Мы

Автор: отважный адмирал Бен Боу - Вот ты, Лёх, кем хотел быть в детстве? – Старое кресло, накрытое потёртым бушлатом жалобно скрипнуло под массивным опером.
- Гаишником, – не поднимая головы ответил дежурный, продолжая что-то писать. Невысокий и щуплый, с непослушной прядкой жестких волос на затылке, на фоне мигающего лампочками и трезвонящего пульта, он был похож на нахохлившегося воробья на новогодней гирлянде.
- Почему?
- Отец у меня таксистом был. Пил сильно. Думал: вот вырасту, стану гаишником и у папки права отберу.
- Херасе, Павлик Морозов. Ну, и как?
- Никак. Разбился папка, когда мне лет десять было. Пьяный. И баба с ним какая-то.
- М-да…- опер помолчал, глядя в пространство перед собой. – А я дельфином стать хотел.
Лёха мелко затряс худыми плечами и ткнулся лбом в журнал.
- Что ты ржёшь-то? Серьёзно!
Лёха повернул к нему маленькую мордочку и, вытирая слезы, задыхаясь, прочирикал:
- Чё… чё дельфином-то? Русалок за жопки щупать? Лучше Тарзаном тогда!
- Да ну тебя. Я серьёзно. Ты думаешь, кто венец творения природы? Человек? Что это за венец, который в вечной конфронтации с создателем? – И добавил мечтательно. – Дельфины венец творения. Гоняют акул, резвятся и спариваются в лучах заходящего солнца. Полная гармония.
Опер нахмурился и отвернулся к окну:
- Ипохондрия у меня, Лёх.
- Авитаминоз у тебя. Пойди, развейся. Вон, эксперты звонили недавно. «Гусарить» надоело. Третьего ищут.
- Не, они в карты играют, как пожарники в домино. Раздали, посмотрели: «здесь - две, здесь - четыре, туда-сюда, при своих». В конце только кошелёк раскрывай и думай, на каком этапе тебя объебали. – Опер встал и потянулся так, что хрустнуло где-то в позвоночнике. – Пойду к Толяну. Посмотрю, кого он там окучивает.

В маленьком прокуренном кабинете, за письменным столом сидел участковый и остервенело чистил ухо стержнем, извлечённым из китайской авторучки. Взгляд его был направлен сквозь сухонькую старушку сидящую напротив.
- Житья от них никакого не стало. Круглые день и ночь топочут, топочут, дверью хлопают, орут, как блаженные, музыка постоянно. Дерутся. Девки какие-то.
Старушка, помолчав, добавила:
- Я уж звонила раз пять вам, а толку нет. «Ждите» и «ждите». Вот, сама дойти решила.
Участковый внимательно осмотрел улов, вставил стержень в авторучку и, удивлённо подняв глаза на бабку, спросил:
- Так как, вы говорите, вас зовут?
- Да что же это, - старуха возмущенно заёрзала на стуле. – Я, знаете, жаловаться буду начальству вашему!
- Не надо никому жаловаться, – опер шагнул в кабинет и закрыл за собой дверь. – Сейчас мы с вами поедем и во всём разберёмся.

Закрывшиеся за спиной двери лифта погасили единственный источник света на лестничной площадке. Осторожными шажками, ощупывая дорогу вытянутым носком ботинка, выставив вперед свободную руку и втянув голову в плечи, Александр двинулся в темноту. Соскальзывая со ступенек, он больно ткнулся плечом в дверной проем тамбура, выругался и, наконец, увидел перед собой бледно-оранжевый огонек кнопки подьездной двери. Распрямившись и, потирая ушибленное плечо, он сделал широкий шаг навстречу маячку. Нога уперлась во что-то мягкое и большое, потеряв равновесие, Александр инстинктивно взмахнул обеими руками. В темноте он услышал щелчок замка своей пухлой барсетки и шелест разлетающихся документов. Неожиданное препятствие хрюкнуло и недовольно заворчало. В приступе ярости, Александр, отбросив в сторону сумку, начал без разбора наносить в темноту удары ногами. Нажав кнопку замка, он впустил вместе с морозным декабрьским воздухом неверный свет, излучаемый загаженным фонарём над дверью подьезда. Громко матерясь, Александр ухватился обеими руками за одежду глухо рычащего человека и выволок его на улицу. Остервенело пнув свернувшийся в позе эмбриона ком, норовя попасть ему в живот, еще пару раз, Александр остановился и перевел дыхание. Человек глухо всхлипнув, приподнял голову и посмотрел на него между локтей закрывающих лицо рук:
- Саша, ты что, Саша?
Александр вздрогнул, услышав своё имя и склонился над поверженным противником. В нос ему ударило густое амбре из алкогольного выхлопа, запахов давно нестиранной одежды, надетой на давно немытое тело и еще какой-то собачатины.
- Дядя Витя? - Неуверенно произнес Александр, отводя в сторону руку вздрагивающего человека. В небритом седом оборванце с трудом можно было узнать соседа, друга детства его отца - дядю Витю, бывшего когда-то ректором одного из столичных ВУЗов. Подхватив соседа под руки, Александр усадил его на заснеженную скамейку. Пока в тусклом свете мобильника, Александр собирал разлетевшиеся по тамбуру документы, перчатки, ключи и сумку, дядя Витя, охая и поминутно утирая разбитые в кровь губы, выгребал из кармана осколки воняющего аптекой пузырька.
- Ну, как ты, дядя Вить? - Спросил Александр, отряхивая куртку.
Старик поднял на него блёклые, слезящиеся глаза.
- Ничего, Саша, нормально.
- Что ж ты пьёшь-то так, дядя Вить? - Маскируя неловкость, Александр взял нарочито укоризненный тон.
- Да как сказать. А чего ж мне не пить?
- Ну…- Александр многозначительно обвёл соседа взглядом.
Тот хмыкнул и поморщился:
- Знаешь, иногда, когда тонешь, нужно опуститься на самое дно, чтобы почувствовать под ногой опору и посильней оттолкнуться, - и добавил, помолчав. – Правда, у одних на это уже не хватает ни сил, ни желания, а другие с удивлением обнаруживают, что именно достигнув дна, обрели то, что самураи называли «сатори», а йоги «просветление». Так что, верен лишь путь, ведущий к гармонии с собой.
Обрывая неловкую паузу, старик поднялся.
- Ты куда, дядя Вить?
Покосившись на осколки пузырька под скамейкой, сосед хрипло вздохнул:
- В аптеку, Саш, в аптеку. За каплями сердешными.
Александр смутившись, засуетился по карманам, извлёк на свет бумажник и, отсчитав несколько купюр, протянул их старику. Тот деликатно, двумя пальцами, вытянул из протянутого веера одну бумажку и, бормоча что-то типа "Боярышник дорожает" или "Спасибо, сынок", повернулся было, чтобы уйти, но Александр удержал его за рукав:
- Дядя Вить, ты это… Извини, в общем.
Старик взглянул на него снизу-вверх блёклыми слезящимися глазами:
- Ничего, Саша, ничего. С Наступающим тебя. – И направился, прихрамывая и качая головой, вдоль дома.

Проводив философа долгим взглядом, Александр задумчиво пошарил по карманам. Он держался уже второй месяц, но курить хотелось как в первый день. Досадливо поморщившись, он шагнул к своей машине.

Снег бодро скрипнул под зимним протектором. Благополучно миновав дворами небольшую пробку у обводного канала, Александр выехал на проспект и вдавил педаль акселератора в пол. Он обожал подобные моменты. В лёгком, ясном морозном воздухе, прозрачном как кристалл, дрожали искорки невесомых льдинок. Яркие огни, вырывающие из вечерней густой пелены широкий проспект и летящая за окном пестрая неоновая лента. Глухо урчащий в утробе железного монстра табун, жадно пожирающий двухмерное пространство и ты наедине со своими мыслями. Да, он не представлял свою жизнь вне мегаполиса. Только городская патетика бытия привносила в его душу умиротворение. Так было и теперь. Очень скоро осадок от недавнего инцидента растворился где-то в глубине сознания без следа. Звонок телефона вывел его из задумчивого транса. Александр ответил.
- Привет. – Её голос звучал как обычно ровно, но какая-то новая нотка, шевельнувшая ощущение тревоги, заставила его сбросить газ, и перестроиться в правый ряд.
- Звонили из клиники. Пришли результаты анализов… - Тревожная нотка резонировала в мозгу, стремительно перерастая в вибрирующее крещендо. Стало душно. Он прижался к ограждению моста и включил «аварийку». – …Ты не мог бы сейчас приехать?

Она всегда держалась с достоинством, граничащим с холодностью. Но он знал цену ровного тона её голоса, словно видел, как перед звонком она сидит на подоконнике кухни, обняв худые колени, меж которых зажата пепельница, дымящаяся горкой тонких окурков, и глядит застывшим взглядом сквозь отражение растрёпанных в короткой стрижке волос, вслед пролетающим внизу красно-жёлто-оранжевым огонькам, прижавшись лбом к оконному стеклу. Оторвавшись, в какой-то момент, от окна и глубоко затянувшись, она поднимает телефонную трубку и набирает его номер. Так было и в тот день, когда она, обернувшись к нему, вдруг сказала:
- Волков, я хочу ребёнка. Мальчика.

От неожиданности, он застыл, едва не уронив выкипающую турку, а она, как ни в чём не бывало, снова отвернулась к окну. Да, она всегда держалась ровно. Взбешенной он видел её всего раз.

Опер, прислонив ухо к потрёпанному дермантину, вслушивался в шум голосов за дверью. Оторвавшись от своего занятия, подмигнул старухе, вытянувшей черепашью шею, выглядывая с нижней площадки. Кивнул участковому. Флегматично пережевывая жвачку, тот вдавил пальцем кнопку звонка и пару раз приложился носком берца к двери. После обычного в таких случаях короткого диалога: «Кто там? Милиция. Какая? Советская. Мы не вызывали. Мы сами пришли», дверь приоткрылась на длину хлипкой цепочки, моментально лопнувшей от сильного рывка. Без церемоний втолкнув внутрь открывшее дверь тело, опер миновал тёмный коридор и оказался в просторном зале, заваленном различным хламом и тряпьем. Ударивший в нос характерный запах ангидрида уксусной кислоты, смешавшись с густым сигаретным туманом, заставил его буквально зарыдать. Проморгавшись, он различил несколько силуэтов. Люди сидели и полулежали на настеленных прямо на полу матрасах.
- Та-ак, граждане. Просьба предъявить документы. – Раздался над ухом громоподобный бас Толяна. Но опер уже не слышал и не видел ничего вокруг. Всё его внимание было сосредоточено на одной фигурке, скрючившейся в углу у окна и метавшие затравленные взгляды сквозь растрёпанную чёлку. В это невозможно было поверить, но это была она.
Она. Женя Рожкова из 10-го «Б». Он подошел ближе и, нагнувшись, прикоснулся рукой к худенькому плечу. Словно маленький хищный зверёк, готовый к прыжку, фигурка сжалась в тугой комочек и, не сводя с него чёрных точек зрачков, огрызнулась:
- Руки убери, мусор! – В её руке тускло сверкнул металлом китайский складной нож, какой часто можно обнаружить на самом дне дамской сумочки, между высохшим флакончиком-пробником и потёртым газовым баллончиком.
- Женя? Женька, ты что?! - Он обернулся на напарника. Толян, щурясь в табачном мареве и продолжая ритмично двигать челюстью, стоял на шаг позади и сбоку, внимательно наблюдая за происходящим. – Это же я. Волков Сашка.
- Не подходи ко мне! Слышишь! Не подходи!

В ответ на его движение вперёд, она вскинула навстречу руку с ножом. Легким взмахом избавившись от ножа, он притянул её к себе. Не обращая внимание на отчаянное сопротивление и визг, он вскинул хрупкое невесомое тельце на плечо. Краем глаза отметив, как Толян скосил резиновой палкой высокого хмурого парня, метнувшегося было следом, направился к выходу.

Телефон жалобно пискнул в руке. Александр открыл «бардачок» в поисках зарядного устройства. Рука наткнулась на продолговатую коробочку. Женькины сигареты. Секунду поколебавшись, ткнул кнопку прикуривателя. Жадная затяжка и прямые линии фонарных столбов, колыхнувшись, причудливым образом деформировались. Открыл окно и впустил в салон ворох холодных снежинок, гонимых шлейфом пролетающих мимо душ. Она всегда держалась ровно. Даже с некоторой прохладой. Пряча редкие порывы нежности за тонкогубой усмешкой. Его неудержимо влекло к ней. Если бы он умел молиться, он просил бы только об одном. Зачем судьбе было угодно навеки связать их, причудливым образом переплетя судьбы и поставив последний, изящный штрих. Усмехнувшись, он щелчком отправил окурок на мостовую и закрыл окно. Включил приёмник и замер, поражённый. Слова старой песни, впервые донесли до него свой истинный смысл. «Мы». Конечно, теперь только «мы». Навсегда. И весь мир, что за окном, стал ему больше не важен. Не интересен. «Мы». Как просто и чётко. Рванув с места, табун понёс его вдоль заснеженного проспекта к единственному горящему окну единственной кухни единственной многоэтажки, оставляя за спиной шлейф холодных снежинок и тихий голос на фоне уходящей в коду гитары: «а у тебя… и значит мы…».