Подарок (на конкурс)

Автор: Шрайбикус Мальчика звали Виталя Марковкин. С ударением на А. Но так уж получилось, что всю жизнь его называли МаркОвкин. Попытки розовощекого увальня объяснить одноклассникам как правильно произносить его фамилию еще могли увенчаться успехом, но вот учителям то не объяснишь. Все равно все они почему-то коверкали его фамилию, а математичка, сухопарая въедливая грымза Валентина Николаевна, даже с каким-то наслаждением произносила именно так: Ма-а-ар-КОВКИН. Виталя не любил математичку, не любил математику и в отместку нацарапал на грани погрызенной школьной ручки инициалы В.Н.Д., что означало “Валентина Николаевна - Дура”. Достаточно?
На переменах пацаны играли в трясучку. Девчонки обменивались дневниками с изображением кошечек, сердечек, голубков, и исписанных всякой мурой, вроде любовных стихов и песенок популярного певца Валерия Леонтьева и с хитом сезона песней Кучкудук-три-калодца, которую распевали в передаче “Утренняя почта” симпатичные казахи ансамбля “Ялла”. Песню любили и пацаны тоже. Один раз стащили дневник у Ленки Венедиктовой и прочитали там фразу: “В нашем классе все мальчишки дураки”. Над фразой посмеялись, подразнили Ленку и опять принялись трясти копейками в зажатых кулачках.
Витале трясучка была неинтересна. Начало ее вхождения в моду он проболел, а врубаться после приходя в школу после болезни было скучно. К тому же, он много пропустил и теперь еще больше не понимал из того, что рассказывалось на уроках, особенно на математике.
А еще он не любил уроки истории. Вернее, раньше он их любил, пока шла история всяких неандертальцев и кроманьонцев. Но когда началась история древних греков и римлян, он невзлюбил уроки истории. Дело в том, что историчка рассказала о древних богах древних греков и римлян. А среди них был там одни покровитель муз Аполлон. Когда шли уроки Виталя не знал, куда глаза девать от насмешливых взглядов и глумливых улыбочек сверстников. Нет, дело не в том, что он был какой-то покровитель каких-то там муз. Все-таки до такого изврата школьники тех времен не могли додуматься. Все объяснялось гораздо проще.
Мальчик был толстый, а кличка у него была - Аполлон. Сокращенно, Апола.
Вы наверное решили, что его так прозвали в честь древнегреческого бога который был очень красив (во всяком случае, в учебнике истории его скульптура была очень стройной), то есть как бы в насмешку над толстыми ногами мальчика? Вынужден вас разочаровть: просто четверть века назад в космосе произошла стыковка наших и американцев, вернее космических кораблей под названиями Союз и Аполлон (соответственно, наши и американские). Под этим актом дружбы и сотрудничества были выпущены почтовые марки и сигареты. На сигаретах был изображен Союз, напоминавший две больших спаривающихся стрекозы с крылышками и собственно сам Аполлон, бочкообразное тулово которого больше всего напоминало обмотанные медной проволокой запчасти от стиральных маши. Проволоку мы, мальчишки, конечно сматывали и на что-нибудь меняли... Впрочем, Аполлон был у всех на слуху и именно поэтому так прозывали обычно всех толстяков в те времена в тех школах.

Зимние каникулы давно кончились, стоял нудный февраль, самая длинная и оттого тоскливая третья четверть школьных занятий. По вечерам жгли костры из сломанных деревянных ящиков для овощей, стащенных втихаря с примагазинного склада. В костре изредка взрывали патроны, непонятно кем и где найденные, а скорее всего выменянные на ту самую проволоку, а может быть найденные где-нибудь на заброшенном полигоне за городом. А чаще всего развлекались тем, что плавили свинец в консервных банках. Свинец иногда выковыривали из старых аккумуляторов, валявшихся там же за гаражами или в овраге. Причем из решетки свинец плавился никудышный, а ценились соединительные клеммы, из которых можно было наплавить свинца на целую батарейку под названием “Элемент 373”, из которой заранее вычищали электролит. Потом это батарейку можно было таскать в кармане, постепенно приводя в негодность карманы штанов, а потом тоже на что-нибудь поменять.на носики от патронов или старинную монету.
Был еще один способ добычи свинца. Тогда в автобусах стояли билетные кассы, а сбоку у них была веревка с пломбой. Пломбы эти можно было незаметно срезать. Но такой способ был опасен, да и свинца в пломбе было мало: пять пломб на чайную ложку.
Такого свинца хватало лишь чтобы залить свинцом патрон, из которого уже вытряхнули порох. Впрочем, патрон становился тяжелее и солиднее.
Виталя скучал на уроках. И почему-то думал о словах, прочитанных в дневнике Ленки. Было как-то тоскливо ощущать себя дураком. Причем всем сразу.
Дни тянулись тяжелые, свинцовое небо, позавчерашние щи с запахом свинца и горелой резины, разбитый градусник, надоевшие уроки, домашние задания и омерзительные, как холодная лапша, чешские мультики про двух гномиков Коршемилека и Мухоморку, сменившие веселых и трогательных Стремянку и Макарону. По телеку крутили фильмы про блокаду Ленинграда и даже в хоккейных баталиях наши проигрывали то чехам, то шведам, выигрывая, пожалуй, лишь у каких-нибудь япошек со счетом 16:0. Что конечно ни в какие ворота не лезло.
Жизнь была серой и безжизненной как экран выключенного телевизора.

Апола сидел по вечерам за столом и рисовал схемы сражения на чудском озере. Особенно нравилось ему в нужный момент пририсовать сбоку прямоугольник со стрелкой обозначающий скрытый в засаде отряд конных всадников, бьющий в бок врагам построившихся “свиньей”. Когда рисуешь даже такую ерунду, как-то забываешь, что ты обычный толстый немного косноязычный мальчик, которого все дразнят и мало кто с тобой дружит. И чтобы привлечь к себе внимание, то вставляешь на перемене окурок в клюв грачу в кабинете биологии (при этом надпись грач на подставке давно переделана в неприличную путем дорисовки одной буквы) то подрисовываешь всякие причиндалы приснопамятному Аполлону на уроке истории. В учебнике той же истории, а то корчишь рожи, передразнивая училку, которая поставила тебя за спиной у доски, в наказание за неудовлетворительное поведение. А вечером тихо плачешь, созерцая очередной неуд по поведению в дневнике, который грозит неприятными разговорами с родителями и вообще неудом в четверти. Наверное, страшно ощущать себя таким неудом по жизни.
У девочки, у которой стащили и прочитали дневнике, было неблагозвучное прозвище “Веник”, впрочем, образованное от фамилии Венедиктова, при этом Старикова сразу превращалась в Старуху, Рогозина в Рогожу, а существо по фамилию Люба Дуракова было по жизни обижено еще сильнее и не имело ничего кроме тоски за стеклами очков и предчувствия близкой смены очередной школы и очередного класса. (Идиоты родители видимо считали, что легче поменять школу ребенку, чем фамилию взрослому, а ребенку приходилось наверное немало страдать), потому что если тебя даже не дразнят, с тобой не дружат и тебя сторонятся, то поневоле почувствуешь себя пустым местом.. Впрочем Веником быть тоже не самое интересное занятие, поэтому девочка или огрызалась или презрительно смотрела на обзывавших её пацанов.
Быть Аполлоном МаркОвкиным - тоже не самое веселое в жизни занятие. Отчего-то Виталя стал сочувствовать Венику, все чаще оглядывался на нее на уроках и почему-то вздыхал.

Подошло 23 февраля. К этому празднику готовились весь февраль. Их класс входил в КИД - клуб интернациональной дружбы - и ставил сценку освобождения узников из Бухенвальда. Виталя и еще один полный мальчик из их класса играли роль фашистов с автоматами, а кучка доходов (в папиных пижамах с подвернутыми штанинами и засученными рукавами) по сценарию должна была их заломать, отнять автоматы и гордо подняв их (автоматы) вверх, маршировать по сцене и петь героическую песню: “Люди мира, на минуту встаньте”. Автоматы были сделаны из сломанного стула, с привязанной веревкой.
Спектакль шел в шефском доме культуры. Перед спектаклем девчонки прогуливались по второму этажу, облокачивались на перила, а пацаны, сначала кучковались с зеркальцами, подсекали, а потом стали якобы репетировать сцену залома фашистов и с хохотом незаметно подглядывать девочками под юбки. И потом обсуждать у кого какие удалось подсечь трусики. Впрочем, Жандарм быстро прекратила всю эту лафу, поскольку начинался праздничный концерт, и всех погнали кого за кулисы кого в зал.
На спектакле все шло путем, бухенвальдские крепыши дали по шее двум фашистам, которые за неимением эсесовской униформы просто вывернули наизнанку школьные пиджачки блестящей атласной серой тканью наружу и ходили с гордым видом по сцене. Но когда дело дошло до песни и поднятия вверх рук, то почему-то никто не стал песню петь, видимо, понадеявшись на товарища, музыка звучала впустую, а дюжина школяров, из которых только двое были с автоматами, а остальные только попусту подымали руки и разевали рты, напоминали сдающихся в плен, и вообще все это было так смешно, что лежащий на полу Виталя (по сценарию убитый охранник) не выдержал и захихикал, сначала тихонько, а потом во весь голос.
Конечно, шить дело такому маленькому пацану никто не стал (КГБ не потревожило ни учителей, ни завуча), но все таки Аполе пришлось выдержать неприятный разговор с классной руководительницей по прозвищу Жандарм (“Вечно над вами как жандарм стоять надо!!!”). Сгоряча Аполе был обещано исключение из пионеров, но потом дело решено было замять, и ограничились очередным неудом.

Между тем, наступила весна. В это трудно поверить, но первая неделя весны была очень теплой, плюс 15 днем и плюс пять ночью. Снег почти везде растаял, прохожие ходили в легких куртках нараспашку, а кое-кто из владельцев дач даже решился посадить картошку. Про картошку Виталя сначала не знал, но убедился сам, когда смотался в степь мимо дачных участков. Впрочем, его больше интересовало другое.
Карандаши и ватман были заброшены. Апола решился, после третьей четверти на каникулах подарить ей букет подснежников. Он нарочно бегал в степь, якобы разыскивать патроны на полигонах, а сам примечал, где проклюнулись ростки цветов, чтобы потом успеть собрать их раньше бабок, которые тоже собирали эти цветы и продавали их потом по десятюльнику букетик возле кинотеатра под названием "Газовик" (и под прозвищем "курятник". Наверху под крышей были балки, на которых сидели голуби, как куры на насесте).
Тогда в степи еще расцветали подснежники, правда, обычно это было гораздо позже, в середине апреля. Но весна была такой плюсовой, что цветки появились раньше обычного. В тот день перед восьмым марта, Виталя смотался в степь, нарвал подснежников, спрятал букетик за пазуху, залез по пожарной лестнице на четвертый этаж и стал ждать появления Веника. Лена показалась за углом улицы, на ней был праздничный белый передник, а куртку она держала в руках. Апола быстро слез с лестницы (за которую ему кстати, вполне мог достаться очередной неуд). Достал букетик и стал ждать. Вскоре Лена уже шла по дорожке мимо.
“Лена! - позвал Апола внезапно охрипшим голосом. Лена оглянулась, увидела мальчика.
“Чего тебе, Марковкин?” - спросила она.
“Я... тут... это... тебе...” пробормотал Аполон и протянув букетик подснежников, вдруг ни с того ни с сего потянулся к девочке и поцеловал ее в губы. Целоваться он совершенно не умел.
“Ну ты и дурак, МаркОвкин”, — возмутилась девочка и отпихнув Аполу, хотела пробежать мимо, но случайно получила подножку и со всего размаху ударилась об асфальт, разбив подбородок. Это было так неожиданно, что она даже не заплакала, а только удивленно посмотрела на Аполу и ощупывая рукой лицо, пошла к дверям школы. Её белый праздничный наряд был в весенней мартовской грязи и крови. Увидевшая ее техничка, не разобрав что к чему, заголосила, помчалась в кабинет директора..
История про цветы загуляла по школе, а дебилы-старшеклассники пустили и другой слух, похуже. Мол, понятно, что за кровь на переднике. Вызывали милицию, проверяли девочку, допрашивали Виталика. Все обошлось, никого не посадили. Но на всякий случай Виталика прикрепили к детской комнате милиции. Лену родители перевели в другую школу, впрочем неделю она пролежала дома со швами на лице. И после этот шрам остался на всю жизнь.

А через два дня после праздника ударил десятиградусный мороз, был сильный ветер, и в соседнем квартале сгорело студенческое общежитие. Полностью сгорела крыша и два этажа. Бессильными лепестками трепыхались свисающие из окон связанные простыни. После уроков ученики бегали на пожарище, искали всякие мелкие вещи, выброшенные впопыхах хозяевами. И как-то не верилось, что всего неделю назад была весна. Апола на пожарище не ходил. Вместо этого под пронизывающим ветром он снова поперся в степь, отыскал под снегом уцелевший подснежник. Цветок замерз, мог сломаться от неосторожного прикосновения. Тогда Виталя вытащил из кармана свинчатку, достал патрон с носиком, но без капсюля и пороха, продолбил мерзлое грязное крошево и осторожно вынул замерзший подснежник из лунки. Завернул в кулек, потом аккуратно спрятал во внутренний карман пальто. Ему показалось, что сердце на миг застыло, и тогда он побежал домой, щурясь от ветра и не стыдясь слез. Как будто это ветер виноват. Вернувшись во двор, положил оттаявший подснежник перед дверью Елены, позвонил в дверь и хотел убежать. Но дверь открыли почти сразу. Виталя посмотрел на Лену, которая с подвязанным подбородком и бантиком на макушке была похожа на новогоднего зайца, только с очень серьезным лицом, не новогодним. Нагнулся, поднял цветок и протянул девочке, повернулся и пошел вниз. “Спасибо”, — донесся до него тихий шепот, а может быть, это скрипнула дверь и ему показалось. Выйдя во двор, он поглядел на ярко освещенное окно..
Потом он долго гулял по улицам, в своем дворе и в соседнем, и сам не заметил, как очутился возле школы.
Виталя смотрел на мрачное в кровоподтеках штукатурки здание, сжимал кулаки и думал: “Когда я вырасту, я тебя сожгу, школа”.