопе, – такое бывает, и что Музыкант – вообще гей. И все это нисколько меня не озадачило, скорее позабавило. - Я тоже ни разу девушкам в рот не кончал, - встрял я. - Такая же беда, - поддержал меня Алекс, - Полине Григорьевне совсем другое дело. Та мастерица была. Я всегда недоумевал, зачем именовать по имени-отчеству ту, которой ты на летних каникулах пятилетней давности размазывал сперму по губам. Из уважения? К чему, к возрасту? Музыкант елейно молчал. - Нет, ну я кончал, конечно, и в зад, и куда только не кончал, но в рот… Только если руками помогал, - продолжил я. - Ха, руками, - харкнул воздухом Алекс, - руками мне и трогать не надо было! Полина Григорьевна дело свое знала, как припадет – не отвертишься. А вот руками не позволяла – онанизм, говорит, вредно. - Что твоя Полина Григорьевна, секс-символ, что ли? - Причем здесь секс-символ? И Алекс бы в сотый раз поведал жгучую южную мелодраму о ежедневно моющемся в бане мальчике и сосущей у него ежедневно сорокалетней тете. Но тут вмешался Музыкант. Для него это был вопрос принципа. - Все равно, так как сделает минет опытный мужчина, не сделает ни одна женщина, - и он выжидательно на нас посмотрел. – Хотите попробовать? Страшное дело, вопрос врасплох не застал. Скорее всего, подсознательно, Алексу пришла пора расстаться с мифом о Величайшей Сосалке Полине Григорьевне; мне – даже не знаю… Как бы там ни было, мы дали Музыканту в рот. Истосковался, видимо, бедняжка по Ленинграду… Оказалось – завораживающе… Я отчаялся кончить, и вдруг кончил, размашисто и глубоко, в терпеливую глотку. Алекс вошел в раж и попытался сосущего у меня натянуть в зад, но Музыкант воспротивился: - Это для любимого человека. Алекс (я точно знаю) в тот момент жалел, что любимый – не он. Пришлось ограничиться сногсшибательной фелляцией. - М-да, - признался потом Алекс, - Полина Григорьевна такого не умела. Я же помнится, подумал: «Ну неужели ни одна дура на всей земле не умеет вот так, феерически и рапсодически, довести начатое до логического конца!» И обкуренного вдогонку к жарехе, меня охватило истинное отчаяние… В ночи, дома, под душем нашло отрезвление и стыд. Я натирал мочалкой член и считал себя пидорасом. Но при детальном воспроизведении в памяти фрагментов: парня, стоящего передо мной на коленях, губ на члене, языка облизывающего сперму, - в общем, всего позора однополой связи, - я опять возбудился и подрочил. Так я вспоминал, возбуждался и дрочил еще раза четыре. Член на утро болел каждой микротрещинкой и надорванностью. Впрочем, это оказалось не столь важно, ибо по телефону Алекс подбодрил и развеял: - Ну, пехнули голубого, что ж мы теперь, гомики, что ли? Не, не гони, по понятиям – нет. Ты ебешь – это одно, тебя ебут – совсем другое. Как ты думаешь, люди в тюрьмах живут? Как я понял из дальнейшего, он остался у Музыканта на ночь и добился-таки своего. «В порядке выявления собственной сексуальности», - объяснил он потом, ближе к обеду, когда вернулся. Теги:
![]() 1 ![]() Комментарии
Еше свежачок Патриотически настроен был с утра Пошёл в магаз, купить опохмелиться Купил портвейн "три топора" И вроде ничего такого не должно было случиться Я пил из горла, чтобы поскорей Мои недуги отпустили тело "Три топора" - практически елей Употребляй с горлА, товарищ, смело!... ![]() Фёкла по Феде измокла Нежа полуденный зной. Федя читает Софокла Занятый страстью иной. Очень научный работник Умный как мега компы Светлое завтра сегодня Хочет поднять на дыбы. Скинула кофточку разом Феденька в зале один, -Как вам мои прибамбасы После Софокла седин?... ![]() На поляне други
Спрашивают зайку Где твои подруги Задирают майку Зайка отвечает Ветр ответ уносит Мамочка ругает Где ветер тебя носит На поляне розы В чаще леса клюква Кислые вопросы Горькая лишь буква А мамочка уходит Учи букварь сынок Зайка в лесу бродит Не выучил урок .... ![]() Житейские хлопоты
Однажды воры, желая похитить овец Спиридония, забрались в его сарай с животными и спрятались, приуготовляясь. Однако скоро явился сам Спиридон, и принялся поучать животных в своей излюбленной манере. Воры, открыв свои грешные рты, восстали средь стада, говоря: – Что вы, Батюшко, такое делаете?... |