Друг мой Федот (На конкурс)

Автор: ЗенитЧемпион ДРУГ МОЙ ФЕДОТ (НА КОНКУРС)

Звали его Саша Федотов. Не ко всем приклеивается кликуха по фамилии. К нему приросла как родная. Потому что он был Федотом по жизни. Ну, как вам объяснить? Каждое имя вызывает некую общую ассоциацию. Я говорю «Жанна» – какая у вас ассоциация? У кого-то Жанна Д’Арк, у кого-то Фриске. Но никак не доярка, не мойщица полов в подъезде.
Так вот Сашка был на самом деле Федотом. С первого и до последнего дня нашей славной студенческой жизни. Учились мы в хорошем техническом вузе в городе Ленинграде. На первом курсе у меня тоже был опознавательный ник, сначала необидный. Меня звали Марфой Васильевной. За сходство с одноименной царицей из кинофильма про Ивана Васильевича, который меняет профессию. Красоткой такой я, понятное дело, не была, иначе бы училась в театральном или ходила бы по подиуму. За сходство отвечала толстая коса, перекинутая на крепкую грудь, и деревенский румянец. Потом меня сократили до Марфы и даже до Марфушки, что, согласитесь, звучит не вполне лестно. Однако ко второму курсу, когда я стала тяжеловесом среди курсовых авторитетов, обзывать прекратили даже за глаза. Федот же оставался Федотом до самого выпуска. Девочки, когда надо было подлизаться с целью списать или развести на целый курсовик, звали Федотушкой. Ему, мне кажется, даже нравилось это.
Он был необъятно толстый. Непостижимо толстый. Не рекорд Гиннеса, конечно, но для обычной студенческой среды это был феномен. Как-то после кросса на стадионе Кировского завода один наш шутник поднял со скамейки Федотовы штаны за пояс, раскрыл на вытянутых руках, глянул внутрь и воскликнул «Бездна!».
А еще Федот носил очки, имел редкий кудрявый пух на голове, добрейшую душу и манеру интеллигентно употреблять в речи причастные и деепричастные предложения. И никто бы его никогда не оценил, если бы не я.
Это получилось так. Я не поехала на картошку, потому что я была блатная, у меня тетя работала секретарем деканата моего факультета, и она придумала мне вместо картошки занятие по сортированию и правильному раскладыванию идентификационных карточек первокурсников в деревянные ящички. Это была такая база данных. Федот тоже не поехал, потому что элементарно заболел. Весь сентябрь наш курс месил грязь в полях Ленинградской области, пил запрещенные напитки, налаживал межличностные отношения и к концу повинности приехал решительно состоявшимся коллективом.
Мы с Федотом стали изгоями. У однокурсников уже были свои истории, свои семейные шутки, свои лидеры. А мы их даже по именам не знали. Как и положено изгоям, мы сели за одну парту, да так и просидели вместе все без малого шесть лет.
Федот оказался умницей. Он свободно говорил по-английски и имел энциклопедические знания по любому вопросу. Он знал, сколько фуэте крутит классическая Одиллия, как зовут автора «Тропика Рака», чем отличается Моне от Мане, что угрожает Байкалу, этимологию слова буханка, биографию Гегеля, сколько ложек кофе кладут турки на 100 г воды, почему купала в России кроют чистым золотом…. Он цитировал Лермонтова страницами! Он прочитал «Капитал»!!!
Зашибись, одним словом. Но никто – никто! понимаете? – никто об этом не догадывался. Потому что он: не курил (курилка, как место тусы отпадала), не пил (был по этой причине вообще вычеркнут из списка) и не жил в общаге, а был коренной ленинградец. Как они могли откопать это сокровище? Никак. А я с ним дружила.
Потом справедливость таки была восстановлена. Как вы думаете, каким образом я стала авторитетом? Ха! Я стала абсолютной чемпионкой по сдаче экзаменов на курсе. Ни одной четверки в зачетке. И это в нашем институте, где девочек на некоторых специальностях 1:20. В пользу девочек, конечно. Некоторые из них поступали в наш вуз не ракетостроение изучать, а чтобы замуж выйти.
Я, конечно, учила изо всех сил и кумулятивные снаряды, и антенно-фидерные устройства, и головки самонаведения (хм…). Но, чтобы ни одной четверки…. У нас были умные мальчики после физико-математических школ, но не могли они ровно сдавать и металловедение, к примеру, и политэкономию. Федот знал блестяще все по всем предметам, но отличником не был. А тут, понимаешь ли, какая-то Фрося, то есть Марфуша.
Вот что я вам скажу. Сдавать экзамены – это искусство. Безупречно сдавать экзамены – это талант. И он у меня был. А еще у меня был Федот. На экзамене я садилась за могучей спиной Федота. Вы думаете – списывала? Не-е-ет. Я шепотом читала ему вопрос билета. Он на листе бумаги крупно писал ключевую фразу ответа. Дальше просто: смелость, артистизм и магнитофонная память. Я кричала первая: «Я готова!» (А еще билеты не все разобрали.) Отвечать я выходила, как бравый солдат Швейк, соответствующим голосом брала первую ноту. Память у меня и вправду магнитофонная. Я могла воспроизвести лекцию, которую прослушала, с точностью до запятой. Главное, чтобы повествование вилось вокруг ключевой фразы. На доске один в один повторяла графики из конспекта, который листала накануне. С креативными задачками по сопромату было посложнее. Приходилось отдавать билет Федоту и ждать, когда он решит. Ритм экзамена, к сожалению, ломался. Я шипела ему в спину: «Ну не тупи! Быстрее решай!!» Федот благородно решал сначала мою задачу, потом уже свою. «Я готова!»
Федот, дуралей, экзамены сдавать не умел. Экзамен – это не только оценка знаний, осевших в твоих мозгах после их дефлорации на лекции и изнасилования в сессию. Это еще и шоу. Видели бы вы реакцию какого-нибудь профессора на мое выступление! Непосредственная такая реакция, особенно у пожилых профессоров. На первом же предложении (главное, уверенно и без пауз!) поворачивается всем корпусом на меня (я же сбоку стою). Сквозь очки читается искреннее удивление: эта кукла раз-го-ва-ри-ва-ет? Далее градус удивления повышается: эта кукла дословно повторяет мою лекцию??? «Спасибо, достаточно, “отлично”».
Федот был тот еще шоумен. Экал, мэкал, краснел, потел, чесался, начинал от рождества христова, с отступлениями и, так сказать, описаниями природы, терся вокруг темы, а не бомбил ее.
«Балда ты, Федот, – говорила я ему – не понимаю, как тебя препод сразу не выгнал. Ты же минут пять сопли жевал, он уже решил, что ты ни хрена не знаешь. И потом что за манера эхом повторять вопрос. Как будто ты время тянешь и силишься что-то вспомнить. Эх, Федот-Федот!» Федот оправдывался, волнуется он, мол, сильно на экзамене. Потом мы шли пить шампанское в мороженицу. Я пила шампанское, а Федот присутствовал.
Я специально хвасталась однокурсникам, как мне Федот помогает, мне надо было, чтобы его оценили. И это произошло. Нашим, особенно недогоняющим, нравилось, что я освобождаю место за Федотом через полчаса после начала экзамена. Правда, мало кому хватало ключевой фразы, но для тройки достаточно было решить задачу. Федота они полюбили и вовсю эксплуатировали. А человек он был безотказный.
Так из изгоев мы превратились в звезд. Нас стали приглашать в общагу в гости. Собирались большими компаниями, жарили картошку с салом, пили водку. Пели, трепались, спорили, смеялись, иногда ругались. Федот выступал в разговорном жанре. Потом он меня церемонно провожал домой.
Иногда Федот мне дарил цветы. Не просто так, конечно, а по поводу: на восьмое марта там, на день рождения. Цветы он дарил со стихами, которые писал на открытке и зачитывал вслух. При этом икал и пыхтел, как на экзамене. Я заливалась хохотом.
Потом я стала вообще звездой первой величины, когда вышла замуж за проректора нашего института. Кто еще мог оценить мою косу на груди и деревенский румянец? Не наши же мальчишки с курса, не Федот же.
На моей свадьбе Федот первый раз в жизни напился, да и пил-то он первый раз в жизни, и сразу так серьезно: до бреда, до валянья в снегу, до изумления, одним словом. Сама я не видела – своими делами увлечена была – мне девчонки рассказали. Эх, Федот-Федот.

* * *
После института нас всех распределили в разные места. Многие уехали из Питера. Мой муж писал докторскую и получил двухгодичную стажировку за границей, так что мы тоже уехали. И я потеряла Федота из виду.
* * *
На встречу с однокурсниками я попала 10 лет спустя. Я увидела Федота и обомлела. У него был вид опустившегося алкоголика: какой-то засаленный костюм, древняя рубашка в фиолетовый цветочек, неряшливая лысина, черные мешки под глазами, суетливые движения.
«Да, – ответил он на мой испуг, – Я глубоко пьющий человек». И захохотал, как я когда-то над его стихами.
* * *
Еще через шесть лет я узнала, что он умер. От инсульта. В полном одиночестве. И произошло это 31 декабря, меня этот факт добил. Я плакала и представляла: он один в захламленной квартире. Ни веселых огоньков на елке, ни запаха мандаринов, ни горящих свечей, ни шампанского в благородном хрустале. Ни предновогоднего ожидания чуда. Один в новогоднюю ночь. Эх, Федот-Федот.

У меня сейчас нет человека, которого я могла бы назвать другом. Другом – в том понимании, какое мы вкладывали в это слово в юности. Знакомые, приятели, коллеги.

А вообще могут быть друзья у взрослых семейных людей? Или только собутыльники?
Эх, Федот-Федот. Друг мой Федот.