на берегу

Автор: Симон Молофья и Мясные зайки Я вышел на берег и пошел вдоль кромки воды. Волна тут же смывала следы со ржавого песка, перемешанного со щебнем.
Чуть дальше от берега вода делалась белой, как молоко. Рев стоял оглушительный: все бурлило, пенилось, ревело, летели жесткие холодные брызги. Днепровские пороги. Скалы вечно мокрые и голые. Даже мох не рос на этих уродливых и мрачных камнях. Сколько под ними кораблей! Сколько под ними золота, алмазов! Сколько костей…
Я шел по берегу. Вот памятник 152-й стрелковой дивизии, которая, выполняя волю великого МАЗа в полном составе, с конями, техникой и вооружением ушла навечно в реку. Песок в этом месте неспроста был ржавым.
Я постоял перед памятником. На жестком днепровском ветру металось, не угасая пламя зажженных кем-то свечей. Из-под белой каменной плиты глухо и жутко стучало огромное человеческое сердце. На плите, свившись в клубок, грелись на солнце гадюки – толщиной в руку. Меня передернуло, и я пошел дальше, размышляя о том, что горожане не зря избегают не только появляться на берегу, но даже упоминают о нем с большой неохотою.
Справа, за неширокой полосою воды лежал Монастырский остров. Был он замечателен тем, что еще в молодости губернатор Фабр собрал в городе всех собак и свез их на остров в качестве эксперимента – что будет? Фабр в те времена весьма был увлечен естествоиспытательством.
Вопреки все ожиданиям, собаки выжили, и даже очень. Они научились плавать и вели в основном, водоплавающий образ жизни. Возможно, этим можно объяснить волков в камышах.
Собаке ничего не стоило утащить под воду зазевавшегося купальщика, под водой же его разорвать и сожрать.
Однако, это было не самым опасным на берегу. На полторы мили по берегу тянулось страшное место – «Тарасові Піски». По рассказам, когда кто-нибудь шел по тарасовым Пескам, из воды выходил недовольно насупившийся памятник Тарасу Шевченко и, и пением колядок, щедривок и купальских песен непременно заманивал жертву в воду. Днепровская часть регулярно вылавливала утопленников и хоронила в особом месте – на безлюдном Монастырском острове, на Тарасовой Горке.
Памятник этот жил под водой. Многочисленные облавы, затеваемые Днепрвской частью, никакого результата не давали. Полиция лишь несла расход, отпаивая водкой отважных до безрассудства мужичков, которые промерзали насквозь, пытаясь выловить памятник бреднями и баграми. Днепр в этом месте был особо холоден, а сладкоголосый Шевченко уходил, видать, глубоко (После революции, в 1936 году памятник был-таки изловлен силами ОГПУ, и установлен на месте захоронения утопленных им граждан, на монастырском острове. – Прим. проф. Болебруха).
Я присел на огромную, полузарывшуюся в рыжий песок стальную турбину. Когда-то, видимо, ее притащило реверсивным течением ( Дважды в год, ранней весной и поздней осенью, Днепр течет вспять – Прим. пер.) с древнего, еще скифами построенного Днепрогэса, и прибило к берегу.
Я закурил. Было тихо. На левом берегу, среди желтых скал сверкало закаными стеклами село Солнечное, то самое, в котором нету алмазов. Как взсегда громыхал и гудел Железный Ход. Что это такое, для чего существует и кем он содзан, вразумительно сказать не мог никто. Железный Ход пересекал реку у самых скал, и терялся в неисследованной левобережной степи. Степь не исслеовали отого, что там жили кочевые племена, и поэтому земли считались не то что броовыми, а вообще ни на что не годными.
Железный Ход, привольно и легко перекинувшийся через Днепр, был ообо красив ночью. Одна его сторона ярко сияли белыми бегущими огнями, а другая – оранжевыми и рубином. Вопркеи всем законам, огни всегда бежали навстречу друг другу.
Я курил и ждал появления Тараса Шевченко, в надежде, что он выйдет и что-нибудь споет. Тщетно. Я выбил трубку и пошел в город.